Саркис и Тигран - сын Саркиса

О нём-самом.
К этому старику, бежавшему с семьёй из турецкого города Карса, спасаясь от геноцида армян,  и поселившемуся  в предреволюционном Тифлисе  в полуподвале нашего дома, взрослое население  двора, не считаясь с его возрастом,  фамильярно обращалось просто по имени - Саркис.
Не имея чем платить за жильё приютившему его домовладельцу, он пошёл к нему в услужение в качестве дворника дома, в котором поселился.

 У хозяина, персидского подданного, ни меньшевики, пришедшие на смену царю, ни большевики, пришедшие на смену меньшевикам, никакого желания  сотрудничать с ними  не вызывали, поэтому, поняв, что бывший в его собственности доходный дом перешёл к революционной власти, он предпочёл уехать  в свою Персию добровольно, не дожидаясь пока ему предложат это сделать каким-либо другим способом.

Не особо сожалея об убывшем хозяине, у которого он всё равно  не получал жалованья, Саркис, прижившись к покладистым жильцам, продолжал содержать в чистоте наш двор,  числя себя в национализированном доме дворником  на общественных началах.

Средства на пропитание собственной семьи он добывал, взимая небольшую плату за мелкие услуги, которые оказывал жильцам по  домашнему хозяйству. Надобности в таких услугах всегда хватало и неудивительно, что старика никто и никогда не видел во дворе праздным.

Трудно было предположить, чем  он занимался у себя в Карсе, но, выживая на чужбине, этот человек не чурался никакой работы, которую умел делать, а умел он, казалось, делать всё, что угодно, приходя по первому зову на помощь и угождая  всем жильцам  вместе взятым  и каждому из них  в отдельности.

Те же, в свою очередь, быстро привыкнув к безотказному выручателю, уже не представляли, как обходились  раньше без его помощи и как вообще без неё можно было обойтись при необходимости, скажем, подбить сальник у капающего кухонного крана или, к примеру, избавить домохозяйку от какой-либо отработавшей свой срок ненужной рухляди.

Как-то именно с этой целью отставная актриса  тётя Тамара Тамарина   выволокла с его помощью во двор, безнадёжно развалившийся в клочьях изношенной обивки, свой некогда любимый, а теперь жалкий и продавленный, диванчик, с грустью предложив дворнику отправить его на свалку.

Осмотрев критически казалось бы несомненную развалюху, Саркис проникся сочувствием к хозяйке, опечаленной  предстоящей утратой  любимого предмета, и  вызвался его реставрировать. В том, что он умеет делать и это, тётя Тамара сильно сомневалась, но возражать не стала.
 
Он же, получив добро,  начал с того, что аккуратно высвободил и укрепил  каркас диванчика,  тщательно его зачистил и покрыл заново лаком.  Затем вытянул, перебрал и вновь увязал старые пружины, проложив их сверху вчетверо сложенным холстом. После чего заставил хозяйку  потратиться ещё и на гобеленную ткань, которую пустил на обивку, укрепив её по периметру добытыми на толкучке декоративными мебельными гвоздиками, и на глазах изумлённой хозяйки недавно ещё совершенно безнадёжный  диванчик стал как новый.

Тронутая до слез, тётя Тамара, уже готовая перед этим  примириться с потерей  любезной сердцу  утвари, была в полном восторге. А дворовой детворе, которая, ни минуты не отрываясь, наблюдала  процесс сказочного превращения рухляди в первозданное изделие, был преподан наглядный урок человеческого умения и ремесла.

В те времена в нашем  доме не было центрального отопления, и жильцы, пользующиеся для приготовления пищи на коммунальных кухнях керосинками, защищались  от незлых южных холодов с помощью  устанавливаемых в жилых комнатах жестяных «буржуек», каждая из которых пожирала за зиму около двух кубометров дров.
 
По этой причине в осеннюю пору Саркис, не упускавший возможности заработать лишнюю копейку, сооружал опорные  козлы и, наладив поперечную пилу,  превращал двор в небольшую  временную лесопилку, подряжаясь  кромсать на чурбачки завозимые жильцами на зиму дрова.
 
Завозы эти, шли один за другим, и он работал, не разгибая спины, не позволяя себе отдыха даже в редкие паузы, во время которых, усевшись на низком табурете, нацепив на нос старенькие очки, занимался тем, что лишний раз затачивал и разводил зубья своей поперечной пилы-кормилицы.

Денег за дровозаготовки Саркис с жильцов не брал, довольствуясь несколькими поленьями, отложенными  с их ведома за свою работу 
В итоге  ему без дополнительных затрат  с лихвой хватало на зимнее отопление собственного жилья, а, если в этом обозначался значительный избыток, он приглашал  помощников из числа таких же, как и он, беженцев, помогая  им  тем же способом   заработать себе  дров  на зиму.
Контур нашего П-образного дома, окаймляющего двор, замыкала глухая каменная стена, отделявшая нас от гаража республиканского Аэрофлота. Только под ней Саркис, соблюдая пожарную безопасность,  разрешал бродячим лудильщикам разжигать свои  паяльные лампы и примусы, бдительно оберегая  от открытого огня  не только дом с его  деревянными перекрытиями, но и снующих вокруг пламени  вездесущих мальчишек, с которыми был строг, но  старался  не сориться.  Предпочитая  обращаться к ним не с поучениями, а с поручениями.

Это случалось, когда, к примеру,  заготовленные дрова надо было доставить на верхние  этажи. Саркис в таких случаях приносил большую корзину, которую на прочной верёвке спускал с нужного балкона детворе, загружавшей её распиленными чурками.  Мальчишкам  эта работа очень нравилась, и они, перебивая друг друга криками «вира!» и «майна!», не только чувствовали себя настоящими докерами, но и упивались тем, что, в кои веки, менялись ролями со строгим  дворником, требуя от него  выполнения их команд, а не наоборот, как  это бывало обычно.

Мы были не совсем точны, когда утверждали, что Саркис, будто бы никогда не отдыхал. Он просто не давал себе уставать, то и дело, меняя одну  работу на другую, с тем, чтобы  занятие, которым он в данный момент занимался, было отдыхом от предыдущего. Таким образом, постоянно  занятый делом он избегал  не  отдыха, как это могло показаться, а всего лишь праздности.

Не мог отвратить его от этой привычки  даже старый   земляк по турецкому Карсу – Гурген, который при аналогичных обстоятельствах так же  оказался в Тифлисе, но прижился на другом конце города и по этой причине был нечастым гостем у своего друга. В свои почтенные годы, в отличие от Саркиса он ничуть не тяготился праздностью и был не прочь, встретившись с приятелем, часок другой посидеть на низких табуреточках под развесистой липой, перебирая чётки и,  неторопливо, наслаждаясь ничегонеделанием, поговорить о жизни.
 
Однако Саркис, хотя и рад был редкому посещению гостя, но бесцельному перебиранию чёток предпочитал  какое-нибудь более существенное занятие, для чего выносил во двор под ту же липу ещё одну табуретку и обустраивал с другом игру в нарды. Занятие это ничуть не мешало сопутствующей ему  беседе, и старики, вдоволь не только  наигравшись, но и наговорившись, расставались до следующего раза  вполне довольные друг другом.

О его семье.
В 1915-м году  Саркис покинул Карс с молодой Мариям, которая готовилась к появлению на свет  их первенца Тиграна, родившегося уже в Тифлисе. Здесь же, два года спустя,  в их семье появился и второй сын – Самуил (Само). В восьмилетнем возрасте дети друг за другом были определены в армянскую семилетку. Старший Тигран, отличавшийся несколько большим прилежанием в учёбе, был по её окончании определён в Ереванское педучилище, окончив которое с квалификацией преподавателя начальных классов, возвратился в Тифлис и стал учительствовать в армянской  школе недалёкого пригорода, куда, каждый день, поспешая к началу занятий, надобно было добираться  на  дачном поезде.

 Младший Само, с детства отличавшийся от брата большей практичностью, после своей семилетки избрал стоматологический техникум, где выучился на зубного техника. Оказавшись весьма способным к этому ремеслу,  он  довольно скоро добился признания, работавших с ним стоматологов, и в отличие от старшего Тиграна, в молодые годы стал уже  неплохо зарабатывать.

Сыновья были неодинаковы, и Саркис относился к ним по-разному.
Учительство в армянской школе старшего Тиграна безусловно заслуживало уважения отца хотя бы за то, что сын дворника выбился в интеллигенты и ходит на работу при пиджаке и галстуке. Однако, это не мешало ему  весьма скептически  относиться к идее обучения армянских детей на своём языке, поскольку не верил в возможность равноправного жизнеустройства  армяноговорящих  граждан в русскоговорящем Советском союзе.

Другое дело младший  Само, избравший рисковую профессию зубного техника, связанную с запрещённым в советские времена, но весьма доходным оборотом жёлтого металла, который, по мнению отца, всегда способен    пробить себе дорогу, на каком бы языке  сам зубной техник  при этом  не разговаривал.
 
И если, беспокоясь о судьбе образованного Тиграна, у Саркиса были сомнения в способности старшего сына прокормить семью на свою более, чем скромную, учительскую зарплату, то в отношении  Само он ни минуты не сомневался в том, что  тот не только будет сполна обеспечен по жизни  сам, но и вытащит в скором времени из полуподвала своих родителей.
 
Глядя на младшего сына, Саркис узнавал в нём себя и был уверен, что именно Само в полной мере унаследовал  от него присущую ему  хватку и сноровку в делах.
Пришло время, когда братьям предстояло задуматься о создании собственных семей. Но перед этим следовало разобраться со своими армейскими обязательствами.

Первым с этим делом  определился Тигран, узнавший с удивлением  на военно-медицинской комиссии о том, что страдает врождённым пороком сердца, и  по этому случаю освободившийся от призыва с белым билетом.
Сменив по причине бесплодия первую жену, во втором, более счастливом браке, подарившем молодым  родителям двух сыновей, он, несмотря на то, что бабушка с дедушкой готовы были ради близости к внукам тесниться с ними в одной комнате, счёл более разумным переселиться в  пригород поближе к  своей школе.

Саркис не знал, радоваться ли  избавлению Тиграна от армии или печалиться тому, что из-за болезни тот может не успеть  поднять детей  на ноги.
Теперь, узнав о его сердечном пороке, он корил себя за то, что частенько помыкал старшим сыном при физической работе, приписывая его быструю утомляемость обычной лени.

А тут ещё Само, вдруг объявивший, что вступает в армию добровольно. Недоумевающему отцу он разъяснил, что с  его профессией по настоящему развернуться можно, только располагая собственным запасом  неучтённого золота. В достаточном количестве этот, так называемый, «металл»  легче всего добыть в прифронтовой зоне, выменивая его  у разорённого населения за бесценок. Так всегда происходит во время большой войны, а война, которую ожидают, судя по всему, будет именно такой.
 
- А не боишься того, что на этой большой войне  вам надают по шее? – спросил отец.
- Не имеет значения, - самоуверенно заявил Само,- умному человеку, добывающему «металл», совершенно неважно наступают при этом его войска или отступают. Если хотите знать, то при отступлении этим заниматься даже сподручнее.

Проводив старшего сына в пригород, а младшего  на войну, Саркис и Мариям остались одни.
Очень скоро  стало очевидным, что одиноким старикам, как и всем, требуется пропитание, которого с началом войны неоткуда было взять. Людям пенсионного возраста, не имеющим производственного стажа, полагались продуктовые карточки по самой низкой норме, не оставляющей надежды выжить.

 Стоимость продуктов на свободном рынке была недосягаема. Поддерживать  стариков, оплачивая как прежде их услуги,  но теперь уже по рыночным ценам, жильцам стало не под силу, и они в последнее  время предпочитали, по возможности, без этих услуг обходиться. Саркис понял, что надеяться в новых условиях на кого-то, кроме как на  самого себя, не приходится.
 
Он стал прикидывать, сколько же ему с Мариям надо? Без дров соседи всё равно не обойдутся. Значит, рассчитываясь за распиловку поленьями, они, так или иначе,  обеспечат себя теплом. Одежду можно доносить ту, что есть. Остаются продукты и главный из них – хлеб, который для тысяч людей стал  в военные годы  не только основной  едой, но и  мерой благополучия.

Имея ввиду именно  последнее, Саркис решил  взяться за новое для себя дело. На краю двора под каменной стеной он выкопал глубиной в вытянутую руку небольшую круглую яму, которую  выложил изнутри  кирпичом и снабдил выходящим из её нижней части, предназначенной для кострища, выведенным на поверхность наклонным дымоходом. Получился миниатюрный азиатский  «тондыр», вполне пригодный для выпечки небольших хлебных лепёшек.

У запасливой Мариям  оказалось припрятанной немного пшеничной  муки, которую Саркис велел  пустить  на замес для почина. Просчёта быть не могло, и после первого же испытания, предварительно разогретое пекло выдало Саркису партию из нескольких полноценных ароматных хлебцев.
С трудом, преодолевая соблазн испробовать свою выпечку  на вкус, он завернул её в полотенце и вынес на улицу, чтобы предложить  прохожим.
 
Тёплые и недорогие лепёшки раскупили вмиг.
Пересчитав выручку, и убедившись, что она заведомо превышает издержки,   он ни копейки не дал истратить Мариям, пустив весь полученный от пробной партии доход на закупку муки. И дело пошло.
Сравнительно невысокая цена привлекала покупателей, и каждая новая партия лепёшек успевала уходить с рук ещё горячей.

Несмотря на то, что жизнь с каждым днём  заметно дорожала, Саркис, не внимая советам доброхотов, упорно придерживался однажды назначенных цен и делал это вовсе не из альтруистических побуждений. Никогда не изучавший Маркса, он в своих примитивных  бухгалтерских подсчётах легко подметил, что прибыль в его предприятии зиждется не на высокой цене, а на обороте капитала, и что поддерживают этот высокий оборот  как раз доступные цены.
 
 Неудивительно, что популярность его лепёшек росла, и ему теперь уже не было надобности терять время на то, чтобы торговать ими на улице. Покупатели приходили сами, и если готовой выпечки не было, не уходили,  терпеливо дожидаясь новой партии. Домохозяйкам нашего двора, оставшимся в большинстве своём без ушедших на фронт мужчин, Саркис, помня их добро, отпускал  свой и без того недорогой товар со значительной скидкой.
Со временем, чтобы снизить затраты, исключив из стоимости дорогой помол, он стал вместо муки закупать натуральное зерно, которое Мариям размалывала дома на ручных жерновах.

Настоящим праздником для стариков бывал приезд старшего сына Тиграна с сыновьями. Мальчишки весь день  уписывали дедушкину выпечку за обе щёки и уезжали  от него с объёмистой  сумкой битком набитой тёплыми лепешками. В такие дни Саркис торговлю на сторону прикрывал, поскольку все испечённое за день  доставалось внукам.

Самуил.
На второй год войны пришло, наконец, письмо от младшего сына.
Из тылового Бакинского госпиталя Само писал, что был тяжело ранен и рассчитывал после излечения на побывку, но видимо  придётся вернуться на фронт без отпуска. Сын просил отца обязательно навестить его в госпитале. В конце письма была приписка: «кое-что надо будет взять домой».

Догадываясь, что именно имел в виду Само в этой приписке, Саркис оставил хлебные дела на Мариям и  собрался к сыну, не предполагая, что добравшись с трудом через забитые ж.д. пути до Баку,  не застанет  Само не только в госпитале, но и в живых.

Главный врач с полковничьими шпалами в петлицах, призывая отца крепиться, сообщил ему, что сына накануне выписки обнаружили на койке убитым с размотанными на почти зажившей ране бинтами. Под подозрение попал дезертировавший в ту ночь азиат, занимавший соседнюю койку. Врач сообщил, что военная прокуратура ведёт следствие,  и что отцу, раз уж он приехал, тоже придётся дать свои  объяснения
.
Следователь долго расспрашивал Саркиса, не было ли у сына при себе  каких-либо ценностей, поскольку его соседи по палате показали, что он всякий раз без видимой нужды тайком заново перебинтовывал наложенные сестрой повязки, и у них возникло подозрение,  что Само делает это неспроста, а на самом деле что-то под бинтами припрятывает. Следователь допытывался у отца, что это могло быть

Саркис ничего не смог сообщить следователю по существу, но,  смекнув о чем речь, в тот же день  полученное со странной припиской сыновнее письмо сжёг.   Мариям  он привёз  от Само вместо обещанной посылки, фотографию его могилы с табличкой, на которой был различим её номер.

Трагическая гибель младшего сына заметно сломила стариков и, промаявшись на свете ещё  несколько лет, они один за другим ушли из жизни.

Тигран.
Со своим семейством  он вернулся из пригорода в родительский полуподвал. Его жена освоила нехитрые навыки по выпеканию лепёшек и ещё некоторое время, вплоть до отмены продуктовых карточек, занималась этим необременительным, но прибыльным делом, в то время как сам Тигран спешил спозаранку на поезд, чтобы поспеть к началу занятий в пригородной армянской школе, где он продолжал учительствовать.

 Сын унаследовал после своего  отца не только минипекарню, но и некоторые принятые им когда-то на себя добровольные  обязанности.
По-прежнему, как и его отец, он находил время, чтобы подмести  двор и напилить по осени соседям  дрова.

Несмотря на предостережения врачей, он много курил, употребляя для этого какой-то особенно злой деревенский самосад, и неудивительно, что жена его, щадя спящих детей,  чтобы не упускать лишним проветриванием сбережённое в помещении тепло, гнала мужа по вечерам с его зловонными цигарками  во двор.

 Заметив по соседству освещённое окно, Тигран заходил к нам с братом «на огонёк», рассчитывая на отсутствие в нашем холостяцком жилье детей и женщин, несовместимых с его табачными ароматами.
- Что читаешь? – интересовался он всякий раз, делая вид будто, в самом деле,  только за этим и зашёл.
- Да вот, - говорю ему как-то, - изучаю основной экономический закон  социализма.
- Разве есть такая закон? – сомневался  Тигран, ужасно коверкая по своему обыкновению русскую речь.

- Если верить учебнику то для социализма, во всяком случае, есть, - свидетельствую я.
- Тогда скажи его, - требует он, выпуская клубы удушающего дыма.
- Например, удовлетворение постоянно растущих потребностей населения, - цитирую я  не очень убедительный текст учебника политэкономии.
- Неправильная закон! – возражает Тигран.
- А какой будет правильный?-спрашиваю я
- А правильная будет  такой:
каждная человек должна своим хитростем жит.
Брат, отложив книгу, давится со смеху.

- А ты что читаешь?- невозмутимо переключается на него Тигран.
- Да, вот французские рассказы, - говорит брат, показывая обложку, которую от края до края занимает крупный заголовок - «Золя».
Тигран, известный нам националистическими настроениями, тут же заявляет  брату, что рассказы эти вовсе не французские, а армянские, и что фамилию писателя Золяна написали на обложке так крупно специально для того, чтобы в конце  не поместилась буква «н», и народ не догадался, что он армянин.

     Мы сомневаемся в том, что сам он верит в галиматью, которую несёт.  Скорее всего  он просто вызывает нас на продолжительный разговор, чтобы успеть докурить свою зловонную цигарку.
Запустив шар сомнения, и не слушая наших возражений, он уже на полном серьёзе утверждает, что Советский союз победил в Великой Отечественной Войне исключительно благодаря армянским маршалам и героям,  демонстрируя свою осведомлённость в этом вопросе, и называя  маршала бронетанковых войск Бабаджаняна, маршала авиации Худякова, адмирала Исакова, дважды героя лётчика Степаняна и др.

Если его не остановить, он готов сыпать массой армянских фамилий, из числа героев французского и итальянского сопротивления, а также фамилиями армян удостоенных высших армейских чинов и наград США.
У Тиграна  это любимая тема разговора. Причём, слушая его, очень трудно понять,  произносит ли он свои пафосные речи всерьёз или это у него такая утончённая форма простонародной самоиронии.

Провоцировать его, потехи ради, на эти разговоры в последнее время стало любимым занятием моего младшего  брата.
- Тигран, ты слышал новость? – встречает он как-то  очередной визит обкуривающего нас перед сном соседа. Только что армянина Микояна назначили заместителем председателя Совета министров СССР.
- Он сперва не хотел, - доверительно сообщает нам Тигран, - и согласился только если Баграмяна сделают маршалом.
Мы от души хохочем.

Какого же было наше изумление, когда  газеты сообщили, что 11 марта 1955 года, всего лишь через пару недель после назначения Микояна,  герой войны генерал  И.Х. Баграмян действительно  произведён в маршалы.
Ну и дела! После столь безошибочной оценки событий мы зауважали нашего соседа, как провидца и предсказателя.

- Послушай, Тигран, - обратились мы как-то к нему, - а тебе не надоело каждый день подниматься ни свет, ни заря и торопиться на поезд. Разве нельзя попросить перевода в армянскую школу в черте города?
- Это может сделать только заведующий РОНО.
- Так поговори с ним, - предложили мы.
- Уже поговорил.
- И что?
- Он сказал,  чтобы я пошил для него  «на заказ» туфли 43-го размера, тогда  переведёт.
- Неужели так прямо и сказал? – удивились  мы.
- А, что тут особенного? - в свою очередь удивился Тигран, - я же сказал ему прямо, что мне нужен перевод, он также прямо сказал, что ему нужны  туфли.
 
Как и в случае с Баграмяном, мы поначалу этому не поверили, однако, месяц  спустя Тигран на наших глазах отправился поутру  из дому  с парой новеньких мужских  туфель в руках, а еще через несколько дней мы узнали, что его действительно перевели на работу  в город.
Школьное образование на армянском языке в республике  прозябало и с трудом удерживалось на плаву в объёме семилетки. Но даже для обучения детей хотя бы в этом объёме учителей и учебников катастрофически не хватало, и Тигран жаловался нам на то, что ему приходится преподавать не только в начальных, но и в старших классах, и зачастую  предметы, по которым он недостаточно подготовлен.

- А какие именно предметы? - интересуемся мы.
- Самые разные, - откровенничает он, - литературу и физкультуру, ботанику и математику. В общем, всё, что в школе это делать больше некому.
- Но вы ставили вопрос перед РОНО?
- Нельзя, школу могут закрыть.

Мы заверили Тиграна в том, что этого, по нашему мнению, никогда не произойдёт, поскольку, наслушавшись его речей, уже поняли, что чиновники  РОНО нуждаются в постоянном обновления «на заказ»  не только туфель и посему не станут губить курицу, приносящую золотые яйца.

Как-то, в связи с болезнью завуча, директор поручил Тиграну составить школьный  отчёт за минувшую  учебную четверть, после чего тот принёс к нам домой  ворох спущенных РОНО стандартных форм, которые  попросил помочь заполнить, поскольку были они на русском языке.
 
Работа  сводилась к тому, чтобы  под его диктовку вписать  в отчётные таблицы цифры,  которые он брал  тут же с нашего потолка. Нас удивило, при этом,  его упрямое нежелание, проставлять в каких-либо графах прочерки, обозначающие, к примеру, отсутствие у кого-то из учеников опозданий или пропуска уроков (не все же поголовно опаздывают или прогуливают).

Он объяснял это тем, что в РОНО не любят прочерков в отчётах, расценивая их, как отсутствие работы по данному вопросу, и присылают в этом случае  для проверки инспектора. А этого, в свою очередь, очень не любит директор школы, для которого каждый  визит чиновника из РОНО означает, как правило, очередной заказ за счёт школы, местному портному или сапожнику.

После смерти отца Тигран очень изменился. В последнее время он уже не довольствовался своим учительством, ограничивая себя причастностью только к интеллигентному труду, и если  временами и  не чурался физического труда, продолжая по стопам отца подметать двор и пилить для соседей дрова, то со временем, в погоне за более существенным заработком, он сначала перестал пренебрегать, а потом и окончательно вошёл во вкус чисто коммерческих операций.

Однажды мы стали свидетелями того, как, с трудом пролезая в нашу подворотню, во двор въехал огромный грузовик, нагруженный мешками с популярным в городе Цалкинским  картофелем, закупленным Тиграном за бесценок в глубинной деревеньке этого высокогорного  района.

Очень быстро реализовав привезённый овощ домохозяйкам с нашей улицы по цене чуть ли не вполовину ниже среднегородской, он немедленно вернул заимствованные перед этим деньги и укатил за новой партией картофеля, снабжённый уже собственными оборотными средствами.
   
 Теперь уже его, как когда-то и  его отца,  никто не видел во дворе  праздным. Отказавшись от пустых националистических разглагольствований, он перестал перед сном точить с нами лясы за куревом и к удивлению своей жены вообще перестал перед сном  курить, предпочитая ложиться пораньше, чтобы полноценнее выспаться.

Своих подросших сыновей он отдал учиться в русскую школу и теперь если и заходил к нам по старой памяти, только лишь за тем, чтобы брат просмотрел их тетрадки и дневники.    Надо ли было всему этому удивляться, если  зарплата учителя армянской школы была настолько символична, что не могла хоть сколько-нибудь удовлетворить не то, чтобы постоянно растущие, но хотя бы просто постоянные потребности его семьи.
   
      Наблюдая изощрённые потуги учительствующего Тиграна в борьбе за хлеб насущный, добываемый им в поте лица своего, оставалось, только отбросив в сторону премудрости политэкономии, согласиться  с ранее высказанным им же условием выживания в этом мире:

«каждная человек должна своим  хитростем  жит».
   
     Сам того, не подозревая, он сформулировал ту универсальную истину, которую человечество давно уже восприняло  в качестве основного социально-экономического закона  на все времена, и от которого по сей день никому   никуда не деться.

Москва, февраль, 2009 г.