Точка возврата

Она сидела у окна и смотрела, как дождевые капли текут по стеклу вниз, вниз, сначала медленно, потом быстрее, и растекаются маленькими лужицами по карнизу. Картина была унылая, под стать ее настроению. Она медленно встала, плотно зашторила окно. Зима в этом году была бестолковая – небо то радовало не согревающими, но выглядящими вполне весенне солнечными лучами, то вдруг обрушивало яростную метель, то заливало город вот таким вот осенним скучным дождем. Но, если б можно было выбирать погоду на сезон, то она бы непременно выбрала этот дождь. В дождь ей было уютнее, она даже старалась придумать для самой себя неотложный повод выйти из дому, будто бы за покупками, а на самом деле чтобы пройтись под дождем. А с недавнего времени дождь стал напоминать ей о нем. Тогда, правда, была не зима, а всего лишь прохладный октябрь, но дождь лил так же, как и сегодня. Они не так уж долго пробыли вместе, но все то время, что было им дано, шел дождь, и прекратился, как только он уехал. Дождь был прав – какую роль бы он играл, зачем бы он лил, если Сашки уже не было в городе? Сашка. Она не любила это имя до того, как встретила его. А теперь в уме она только так его и звала, хотя на самом деле его звали немного по-другому. Прошло так много времени, а она все еще помнила его лицо, могла запросто представить. Голос не помнила. Голос забыла, помнила лишь интонации, нежные, грустные, веселые, смешные, строгие. И глаза не могла забыть. Ничего необыкновенного не было в его глазах, разве только то, что они могли менять оттенок – становились то серыми, то зелеными, то синими. Какие они на самом деле, не знал даже он сам.
Она не знала, как так получилось, что она полюбила его. Когда это началось, она тоже точно не знала. Она лишь точно знала, что не влюбилась, а полюбила. Между этими двумя словами все же есть разница, кто бы что ни говорил. Она полюбила, и все в мире теперь должно было быть равно ее любви. Если что-то было ниже – ее это не интересовало. Зато ей стали интересны статьи о характере рыжих людей, песни на немецком языке, ее собственные польские корни, карты Германии и спряжение немецких глаголов. Она не могла спокойно проезжать мимо памятника Пушкину – он напоминал ей о том, как они специально пошли в тот парк, к этому памятнику, потому что она хотела загадать желание. Желание, загаданное ею, стоящей между двумя Александрами, да еще при том, что один из них – гений, а другой – ее любимый человек, должно было непременно сбыться. Она тогда залезла на высокий постамент, закрыла глаза, взяла Сашку за руку, а того, каменного, коснулась другой ладонью, и загадала. А потом, помогая ей слезть с постамента, он подхватил ее, поставил на землю и на мгновение прижал к себе, и это было лучше, чем все, что было в ее жизни с кем-то до этого.
А потом они сидели на вокзальной скамейке, прямо на платформе, потому что больше сидеть было негде, весь город пребывал в состоянии глубокого ремонта, и к тому же был неуютно мокрым под постоянным дождем. Они сидели на платформе, под навесом, прятавшим их от вездесущего дождя, и со стороны было, наверное, непонятно, чего ждут эти двое, не встречая поезда, не интересуясь расписанием. Кто-то, проходя, смеялся или улыбался, и это им нравилось. Им вообще нравилось быть вместе, и неважно, шли ли они по лужам вдоль бульвара, сидели ли в кафешке, поедая пиццу, ехали ли в автобусе просто так, чтобы проехаться... Они могли подолгу молчать, и это их нисколько не тяготило. Порой он мог задавать неожиданные вопросы, и она добросовестно задумывалась, отвечала, они спорили и в конце концов приходили к согласию. Иногда он рассказывал уморительные истории из своей жизни, и она хохотала вместе с ним. Ей с ним было комфортно, радостно, спокойно и хорошо, и было абсолютно неважно, что они говорят на не родном ни ей, ни ему языке, что порой он не понимает некоторых слов, - тогда она пускалась в длинные словесные описания понятия или предмета, и это тоже было смешно; ей казалось раньше, что такого не может быть, что в подобном случае люди не могут быть интересны друг другу, когда один не понимает практически ни слова по-русски, а другой не знает по-немецки ничего, кроме фразы «я тебя люблю». Как оказалось, знания этой фразы вполне достаточно. Как высянилось, целоваться можно не зная вообще никаких слов, а тишина между двумя людьми звучит одинаково на всех языках, и сердце другого человека, который прижимает тебя к себе так сильно, что ты слышишь пульс его жизни, может объяснить все без словаря.
Потом он уехал. Он уехал, и начались бесконечные эсэмэски и письма, и долгие разговоры по мессенджеру, иногда веселые, иногда серьезные, переходящие всегда в сакраментальный вопрос, знакомый ей еще со школьных времен – что делать? Что делать, что предпринять, что придумать, чтобы быть вместе? Иногда он психовал, впадал в отчаяние, и она про себя удивлялась, она не знала его таким. По большому счету, она его вообще не знала. Именно поэтому она не могла объяснить, почему она любила его. Порой она сама поджигала его, говоря, что надо смириться с  положением, что, как ни крути, ничего не получается. Он замирал, переспрашивал, что она предлагает и что она, черт возьми, имеет в виду, и все начиналось по новой. Эти разговоры, эти электронные письма и его фотки помогали ей жить в городе, на который она теперь смотрела будто его глазами, и все здесь возмущало, раздражало, сводило ее с ума. Но она не стремилась уехать. Она могла бы жить и здесь, если бы он был рядом.
И вдруг он исчез. Перестал писать. Не вышел на связь в интернете. Не отвечал на звонки. Будто его никогда и не было, и только номер телефона и больше полусотни сохраненных от него эсэмэсок доказывали обратное. Сначала она обиделась. Потом испугалась. Вскоре этот страх поселился в ней, и, чем больше длилось это молчание, тем страх крепчал. Она не могла найти разумного объяснения, почему человек вдруг исчез. Если бы он вдруг по какой-то причине решил перестать общаться, он бы как-то дал это понять, так ей казалось. Но, с другой стороны, она надеялась, что с ним ничего не случилось. Пусть он забыл ее, пусть она ему больше не нужна, но пусть с ним все будет хорошо, думала она, в то же время не смиряясь с мыслью, что он мог вот так просто все забыть и выбросить. Хотя – что забыть? Несколько прогулок по чужому вечернему городу с почти не знакомой сумасшедшей девчонкой? Нет, возражала она самой себе. Просто выбросить из головы это он не мог. Что-то случилось, и она придумывала, гадала, что же могло произойти, что-то серьезное, но не очень страшное, что-то вполне исправимое, чтобы, когда жизнь вернется в колею, он опять был с ней.
Потом пришло раздражение на него, почти злость. Не случилось с ним ничего. Просто решил исчезнуть из ее жизни. Кто она была для него, в конце концов? Мимолетный эпизод в его бурлящей жизни. А она сидит, страдает, по ночам долго не может заснуть, по утрам просыпается с мыслью о нем. Хватит. Устала. Она честно обещала себе не думать о нем, убрала со стены забавного рыжего человечка из ткани и ваты, которого она купила, увидев явное сходство с Сашкой (хотя он, может, и обиделся бы, узнав о том, что она нашла «похожесть»). Она старалась выработать в себе раздражение к этому человеку. Она почему-то была уверена, что он скоро появится в ее жизни вновь. Она чувствовала это, об этом говорили ее сны, когда он стал сниться ей, сначала редко, потом все чаще и чаще, теперь же он виделся ей практически каждую ночь; говорили ее стихи восьмилетней давности, которые она вдруг случайно (случайно?) нашла в старой тетрадке, стихи, названные коротко «To Alex», хотя тогда никакого Алекса, естественно, в ее жизни не было; говорило ее сердце, чувствующее его приближение. Он появится, солнечный, улыбающийся как ни в чем не бывало. Приедет и опять посмотрит на нее своими ласковыми лукавыми глазами. Перед сном она репетировала, что она скажет ему. Скажет, что ей в конце концов надоело ждать. Что он поступил по-свински (а как, кстати, по-английски сказать «по-свински»??). Что она понимает, что с его стороны это все было несерьезно, что он поиграл с ней, но второго раза не будет. Что существует точка возврата. Когда человек проходит за эту точку, за эту черту, вернуться назад уже нельзя. Что он прошел эту точку, не очень давно, но прошел, и теперь не имеет значения, когда это произошло. Что она больше не верит ему. Нельзя ему больше верить. И любить его больше нельзя. Легко сказать – нельзя. Легко, особенно про себя, перед сном, укрывшись с головой одеялом. Занавесив окно, укрывшись, выключив свет, в полной темноте, так, чтобы не видеть, не думать, не знать, где она – эта точка возврата.