Беседа с одним старпёром

Намедни загостился у приятеля. Такого же вампира, как я, только постарше. Мы отмечали его днюшку. Душевно, хотя без особой помпы. Ведь дата была не круглая. Не двадцать пять, и не тридцать, а так – двадцать семь.

Гости разъехались, остались лишь мы вдвоём, чтоб обсудить одно коммерческое дело. На этом настоял сам именинник. Когда ж обсудили – сидели и просто трепались, потягивая коньяк и попыхивая сигарами.

- Слушай! – сказал я вдруг. – А что у вас, всё-таки, с неандертальцами-то было? 

Он поднял брови, со всем своим ироничным аристократизмом:
- В смысле?

- Ну как… Пишут-то всякое разное. Мол, то ли вырезали вы их поголовно, то ли живьём сожрали, то ль кровосмешение учинили. А мне, может, интересно знать: нет ли у меня у самого неандертальской крови?

Он поморщился:
- Расслабься. Ни капли нет.

- То есть, значит, всё ж таки вы их «всех убили, всех зарезали»? – не отставал я.

Под «вы» - я имел в виду кроманьонцев. Поскольку мой приятель не только вампир, но и кроманьонец. В прямом, конечно, смысле, по происхождению, а не в плане, там, манер или образования.

Он вздохнул:
- Вот же ты докопался! Да что ж я, помнить должен, чего там было двадцать семь тысяч лет назад?

- Должен! И помнишь! Si, don Pizarro!

- Иди к чёрту! – огрызнулся юбиляр. Его на самом деле малость нервирует, когда его так называют. Будто опасается, что стены услышат и поведают будущим жильцам его маленькую тайну. Что Фернандо Кортес Монрой Писарро Альтамирано и Франсиско Писарро Гонсалес - один человек (у испанцев бывает много имён, а у вампиров-кроманьонцев – того больше). 

Я ухмыльнулся.

- Ну ладно, так и быть… - проворчал он. И наполнил фужеры почти до краёв, давая понять, что рассказ грядёт долгий и, надо полагать, эпический. Как, собственно, большинство баек из его чертовски долгой и насыщенной жизни.

- Ладно! – он откинулся в кресле. – Пожалуй, расскажу всё без утайки. А то и впрямь, наплели фигни всякой вокруг этой темы, - слушать срамно! Только чур – не перебивать!

Я промолчал, весь обратившись в смиренное внимание.

- Итак, - повёл он свою исповедь, - конечно, тебе трудно поверить, будто мы не только что не истребляли неандертальцев, но даже и не помышляли о том. Я понимаю, что у тебя на уме. Что у парня, который, глазом не моргнув, сокрушил две блистательнейшие цивилизации Нового мира, залил кровью Теночтитлан и Куску да приморил сколько-то миллионов несчастных инков и ацтеков, не дрогнула бы рука перемочить каких-то там неандертальцев, когда б они нам мешали! Но поверь, я говорю правду. Ибо всё дело в том, что неандертальцы нам НЕ мешали. Мы тогда очень мирно сосуществовали с неандертальцами.

- Просто, Артём, понимаешь… Времена были другие. Мир был другой. И мы были другие. У нас не было и не могло быть «конфликта цивилизаций» с этими несчастными неандертальцами. По той простой причине, что ни у нас, ни у них – не было вовсе цивилизации. Даже в помине. Даже самой, что ни есть, эмбриональной военно-племенной демократии.

- Я не кокетничаю, но мы были очень простодушны и неразвиты. Мы тогда понятия не имели о радости поиска врага, о конкурентной борьбе за ресурсы, об экстазе притеснения ближних. Если была в нас жажда насилия и тяга к эстриму – так оно вполне удовлетворялось борьбой с дикими зверями. От коих и мяса было вдосталь, и опасности – через край. Но лишь когда мы решили эту проблему, когда наше оружие и тактика сделались достаточно совершенны, когда дикие звери уж перестали нам докучать – вот тогда возникла потребность, как говориться, to make it interesting! И мы познали упоение братоубийственной бойни и усладу от мучения себе подобных. Это называется, друг мой, «материальный и духовный прогресс».

- И это присуще уже, так сказать, «подростковой» стадии развития человечества. Когда мы в неё вступили? Скажем так: я застал времена, когда наше племя об этом ещё не помышляло. А вообще - у кого-то раньше, у кого-то позже. Как первые ночные поллюции, знаешь ли. И я, ей-богу, не ведаю точно, когда именно какой Каин убивал своего Авеля. Причём, обрати внимание, убивал не затем, чтобы съесть жертвенного барашка с голодухи, а лишь из ревности к чужому дару. Подобно тому, как тебе лет в тринадцать хотелось набить морду однокласснику, снискавшему благорасположение подружки, на которую и ты глаз положил… Не было такого? По лицу вижу, что, конечно, нет! Верю: ты всегда был number one und uber alles! И это ты всегда «снискивал» нужное у тех, на кого глаз положил… и потому - морду хотели набить тебе!  Ну да, подростковая стадия. Развития человечества. Когда она закончилась?

Он поднёс к глазам левое предплечье,  отдёрнул изящным мизинцем рукав свитера, пристально вгляделся:
- Сейчас – половина второго? Нет, ещё  - не закончилась!

Я фыркнул. Он, улыбнувшись, продолжил: 
- Но как бы то ни было, тогда – мы ещё элементарно не вошли в эту стадию. Мы были даже не детьми – мы были младенцами. Которые уж точно никого не истребляют. Не веришь? Считаешь фигурой речи? А ты прикинь: много ли человек разумный в принципе истребил животных, то бишь, видов целиком, до – самого новейшего времени? Да мы технически даже не могли тогда учинить геноцид! И только не рассказывай мне про пещерных медведей! Я-то, в отличие от тебя, их видел! И они-то как раз от потепления выродились, на отходе Вюрма. А не от похолодания, как в книжках иных дурацких пишут. Мол, пришёл Ледник, - и «всё пожрал, проклятый хомяк». И не стало хавки, и вызверились неандертальцы на кроманьонцев, и обратно, и пошла борьба за выживание, но победили – наши. Чушь собачья!

- И я-то, конечно, уже в Европе родился. И холодрыга была тогда – не отрицаю! Но со жратвой как? – Да жить можно! Я б даже сказал, мерзлота была нашим другом. Позволяла делать припасы. Кстати, подумай: эскимосы ведь тоже как-то живут! И чукчи. И жили веками до прихода цивилизации. И не сказать, чтоб уж прямо геноцид устраивали каким-то конкурентным животным видам в борьбе за драгоценные пищевые ресурсы. Как на нас тут пытаются повесить, будто мы, борясь за хавку, неандертальцев всех извели. То ли напрямки их, горемык, всех вырезали, то ль отбили все жрачные промыслы у них. Гхм, эскимосы – отбили все промыслы у белого медведя? А ведь он – конкурент. В скудных приполярных условиях. А чукчи – разве истребили всех стеллеровых коров? Нет, это сумели сделать лишь промысловики индустриальной эры, обуреваемые жадностью. А мы тогда - были частью природы. И то общество, которое я помню с детства, – оно было, так сказать, натурфилософское. «Предрелигиозное». И, следует признать, удивительно рациональное, даже по нынешним временам. В смысле, мы не научились ещё выдумывать лишнее, не дошли до всяких вычурных предрассудков – а руководствовались лишь тем, что было необходимо для выживания. На самом деле, кое-где и сейчас ещё можно наблюдать таких дикарей, которых трудно назвать «кровожадными».

Он сделал паузу, и я уточнил, стараясь не уязвить его своим сарказмом:
- А неандертальцы – тоже были такие белые и пушистые?

Он пожал плечами.
- Белые – да. У них была светлая кожа, как бывает и у наших рыжих. Пушистые? Нет, должен сказать, степень их оволосения изрядно преувеличивается антропологами. В действительности, они были похожи на нас. Более приземистые, коренастые, а так – сейчас бы их однозначно приняли не то что за людей, но и за европеоидов. Хотя это, конечно, другой биологический вид. «Двоюродные братики». Но они были милашками. Чуть «тормозные» - но незлобивые. Или тебя это очень удивляет? Хм, странно. Вот казалось бы, сколько уж порождалось мифов о свирепости крупных гоминид – столько же их и опровергалось. Оказывалось, что и гориллы, и орангутанги – существа вполне мирные и добродушные, а напасть могут разве лишь из страха. Но ты, вполне образованный парень, почему-то всё равно убеждён, что уж неандертальцы – точно должны были быть тупыми злобными чудовищами. Да с чего бы? Нет, мы прекрасно уживались вместе.

- По сути, мы были гораздо ближе, чем, скажем, африканские негры и шимпанзе. Всё-таки, повторю, неандертальцы были разумными существами. Сейчас вот много спорят, умели ли они говорить? Поверь на слово: умели. Хотя никто из них не был Демосфеном, и развивались они, как я теперь понимаю, существенно медленнее нашего. Да мы и тогда понимали своё превосходство.

- Но это не мешало нашему сотрудничеству. Мы были искусней в ремёслах, удачливей в охоте. Мы ходили к ним в гости. Приносили одежды, ножи. Меня порой забавляют эти сенсационные археологические открытия: оказывается, у неантертальцев была уже довольно развитая культура обработки камня. Вот, полюбуйтесь, какой ладный шлифованный топорик мы нашли в их пещере! Нет, рупь за сто, это наш топор. И с лечением переломов у неандертальцев – та же история. Скорее всего, кто-то из наших шины накладывал. Или, по крайней мере, научил. Мы ведь и медицинскую помощь им оказывали. А чем расплачивались неандертальцы? Может, тебя это покоробит, – но в основном они расплачивались вниманием своих женщин.

Я старался, чтобы меня это не покоробило, - но всё же передёрнулся. Заметив это, Эрнан усмехнулся:
- Да ладно! Говорю же: они были милашки! Для нас – примерно, что азиатки для тебя. И вроде бы, они были даже смышлёней своих мужчин. Хотя, понятно, от них тогда никто и не требовал умения поддержать философскую дискуссию. Но они были ласковы и привечали нас охотно. Вероятно, потому, что их мужчины чаще гибли на промысле, и потому женщины всегда преобладали числом. У нас же – было близко к паритету. А потому многим молодым да ретивым женщин не хватало. Ибо, хотя религии ещё не было, и государства ещё не было, но иерархия – куда ж без неё? Потому – у нас лучших женщин прибирали «заслуженные деятели партии, культуры и знатные передовики производства». Как и у большинства приматов. А кто был недоволен таким раскладом, из молодых гамма-самцов, – или адюльтером пробавлялся, или вот, к неандертальцам, хаживал.

- Порою же – наши молодые и амбициозные парни уходили к «младшим людям» насовсем. А там, понятно, они становились если не вождями, то очень уважаемыми персонами. Они были искусны, сообразительны, могли поставить тактику охоты. И уж понятно, что все бабы – были их.

Он замолчал.

- То есть, - уточнил я, - кровосмешение всё же произошло? Нынешнее население – потомки и кроманьонцев, и неандертальцев?
И прикусил язык, поняв, что сказал глупость. Что Эрнан тотчас подтвердил:
- Глупости – и ты сам это знаешь! Поскольку в курсе сравнений ДНК. Нет, нынешние люди – плоть от плоти кроманьонцы. Все различия – обусловлены естественными мутациями за прошедшие тысячелетия. И в генетическом плане, как ты знаешь, они ничтожны. Но никаких примесей от других видов – генотип гомо сапиенс с тех пор не приобрёл. Так что, неандертальцы всё же выродились с концами. Можно сказать, что мы приложили к этому руку. Прошу только не пошлить на этот счёт! Хотя тогда – мы вовсе не хотели их изводить.

- Видишь ли, Артём, - он закурил, - не пойми так, будто я оправдываю современников и соплеменников. Нет, потом мы всё равно развились в то, во что развились, и по прошествии веков, скорее всего, мы бы по-любому стали притеснять неандертальцев. Как благополучно притесняли племена и народы одного с нами биологического вида, но отсталые. Так что б нам было делать исключение для каких-то туповатых, недоразвитых неандертальцев? Я не говорю, что нам бы захотелось и удалось истребить их всех физически. Ведь и человеческие первобытные народы истреблены далеко не все, а кое-какие уголки земли вовсе не освоены человеком. Но уж в рабство – мы б их точно обратили. Потом, спустя тысячелетий десять-двадцать. Когда б усовершенствовалась наша общественная и хозяйственная организация, когда б появилась военная машина, когда б возникли «геополитические амбиции». Но правда в том, что к тому времени  - неандертальцев уже не было. Можно сказать, мы убили их своими генами.

Я нахмурился. Прикинул:
- То есть, ты хочешь сказать, что ваше совместное потомство оказалось бесплодно? Что ж, это неудивительно для гибрида. Но это ж должно было выявиться сразу? Разве тогда б их женщины не стали остерегаться контактов с вами?

Эрнан покачал головой, с печальной улыбкой:
- Да, в целом это гибридное потомство оказалось бесплодно. Но выявилось это не сразу. Всё-таки, мы хоть и разные виды – но очень близки. И случай – сродни лиграм. Они ведь могут приносить потомство в нескольких поколениях. А при направленной селекции с генетическим анализом перспектив – их даже можно разводить. Хотя чисто от лигров, без постоянного притока львиной крови, детёныши получаются всё хилее и хилее.

- Ровно то же произошло и с неандертальцами. Это оказалась бомба замедленного действия. Если у неандерталки от кроманьонца рождалась девочка – она была вполне себе ничего. Если она, в свою очередь, несла от чистого кроманьонца – выходивший «квартерон» был ещё ближе к нам. Но вот когда сочетались два «метиса» - потомства либо не было вовсе, либо оно получалось очень болезненное. Едва ли жизнеспособное. А поскольку через несколько веков соседства с нами у них практически все уже были метисами, и никто бы, без специальных анализов, не сумел выявить чистых неандертальцев для восстановления «породы», - они были обречены без нас. Можно ли было решить проблему постоянным притоком нашей, кроманьонской крови? Не исключено, но как раз тогда у нас случились кое-какие подвижки, и нам стало уже не до «младших людей».

- Как бы тебе это объяснить… Представь, что у тебя есть брат-близнец. Всем хороший, но в силу некой болезни – затормозился в умственном развитии на уровне семилетнего ребёнка. И когда тебе тоже семь – вы на равных, вам интересно. А когда тебе пятнадцать – тебе уже совсем с ним неинтересно. Может, и не каждое твоё утро начинается с мечты о его утоплении, но что факт – у вас с ним не может быть серьёзных «общих дел». Так вот мы, как я говорил, как раз тогда вступили в «подростковую стадию». У нас, извольте видеть, началась собственно цивилизация. У нас начались стычки. Не с неандертальцами – боже упаси! Нет, с братьями-кроманьонцами. Из других племён.

- Да, мы научились воевать друг с другом. Не потому, что в лесах стало мало дичи. А потому, что они боялись, что мы перебьём их, а мы – что они перебьют нас. Потому что мы, естественно, хорошие и добрые, а они – плохие и злые. Соответственно, пока эти плохие и злые не убили нас – нужно было убить их. Это – начало цивилизации, Артём. Лень, страх и зависть – вот три мощнейших её движителя. Но прежде всего, конечно, страх. Борьба со страхом, борьба с источником страха, и порождение новых страхов – вот квинтэссенция человеческого  развития. И если тебе кажется, будто я ворчу, будто я говорю, что это плохо, будто нам так и следовало держаться природных корней - то иди ты к чёрту!

- Как бы то ни было, мы начали воевать. Все теряли много мужчин, но победителям доставалось много женщин. Своего вида.  Поэтому, сам понимаешь, неандертальцы как-то перестали нам быть интересны. И – сгинули.

- Лично я – застал лишь начало деградации тех неандертальцев, что жили рядом с моим племенем. И мы даже пытались лечить их больных детей, но это было без толку. А потом, как ты знаешь, я отлучился на пару веков, и когда вернулся в родные края – неандертальцев там уже не было в помине. И везде, где я бывал, и где неандертальцы соседствовали с нашими – я наблюдал картину угасания этого младшего разумного племени. Может, где-то наши, кроманьонцы, и охотились на них специально – но я такого не встречал. Скорее, как раз их, «младших людей», не воспринимали как угрозу. С чего бы? Не более, чем шимпанзе – угроза для африканских племён. Впрочем, военный союзник или пища –  в той же мере сомнительно. А вот какое-нибудь пришлое племя, точно таких же людей, но которые лучше умеют оперять стрелы, – это угроза. Ну и - понеслась! Совсем как-то не до неандертальцев стало.

***

Я знал, почему Эрнан отлучился на пару веков и как вообще вышло, что он научился отлучаться на столь долгий срок. Он рассказывал прежде историю своего вступления в «профсоюз богов». И хотя она не связана напрямую с вопросом исчезновения неандертальцев, приведу её всё же.

«Мы были хотя примитивны и дики, но любознательны. Мы ещё не дошли до того, чтобы выдумывать мифы о природных силах, а потому постигали природу, как она есть, доступными средствами. И вот, в нашей пещере – а это была большая и красивая пещера, сродни Новоафонской, было озеро. Небольшое по площади, почти идеально круглое, но очень глубокое и холодное.

И оно не то, чтобы считалось священным – до этого, повторю, мы ещё не созрели – но детям всё же говорили, что там живёт страшное чудовище-людоед. Скорее всего, говорилось это лишь для того, чтобы мы держались подальше от коварного водоёма и не угодили туда, оскользнувшись на каменном берегу. Ибо до вранья в педагогических целях – наша культура уже вполне созрела. Не исключаю, кстати, что и в целом религия выросла как раз из таких страшилок для детей – когда в них стали верить взрослые.

И я вот – верил. В детстве - искренне верил, и очень боялся: ну как это чудище вылезет когда-нибудь да всех нас сожрёт? А малость повзрослев – решил проверить и, если чудище есть, – покончить с ним. Мне было тогда лет пятнадцать, а для нас это была почти полная зрелость. И кто-то скажет, что я – чокнутый герой, а я бы сказал, что это – очень характерный пример того самого дурацкого, ничем не подтверждённого страха, закоренелого детского страха, который присущ только разумным существам и который побуждает нас делать все те ненужные глупости, что в сумме и образуют наш прогресс. Ну да ладно.

Так или иначе – для меня это стало «идефиксом», обследование озера. Я каждый день, по многу часов нырял туда с ножом, обшаривал стены в кромешном мраке, стремился ко дну – но там было метров двадцать, не меньше. И это продолжалось где-то полгода. Я закалился необычайно, мог задерживать дыхание всё дольше и дольше, и в один день – таки достиг дна.

Потом обшарил всё досконально, и – полнейшее разочарование.  Ни тебе чудовищ, ни вообще какой-либо жизни. Только и оставалось, что потешить самолюбие перед соплеменниками. Я рассказал своему дяде, знатному охотнику, о своей экспедиции – и он, естественно, не поверил. Но согласился бросить камешек, характерной формы, в центр водоёма. Минут через десять я вынырнул, когда уж дядя на ушах был, - и вернул камушек. Все были, конечно, в шоке. И многие потом пытались, но никто не сумел повторить мой подвиг. И все признали, что я умею нечто такое, чего не умеют другие. Тогда – за это ещё не сжигали на кострах.

Правда, я сам не знал, что мои благоприобретённые умения – несколько обширнее, чем «дайвинг» за дурацкими камушками. Следующей весной в лесу на меня напал барс. Он завалил меня, угодив грудью на мой нож, но на последнем издыхании – порвал мне горло. Так, что друзья готовы были меня оплакать. А когда моя рана зажила у них на глазах – эти глаза ещё полдня не могли вернуться «в орбиту».

Что ж, и за это ещё не сжигали на костре в те дни. Хотя, конечно, меня сочли «феноменом» и с тех пор относились более чем уважительно. А со временем – естественно, я стал вождём племени. Но тогда – сам ещё не знал, кем я стал в действительности.

И шли годы. Десятилетия. Умерли все мои сверстники – а я ничуть не менялся. Мои дети взрослели и уж смотрелись старше меня. Когда стало так – моя исключительность стала меня тяготить. И не только меня.

Я предполагал, что между моим «водным спортом» и моим бессмертием – есть какая-то связь. И многие думали так же. И многие пытались достичь дна заповедного пруда. Но на моей памяти – никто не преуспел. Зато четверо – утопли. Я стал нырять вместе с ними, чтобы вовремя вытащить. Но десятка два «соискателей» – умерли от пневмонии. В их числе и один из моих сыновей. И тогда я распорядился оградить пруд и выставить стражу. Я действовал из благих побуждений: хватит уже терять юнцов.

А вскоре – пятеро молодых воинов попытались меня убить. В лесу, на охоте. В спину. Разоружив их, я спросил, почему они это делают? Прежде, на моей памяти, у нас случались несчастные случаи при поединках, но мы не дрались до смерти и тем более не убивали друг друга вот так целенаправленно и расчётливо.

Этим ребятам, судя по всему, и самим было очень стыдно, но они ответили, что я решил быть вождём вечно и специально скрыл от всех этот пруд, чтобы никто не обрёл там то, что обрёл я. А это нечестно.

Я понял, что в следующий раз – среди покушающихся будет кто-то из моих сыновей. И ушёл из племени.
Много скитался. Где-то меня принимали радушно. Просили убить какого-нибудь зверя-людоеда, и я делал это. Я заделался типичным бродячим «героем по вызову». Где-то – меня просили помочь в истреблении соседнего племени. Но я не делал этого, и они почему-то обижались. А где-то – меня пытались убить или взять в плен. Хотя я не делал им ничего плохого. Обороняясь, случалось, я убивал кого-то из нападавших. Поначалу – случайно, и я очень досадовал. Но потом – привык. Нет, я никогда не полюбил это дело, убивать людей, но с некоторых пор уже не расстраивался, если они сами напрашивались на это.

Я мог бы сказать, что «подсознательно» искал таких ребят, как я. Не стареющих, бессмертных. Но это было бы неправдой. Нет, я искал их вполне сознательно. Честно, я не верил, что один такой в целом свете. 

Я шёл на юг, к теплу. Но поскольку мой путь начался на Пиренейском полуострове – можешь представить, как я тыкался в береговую линию Южной Европы. Где-то лет через сорок – добрёл до Месопотамии. Думаешь, здесь я умилю тебя рассказом про то, как тамошние люди умели растить траву со съедобными зёрнами и делать необычайно острые ножи из расплавленных камней? Нет, конечно. Это был  ведь ещё верхний палеолит. И, сказать правду, земли южнее лесной полосы – были в ту пору очень малолюдны.  Наши далёкие предки, зародившись в районе Абиссинии, потому ведь и шли на север, что следовали за лесами, отступавшими с потеплением. Вот и я повернул на север, поняв, что ловить нечего.

Где-то, наверное, в районе нынешнего Казахстана – а тогда это был лесистый край – я повстречал большое и дружелюбное племя. Как ни удивительно, ими заправляла женщина. Молодая, красивая, и очень смышлёная. До того, что она умела как-то укрощать волков, и те служили ей, помогая в охоте.
Это показалось мне очень интересным, и к предводительнице племени я испытывал некое необъяснимо манящее чувство, как и она ко мне. Между нами не было языкового барьера, поскольку прежде, на пути, я почти год прожил с другим племенем, говорившим на очень похожем наречии.  Там – я так задержался, помогая ухаживать за больными. У них была эпидемия, а у меня, как ты понимаешь, иммунитет.
Поблагодарив хозяйку за  трапезу, я спросил, нет ли в округе каких-нибудь чудовищ, которые досаждают её людям. А то – я мог бы того, истребить.
«Ты думаешь, что один совладаешь с чудовищем, которое не могут одолеть наши охотники?» - спросила она с некой, как мне показалось, надеждой. Причём – то была надежда куда более великая, чем на избавление от чудовища. Которого и не было.
Да, ещё прежде, до того, как мы встретились с нею глазами – между нами проскользнула эта… искорка. Ну да ты понимаешь, о чём я? Со мной это было впервые в жизни. С ней, кстати, тоже

И, затаив дыхание, чтобы не спугнуть эту надежду, я ответил честно:
«Уверен, что совладаю с любым зверем, поскольку очень силён и меня нельзя убить».
Она поведала:
«Как-то раз мы собирали облепиху. Зимой. Тут началась метель, мы пошли домой, и я отбилась. Заблудилась и ушла далеко. Очень далеко. Попала в другое племя, и они хотели меня. Но я убежала. Ещё дальше. Пару месяцев скиталась по лесам, боясь снова попасться чужакам. Меня чуть не сожрали волки, но я опять отбилась, а потом даже подружилась с ними. Они, волки, стали моими друзьями. Я собрала целую стаю и повела их за собой прямо на стойбище чужаков. «Дама с собачками, триумфальное шествие, незадачливые насильнички были в ахуе!» - как дефинирует нынче эта барышня.

Ну а дальше – всё понятно. С такой свитой – она быстро завоевала уважение в своём племени, и установила матриархат. И не старела. Уже лет сто.

«Они пытались тебя убить?» - спросил я.
«Я сказала им, что если кто посягнёт на меня – все волки всего леса обрушатся на них, и я не смогу остановить нападающие стаи, когда буду мертва».
«Но ведь это неправда, - возразил я. – Ты ведь не можешь знать, что именно все волки, а не только твои друзья, обрушатся на них!»
Она пожала плечами:
«Да, я не могу этого знать. И думаю, что это неправда. Но я видела в их глазах, что кое-кто не прочь отделаться от меня. А потом – им будет стыдно. Им придётся врать, будто я как-то сама умерла. Но не все поверят. Кто-то догадается. И будет вражда. Так пусть лучше сразу боятся и не делают глупостей».

Бог мой! Наврать с три короба – чтобы спасти чью-то душу. Положительно, религия – прелестная вещь. Хотя тогда, конечно, мы ещё не придумали это слово, «религия». И к слову, этим дамочкам, сетующим на недостаточный вклад женщин в интеллектуальное развитие человечества, мог бы сказать: совершенно уверен, что религию придумали именно женщины. Им всегда было сподручнее врать с чистым сердцем и из лучших побуждений. Своим детям – про чудовище в озере, своим соплеменникам  - про волчье покровительство. Думается, это потом уж религию «приватизировали» мужчины. Впрочем, лирика.

Мы прожили вместе двадцать лет. У нас было много детей. Но потом я ушёл. Сказал, что не могу видеть, как стареют и угасают мои дети. «Вы, мужчины, слишком малодушны, - сказала она. – Даже такие, как ты. Впрочем, ты всегда будешь желанным гостем в моём доме».

Она не изменила своему слову. Правда, сейчас она обитает не в Казахстане, а на Монмартре. 

Долго ли, коротко ли, я вернулся в своё племя. Вооружённый могучим знанием о том, как приручать волков. По пути – сам обзавёлся внушительной свитой. Поэтому приняли меня, конечно, как некое божество.

Да, они уже верили в божества. И главное из них, «великий воин из подземных глубин», заступник и покровитель рода, носил имя, чертовски созвучное моему. Они его, представь себе, ублажали. Швыряли пленников в то самое чистое озеро, в котором я добыл своё бессмертие. Превратили в гнилостный отстойник, исходящий смрадом.

Честно, мне хотелось тогда расколошматить дубинкой все их дурные головы. Всех, кроме детей. А с детьми – попробовать начать всё сначала. Но я сдержал себя. Говорю же: никогда не любил убийство. Да и как бы я поладил с детьми, перебив их родителей? А перебить всё племя за то, что эти идиоты засрали чистый родник моей вечной юности? Нет, я был всё же не настолько сентиментален, чтоб устраивать геноцид за это. И я ушёл бродить дальше…»

***

Припомнив этот отрывок его биографии, «ранние годы, первые 300», я спросил:
- А ты уверен, что первым делом твои сородичи не покидали в это озеро окрестных неандертальцев?

Он покачал головой:
- На сто процентов, конечно, исключать нельзя, но – вряд ли. Веришь ли, я повидал много первобытных племён и изучил их обычаи. И это кажется странным, но это факт. Кого только ни приносят в жертву, но никогда – нижестоящих приматов. Или РАВНЫХ приматов, того же вида, но менее удачливых – или вовсе не приматов. А быков, баранов, домашнюю птицу. То есть, нечто полезное, свою собственность, то, что отрываешь от себя. А диких животных – вообще как-то не принято приносить в жертву. 

Я – упорствовал:
- Ну хорошо, пусть их не приносили в жертву. И пусть даже не мочили, как конкурентов. Но всё же – как насчёт сожрать? Ты ведь не станешь отрицать каннибализм в среде гомо сапиенс?  А тут – всё ж таки другой вид. Ведь и обезьян в Азии да Африке, где они не священны, в жертву не приносят, но порой жрут замечательным образом.

Эрнан задумался.
- Сожрать? Знаешь, по моим наблюдениям, каннибализм в среде гомо сапиенс – это, конечно, бывало. Порою - от крайней голодухи. Но это, кстати, типично для более поздних обществ, не охотничьих. Дичь-то ведь так резко не исчезает. И ледник в один год не накатывает. Да нет, популяция успевает прийти в соответствие. А вот при зависимости от развитого земледелия – оно бывает. Расплодились без меры, а тут бац – недород. Только и делай, что жри себе подобных. Но что гораздо чаще, - каннибализм по религиозным, ритуальным соображениям. Типа, «почему аборигены съели Кука». Но здесь важно понять, что из этих соображений - сжирают именно РАВНОГО, а то и ПРЕВОСХОДЯЩЕГО врага.  А неандертальцы? Да, я в курсе, что были такие находки. И кроманьонские обглоданные косточки в пещерах неандертальцев, и неандертальские обглоданные – в пещерах кроманьонцев.

Эрнан умолк. Я не отставал:
- И как прокомментируешь?

- А чёрт его знает! Я лично – не сталкивался с тем, чтобы кроманьонцы и неандертальцы жрали друг друга. Но – мало ли? Я не могу отвечать за то, что вовсе таких случаев не было. А так - и мы, и они, чего-то варганили из кости. И вот нашёл ты в лесу чьи-то останки. Неудачливого охотника. Обглоданные зверями. Притащил домой. Кинул в то место, где хранится сырьё для поделок. Где и кости животных. Добротно отскоблённые, естественно. Ну а археологи – делают многозначительные выводы.

- А с другой стороны, - продолжил он после некоторой паузы, - вспоминается один случай. В самые что ни на есть новейшие времена. Году в 1537, если память не изменяет. Один наш вспомогательный отряд застрял в горах перед оползнем. И пока расчищал – так изголодался, что они сожрали с полдюжины индейцев из числа провожатых. Решали – жеребьёвкой. Ну да, Марк Твен, «Людоедство в поезде». Только что – это реальная история. Но что особенно трогательно – каждого дикаря, обречённого съедению, они непременно крестили, дабы душа его не погибла, и над костями его, усердно обглоданными и зарытыми там же, на тропке,  - крест ставили. Из подручных материалов.

- Понятно, что эти могилы недолговечны были, потому как очередной оползень их снёс. И понятно, что кресты эти были тем более недолговечны. Но вот скажи: а как откопал бы их какой археолог будущего – что мог бы он сказать про сущность христианства?

Я усмехнулся. На самом деле, что я особенно отметил – то выражение, с которым Эрнан произнёс слово «вспомогательный». То бишь, там были не вампиры, а вполне обычные гомосапы испанской породы, искатели приключений. Это, пожалуй, существенное уточнение. Поскольку авангард Эрнанового воинства, в обоих случаях, и с ацтеками, и с инками, составляли как раз вампиры. То бишь, всесторонне развитые бессмертные мерзавцы. Этакий «спецназ цивилизации». И цель его тогда была, как бы я ни ёрничал и ни подкалывал, - вполне благая. Он столько раз видел, как более агрессивная культура сокрушала другую,  пусть тоже развитую, в пыль и прах, не оставляя вообще почти ничего, что решил на этот раз предотвратить подобный оборот событий.

Вот он заявлялся со своей делегацией отборных вампиров ко двору местного императора – и показывал ему бессмысленность сопротивления. И это было не огнестрельное оружие. И не пресловутые «кентавры». А просто – демонстрация того, сколько вампиров есть в Европе, и почему нужно прислушаться к голосу разума. Конкретно императору – демонстрировалась неуязвимость воинов «Старого Света» против любого оружия.

Сам император – обычно не был вампиром. Наши – давно уже бросили эту моду, непременно и самолично брать на себя бремя верховной власти. А вот его наиболее влиятельные советники – естественно, были. И они – понимали, что к чему.

Но главное – вампиры с обеих сторон понимали необходимость как можно скорейшей вакцинации местного населения от европейских болезней, раз уж контакт всё равно неизбежен. Да, до Пастера ещё было далеко – но у наших имелись собственные наработки. Тысячелетия этак с пятого до н.э. Насколько преуспели? Скажем так: исконное индейское население – вымерло всё же далеко не полностью.

Лично Эрнан – ещё лелеял мечту, что хоть на сей раз удастся спасти достояния тех цивилизаций от тотального разорения. Что ж, кое-что – спасти удалось. Хотя, как он говорит сам: «Артём, поверь, это было очень непростое дело – оберегать их святилища. Наши солдаты, помимо вампиров, - они ведь были очень набожными и цивилизованными парнями. И когда они узнавали, что в этих святилищах вырывали сердца у живых невинных людей, чтоб умилостивить языческих богов, – было очень трудно удержать наших ребят от того, чтоб расхерачить там всё к такой-то матери! Ведь по их представлениям – это категорически противоречило устоям цивилизации. Ведь цивилизация – это когда сжигают на площади отъявленных и выявленных еретиков, вполне уличённых в связи с Дьяволом… Ну, сам понимаешь!»

***

Под конец нашей тогдашней беседы я поинтересовался… впрочем, вру – на самом деле, это было раньше, когда мы впервые познакомились и я обсуждал с ним вопросы, которые меня действительно тогда интересовали.

И я спросил:

«Слушай, а вот эта лингвистическая фишечка, «Mejico-Мексика», «Tejas-Тексас» - оно как получилось?»

И Эрнан, улыбнувшись, ответил:
«Ну да, ну да! Неистребимый русский шовинизм! Что ж, вынужден признать: ты совершенно прав! Трансформация звуков «х» или «ш» в «кс» - невозможна путём фонетической передачи. А возможна лишь – путём письменной трансформации, через кириллицу, где звук h записывается как «х», что в дальнейшем, через латиницу, читается как «кс».
«И тут всё очень просто. Дело в том, что мы, покоряя Мексику и сопредельные территории, в маловажных случаях не пользовались с братьями-вампирами вычурными шифрами, а выбрали для общения русский язык. Как заведомо не известный потенциальным «тупым» перехватчикам, не вампирам. Но из того, что они перехватывали, – они сумели выделить географические названия. Которые так и прочитали: «Мексика, Тексас…» А потом уж – укоренилось так.

На сём, пожалуй, я прерву этот свой отчёт о беседах со Страпёром. Ибо, ей-богу, я не вполне уверен в том, представляют ли его откровения интерес для читателя. Возможно, если вы дочитал до этого места – то для вас нечто интересное здесь было. А возможно – вы «скрольнули» текст, и тогда, вероятно, вам не стоит возвращаться к нему.

Но если что – задавайте вопросы, касательно истории человечества, и мы с Эрнаном, в меру сил и знаний, постараемся на них ответить.