И мой сурок со мною..

 « Музыкальная школа объявляет набор..», - громко читаю я. Лариска с Маринкой рты открыли и внимательно слушают. Всё решено: мы научимся играть на рояле лучше всех в мире, будем ездить выступать в разные далёкие страны, нам будут дарить цветы, аплодисменты и воздушные поцелуи.
 
- Ну что ж, - сказала мама, – вы всё очень здорово придумали. А талант? Вы уверены, что у вас есть талант?

Талант? Конечно, есть!  Я, например, замечательно  читаю, все удивляются, хотя мне в школу только на будующий год. А Маринка рисует и лучше всех прыгает через скакалку. У Лариски, правда, незаметно никаких талантов, и поёт она  тоненьким голоском, но она способная, и мы ей будем помогать.

  Я так маме с папой  всё и объяснила.
- Не знаю, не знаю, завтра посмотрим, как вы проявите свои таланты на экзамене. Я совсем не против, во всяком случае, лучше заниматься музыкой чем болтаться во дворе с утра до вечера. Как ты думаешь? – и мама взглянула на папу, но он пожал плечами, как-то странно хмыкнул и ничего не ответил..

   Экзамены оказались очень простые – постучать по столу, спеть одну или две ноты и всё. Я отлично  справилась - и постучала, и спела. У Маринки тоже всё очень хорошо получилось, и нас быстренько выпроводили на улицу. А Лариску старенькая, похожая на Бабу Ягу, тётенька увела в другую комнату, и мы с Маринкой видели в открытое окно, как она долго разглядывала Ларискины пальцы, без конца нажимала на рояле разные клавиши,  и было слышно, как  Лариска поёт одно и то же: «Ля, ля, ля. »
  - Абсолютный слух. Очень способный ребёнок. Я беру эту девочку в класс скрипки, – объявила  Ларискиной маме та самая пожилая тётенька.
- А как же мы? Мы тоже хотим, мы рисуем и через  скакалку лучше всех  прыгаем!
-Вам, милые девочки, лучше заняться чем-нибудь другим, спортом, например. 
Мы с Маринкой сначала очень расстроились, что вот так запросто рухнули наши планы, но Ларискина мама нас успокоила:
- Не горюйте! Вы будете самыми дорогими гостями на Ларочкиных концертах!
- Мы будем ей хлопать изо всех сил, верно, Маринка?
- Аплодировать! – поправила Ларискина мама и улыбнулась.

  В сентябре наш двор замело опавшей листвой клёнов и тополей.  Каждый день шёл дождь, или просто было холодно, и меня совсем редко отпускали гулять. Вот и сегодня -  опять дождик, за окном в сером тумане качаются голые деревья, никого нет во дворе. Только Лариска  прошлёпала по лужам в резиновых ботах, в одной руке у неё зонтик, в другой большой футляр. Лариска маленькая, и видно как ей тяжело и неудобно тащить эту неуклюжую коробку со скрипкой.
 
 Музыку она пока не научилась играть, мы с Маринкой один раз послушали, -  когда кота за хвост тянут, он также жалостно пищит, очень похоже.  А дядя Жора, Ларискин папа, сказал моему папе, что хоть из дому беги.
- Это гаммы – объяснила нам Лариска.
Зачем ей нужны эти гаммы? Лучше бы настоящую музыку играла.
- Эмма Яковлевна говорит, что  нет ничего важнее гамм. Она, знаете, какая строгая! Идите отсюда и не мешайте мне.
Мы  обиделись и решили, что с такой задавакой больше дружить не будем.

- Мам! Дождик кончился и солнышко выглянуло. Можно я  погуляю?
- Иди, только боты надень.
Мы  бегали по опавшим листьям, помогали дворничихе тёте Нине сгребать их в большие кучи и вдруг увидели нашу Лариску. Она медленно шла, шаркая ботами, и тихонько подвывала.
-  Ты чего ревёшь?  Тебя кто обидел? - кинулись мы к ней.
- Я кол получила по сольфеджио!
- По какому соль..сольфеджио?
- Наука такая про ноты. Я в ней ничего не понимаю!
Лариска плакала, размазывая по лицу слёзы рукавом пальто, а мы стояли и не знали как её утешить.
- А скрипка твоя где? Забыла в школе?
- Нет, у меня ля-диез никак не получался, я рассердилась и  бросила скрипку на пол, она сломалась, а Эмма Яковлевна сказала, что видеть меня больше не может. Мне ещё и дома от мамы попадёт. Вам-то хорошо, гуляете себе, безо всяких забот.

А вечером мне долго не спалось. "Бедная Лариска, - думала я, - плачет сейчас, наверное, в углу стоит. Да ну её, эту музыку!"
Но утром Лариска вышла во двор сияющая как осеннее солнышко и рассказала, что ей и не попало нисколько. Даже наоборот, её папа сказал, что  нечего ребёнка мучить, и  что он не может слышать, как Лариска воет чуть не каждый день из-за этой музыки, и поэтому она больше не будет ходить в музыкальную школу.
  Мы обрадовались, и у нас сразу получилось столько разных игр – и в прятки, и в дочки-матери, и в салочки.
Мы носились по всему двору, хохотали и вдруг услышали:
- Добрый день, девочки. Лариса, я бы хотела побеседовать с твоими родителями. Ты меня проводишь?
Эмма Яковлевна! Ларискина учительница, наверное, жаловаться пришла.
  Мы с Маринкой испуганно переглянулись и уселись на скамейку  ждать Лариску. Её очень долго не было, наверное, целый час. Уже и свет  в окнах зажёгся, и я боялась, что мама потребует меня домой. Наконец, Лариска появилась вместе со своей  Эммой Яковлевной, они ещё долго стояли и разговаривали, то есть говорила учительница, а Лариска стояла,  засунув руки в карманы пальто, и изредка кивала головой.
- Ну что? Что она сказала? Нажаловалась на тебя? – бросились мы к ней, как только Эмма Яковлевна ушла.
- Она сказала, что талант это работа и ещё раз работа, и у меня большое будущее, - Лариска шмыгнула носом, глубоко вздохнула и  добавила, - а скрипку мою мастер  починил.
 
  А потом началась зима, она тянулась долго-долго, мы и с горки накататься успели, и снеговика слепили,и в снежки наигрались досыта. Лариска почти не появлялась во дворе, а если и выходила ненадолго, то не играла с нами в снежки, и не лепила снеговиков: « Мне руки надо беречь» - говорила она.  Мы больше не думали, что она задаётся, сами как-то догадались, что очень непросто жить нашей Лариске с этим талантом, и до цветов, воздушных поцелуев, аплодисментов ещё далеко-далеко.
 
  Незаметно подкралась весна, мы с Маринкой целыми днями пропадали во дворе, строили на ручьях запруды, запускали бумажные кораблики. Ноги у нас всегда были промокшие, а на руках зацвели от холодной воды цыпки, и  мама по вечерам больно смазывала мне руки вонючим вазелином.
  Но вот и ручьи просохли, на деревьях появились  пахучие листочки, и мы начертили на асфальте первые классики.
  Это очень непросто прыгать на одной ноге и ни разу не ошибиться, тут тоже целая наука. Мы с Маринкой без устали прыгали целыми днями и однажды, даже не заметили, как возле нас остановилась Лариска со своим тяжёлым футляром:
- Привет!
- Ой, Лариска, привет! Давай с нами в классики!
- Не могу. Мне надо готовиться, у меня завтра концерт. Я вас приглашаю.
- Вот это да! И ты будешь выступать? А нас пустят?
- Эмма Яковлевна сказала, что лучшие подруги – это святое дело, так что не забудьте -  завтра, в шесть часов вечера, в музыкальной школе.

   Завтра, в шесть часов вечера! Первый концерт нашей лучшей подруги, как такое важное дело можно забыть!
   С самого утра мы  сильно беспокоились -  не опоздать бы, нам даже в классики не игралось. А время, как назло, тянулось медленно, просто стояло на месте. Наконец, одна прохожая тётенька сказала нам: «Почти пять. »  Мы  со всех ног бросились по домам умываться, потому что моя мама ещё вчера объяснила: « На концерт надо приходить умытыми, нарядными и с новыми бантами в косичках. »
  Ради такого события, не только банты, но и новые платья приготовлены с вечера!
 У Маринки - в красный горошек, у меня – в синий цветочек. У неё розовые банты, у меня – голубые.
- Какие мы нарядные! Правда, Маринка?
- Ага! Бежим скорее! А то опоздаем!
   Мы припустили бегом по улице и скоро догнали  Ларискиных маму и папу.  Они покупали  у одной незнакомой бабушки цветы – алые тюльпаны.
  От дяди Жоры на улице было тесно и шумно, он громко смеялся, колыхая большим животом,  и говорил, что Лариска ещё пигалица, чтобы дарить ей цветы, а старушенции, которая целый год мучила его дочь, и веника вполне хватило бы.
- Георгий! – сказала Ларискина мама, и они пошли дальше.
Возле пивного ларька дядя Жора опять притормозил:
- Вы идите, я вас после догоню.
- Георгий! Ты с ума сошёл, – Ларискина мама крепко ухватила дядю Жору за локоть, и мы все вместе добрались таки до школы.
 
   И вовремя успели – красный бархатный занавес раздвинулся, на сцену вышла красивая, полная тётя в длинном платье. Она что-то сказала громко и непонятно, и две большие девочки в школьных форменных платьях и белых фартуках  уселись за рояль и начали играть  весёлую  громкую музыку. Потом маленький мальчик играл на балалайке, потом много ребят пели хором. Всё это было интересно. Но где же наша лучшая подруга? Где же Лариска-то?
   Мы с Маринкой уже устали ждать, и вдруг, как-то неожиданно, мы даже вздрогнули:
- Людвиг Ван Бетховен. Сурок. Исполняет Маркова Лариса. Первый класс, струнное отделение.
 Эмма Яковлевна уселась за рояль, и в зале наступила  тишина.  Лариска в новом синем платье с белым кружевным воротничком, замерла на самом краю сцены. На её пушистую русую голову падал через окно  лучик вечернего солнца, вся Лариска золотилась в этом луче и казалась  такой незнакомой, такой  строгой, как будто мы её видели в первый раз.
  Эмма Яковлевна осторожно прикоснулась к клавишам, подалась вся вперёд и едва заметно кивнула Лариске. Лариска тронула смычком струны, и её маленькая скрипочка нежно и жалобно запела, тонкая хрупкая мелодия росла, наполняла зал, печалилась о чём-то. О чём она так печалилась? Может быть, о том, как я болела, и мама плакала над моей кроваткой, я чувствовала её прохладные добрые руки, и мне становилось легче. « Не плачь больше никогда, мамочка, я сильно-сильно тебя люблю и папу, и девчонок, и всех-всех, весь мир», - думала я и не замечала, как по щекам бегут невесть откуда взявшиеся слёзы.
    А Ларискина скрипка набирала голос и звучала всё громче и громче, вот она уже радуется чему-то, наверное,  первым робким весенним цветам, пахучим листочкам на тополе под нашим балконом, а может быть радуге, что загорается после летнего дождя.
Лариска  плавно опустила смычок,  музыка как будто устала и замерла.
  Я очнулась, смахнула  кулачком слезинки и увидела, как Лариска кланяется на сцене, прижимая к груди скрипку. А вокруг все аплодировали, шумели, двигали стульями. Я  захлопала изо всех сил, и вдруг заметила, что дяди Жорины тюльпаны лежат на полу, я подняла их и подала ему, но дядя Жора не заметил ни меня, ни тюльпанов, он, не отрываясь, смотрел на Лариску, смотрел строго, серьёзно и отчего-то очень грустно.