Школьные годы. 1951-52. 4-й класс. -2-

Школьные годы. 1951/52 год. 4-й класс (2)

В школьные годы (1951-1952), преимущественно зимой, у нас частенько почти все соседи собирались играть в лото. Ставки были чисто символические – по копеечке (еще сталинских!). Играли до одури. А в одиночестве я играл сам с собой в шашки, поддавки и войну (щелчками) на большом столе  (1 х 1,5 м).

В феврале к нам на месяц приехали из деревни бабушка с дедушкой. С отчимом они виделись впервые. Бабушка, как и отчим, была 1988 года рождения; дедушка был на два года ее старше.

Дедушка рассказывал, как в Белеве (в Тульской области) два дома провалились в известняковую полость. Рассказ произвел на меня сильное впечатление, и этот ужас снился мне постоянно на протяжении многих лет. Потом ему на смену пришли ужасы атомной войны…

Пока у нас гостили дедушка с бабушкой, я спал на трех стульях. Матрасом служила мамина телогрейка…

Однажды дедушка раззадорил всех нас, включая соседей, своей головоломкой: составить квадрат из четырех треугольников – двух прямоугольных с катетами 21 и 10,5 см, одного прямоугольного с катетами 10,5 и 10,5 см и одного равнобедренного со сторонами 23,4, 23,4 и 14,8 см. Через час я решил задачу первым. Это была моя вторая в жизни интеллектуальная победа.

[В своем послешкольном дневнике я обнаружил такую запись: «В четвертом классе я помогал решать задачки по арифметике своей соседке-шестикласснице».]

Зимой, в третьем и четвертом классе, откалывали такую хохму: натирали подошвы валенок пчелиным воском (который я втихаря брал у отчима). Легкого толчка было достаточно, чтобы лететь через весь длинный коридор как на коньках! Постепенно воском от валенок натирался весь пол, и тогда приходилось кататься учителям…

В сырую погоду на валенки надевали галоши. По приходе в школу галоши клались, под бдительным присмотром дежурных, в тряпичные мешки и вешались на вешалку вместе с пальто. Да, кстати: в начальной школе перед занятиями дежурные  (ребята) поголовно проверяли чистоту рук и ушей. Как наказывали грязнуль, не помню.

В 1952 году родители сдали 20-метровую комнату двум НКВДистам. Месяца через четыре один из них повесился (не в нашем доме), а второй вскоре съехал. Мы же все это время ютились впятером в 16-метровой комнате. Впрочем, по тем временам мы, по сравнению с другими, имели отличные жилищные условия.


Весна 1952 года

Бурное таяние снега пришлось на школьные каникулы, и обычно пересыхающий на весь год ручей, соединяющий Новодеревенские озера с Серебрянкой, наполнился водой и стал не переходимым. В это время щука из Серебрянского водохранилища устремилась вверх по течению ручья – на нерест. Вовка Бубуркин похвастался, что его отец поймал двадцать девять больших щук. Вовка даже показал большое корыто, заполненное щуками, присыпанными слежавшимся снегом, – для сохранности.
Я истекал завистью и целыми днями шастал по ручью в надежде как-нибудь ухитриться выбросить щуку на снег. И мне это удалось! Правда, я оказался по пояс в воде, зато дома был настоящий праздник! Щука весила килограмма четыре.

Когда начались занятия в школе, еще лежал снег. Его было много и в ближайшем к школе сосновом лесу. После занятий мы с ребятами устремлялись к этому лесу, где были проталины и у деревьев уже можно было пособирать прошлогоднюю бруснику. Но лес был окружен осушительной канавой, которая была доверху наполнена талой водой. Ночью ее прихватывало морозом, но тонкий лед под ногами трещал и грозил провалом в воду. Мы злились от невозможности перебраться на другую сторону канавы. Метров через сто канаву можно было перейти, но лень оказывалась сильнее. Недели через две вода из канавы ушла, но лес без проталин почему-то перестал к себе манить…

***
Однажды, в конце апреля, я, без всякой причины – как это обычно делают дети, обозвал Галку (соседку-шестиклассницу) нехорошим словом. До Галки было метров тридцать, и я был в полной уверенности, что, в случае чего, смогу от нее убежать. Но не тут-то было! Галка была довольно рослой и упитанной, в спортивной форме, а потому в считанные мгновенья меня изловила и надавала не слишком больных, но унизительных тумаков. Но когда она отошла от меня уже на полсотню метров, я вслед ей повторил оскорбление. Однако Галка без труда догнала меня и в этот раз. Тумаков было вдвое больше. Следующую их порцию я получать не хотел, а потому вынужден был прикусить свой язык. С тех пор я никого больше не обзывал…

В начале мая я помаленьку помогал родителям копать огород под картошку. Но работник я бы никудышный, да и ленивый – когда приходилось работать не по своей инициативе. Я быстро уловил, что втыкать лопату в землю под косым углом легче, но отчим пресек мою уловку…

В конце мая мы с ребятами собрались по черемуху, которая в изобилии росла на реке Скалбе, в четырех километрах от дома. В те годы еще редко кто собирал в лесу цветы, да и для многих горожан путь на Левкову гору был не близким. Черемухи мы наломали по целой охапке, но самое интересное было не в цветах. Я был на Скалбе впервые. Тогда это была хоть и узкая, но довольно глубокая речка, представляющая собой непрерывную цепочку бочагов. И вот шесть бочагов – два вверх по течению и четыре вниз – были завалены довоенными легковыми автомобилями разных марок: «Эмки», «Форды» и др.! Их крыши находились метрах в полутора-двух от поверхности прозрачнейшей в те годы воды. А еще три машины лежали на дне небольшой старицы, что была слева за мостом у самой дороги на Красноармейск. Я и сейчас вижу эти автомобильные корпуса как наяву…


Лето 1952 года.

Интересная судьба связывает меня с колхозным полем, на котором года через два будет построено здание Всесоюзного научно-исследовательского института лесной механизации (ВНИИЛМ), к востоку от которого будет посажен великолепный лиственничный лес, а к западу – кустарниковый парк из весьма экзотических для Подмосковья  растений. Но в то лето мы, как обычно, ловили на поле несметное количество майских жуков, а в конце июля исподтишка собирали молодой горох, посаженный с овсом.

Это ничем не примечательное поле обрело особую символичность уже на Западе – в связи с приобретением книги П.Н.Милюкова «Воспоминания». Оказалось, что этот очень известный и близкий мне по духу человек тоже ходил по горох, причем, на это же самое поле, но… восьмьюдесятью годами раньше! И сегодня я, пожалуй, единственный человек во всем мире, кто идентифицировал пушкинские места, описанные в его «Воспоминаниях», с их месторасположением в реальности и на карте. Никакого научного значения это, конечно, не имеет. Но чувственно-мистически я ощущаю себя если не родственником, то приятелем моего ровесника – того самого Пашки Милюкова, который приезжал на дачу своих родителей в Пушкине. Он вспоминает:

«На Серебрянке оказался маленький, плохо сколоченный плот; когда мы на него становились, он погружался под нами до колен. Тем не менее, мы запасались жердью, вместо весла, разъезжали по реке, приставали к противоположному Крестьянскому берегу и набивали чулки горохом. Да не перечислишь всех тех приманок, которые рассыпала перед нами природа. Мы тут научились знать и любить ее».

А когда я прочел в «Воспоминаниях» вот это:
«Этот отдел моих воспоминаний был бы неполон, если бы я не отметил, какую роль в нашей с братом эмансипации от семьи имели наши периодические наезды на дачу, построенную моим отцом на арендованном («на 99 лет») казенном участке между станцией и селом Пушкиным. Это была одна из первых построек в дачном месте Пушкино; недавно перед тем проложенное трехверстное шоссе окаймлял с обеих сторон нетронутый еловый лес. Участки тянулись длинными полосами в глубь этого леса, местами очень густого; позади участков шла просека, за которой продолжался тот же лес — до неведомых для нас пределов; а направо от нас просека выходила к речке Серебрянке»,
то сразу понял, где была дача Милюковых: сегодня это приблизительно на месте административного здания под номером 18а по Тургеневской улице.

Тогда, в начале 1950-х годов, дача Милюковых еще была цела. В центре квартала, окруженного улицами Чеховской, Московской, Крылова и Тургеневской, до конца 50-х годов стоял на удивление девственный еловый лес – кусок настоящего заповедника! В этом месте стояли две старинные дачи. Их участки были разделены узкой тропой, идущей насквозь от Московской до Тургеневской улицы (именно по этой тропе в 1951 году я убегал от маньяка). Участок Тургеневской улицы от ул. Крылова до реки был похож на широкую просеку – тем более что заборов еще не было.

Вспомнил (во Франции) я и еще одну дачу, описанную Милюковым (во Франции!) в «Воспоминаниях»:
«В Пушкине я встретил новых жильцов, нанявших третью дачу, построенную в конце нашего участка, специально для сдачи. Там поселилась семья г-жи Н., состоявшая из нее, сына и дочери».

Эту таинственную дачу я помню очень хорошо: она находилась позади дома моего одноклассника Валеры Кудрявцева (это между сегодняшним домом 22 по Тургеневской улице и рекой). Роскошная стеклянная терраса на втором этаже выходила на Пушкинской телеграф. На даче как будто никто не жил, но ее не грабили, так как с трех сторон она была окружена другими участками, а четвертая сторона участка касалась непроходимого приречного болота. Таинственность даче придавал и глубокий старый пруд, дно которого, по рассказам Валеры, было выложено кирпичом, и на дне, по слухам, лежал клад.

Лет через двадцать, когда от деревянного Пушкина не останется и следа, пересекая квартал уже днем, я обнаружил русло небольшого ручья. Его источник находился недалеко от станции, в сотне метров от архитектурной водонапорной башни. Представляю, что во времена Милюкова это был симпатичный лесной ручеек, по которому можно было пускать кораблики. Именно этот ручей и питал загадочный прудик на участке загадочной дачи. Ручей покидал участок тремя узкими, но глубокими рукавами, прорезая болотную топь. В то лето на этом берегу появился первый маленький кустик ивы, а теперь здесь настоящий лес…

На мансарде дачи № 26, соседней с нашей, жила старушка (баба Саша), и летом к ней из Москвы приехал ее внук Генка, мой ровесник. Я, остро различавший сословные оттенки, сразу почувствовал в нем иную – московскую! – культуру. Мы с ним быстро подружились, тем более что он не дрался, как все местные ребята. Во что мы с ним играли – не помню, но мягкость его характера осталась в моей памяти ярким пятном на всю жизнь! Генка приезжал лета два, а потом пропал…

В 50-е годы в Подмосковье еще сохранялся влажный климат. Очень жаркая погода ни разу в памяти не запечатлелась. Поэтому золотой шар цвел половину лета (а в Париже он отцветает всего за одну неделю). Один августовский день 1952 года запомнился отчетливо. Погода стояла влажная, но не дождливая, с температурой градусов шестнадцать. Я, кажется, пошел к Генке. На пространстве между нашими дачами еще росли редкие ели, а у дороги рос даже мелкий ельник. И вот все это пространство было усыпано чистыми, гладкими, скользкими валуями! А воздух был насыщен их запахом! За всю последующую жизнь я таких сказочных валуев больше не встречал ни разу…

Начальную школу я окончил с одними четверками, не считая пятерок по пению, рисованию и… поведению (за годовую четверку по поведению в наше время исключали из школы). Попытка продолжать учебу в городской средней школе №1, где до войны училась дочь отчима, не удалась, и родители записали меня в среднюю школу №3, что находилась недалеко от фабрики «Серп и Молот». Все контакты с одноклассниками по Новодеревенской школе были прерваны раз и навсегда.

===============

На фото: Четвертый класс на углу Новодеревенской школы. Май, 1952 г.
VI ряд: 1 – Валера Нафиков, 2 – Саша Румянцев, 3 – ?, 4 – Вова Бабуркин, 5 – ?, 6 – ?, 7 – Коля Панкратов;
III ряд: 1 – Панфилов (?), 2 – Толик Николаев,  3 – ?, 4 – Толя Михеев; 5 – ?, 6 – Илларионова, 7 – Рая, 8 – Бессмертнова Рая;
II ряд: 1 – Григорьев, 2 – Коля Пушкин, 3 – Люда Фарбер, 4 – Раиса Артамоновна, 5 – завуч, 6 – Галя Генералова, 7 – Таня Тарасова, 8 – Оля Полякова;
I ряд: 1 – я, 2 – ?, 3 – Шурик Любимов, 4 – Юра Басов, 5 – Сергей Голиков, 6 – Крымов (?), 7 – Коля Панов, 8 – Саша Черняков.
Девятерых из 29 не помню…
Где-то они теперь? Интересно, что многих вижу как будто в первый раз. Вот так метла времени заметает прошлое: в памяти остается лишь самое яркое… Сегодня в здании школы размещается Пушкинская школа художественного творчества.