Спешите жить!

Как много значат в нашей жизни мгновения… Раз – и мир стал другим : белое – черным, доброе – злым,  настоящее –прошлым,  будущее- без надежды . Всего одно мгновение – и все идет прахом!
«Мир рухнул!- пульсировало в моей голове  - Это все, это конец!»  Я сидела в кабинете врача . Вообще-то уже несколько лет я знала о проблемах со здоровьем , но не  особенно ощущала их. Однако  раз в полгода исправно ходила на УЗИ, делала очередной снимок, относила его лечащему врачу и благополучно забывала обо всем на полгода. Вот и сейчас я собиралась  уйти в отпуск. В списке дел посещение  врача было одним из второстепенных и нудных. Входила  в кабинет УЗИ я уверенно и даже весело. Но  тревожно изменившееся лицо знакомого врача, обычно приветливое и  добродушное,  встревожило. «Что-то не так?»-  спросила  его. «Все не так! Срочно на операцию. Большая степень  риска…». Далее посыпались термины.  Путаясь в них, я поняла  следующее – у меня рак. Врач говорил о вероятности, об исследовании, о пункции.  Я  отстраненно наблюдала за движением его рук,  кивала послушно головой на его успокаивающие слова,  а слышала одно – я умираю!
Я шла по улице и  ясно понимала: мир изменился. Еще недавно было лето, ярко светило солнце, родной город был полон звуков, а  газоны  пестрели диковинными клумбами в виде  рыб, дикобразов или страусов. А теперь  было странно тихо и  мрачно. И я не знала, что мне надо делать. Понимала, что надо как – то действовать, ведь я всегда быстро принимала решения, быстро реагировала на проблемы.  А как именно надо действовать сейчас, не понимала. Мысли путались. Выглядело это примерно так: как же я маме скажу, она же не выдержит;  как же Олька, девочка моя, кто же о ней позаботится;   а если я просто не пойду на операцию, что будет; почему это произошло именно со мной, в чем я провинилась; да ладно, все будет нормально,  шанс ведь есть.   Потом этот горячечный бред сменился  картинкой из юности.
 Мой  приятель, желая поумничать, как мне тогда казалось, задает мне вопрос: «  Если тебе скажут, что осталось жить неделю, как ты её проживешь?» И мой возмущенный ответ: « И думать не хочу. Я еще слишком молода, чтобы думать о смерти». Приятель настаивает.  Тогда я фантазирую: « Навещу родственников, попрощаюсь, посажу дерево, чтобы оставить след,  сделаю памятные подарки…».  Приятель обиделся: « А на меня у тебя не осталось ни денёчка. ».
Эта сцена меня как –то отрезвила. Вот что мне надо: надо решить, что для меня главное.  Надо позаботиться о близких, чтобы  облегчить их жизнь и смягчить удар.
Мои близкие -   дочь Оля, которой на тот момент исполнилось  18 лет,   и которая училась на первом  курсе  медицинской академии;   мама, старенькая и слабая;   муж, отчим моей дочери. Не станет меня – эта семья рухнет, исчезнет стержень, их связывающий.  Значит   надо  решить их судьбу.
С мамой проще: у меня есть сестра, она о маме позаботится,  у мужа есть свои родные,  его не оставят. А Ольга?  Кто ей поможет? По настоящему, у неё есть только я.
Надо сказать, что  родной  отец у моей дочери был . Вот только дочь  его никогда не видела. Мы расстались, когда ей было всего четыре месяца. И с тех пор наше общение с её отцом сводилось к  моим просьбам прислать разрешение, когда вывозила дочь за границу, и к его редким посылкам со сладостями  дочери в дни её рождения.  Вот о его наличии я и вспомнила в этот момент.
Следующие дни  превратились в какой-то калейдоскоп дел. Я сдавала анализы, успокаивала родных, что операция пустяковая ( о предполагаемом диагнозе ни слова),  покупала путевки на море и билеты в Краснодар. Моё заявление врачам о том, что операция будет только после поездки на море, вызвало у них возмущение, близкое к скандалу. « Вы понимаете, чем рискуете?»- твердили они.  Я понимала. Но мне надо было познакомить дочь с отцом. И потом: а вдруг это последний наш совместный отдых? Так пусть она запомнит его, кто и когда еще повезет её на море. Я проведу две недели с главным человеком в моей жизни – с моей любимой девочкой, и я дам ей шанс познакомиться  с родным отцом и может быть полюбить его.
В Краснодар мы прилетели утром. Я не знала, будет ли Феликс нас встречать, сообщила ему о нашем приезде письмом, ответа не получила. Волновались обе: и дочь, и я. Но знакомую фигуру увидела сразу у выхода из аэропорта.
-Вот и отец твой нас встречает!
- Где, не вижу!- волновалась дочь.
- Да вон бородатый такой!
- Мама, а ты не обозналась? Отец на фотках совсем не такой  был?
- Когда это было?  Постарел, потолстел, бороду отпустил. Но это он!
Феликс тоже нас узнал. Точнее меня. Дочь он узнал бы вряд ли, видел её лишь на фото. Выглядел он действительно по-другому:  из- под майки – безрукавки выделялся животик,  одет в голубые  джинсы, борода широкая, как у купца с картин  классиков,  а в руках невесть как сохранившаяся до наших дней авоська из кримплена.  На юношу со свадебных фото  совершенно не  похоже.  Но глаза сияют, голос не изменился, те же манеры. 
- Знакомься, Оля! Это твой отец!
Дочь судорожно вздохнула и кинулась к нему на шею. Видно было, что пытается сдержать слезы и сильно волнуется.
- Что- то она у тебя нервная!-  среагировал Феликс.
О-о-о! У тебя – о нашей общей дочери, нервная – на естественное волнение от встречи с отцом, которого не знала 18 лет. Похоже,  одной иллюзией стало меньше. Трепета с его стороны не наблюдалось. На автовокзал мы долго добирались  на троллейбусе. По дороге Феликс оживленно говорил о своей жизни, о запутанных отношениях с  матерью, о  доме, который он не может достроить почти 15 лет. Я  смотрела на дочь, ловила её разочарованные взгляды на отца, понимала, что её огорчает: Феликс не задал ни единого вопроса о дочери, о её успехах, жизни, прошлом и настоящем, да и вообще  к ней не обращался, рассказывал мне, как человеку из прежней жизни.
В Анапу Феликс решил ехать с нами.
-Хоть пару дней с дочерью проведу, - объяснил он.- Сниму комнату где-нибудь.
Ну, что ж, может все образуется. Ему ведь надо привыкнуть к дочери.
Солнечная Анапа словно специально приспособлена к  семейному отдыху: песчаные пляжи,  уютные кафешки,  луно-парк. Номер в  пансионате  мы получили удобный, питание было  отличное. Феликс снял комнату по соседству. Мы сразу окунулись в атмосферу праздника и неги. Но печальные мысли гнездились по соседству, не отпускали. Я пыталась организовать для дочери как можно больше удовольствий, чтобы сделать отдых незабываемым, но любой мой порыв наталкивался на сопротивление Феликса, который  появлялся после завтрака и по вечерам, ходил с нами на пляж и на прогулки. Сопротивление это объяснялось  просто: суммы, которые запрашивались за удовольствия, вызывали у него возмущение .
- Это дорого, это лишнее, это ни к чему!
Я видела, что дочь такое отношение  к ней обижает, но она терпела и  внимательно слушала  рассказы отца о его жизни: семьи нет, со второй женой разошелся,  не работает, живет на пенсию  и доходы с огорода, по вечерам играет на гитаре, пишет стихи ( прочитанное вызвало у  дочери плохо скрываемую улыбку).  Первые выводы последовали быстро.
- Как же он живет? Он любит только себя,  не работает.  – сказала она мне в первый же вечер. Интереса к жизни дочери Феликс  так и не проявил.
На второй день я, опережая рассказы Феликса,  упомянула о  своей семье: о муже, сестре, племянниках.
- А я совсем один в этой жизни, - вздохнул он.
- Но ты же сам этого захотел.
- Я был молод, мне тогда было всего 23!- сделал попытку оправдать себя Феликс.
И тут вмешалась в разговор дочь: « А разве мама была старше? Но ведь она  осталась в чужом городе одна со мной на руках.  Справилась:  и меня вырастила, и  на работе карьеру сделала». Я была польщена её защитой, но недовольна собой: я хотела, чтобы они подружились, а начала  язвить. Выяснять отношения  почти двадцатилетней давности не входило в мои планы. Но  план, который я составила, рушился на глазах. Дружбы отца и дочери не получалось.  Вечером второго дня дочь предложила погулять одним. Привязанности отца она  не увидела, в его присутствии чувствовала себя скованно    и быстро в нем разочаровалась. Через три дня Феликс уехал.  О своей болезни я ему так и не сказала.  Надежды на него не было. Ни финансово, ни морально он дочь не поддержит. Ему самому нужна опора.
Но эти три дня и рассказы Феликса о его одинокой жизни заставили по-новому оценить собственную жизнь, по- другому взглянуть на дочь. Я увидела, что моя девочка уже не ребенок. Она  умна, организованна, умеет верно оценивать события и факты, имеет свой взгляд на жизнь. Она уже выросла, она не пропадет и без меня. А потом, почему я решила, что у неё никого не останется? У неё есть отец, вырастивший её и любящий без всяких условностей : мой нынешний муж, у неё есть тетка и двоюродные сестра и брат, есть бабушка. У неё есть семья, которую ничто не может разрушить.
На смену страху пришло ощущение радости от жизни, от каждого её мгновения. Остальное время, проведенное в Анапе,  мы просыпались очень рано и бежали на пляж, чтобы насладиться чистой, прозрачной водой и утренней тишиной, возвращались к завтраку и не ели, а лакомились. Мы ездили на экскурсии, ходили на все концерты, а завершали день традиционным посещением аттракционов.  Мы словно спешили жить, наверстывая то, что было упущено ранее.  Снимали  на фотоаппарат каждый свой  шаг.
О Феликсе  мы  больше не говорили. Но зато ей, моей дочери, я смогла рассказать о своих страхах и опасениях. И с облегчением  слушала её обнадеживающие слова: со мной говорил будущий медик. Говорили о жизни мы много и откровенно.
Возвращались домой  по-особенному сблизившимися, она стала старше, я – спокойнее.
Когда я легла на операцию, Ольги уже не было в городе: начались учебные занятия. Но  закрывая глаза на операционном столе, я видела её лицо и слышала её уверенный голос: все будет хорошо.
Так и случилось.Диагноз не подтвердился. Я живу!  А  две недели в Анапе научили меня по- другому относиться к жизни: радоваться каждому дню, видеть прекрасное рядом, любить людей,  испытывать удовольствие, заботясь о близких,  наслаждаться каждой прожитой минутой.
И всем скажу: спешите жить сейчас, ибо завтра может не быть!