Неудавшийся эксперимент

Тема рассказа взята из стихотворения В.Высоцкого:
               
« Часов, минут, секунд – нули, -
Сердца с часами сверьте:
Объявлен праздник всей Земли -
День без единой   смерти"
               





   Все началось в расчудесный весенний день. А когда еще браться за что-то доброе и светлое? Не хмурым же осенним утром, на самом-то деле! Один раз уже попробовали в начале прошлого века. И что из этого вышло? Гибель Помпеи, Содома, Гоморры и Атлантиды вместе взятые – лишь мелкие неурядицы по сравнению с нашей попыткой построить новый мир.  А тут… Ласковое весеннее солнышко льет от щедрот своих животворящий свет на землю, истомившуюся от снегов да морозов, разбухшую от влаги, разродившуюся травками и былинками; деревья украсились молоденькой зеленью, березы только-только отплакали своим волшебным соком; верещит вовсю мелкое птичье безобразие и в воздухе носится ни с чем несравнимый, чарующий запах поздней весны. В такое время безумно хочется любить и быть любимым, творить нечто такое, отчего вздрогнет опухший от зимнего сна мир. Вздрогнет, само собой, не от ужаса, а от чего-то великого, прекрасного и – хотелось бы верить – разумного. С утра проснется человек, глянет в окно на бездонную синь неба и возомнится ему, что сегодня непременно должно произойти какое-нибудь чудо. И такое настроение возможно только весной, только весной… Ну и еще, разумеется в новогоднюю ночь. Но это – совсем иной коленкор, так сказать.
   И чудо случилось. Ровно в девять утра по московскому времени все радиостанции России, все телевизионные каналы, все возможные и невозможные виды связи передали обращение Президента к своему народу. Президент был не стар, спортивен, последователен в решениях и очень нравился народу, его избравшему. А потому большинство людей с интересом и доверием воспринимали каждое слово главы государства.
 - Уважаемые россияне! – вещал Президент. Глаза его светились искренним счастьем, а голос едва заметно дрожал от необычности и торжественности момента. – Сегодня я делаю заявление, подобного которому еще не слышал мир. Ровно через неделю в нашей стране будет проведен эксперимент, которого не знало человечество. И я рад, что именно Россия стала инициатором этого эксперимента. Президент, правительство и федеральное собрание объявляют День без смерти. В этот день на всей территории нашей огромной родины не должен умереть не один человек. Будут задействованы все медицинские работники, все спасательные службы, плюс созданы дополнительные бригады реаниматоров и спецподразделения ремонтников. Всем пассажирам авиарейсов будут выданы парашюты.  За правопорядком будут следить все силы милиции, ФСБ, военные, спецслужбы, включая космические войска и разведку. В больницы и аптеки будут завезены все необходимые лекарства, даже самые редкие. Мы не пожалеем средств ради столь великой цели. Безусловно, нам не удастся обойтись без помощи Высших инстанций, если можно так выразиться. Поэтому я обращаюсь к главам всех религиозных конфессий: вознесите Ему молитвы, дабы Он благословил нас на правое дело.
   Но и без вас, дорогие мои сограждане, не может обойтись столь грандиозное начинание. Оставьте ненужные распри, которые могут довести до смертельного исхода; убийцы спрячьте пистолеты, выбросьте ножи и топоры, забудьте про удавки. Вспомните – нет ничего дороже человеческой жизни! Так проявите благоразумие, выдержку и милосердие. Хотя бы на один день.
   Вдумайтесь, дорогие россияне, на сколько человек увеличится население нашей страны, если всего один день мы не позволим смерти взмахнуть своей страшной косой. Дадим ей отгул на этот день! И пусть потом последует нашему примеру все остальное человечество. Пожелаем друг другу удачи, дорогие россияне!
   Страна замерла на минуту, переваривая услышанное, а потом завертелась карусель. Российский народ – народ удивительный и неповторимый. В чем, впрочем, уже давно никто и не сомневается. Его чрезвычайно трудно сподвигнуть на какие-то свершения, но уж если это удалось… Дрожи и трепещи планета! Тому есть масса исторических примеров, приводить которые не имеет смысла. Особенно же падок наш многострадальный народ на идеи фантастические, а иногда и откровенно бредовые. С наполеоновским размахом и тупым энтузиазмом он будет рыть каналы там, где они не нужны, поворачивать реки туда, куда природа им течь запретила и выращивать хлебы там, где и крапива расти не способна.
   Весеннее настроение сделало свое дело. Понеслись во все концы добровольные агитаторы, дабы в самые отдаленные и глухие уголки наших бескрайних просторов донести чудесную весть. Донести и разъяснить некоторым несознательным гражданам всю пользу столь фантастического шага. Но, как известно, сколько на свете людей столько и мнений. Более того: столько и толкований одного и того же события.

- Зашибись! – кричал Ромка Пыхтин, сидя в беседке, построенной еще в те времена, когда его отец в этом же дворе бегал с пионерским галстуком на шее. Двор же принадлежал «хрущовке», уже лет семь безнадежно готовившейся к сносу. – Вы только прикиньте, пацаны, какой нам чудный день Президент дарит!
    Ромка был двадцатилетний парень с бледным, будто после болезни, лицом, покрытым мелким крапом веснушек. Его длинные волосы давно не ведали расчески, а потому были взъерошены, словно он только-только вскочил с постели. Худобой он мог поспорить с жертвами всевозможных диет, доведших себя до истощения. Несмотря на теплый день, Ромка был в рубашке с длинными рукавами. Он всегда носил длинные рукава, чтобы не показывать исколотых вен. Слушавшая его разглагольствования компания состояла из пяти человек, мало чем отличавшихся от Пыхтина. Такая же неопрятность в одежде, худоба и отсутствие даже молекулы разума в бессмысленных глазах. Их истерзанное «дурью» сознание давно не воспринимало мир таким, каков он есть на самом деле. Наркота уносила их совсем в другую реальность. Погружала в чудные сны, дарила сказочные наслаждения, иногда, в качестве наглядного урока, погружала в круги ада. Но настоящий ад их ждал после пробуждения, когда действие отравы заканчивалось и каждая клеточка организма начинала ныть от непереносимой боли, требуя лишь одного: очередной дозы. И с каждым разом доза должна увеличиваться.
 - И что чудесного в том дне? – совершенно безразлично спросил Генка Гузкин, с шикарными бланшами под обоими глазами. Они делали его похожим на внеурочно  разбуженного филина, съевшего накануне вместо мыши мухомор. – Нам в воскресенье бабла отвалят, что ли? Или герыча отпустят бесплатно?
- Дурак ты, Гузка! – махнул рукой Ромка. – И счастья своего ни хрена не петришь.
- А я тоже не врублюсь, чего-то? – подало голос существо трудноопределимого пола, у которого цвет лица был не просто бледным, а напоминал цвет лица Дракулы, надолго отлученного от человеческой крови. Впрочем, по выкрашенным в фиолетовый цвет губам и по двум крохотным оттопыренностям футболки в области груди можно было сделать робкий вывод, что существо принадлежит все-таки к прекрасной половине человечества.
- Вот видишь, - желтозубо оскалился Генка, - Пиявка тоже не въезжает. Ты нам объясни, в чем фишка-то.
  Два других участника компании взирали на все молча, будто грифы с величественных склонов Анд. Правда, в их взглядах было куда меньше осмысленности, чем в глазах упомянутых птиц. Судя по всему, они вообще плохо понимали, где и зачем находятся.
- Да кайфонуть мы можем по полной программе, вот в чем!
- А что, без указа президента нам дурь уже не в кайф идет? – в голосе Пиявки не было и намека на шутку или остроту, лишь недоумение. Одно сплошное недоумение.
- Ну вот представьте, - Ромка явно злился от бестолковости своих приятелей, - случиться у нас сегодня передоз и что?
- И что? – моргнул Генка совиными глазами.
- Ну, включай мозги-то! Или ты тормозухой сегодня похмелялся?
- Сдохнем и все дела! – Пиявка соображала явно быстрее своего сотоварища.
  Остальные члены компании угрюмо кивнули. Это была их первая реакция на происходящее.
- Вот именно! – обрадовался Ромка тому, что друзья наконец-то начинают вникать в его мысли. – И ни одна скорая с нами возиться не будет. И соседи вокруг только рады будут. Они постоянно на нас косятся.
- Да мы для них хлам, просто-напросто! – согласился Генка.
- А в воскресение мы можем загнать себе в вену любую дозу! Плюс еще шмали покумарим, да водки бухнем. Вы только представьте, какой улетный день нас ожидает!
   Двое молчаливых парней взглянули на Ромку так, будто только что увидели его. Слова про шмаль и водку упали на благодатную почту, и, шифр кодового замка что-то там пробудили в разжиженных мозгах. 
- Кайф, конечно, будет непревзойденный, - трепыхнула зелеными ресницами Пиявка. – Только ведь он для нас будет последний – окочуримся вмиг!
- А вот и не-ет, - самодовольно произнес Ромка, поднимая указательный палец вверх.
- Почему? – Генка вообще не отличался сообразительностью, а сегодня был просто бесподобно туп.
- Потому что врачей кругом будет немеренно. На каждом углу буквально! И они все сделают, чтобы мы ласты не завернули. Это же единственный шанс, ребята! После такого и завязать можно… - последнюю фразу Ромка произнес с мечтательной грустью.
   Молчавшие до сей поры бойцы с наркотической заразой – путем уничтожения ее вовнутрь – начинали приходить в себя. Такое с ними изредка случалось. Хотя промежутки просветленного сознания становились с каждым разом все короче и короче. Так безнадежно утопающий человек все реже и реже выныривает на поверхность, чтобы глотнуть спасительного воздуха. Один из них, лысый до синевы, будто только что снятый с грядки баклажан, даже напрягся и сумел выдать следующую фразу:
- Вещь разумная. Без понтов. Вот только где мы за один раз столько шмали, да еще бухла наберем?
- За неделю накопим! – оптимизму Ромки не было предела. – Потерпим немного, зато потом…
   Пыхтин мечтательно закатил глаза, представляя будущее блаженство. Он пытался представить себе всю мощь и масштаб предстоящего погружения в мир наркотического угара и не мог этого сделать. Обнищавшее от чрезмерного потребления всякой дряни воображение рисовало ему весьма прозаичную картину. Шприц, вена и… И дальше лишь беспросветная тьма, черным занавесом скрывавшая дальнейшее развитие событий. Как не пытался Ромка отодвинуть, сорвать к чертовой матери ненужную и неуместную преграду - все тщетно. Разочарованно вздохнув, он открыл глаза и сказал:
- Ничего, ничего… Вот придет воскресение и тогда все увидим. Все!
   Но почему-то в голосе его не было даже зачатка уверенности.

   На изумрудном газоне, постриженном ни чем не хуже, чем футбольные поля старушки-Европы, стоял шикарный шезлонг. Он больше походил на балдахин падишаха, нежели на вполне заурядную мебель подмосковного дачника. За шезлонгом располагался двухэтажный кирпичный особняк, построенный без излишней вычурности, но не лишенный той очаровательности, что позволяет точно охарактеризовать его хозяина не только как человека, имеющего солидный достаток, но и обладающего недурным вкусом. С фронтальной стороны аристократической лежанки – метрах в двадцати - находился сплошной трехметровый забор, снабженный сигнальным козырьком. Вдоль забора прохаживался громадный алабай кремового цвета, по размерам не уступавший белому медведю-недомерку. Иногда его чуткие уши улавливали какое-то шевеление за забором, казавшееся неподкупному охраннику подозрительным. Тогда он издавал предупредительный рык, способный, пожалуй, обратить в бегство и голодную стаю волков. Рядом с шезлонгом стоял белоснежный столик с изогнутыми ножками, на котором красовались вазочка с фруктами и початая бутылка коллекционного коньяка. В шезлонге же мерно покачивался мужчина лет сорока, весьма приятной наружности. Стальной взгляд аквамариновых глаз, удивительно сочетавшийся с черными волосами, зачесанными на прямой пробор, волевой подбородок и крепкие мышцы, угадывающиеся даже под свободным спортивным костюмом ярко-оранжевого цвета, делали его похожим на рыцаря без страха и упрека, готового в любой момент встать на защиту униженных и угнетенных. Или, на худой конец, на голливудский образчик спасителя мира. Но ни тем не другим данный субъект не был. И свое состояние заработал – и продолжал зарабатывать – не на спасении людей, а совсем наоборот. Звали красавца-мужчину Борисом, и в определенных кругах он имел недвусмысленное прозвище «СВД». Данная аббревиатура, если кто не в курсе, расшифровывается как снайперская винтовка Дегтярева.
-Н-да, - смачно причмокнул Борис, сделав глоток коньяка из широкого бокала. – Как же мне все-таки поступить?
   Уже вторые сутки он задавал себе этот отнюдь не праздный в данной ситуации вопрос. Задавал с того самого момента, когда услышал речь Президента о Дне без смерти. Надо сказать, что главу государства он уважал, считая себя гражданином законопослушным. На свой лад, естественно. И первым делом он взглянул на календарь. Там ближайшее воскресенье было перечеркнуто черным фломастером. Именно в этот день Борис должен был выполнить один важный и высокооплачиваемый заказ. Но выполнение заказа входило в полнейшее противоречие с постановлением Президента, ибо как раз в воскресенье Борис намеревался использовать указанную выше винтовку по прямому назначению. А именно – ликвидировать главу одного из влиятельных банков, сильно насолившего другим не менее авторитетным лицам. Жадный он очень, понимаешь. Не хочет вкладывать деньги в определенные интересы и все тут. Но портить праздник Президенту и всему народу, неотъемлемой частью которого «СВД» себя искренне считал, ему очень не хотелось.
 - Ну что же, - сказал Борис, сделав еще один приличный глоток; решение уже созрело в его голове и рвалось  наружу, – пойдем по социалистической схеме и сделаем все досрочно. Целесообразно будет выполнить заказ в субботу.
   Приняв решение, он вернул недопитый бокал на стол и начал звонить по мобильному телефону, дабы внести необходимые коррективы в свой первоначальный план.

- Хрен вам в дышло! – орал Гришка Подстаканников на всю квартиру. – Праздника они захотели, мать их за ногу! Как пенсионерам пенсию достойную положить, их нету, а праздники устраивать никому не нужные – бабла не жалко!
   Гришка был здоровенным детиной ростом под два метра, с плечами, плохо пролезавшими в стандартные двери и кулаками размером с пивную кружку, вместимостью не менее пинты. Лет ему было едва за тридцать, но выглядел он на все сорок пять, так как частенько любил приложиться к бутылке, курил самые дешевые сигареты и вообще был ярым противником здорового образа жизни. Модное нынче слово  фитнесс – знай он его смысл - для него звучало бы точно так же, как для рецидивиста слово «петух». Еще одну вещь ненавидел Подстаканников всеми фибрами своей неказистой души. Данная составляющая человеческого бытия была ему столь же омерзительна и неприемлема, как для Казановы обряд безбрачия. Гришка просто терпеть не мог работу и всё, что с ней связано. Не какой-то конкретный вид человеческой деятельности, а работу вообще. Он был, если можно так выразиться, профессиональный тунеядец и иждивенец. Жил он в трехкомнатной квартире  с матерью и дедом, ветераном Великой Отечественной войны. Мать лишь два года, как вышла на пенсию, а дед был инвалидом и работать не мог чисто физически. Трудно, знаете ли, трудиться, когда тебе за восемьдесят, а одна из ног оставлена под Будапештом. Как Герой Советского Союза, пенсию дедушка получал вполне приличную. Ее было достаточно, чтобы двум не молодым уже людям жить, не задумываясь о куске хлеба насущного. Но великовозрастный оболтус Гришка придерживался совершенно противоположной точки зрения. Он беззастенчиво обкрадывал и мать и деда, не стесняясь львиную долю их пенсий спускать на свои низменные удовольствия. Попросту говоря, - пропивать. Мать, -что собственно и не удивительно – сердобольно относилась к своему отпрыску, с материнской же наивностью полагая, что он вот-вот встанет на путь истинный. Дед же был куда более здравомыслящим и никаких нежных чувств и пустых иллюзий к внучку не испытывал.
- Ну чего разверещался-то? – проскрипел дед на диване, уже лет десять требующем новой обивки. – Чего зенки-то свои наглые повыкатил? Рази ж плохо будет, если цельный день никто в сырую землю не уляжется?! Дурак ты и больше ничего!
- Правда, сынок, - поддержала Гришкина мать своего родителя, тихонько перебирая спицами. Сейчас она вязала кофту для соседки, - чего ты возмущаешься? Дело-то хорошее…
- Ты, дед, пургу не гони! – рубанул Гришка воздух тяжелой рукой. – Ты в политике, да и в жизни, ни черта уже не смыслишь. Тебе вместе с ногой, видать и мозги оторвало. Ведь те деньги, что они на тот дурацкий день выкинуть хотят, можно с пользой использовать. Да еще с какой!
- Пропить, например? – зло ухмыльнулся дед.
- Да хоть бы и так! Ведь какая разница: одним днем больше или одним меньше проживет человек? Ну, откачают кого-то в воскресенье, не дадут ласты склеить, и что? Он же все равно в понедельник сдохнет! Так не лучше ли те деньги на его поминки пустить? Проститься с ним по-человечески?
- Нет, ну ты точно – дурак! – сказал дед, принимая сидячее положение и беря в руки костыль. – Бестолочь и олух царя небесного! Долбо… - дед со злостью сплюнул в обшарпанный пол. – Знаешь ты хоть, чего один день жизни человечьей стоит? Да на войне…
- Мы не на войне! – перебил Гришка. – Война, дедуля, давно кончилась. Хватит тебе уже в атаку-то рваться. Победили уж врагов-то.
- Да с такими, как ты, не то, что врагов, стадо баранов одолеть не возможно! – чувствовалось, что дедуля готов броситься на внучка с костылем, как когда-то на немецкий танк с гранатой.
- Тихо вы, мужики! - спокойно сказала мать, продолжая вялые движения узловатыми пальцами; она понимала, что обстановка накаляется и праведный гнев отца может вылиться в непредсказуемые последствия. – Хватит уже спорить из-за какой-то ерунды! Сходи лучше, Гриша, в магазин. Хлеб у нас кончился и молоко деду нужно. Может и колбаски какой прикупишь.
   Перспектива пойти в магазин Гришке явно понравилась. Из тех денег, что мать даст на продукты, можно запросто на «пузырь» утырить. Дед, в конце концов, может и без колбасы перебиться.
- Я схожу! – по-прежнему громко произнес он, неопределенно грозя кулаком куда-то в потолок. – Но знайте: праздник им я испорчу. Напрочь! Ни хрена у них не выйдет. Ни хрена! Давай, мать, деньги и сумку…

   В одном из хосписов, что только-только начали появляться на территории нашей великой, но не очень чуткой к собственным гражданам, родины лежал Илья Веселов. Мужчина, едва перешагнувший сорокалетний рубеж – столь непредсказуемый и опасный для сильного пола возраст. Он был страшно худым; таким же худым, как мученики фашистских лагерей смерти. Волосы на голове выпали, и только там кожа оставалась гладкой, хотя на ней и появились пигментные пятна, столь присущие старикам. Лицо же его избороздили морщины, некоторые их которых были столь глубоки, что, казалось, достают до костей. Нос заострился, как заостряется у людей, уже шагнувших одной ногой за ту черту, что отделяет нас от земных радостей и навсегда освобождает от земных же страданий. Глаза Ильи, имевшие от природы пронзительно голубой цвет, давно потухли и в них заметны были лишь боль, бессилие и огромная безнадежность. Страшная болезнь поразила его в расцвете сил, любви и карьеры; ударила под самый дых, больно, беспощадно и неожиданно, как ударяет хитрый и коварный враг, прекрасно осведомленный о своей неуязвимости. Рак – отрава, не имеющая противоядия, изгрызающая тело и умертвляющая душу, вцепилась смертельной хваткой и в Илью. Жил человек, радовался, строил планы, читал на ночь сказки ребенку, ласкал молодую жену, а в нем уже поселился червячок, скромный и незаметный, выросший вдруг в неистребимого монстра. Мучительные сеансы химиотерапии, операции, заговоры знахарей и шарлатанов – все осталось позади, но остался и тот самый монстр, сосущий и сосущий жизненные соки из организма.
   Илья лежал в палате один, слушая шорох весенних листьев за открытым окном и с тоской наблюдая за солнечным лучом, гоняющим невесомые пылинки. Скоро все это исчезнет для него навсегда, сменившись могильным мраком и холодом; сил жить и бороться больше не было. В субботу его должны были навестить жена и сын, заканчивающий первый класс. Они жили совсем в другом городе и не могли часто навещать его. Веселов точно знал, что это будет ПОСЛЕДНИМ посещением. Больше он не протянет. Да и врачи не скрывали его состояния, намекая, что осталось ему мучиться всего несколько дней. Но увидеть самых дорогих людей перед смертью он обязан. Так будет легче уходить, держа в памяти родные лица и тепло милых рук.
   Сообщение о том, что Президентом объявлен день без смерти, Илья воспринял с полным безразличием и апатией. Зачем? Зачем продлевать такую жизнь, как у него. Какой в том смысл? Ему не то, что лишний день, лишний час на этой земле доставляет невыносимые муки. Кому будет лучше от того, что еще один день он будет корчиться от мучительных болей, с нетерпением ожидая медсестру с обезболивающим уколом? И дозу наркотика, заглушающего страдания и уносящего в мир ужасных сновидений приходится увеличивать все чаще и чаще. Ну хоть бы раз милая медсестричка с добрыми, как у молодого олененка глазами, превысила эту дозу до такой степени, чтобы боль уже не вернулась никогда. Но только – после субботы. Как ни уважал Илья Президента, но жить лишний день не хотел. Даже ради всенародного праздника… 

   Душа у Лешки Синичкина веселилась, пела и плескалась, как плещется игривое шампанское в новогоднем бокале. Ему хотелось не то что бежать куда-то, раскинув руки и кричать о безмерном счастье, переполнявшем его и хлещущем через край, ему хотелось взлететь в голубую высь, воспарить, уподобляясь птицам, и, распластав могучие крылья, облететь весь родимый край и всем людям возвестить о своей радости. И день-то сегодня выдался, как по заказу! Не поскупились в небесной канцелярии ни на тепло, ни на обилие солнечного света; выдали много, даже с избытком. Тайга вокруг звенела птичьими трелями, расцветала весенними первоцветами и молоденькими листочками, пронзала ультрамариновую высь вековым кедрачом и ликовала от ухода суровой, буранной зимы. Конечно, здесь не какой-то там изнеженный юг и даже не Подмосковье, все больше походящее на лакированные европейские лесопосадки, здесь – Восточная Сибирь. И зима еще запросто может вернуться, дыхнув полярным холодом. Но кто об этом думает, когда вокруг такая благодать. Сибирь - край грозный, лютый и, вместе с тем, прекрасный и завораживающий. Его суровую красоту способны постичь и оценить лишь люди с характером под стать здешней природе – мужественные и смелые, с открытой и щедрой душой. Именно такой душой и обладал Лешка Синичкин.
   И не радоваться сегодняшнему дню он просто не мог. Именно сегодня Алена Красавина должна была ответить на его предложение по поводу руки и сердца. Лешке было без году тридцать, и он был полон безудержной романтики, подвигнувшей его бросить к чертовой матери респектабельную Москву, работу в совместном предприятии и поехать в сибирскую глухомань, на съедение неуничтожимому гнусу. Погнала его сюда любовь - чувство сколь вечное, столь и загадочное. И любил он как раз Аленку Красавину. Она была младше его ровно на десять лет. Когда-то давно, теперь уже кажется в совсем другой жизни, у них в школе был последний звонок и он, один из лучших выпускников, по старой и доброй традиции посадил к себе на плечо белокурую первоклашку, забавно звеневшую медным колокольчиком. Что он мог разглядеть в этой зеленоглазой крошке, еще игравшей в куклы и верившей в сказки?! Но человек, способный видеть не только глазами, но и всей душой, всегда замечает то, что не доступно окружающим…
  Шли годы, девчонка росла, превращаясь в писаную красавицу. Как-то резко и незаметно миновала она стадию гадкого утенка, неизбежную для многих представительниц прекрасного пола, и расцвела во всей своей нетронутой красе. Высокая, упругая грудь, золотистые от природы волнистые локоны, чарующий взгляд изумрудных глаз, иногда пугающих своим бездоньем. Вились, что и не удивительно, вокруг нее многочисленные ухажеры, дольно ловко отгоняемые Лешкой. Иногда интеллигентно, а иногда и с мордобоем.
   Отец Алены был кадровым военным и в Москве занимал служебную площадь. А потому после выхода в отставку пришлось ему возвращаться в родные пенаты – в малюсенький городишко, затерянный в бескрайних просторах Сибирской тайги. Вместе с семьей, естественно. Вслед за ними, ничуть не задумываясь над безумием подобного поступка, отправился и Лешка Дудкин. Всплеснула руками матушка, покрутили пальцем у виска друзья и коллеги, но он не обращал ни на кого ни малейшего внимания. Сел в самолет – и прощай столица! Устроился на буровую, вкалывал, как проклятый и получал зарплату, которая многим москвичам, упивающимся собственным снобизмом и ленью, и не снилась.
   Красавина же тяжко переживала оторванность от Москвы. Она прекрасно понимала, что с ее внешностью можно было бы разыграть неплохую партию в дебрях столичного бомонда и прихватить за причинное место какого-нибудь денежного кота, что позволит ей никогда больше не думать о хлебе насущном. А здесь… Здесь она прозябала в школьной библиотеке, не видя перспектив на всю оставшуюся жизнь. Родитель же ее, строгий и по-военному правильный, и слышать ничего не хотел, чтобы отпустить девчонку одну в Москву. Пусть, мол, здесь сидит и принца дожидается. В конце концов, суженного можно найти и в тайге. Было бы, как говориться, сердце для любви открыто.
   И принц нашелся. Был он, правда, не на белом коне и даже не на верблюде, как арабский шейх, и пах не каким-то там Хьюго, а свежим воздухом, антикомариным реппилентом и нефтью. Только здесь, когда она подросла, Лешка начал открыто ухаживать за ней. Ухаживать красиво и романтично, как когда-то ухаживали рыцари за дамами своего сердца. Он дарил ей живые цветы, даже когда градусник на улице уползал к цифре 50, естественно со знаком минус; читал стихи и даже пел романсы собственного сочинения. Алена и представить не могла, что в краю медведей и волков она вдруг окунется в оазис небывалой любви, чистой и ничем незапятнанной. В Москве она и внимания-то не обращала на молодого человека, ни чем не примечательного с перебитым носом, почему-то очень часто встречающегося ей на пути, а тут… А тут их души не могли не запеть в унисон, а тела не слиться в безудержной страсти. Потому-то и счастлив был сегодня Алексей Синичкин, что не сомневался в положительном ответе своей возлюбленной. Хватит им уже встречаться урывками, выкрадывая время до возвращения ее родителей с работы! Не для того он ждал и лелеял свою любовь столько лет, чтобы, словно шкодливый кот, прятать ее от людей. Все должно быть законно! Буквально через месяц будет готов его собственный двухэтажный дом со всеми удобствами  и Алена въедет туда полноправной хозяйкой. Для этого ей нужно сегодня ответить, прошептать ему на ушко: «Да». Пустая формальность, конечно, но – необходимая. Тогда все будет честь по чести - он поклонится в ноги ее родителям и попросит благословения. Они не откажут ему, нет! Разве они не видят, не чувствуют, как он любит ее, а она его? Разве не понимают, что счастлива она будет только с ним, не зная недостатка ни в любви, ни в благополучии. Не пройдет и года, как в новеньком доме зазвенит голосок их первенца. Он не предупреждал ее о сегодняшнем приходе и своем предложении. Зачем? Влюбленные всегда должны быть рады встрече друг с другом. 
   Романтики, бедные романтики, на которых, вне всякого сомнения, держится наш безумный мир! Ваши сердца всегда открыты для любви, но они беззащитны перед острыми стрелами непонимания и измены…
   В школе, где работала Алена, появился спонсор - нефтяной магнат, не лишенный зачатков благотворительности. Под щелканье фотоаппаратов и жужжанье телевизионных камер он преподнес в дар убогонькой школе десяток современных компьютеров и чек на пару сотен тысяч зеленых банкнот. Он был высок, красив, в меру нахален и ходил в сопровождении двух дюжих телохранителей. Будучи ценителем прекрасного пола, он не мог не обратить внимания на местную библиотекаршу. Подобный бриллиант не смог бы пропустить даже начинающий ювелир. А Алена и не сопротивлялась, почуяв в богатее тот самый шанс, что она оставила в Москве. Но данное обстоятельство не мешало ей клясться в любви Алексею…
   Алешка подходил к дому своей ненаглядной с огромнейшим букетом роз нежнейше белого цвета. Они были чисты, как свежевыпавший снег в тайге. Синичкин обратил внимание на два шикарных джипа, стоящих у алёниного подъезда, но не при дал этому факту ни малейшего значения. Какое ему сейчас дело до каких-то дурацких машин! Пусть здесь хоть целый кортеж соберется. Легко и проворно он взлетел на третий этаж и тут дорогу ему преградил детина в темных очках и дорогом костюме. Второй громила стоял у дверей квартиры Красавиных.
- Ты куда, дядя? – спросил детина, методично жуя жвачку. Такие жернова, впрочем, легко перемололи бы и гвозди.
- Какое вам дело? – удивился, но не разозлился Алешка.
- Есть, раз спрашиваю.
- Я в двенадцатую квартиру иду.
- Ты там живешь?
- Не важно! Там Аленка моя живет, понимаешь? – Дудкин широко улыбнулся; ему было радостно, и он считал, что весь мир должен разделять его радость.
- Понятно, - продолжал жевать детина; на его губах заиграла весьма гаденькая улыбка, не замеченная Алешкой. – Придется подождать, дядя. Занята сейчас твоя Аленка.
- То есть как, занята? – не понимал, искренне не понимал происходящего Алешка. Он сделал шаг вперед и уперся своим неимоверным букетом прямо в широкую грудь детины. – Пропусти!
   Детина стоял не шелохнувшись, железобетонный забор, который невозможно, да и глупо прошибать лбом. Напрягся и крепыш у дверей.
   Алешку начинала злить вся это дребедень. До него потихоньку доходило, что происходит что-то неладное. И это неладное происходит за дверями квартиры его ненаглядной Аленки. Быть может, он бы и услышал тихий лепет своего разума, но влюбленное сердце не принимало никаких разумных объяснений и глушило любые попытки вдуматься в окружающую действительность. Теперь он заметил мерзкую улыбку детины…
   Нос у Алешки был перебит не случайно. С младых ногтей он занимался боксом и весьма преуспел на этом поприще. Уже в десятом классе он легко выполнил норму на кандидата в мастера спорта. Но пришла пора поступать в институт, а, как известно, серьезные занятия спортом и углубленная учеба – есть вещи несовместные. Двум Богам служить нельзя – истина давняя и хорошо известная. Синичкин выбрал учебу. Но поставленный удар и навыки не так-то легко растерять.
   Видя, что детина уступать дорогу не собирается, Алешка переложил большущий букет в левую руку и подвинул парня коротким и хлестким апперкотом. Тот, явно не ожидая подобной прыти от невзрачного субъекта, отлетел прямо в объятия своего коллеги. Второй цербер принял стокилограммовую тушу напарника, и тут же получил свинг в челюсть. Видя, что двое охранников улеглись на пол в позах кузнечиков из гербария, Алексей поправил букет и подошел вплотную к двери. Рука, приятно саднящая от контакта с лицами поверженных противников, уже было потянулась к замку, когда до его ушей донеслись звуки, которые невозможно было спутать ни с какими другими. Тонкая дверь не стала преградой для характерных стонов и охов. Именно так вела себя Аленка в секунды высшего сексуального наслаждения. Он не верил, да и не хотел верить ни своим ушам, ни голосу разума, наконец-то пробившегося сквозь сердечный стук. Одного удара плечом оказалось достаточно, чтобы хлипкий замок не сдюжил и дверь распахнулась вовнутрь. Метнувшись в Аленкину комнату, дверь в которую была раскрыта настежь, он увидел то, что и должен был увидеть. Картина полностью соответствовала звуковому сопровождению. Его Аленка, милая и драгоценная Аленка скакала на том самом спонсоре с выражением мучительного наслаждения на лице. Прекрасная грудь, многократно покрытая поцелуями Алексея, ритмично подскакивала, а пальцы спонсора, длинные и ловкие, ухватили ее за крепкие ягодицы…
   Все поплыло перед глазами несчастного Алешки. Пол под ногами заходил ходуном и несостоявшемуся мужу показалось, что снизу на него жарко дыхнул огонь преисподней. Он бросил букет в застывших от изумления любовников, и, сжав до боли руками голову, кинулся из квартиры, моментально превратившейся для него в самый настоящий ад. Ему было абсолютно все равно, что там будет происходить дальше. С этого момента жизнь для Алешки потеряла всякий смысл.

   Как говориться, и день настал и пробыл час. Высшие иерархи православной и католической церквей, пастыри и ксендзы, раввины и муллы, буддистские монахи и даже чукотские шаманы вознесли молитвы к небу, дабы оно даровало День без смерти. ТОТ, чье имя не следует упоминать всуе, промолчал, что было истолковано как согласие. А тот, кто привык подставлять свой склизкий хвост под ноги людям, не посмел противиться ЕМУ; хищно ухмыльнулся и скрылся в самом дальнем уголке своих мрачных владений. Безносая старуха, видя какой затеялся расклад, зачехлила косу свою, вздохнула устало, и решила сутки вздремнуть. Ну хоть в полглазика… Ну хоть на одной шестой части суши…
   И закрутилось и завертелось в едином порыве все наше разномастное общество. Люди попытались унять свою неприязнь к соседям и знакомым, спрятали ее за дежурными улыбками и зубовным скрежетом. В порыве безудержного энтузиазма, переходящего иной раз в высшую степень маразма, россияне воспылали любовью друг к другу; ненадежной, правда, и крайне не долгой. Водители останавливались на пешеходных переходах и пропускали граждан, даже когда тем горел красный свет. Но люди, машин не имеющие, тоже были не лыком шиты: они терпеливо дожидались появления на светофоре зеленого человечка и только потом осторожно ступали на «зебру», уважительно кивнув водителям. Словно сговорившись, все лихачи, наглецы и авантюристы на четырех колесах неукоснительно соблюдали правила движения. Никто не выскакивал на встречную полосу, не превышал скоростного режима и, если положено было ехать со скоростью сорок километров час, то все так и ехали. Ну, или почти все… Просто у некоторых спидометры измеряли скорость не в километрах, а в милях. Так ведь это мелочь, не правда ли? Как бы там ни было, крупные города застыли в непролазных пробках, не смотря на выходной день, а в весеннем, радостном воздухе повис невидимым смогом поток молчаливых ругательств. Весьма нецензурных, между прочим.
   Из города на Неве пришло невероятное сообщение, документально подтвержденное вездесущей журналисткой братией: прямо посреди Невского проспекта скинхед пожал руку, а затем облобызался со студентом из… Занзибара! Сей поступок был преподнесен как героический. Только от всевидящего телевизионного ока ускользнуло дальнейшее поведения бритоголовой бестолочи. Весь остаток дня он просидел в бане, перемежая мытье и заходы в парилку обильными спиртовыми возлияниями. Клятвенно он поклялся прикончить губастого негра уже на следующей неделе.
   Порой происходили вещи и вовсе невероятные. Кровожадный маньяк, который десять лет держал в страхе целую область и легко ускользал от милиции, добровольно сдался властям и признался во всех совершенных преступлениях. Один из членов одиозной секты сатанистов приполз на коленях в храм Господень, стеная и плача и рвя на себе волосы. Он исповедовался, раскаялся в грехах и клятвенно заверил священника, что в ближайшее время примет крещение. Имя бывшего приверженца дьявола не разглашалось из-за тайны исповеди.
   Некоторые противники Дня без смерти – в основном пребывающие в лечебницах для душевно больных – пытались сорвать всенародный праздник. Таковых нашлось немного. Всего-то сотни три, не более. Они резали себе вены, проглатывали булавки, вешались и даже пытались захлебнуться в бачке унитаза. Не тут-то было! Отряды бравых ребят-реаниматоров работали четко и слаженно, выныривая в самых неожиданных местах. Лезвия бритв не успевали коснуться кожи, веревки обрезались, не успев затянуться мертвой петлей на шее несчастных. Один чудодей стибрил где-то ампулу с цианистым калием, размешал его в стакане с компотом, крикнул: «Пошли все в задницу!» и широко разинул рот. Но рука с отравой не прошла и половину пути. Снайпер, неизвестно где прятавшийся, метким выстрелом разнес стакан вдребезги. На ничего не понимающего умалишенного, уже готовившегося услышать пение ангельское, с быстротой молнии натянули смирительную рубашку и отправили приходить в себя в одиночную палату. На тех же дуралеев, кто оказывался не в меру проворным и успевал сотворить с собой что-то нехорошее, тут же наваливались многочисленные врачи и не давали распрощаться с жизнью.
   У нашей многострадальной родины всегда было много врагов. Так много, что хватило бы не на один народ, на многие сотни лет вперед. И количество наших врагов отнюдь не уменьшилось, не смотря на все перестройки, демократизации и разоружения. Просто некоторые из них перестали открыто называть нас империей зла. Они продолжали втихаря и исподволь подтачивать наши культурные устои, нашу экономику и нашу оборону. Само собой разумеется, не могли наши враги обойти вниманием и объявленный Президентом День без смерти. Как это так?! Сегодня что же, ни один россиянин не отправится к праотцам? Никто не разобьется на машине, не покончит жизнь самоубийством, не умрет от родов или, в конце концов, по недосмотру врачей. Да ни в коем случае!! Так эти русские, черт бы их всех побрал со всеми потрохами, возомнят о себе не весть что. Уверуют в свою исключительность, сплотятся и… Нет! Такого безобразия никак допустить невозможно.
   Шесть групп террористов, отпетых головорезов, не знающих ни жалости, ни угрызений совести, но великолепно владеющими всем, что стреляет и взрывается, были направлены в Россию, чтобы омрачить светлый праздник пролитой кровью невинных жертв. По невероятному стечению обстоятельств одна из групп разбилась на самолете, который рухнул где-то в Тихом океане, так и не приблизившись к нашим берегам. Другая группа попала под обвал в горах Тянь-Шаня и также не достигла российских рубежей. Остальные четыре группы были задержаны нашими спецслужбами, сработавшими на редкость слаженно и четко. Могут ведь, когда захотят. И еще как могут! Захваты произошли столь быстро и неожиданно для террористов, что не пролилось ни капли крови. Ни с одной стороны, ни с другой. Вражеские спецслужбы кусали локти, ломая фарфоровые зубы и портя голливудские улыбки.

… Борис, гордо носящий кличку СВД, развлекался по полной программе в своем загородном особняке. Шампанское, виски и текила текли рекой; пышногрудые девицы незамедлительно выполняли любое его желание, даже самое изощренное. И не смолкал в его доме телевизор, постоянно передающий сводки Дня без смерти. День уже клонился к вечеру, а ни одной смерти зафиксировано не было. И Борис с гордостью ощущал и свой не малый вклад в это знаменательное событие. Ведь все эти дикторы и корреспонденты и не подозревали, что праздник мог лопнуть в одну секунду, как мыльный пузырь, не будь у Бориса и грамма совести. Гордость буквально распирала его, как распирает умиление собственной персоной некоторых толстосумов, бросивших в шляпу нищего несколько долларов. Борису хотелось рассказать всем о том, какой он законопослушный и правильный, но… Нельзя, нельзя. Впереди еще много заказов.
   Его ничуть не смущал тот факт, что вчера он сделал сиротами троих детей, разнеся полчерепа человеку, строившему на собственные деньги больницы и храмы…
   Борис сладостно закатил глаза, поудобнее устраиваясь на диване, затянулся сигарой и потрепал по шелковой шевелюре голую девицу, занимавшуюся в данные момент тем, чем занималась Моника Левински в овальном кабинете Белого дома.
… В заброшенном гараже, давно приспособленном для пьянства, оргий и прочих дел, далеких от морали и закона, собралась та самая компания, пред которой Ромка Пыхтин неделю назад держал зажигательную речь. Синяки с Генкиной физиономии почти сошли; Пиявка, весь этот срок не потреблявшая ничего крепче кефира и обычных сигарет, порозовела, похорошела вдруг и стала похожа на ту ипостась, что была предназначена ей природой от рождения. Правда, в глазах ее появился какой-то нехороший блеск. Так блестят глаза хищника, замучившегося питаться редиской и учуявшего, наконец-то, кусок сырого мяса, еще дымящегося свежей кровью. Сам Ромка соизволил сегодня даже побриться и причесаться. Остальные члены шайки-лейки по-прежнему пребывали в молчании, и деловито раскладывали водку, закуску, «косяки» и шприцы. 
- Ура, братцы! - воскликнул Ромка, когда водка была разлита по пластиковым стаканам. –Настал день, которого мы так долго ждали. Сегодня мы выпьем и ширнемся с таким масштабом, так оторвемся… - он даже не нашел слов, чтобы выразить нахлынувшие на него чувства.
- Достал уже, оратор! – выкрикнула Пиявка, резво чокнулась со всеми и отправила содержимое стакана в свой накрашенный ротик.
   Уже хмель, вперемешку с наркотой, витал в безмозглых головах молодых балбесов; уже кто-то стягивал с Пиявки джинсы, одновременно шаря под ее кофточкой в поисках грудей; уже были заправлены в шприцы лошадиные дозы героина. Еще немного и все шестеро улетели бы по ту сторону реальности, погружаясь в такой желанный для них мир вымышленных наслаждений. Они бы никогда уже не вернулись из этого мира. Точнее, они очнулись бы там, где стонут души грешников без всякой надежды на спасение. Но дверь в гараж вылетела под чьим-то мощным ударом и в обкуренное помещение ворвались люди в ярко-рыжих жилетах МЧС и белых халатах. Все шестеро были немедленно повязаны и отвезены в соответствующее учреждение. Наркоту уничтожили, а водку вылили прямо на землю. Через пять минут о вакханалии, которая закончилась бы неизбежной смертью всех четверых, не осталось и следа. О ней напоминали лишь вытертые джинсы Пиявки, одиноко валявшиеся на промятой и засаленной лежанке.
… Предыдущий субботний день стал самым страшным днем в жизни Ильи Веселова. Ибо не может быть страшнее мига, когда надежда, последняя надежда, умирает, тает без следа. Илья точно знал, что воскресенье он не переживет. Что бы ни делали с ним врачи, пытающиеся сейчас вогнать в него какие-то немыслимые дозы лекарств, в том числе и экспериментальных, ему не протянуть и до середины дня. Обидно было срывать всенародный праздник, но силы уже практически ушли. Они иссякли за долгие годы борьбы и мучений, и чаша терпенья была выпита до дна. В ней не осталось ни капли. Илья все чаще терял сознание, боясь, что уже не придет в себя; ног он уже не чувствовал, а руки подчинялись ему с большим трудом, словно и не его они были вовсе. А жены с сыном все не было и не было. Они жили на другом конце страны и потому не могли навещать его часто, да и билеты стоили дорого. Тем не менее, каждые полгода жена с сыном приезжали к нему. Илье захотелось закричать. Так громко, на сколько позволит его немощь и тщедушие. Почему они не приходят?! Ведь ему не протянуть до завтра. Не протянуть! С каждым часом шансы встретится с родными уменьшаются в геометрической прогрессии.
   Сквозь затухающее сознание, готовое уступить место предсмертной коме, он услышал скрип открывающейся двери. «Они!» - мелькнуло в голове, и Илья приоткрыл глаза. Как тяжелы, как неподъемны казались ему сейчас собственные веки! Перед глазами плыл жидкий туман, сквозь который он смог разглядеть белый халат и большие очки в роговой оправе. Нет! Это был всего лишь лечащий врач. Мужик добрый и сострадающий, но не способный предотвратить неизбежное.
- Илья Сергеевич, - услышал он приглушенный голос врача; его слух уже готовился отключиться от этого мира, - мне очень жаль, но они не приедут сегодня…
   Что он там говорит? Чего ему жаль? Как не приедут?! Почему???
- Какие-то неполадки с самолетом… - продолжил доктор. – Их посадили на запасной аэропорт. Они будут здесь завтра, к концу дня…
   Врач ушел, и с ним ушла последняя надежда. Все! Илья больше никогда не увидит ни жену, ни сына. Большей боли и большего ужаса он не испытывал никогда в жизни!  Он не протянет до завтра! Он тихо завыл, словно старый и немощный волк, а на глаза, и без того плохо видящие, навернулись слезы. А он уже думал, что плакать неспособен. Как же так, Господи! За что? Неужели он за все свои муки не заслужил хотя бы крохотной минутки счастья. Даже не счастья, а тихой радости, столь доступной обычным людям. Ах, как горько, безмерно горько и больно умирать, не взглянув последний раз в глаза своему ребенку и любимой женщине! Все предыдущие годы страданий – ничто, по сравнению с этим последним, безжалостным ударом судьбы. Он уходит в небытие, так и не взглянув последний раз в глаза самым дорогим для него людям. Кроме них у него больше никого нет на этой Земле. Пустыня – вот что окружает его сейчас! И эта пустыня – его последнее воспоминание о миге под названием «жизнь». Будь проклята эта суббота!
   «Не-ет!!!» - вдруг что-то возмутилось и воспротивилось такому развитию событий в его душе. Так не должно быть! Он обязан увидеть жену и сына! Они ведь летят к нему, спешат. И что они увидят здесь? Бездыханный труп, накрытый с головой белоснежной простыней? Ни за что! В конце концов, сутки не такой уж большой срок, чтобы он не мог собраться и выжить. Нужно выжить! Зацепиться за жизнь, ставшей такой мучительной и невыносимой в последнее время. Надо не поддаваться смерти еще несколько часов. Пусть эти несколько часов продлят его нестерпимую боль. Пусть! Он готов вытерпеть.
   Сердце Ильи, бившееся с перерывами, уставшее толкать больную кровь по изможденному телу, уже готовившееся остановиться на веки, вдруг трепыхнулось, будто птица, вырывающаяся из силка, и застучало неторопливо и ровно, как в былые годы здоровья и благополучия. Пелена, стоявшая перед глазами, медленно рассосалась, и Илья вдруг увидел, что его палата наполнена солнечным светом до самого верха. Ему почудилось, что он вернулся в далекое детство. Столь далекое, что могло показаться, будто и не было его вовсе. В том благодатном и сказочном времени он любил просыпаться летом на даче. В окно проникал точно такой же солнечный свет свежего июньского утра, а за окном жужжали трудолюбивые пчелы. В комнату входила бабушка с кружкой парного молока, и от нее пахло клубничным вареньем. Тогда казалось, что жизнь будет бесконечна и безоблачна… Господи! Разве может быть теперь такой чистый и теплый свет?
   У Ильи вдруг нестерпимо зачесалась пятка на левой ноге. Он вновь чувствовал свои ноги! Но самое главное… Жуткое пламя боли, безжалостно сжигавшее его изнутри, неожиданно поутихло, потеряло свою неистовость. Теперь это уже был не пожар, а тление. Чудо? Конечно, чудо. А почему бы и нет? Разве кто-нибудь доказал, что чудес не бывает?
… Как и обещал, Гришка Подстаканников твердо вознамерился сорвать мероприятие, объявленное Президентом и омрачить День без смерти. Кабы он знал, кто был такой Герострат, он бы понял, что отнюдь не он первый решил прославиться столь неприглядным способом. Быть может, это бы его остановило. Но Гришка был неучем. Выпив с утра бутылку водки, купленную заранее на утыренные у матери деньги – она, кстати, отправилась к соседке похвалиться своим вязанием - он стал размышлять над тем, как осуществить задуманное. На открытое убийство он идти не хотел – садиться в тюрьму у него не было ни малейшего желания. Тогда он решил действовать просто, без детективных изысков. Пока дедуля-ветеран дремал на своем скрипучем диване, внучок потихоньку стащил у него костыль. Старый, добротный костыль, которым запросто можно было проломить голову. Жили они на восьмом этаже. Не трудно предположить, что дедова опора превращалась в убийственное орудие в руках пьяного придурка.
  Гришка одел перчатки, дабы не оставлять отпечатков, и вышел на балкон. А чего? На костыле дедовых отпечатков полно, а мало ли что могло переклинить в мозгах у ветерана. Вспомнят старую контузию… В любом случае, в тюрьму славного героя войны не упекут. Осоловелым взглядом Гришка обозрел окрестности, и сразу же заприметил подходящую жертву. Мимо дома проходил его бывший одноклассник, красавец и отличник, вечно подшучивавший над его невежественностью. Вот и сейчас он шел весь такой разодетый, ухоженный и преуспевающий. Лучше жертвы и не придумаешь! Гришка размахнулся, как заправский копьеметатель – что там герои троянской войны! – и метнул свое страшное орудие как раз в тот момент, когда ничего не подозревающий мужчина поравнялся с его балконом. И ведь как, подлец, все точно рассчитал! Несчастный должен был сделать несколько шагов, чтобы костыль вонзился аккурат ему в темечко. Участь одноклассника была предрешена.
   Но произошло невероятное. Мужчина неожиданно остановился и нагнулся, чтобы завязать шнурок, оказавшийся вдруг развязанным. Костыль врезался в асфальт буквально в метре от него. Он не разлетелся в щепки и даже не сломался. Он прошиб асфальт и застрял в нем, как гарпун в спине кита. Мужчина сначала удивленно воззрился на свалившийся с неба предмет, а потом задрал голову вверх. Но Гришка был хитер! Метнув костыль, он тут же нырнул на пол балкона, дабы его не заметили. Никого не увидев, мужчина поспешил ретироваться.
   Гришка аккуратно высунул голову, в надежде увидеть распростертое тело на окровавленном асфальте. Каково же было его удивление, когда он увидел лишь свое «копье» торчащее из того самого места, где должен был лежать поверженный враг. Самого же врага не было и в помине. Ничего не понимая, Гришка возлютовал. Быстро пройдя на кухню и выпив, не закусывая, целый стакан водки, - были еще у него запасы - он вновь вернулся на балкон. Теперь внизу он увидел местного дворника, то ли таджика, то ли молдаванина. Та еще сволочь, между прочим! Не зимой, ни летом от него покоя нет. То лопатой своей дурацкой под окнами скребет ни свет, ни заря, то метлой шуршит. И на хрена, спрашивается, вставать в такую рань и будить людей, у которых после вчерашнего голова раскалывается? Кандидат, что надо! На балконе стояли цветы, которые мать на лето убирала с подоконников и выставляла на свежий воздух. Гришка выбрал горшок потяжелее, с огромным столетником, и просто отпустил его, когда дворник был почти под ним. Теперь он и не думал прятаться, предвкушая, как горшок разобьется о лысую голову ненавистного дворника. Но ничего подобного не произошло. Горшок непостижимым образом рассыпался в прах где-то на уровне четвертого этажа. Дворника обдали лишь комья земли, не причинив ему не малейшего вреда. Даже столетник, который мать растила и лелеяла много лет, пролетел мимо, упав на газон.
- Вот гадство! – возмутился Гришка; в его понимании в мире творилась форменная несправедливость.
   Ошалевший дворник задрал голову к верху и увидел здоровенного мужика в вытянутой майке, стоящего на балконе восьмого этажа и размахивающего руками, словно неопытный канатоходец, тщетно пытающийся сохранить равновесие на тонкой проволоке.
- Чего вылупился! – горлопанил Гришка. – Цветок у меня с балкона упал. Любимый цветок! Понял, чурка бестолковая?! Иди, куда шел! А то сейчас гирей прямо по башке звездану! У-у, суки!..
    Гришка злобно сплюнул и удалился с балкона. Дворник, так и не поняв, какая опасность только что миновала его, покрутил пальцем у виска и отправился дальше.
- Я вам покажу! Я вам покажу! – бормотал Гришка, спешно натягивая джинсы и рубашку.
- Чего стряслось-то? – спросил дед, выйдя из своей дремоты и опасливо глядя на взвинченного внука.
- Дерьмо кругом, вот что! – прошипел Гришка и прошмыгнул на кухню за очередной порцией водки.
- Сам ты… - прошептал дед и пошарил рукой в поисках костыля. – А где костыль-то мой?.. Слышь, Гриня?!
- И костыль твой – дерьмо! – хрипло отозвался Гришка и вновь не стал закусывать. – Ты дед еще обо мне услышишь! Сегодня все обо мне услышат…
   С этими словами он выскочил из квартиры, громко хлопнул дверью.
   Гришка замыслил недоброе. У него и предыдущие мысли были из разряда смертных грехов, а теперь… Он решил совершить то, чего никогда не прощала ни церковь, ни сам Господь. Понимая пьяным мозгом, что попытки кого-нибудь угробить сегодня обречены на провал, он додумался пойти по пути наименьшего сопротивления – публично покончить с собой. Гришка наивно полагал, что уж этого-то права у него никто отнять не может.
   То ли немереная доза алкоголя помогала его дурным намерениям, то ли какой-то кураж, граничащий с «белой горячкой», только буквально за десять минут он умудрился забраться на самую верхнюю точку Крымского моста. Для человека и понятия не имевшего, что такое физкультура – это был настоящий подвиг. Такой прыти позавидовали бы многие покорители Эвереста. Впрочем, есть подозрение, что враг рода человеческого не так уж глубоко скрылся в своих владениях…
   Встав на небольшой площадке подвесной опоры, Гришка возопил, обращаясь к моментально собравшимся зевакам:
- Ни хрена у вас не выйдет! Ни хрена! Я, Григорий Подстаканников, испорчу вам ваш идиотский праздник! Денег им девать некуда! Лучше бы несчастным похмелиться дали бесплатно!
   На верхотуре гулял легкий ветерок, отчего и без того не твердо стоящий на ногах Гришка слегка покачивался. Но его более, чем центнеровую тушу такой бриз был столкнуть не способен. Однако у зрителей замирало сердце, когда неожиданный оратор слишком уж накренялся в ту или иную сторону.
   Еще раньше, чем Гришка начал собирать толпу всегда жаждущего скандалов, сенсаций и экстрима народа, на мосту появился отряд спасателей, расстеливший на доброй трети спине моста батут, способный выдержать десяток таких бугаев, как Гришка. Рухни они хоть со ста метров. Но Гришка и не собирался прыгать на мост. Он решил обмануть всех и сигануть в мутные воды Москвы-реки. Откуда же спасателям знать, что плавает он не лучше, чем двухпудовая гиря. Даже если они успеют ринуться за ним, он наглотается столько воды, что будьте любезны. Ни черта у них не выйдет. Ни черта!
- Вы все – дураки! – безумствовал Гришка. Две выпитых бутылки водки оказали на его измученную алкоголем психику убийственное воздействие. Он осатанел от наличия столь огромного количества народа, взиравшего на него с неподдельным интересом. – Я сейчас сдохну прямо у вас на глазах! И плевать я хотел и на Правительство с его дурацкими идеями, и на Думу, и на прочую х… - тут он почему-то решил, что в данной ситуации матерщина будет лишней. Не стоит омрачать торжественность момента сквернословием. – В общем, празднику вашему – абзац пришел! Прощайте, бараны пустоголовые!
   Он зажмурился, развернулся и солдатиком прыгнул в воду. До этого момента он стоял спиной к реке, а потому и не заметил, как к мосту тихо подкралась баржа, до верху груженая поролоновыми пластинами. Впрочем, он не заметил бы ее и прямо перед собой, так как туман дурной славы уже застил ему глаза и залепил уши. Думая, что скоро предстанет перед Господом Богом и выскажет ему все, что он думает по поводу нелепости созданного ИМ мира, Гришка со всего размаху плюхнулся в поролон, как котенок с гардероба в пуховую перину. Ему даже понравилось умирать: недолгие секунды свободного падения, приятно щекочущие где-то внизу живота, а потом мягкое приземление. Пока он соображал, что с ним случилось, шустрые ребята уже накинули на него смирительную рубаху и перегрузили на катер, уносящий его в долгие месяцы принудительного лечения.

   А в Кремле, в котором пять столетий вершились судьбы не только одной страны, но и целых народов, все было готово для проведения шикарного банкета. В Георгиевском зале ломились столы от разномастных яств, стыло в ведерках со льдом благородное шампанское, отпотевала чистейшая русская водка элитных сортов; чаши, с горкой наполненные черной и красной икрой, призывно манили собравшихся – весь политический и артистический бомонод великой России. В соседнем зале притаился президентский оркестр, готовый по первому сигналу разразиться звуком фанфар. Приглашенные тихо перешептывались друг с другом, обсуждая бриллианты на жене одного олигарха и новую яхту другого. Все ждали Президента, который вот-вот должен был войти в распахнутые двери и объявить об удачном завершении эксперимента. В древних хоромах, отреставрированных по-современному помпезно, царила аура усталости и торжественности ожидания чего-то грандиозного. Часы неумолимо приближались к полуночи. Никто из присутствующих еще не догадывался, что никакого банкета не будет. Эксперимент провалился, о чем буквально несколько минут назад доложили Президенту…

   В палату к Илье Веселову, казавшуюся ему теперь обычной комнатой, светлой и тихой, а не скорбным пристанищем боли и безнадеги, вошли врач и медсестра. Доктор, человек опытный, повидавший на своем лекарском веку всякого, должно быть понял в свое последнее посещение, что больному осталось совсем не много. А сделать хоть что-нибудь для его спасения он не мог. Не мог! Потому-то и оставил его одного. Кузин своими страданиями заслужил, чтобы перед смертью побыть одному, а не в окружении врачей, чье мельтешение и суета уже бессмысленны. Каково же было удивление доктора, когда он застал Илью живым. Приблизившись к нему вплотную он увидел то, чего увидеть никак не ожидал. В глазах больного, впалых, окруженных мертвенной синевой, блестели искорки жизни. Слабенькие, едва уловимые, но – жизни! Такой взгляд бывает только у людей, миновавших кризис опасной болезни и начинавших выворачиваться из цепких лап смерти. Но у Ильи болезнь была не просто опасной, она была неизлечима! Что же случилось с больным за столь короткий срок. Врач даже снял свои огромные очки, чтобы всмотреться в лицо больного. Илья лишь тихо улыбался.
- Как вы себя чувствуете, дорогой мой? – спросил доктор, лихорадочно соображая, что же он видит перед собой. Наметки излечения или мимолетное предсмертное улучшение? И такое бывает! Но опыт, помноженный на интуицию, подсказывал ему, что на лицо скорее первый вариант, чем второй. Но уверовать в него, значит поверить в чудо.
- Ничего, - едва слышно ответил Илья. Все-таки он был слаб, очень слаб. – До завтра я, наверное, доживу. Мне очень нужен завтрашний день…
   Доктор переглянулся с медсестрой. Они вышли из палаты, и он приказным тоном произнес:
- Список всех лекарств, которые ему вводили два последних дня! Мне на стол! Немедленно! Возможно, мы нашли вакцину от рака!
   Опытный врач ошибался. Никакой вакцины от этой жуткой болезни им изобрести не удалось. Просто Илье было необходимо прожить еще сутки. Крайне необходимо! Отчаянье, боль, сильнейшая желание протянуть еще один день, молитва, шедшая из самых сокровенных глубин страдающей души, сотворили чудо, в которое современный человек перестал верить. Всевышний дал ему силы, в организме что-то включилось, что-то неведомое ни докторам, ни самому человеку, и жуткая болезнь отступила.
   Илья дождался своих жену и сына. И сколь страшна была для него суббота, столь прекрасным стало воскресенье. А впереди будут еще долгие месяцы восстановления. Он будет потихоньку учиться сидеть, потом ходить… И настанет день, когда те же жена и сын будут встречать его у дверей хосписа. Встречать с цветами, как встречают новорожденных. И провожать его выйдет весь персонал этого скорбного учреждения. От главврача, до уборщиц. Ибо не было в их истории подобного случая…
 
   Третий день Алешка Синичкин сидел на охотничьей заимке одного из своих друзей. Он был совершенно один посреди девственного леса. Вокруг бушевала весенняя тайга; пели на разные голоса многочисленные птицы, счастливые оттого, что в очередной раз пережили тяжкую зиму; в воздухе носились ароматы цветения; могучие сосны плакали на солнце прозрачным янтарем. Но Алешка не видел этой красоты, вечной красоты возрождающейся жизни. Он смотрел на солнечное небо, и оно казалось ему беспросветно серым, почти черным. Таким оно бывает в вечерний час, когда его закрывают тяжелые тучи и ни звезд, ни луны не будет видно. Цветущий лес казался несчастному влюбленному мрачным, как в осеннюю непогодь, а трели птиц казались поминальными молитвами. Мир для него перестал существовать. Ни что не радовало его взгляд, не веселило душу. Все три дня он пил чистейший медицинский спирт, пытаясь хоть как-то смягчить, залить неизбывное горе. Не помогало! Он не пьянел, хлебая огненный напиток, как колодезную воду.
   Любовь, настоящая и искренняя, может простить все. Единственное, чего она не может ни простить, ни принять – это измена. Неверность твоей половинки, кажущейся родней всего на свете, рвет сердце и выжигает душу. Алешкина душа умерла в тот самый миг, когда он увидел свою ненаглядную Аленку в объятиях заезжего миллионера. Его любовь, взлелеянная им за долгие годы, любовь бывшая смыслом его существования, похотливо дергалась и визжала в чужих объятиях. Именно в тот момент он понял, что жить ему осталось совсем недолго. Потому как погибло то, ради чего он и жил на этой земле. Лешка знал, что ничего страшного он с собой не совершит. Он просто тихо и незаметно отойдет в мир иной. Как умирает организм, исчерпавший все свои жизненные соки и не видящий смысл в дальнейшем существовании. Так оно и произошло…
   Алексея Синичкина нашли мертвым на глухой заимке. За пятнадцать минут до полуночи по московскому времени. Никаких следов насильственной смерти на нем обнаружено не было. Он лежал на широком топчане недвижимый и тихий, с легкой улыбкой на губах. Словно уставший человек, прилегший отдохнуть, да и провалившийся в какой-то долгий, но приятный сон. Сон, когда он был кратко счастлив. У Алексея просто остановилось сердце. Спецотряд реаниматоров был бессилен что-либо сделать…