Новорождённый

     - Эй-й,  граждани-ин-н! Постойте-ка!
Сзади послышался нарастающий грохот яловых башмаков по тротуару. Эхо слегка разносилось по улице. Тихой в утренне-спальное ещё, время.
     Антон Борзинских, курсант юридического училища, с Омска - неспешно развернулся. Тяжело сопя рысью, его догонял лейтенант милиции, участковый. Служивый был уже в хороших летах. Он придерживал то качающуюся на бедре сумочку, как у лётчиков. То – спадающую на мокрый лоб с блестящей кокардой фуражку. Жестикулируя свободной левой: подождите, мол. А на лице – полевое выражение, точно!
     Усатый офицер - знакомый шапочно, с парка культуры железнодорожников. А расстались  всего  каких-то десять минут назад…

     Антон краем уха услышал тихий писк. Затем он вновь повторился. Так заявляют бренному миру только что увидевшие свет, щенята. Обессиленной матерью-сукой любовно дочиста вылизанные, совсем беспомощные. Родовая, зелёного цвета  плёнка на мутных ещё глазках. Оставшиеся  вдруг без липкого языка, уюта живота, тугих сосцов. Ищущие их в лохмотьях тряпья, кучке уже мокроватой соломы.
     И зверьё начинает тоскливо верещать. Дрожа и обнюхивая брошенные для подстилки износившиеся вещи. Монотонно утыкаясь холодным носиком в собратьев по крови. Едва держась на хлипких ножках; заваливаясь на бочок, спинку, пытаясь опять встать. До того времени, пока губки ни уткнутся в кремовый сосок, опять набухший молочком. Желанный такой, близкий. Вряд ли что предвидится слаще в ближайший час. Чмокающие губки, нюх щенка это уже понимают…  Каждый пускает в ход свой ум и хирость за обладание. О, задние, самые молочные соски! Щенки лезут один на другого мелькая розовыми животиками. Оправляются, затем снова взбираются с явным писком недовольства на счастливчиков. Всё, как у людей: идёт борьба за существование. И выживание опять же - маленькие головёнки прозревают быстро...
     Борзинских (на летних каникулах) тщательно осмотрелся вокруг. В сквере, где заряжаясь  энергией на день выполнял комплекс упражнений –  хоть шаром покати. Лишь на выходе мелькнул, было, силуэт молодой женщины.
     Лишь начало седьмого распечаталось на часах вокзала, видных издалека. Ещё тускло горели на уличных столбах фонари. Прогрохотал рядом ветхий (годы)  хлебный фургон, дребезжа на ямках. А пылищи сколько! Людей на улицах ни видно. Большинство земляков только просыпалось, готовясь к очередному дню ударной семилетки. Понедельник - вставали неохотно; умывшись и заправив кровати, жарили с салом яишенку. Швыркав крепкий, по-гурански заваренный чай, с молоком. Блюдечки остужая струйкой лёгкого воздуха, не спеша разговаривая. Некоторые работяги похмелялись, запивая водку молоком, - так  дедовский ещё, обычай …
     Звук вновь жалобно повторился. Курсант сориентировался: общественный туалет в углу парка. Удумал ещё: топят щенков, что ль? И разгорячённый гимнастикой не спеша почапал в отхожее место. И, в буквальном смысле остолбенел, увидев ребёнка. В каких-то тряпицах из марли, рваных. Тельце облепили самолётно - жужжащие кусливые мухи. Копошащиеся белые червячки величиной с мизинец. Мерзкая жижа, вонючя, уже подходила к ротику новорождённого - ужас-то, какой! И кто же эта тварь в женском обличье?
     Где-то забрезжила чуть-чуть трусливо-подлая мысль. Быстренько смотаться отсюда, ведь из людей - никого! И забыть  убогое райцентришко, будто сон про Фантомаса! Однако стоп! Сдрейфил что-ль интеллигентная размазня: гимнаст с улицы Пушкинской? Ты же строитель коммунистического рая. Чему тебя, талантливого (говорят) спортсмена, учили в школе? И сейчас продолжает комсомол с государством? Или  милей таскать штанами из речки пескарей?.. 
     Заложенные в школе принципы сидели в юноше - арматура в железобетоне… А то!   
     Ладно, хватит никчемных рассуждений. Антоша не раздумывал больше ни секунды. С трудом, чертыхаясь, протиснулся сквозь круглое отверстие. Ура гимнастике! И сиганул в зловонно-выгребную яму. За обрывки марли ухватил и  прижал к груди тесто человечка. Левой рукой -  за острый угол выступающих досок. Тренированные ноги болтались: опоры в яме не было. А дерьма оказалось аккурат по грудь.
- Эй-й, люди-и-и! Эй!
Вокруг тишина и опьянящий запах летних экскрементов. Лишь звонкое эхо гудков на станции, грохот расцепляемых вагонов. Тревожные гудки утренних паровозов, звучащие музыкой печали. По динамику: внимание, по второму пути, товарный… будьте осторожны...               
         Голос женщины, словно бес, из души изгоняемый  раскольниками…
- Кто-нибудь! Помоги-те-е-е! 
        Бродяжья ночь парка, дикие уголки свиданий. А как на вред никого рядом,  даже влюблённых парочек. Дружили и женихались в густых акациях, до утра; почему юность тыняется  на задворках, кто скажет?
        Так прошло минуток десять. А может и дольше – время замедлило суетливый бег. Перебирая внутренности чётками,  шарил страх -  Борзинских  охрип от крика. Однако тишина, как на сопках Маньчжурии …
     Однако курсанту выпал таки счастливый билет. Отдежурив ночь паровозная бригада шла домой кратчайшею тропинкой - через сквер.  Лихоматом костеря стиль нового руководителя депо. Чудики хвастались значительностью своего калибра …
     Пропахшая угольным дымом голова заглянула в очко: ахнула. А может и испугалась, зенки у кочегара – глазунья на шипящей сковородке. Увидеть такое! Бр-рр-р! Тут дрогнет и циник из хулиганов…
- Ты чо, керя! С утра так набузоваться!
- Держи за руку, крепко! – военный машинисту.- Не разводи сусоли - помощника аллюром в милицию! Объяснит, что врач нужен. Ребятёнок-то загибается…
Лягушачий рот до ушей - чумазый железнодорожник исчез в небе паровозным дымом …
- Терпи,  не зажимай нос! Как звать-то?
- Эдька я, Юринский. С Пионерского. 
- Упирайся ногами,  иначе кердык, сорвусь!
     Военный уже хрипел. Отнюдь не шоколад - дышать смрадным воздухом. Голова кружилась, рука вконец онемела, не чувствовалась совсем. Гадкие мухи облепив тело, садились на лицо. Сдувал эту мерзость десятками, но лезли вновь, настырно. Дохлые котята и мыши омерзительно шлёпались о грудь.
     В яме, не на дне же! Герой пытался слегка нащупать хоть какую-то опору. И попытка вновь оказалась без успеха. Зловонная жижа лишь чавкала с бульканьем, образуя пузыри. Вряд ли сюда заглядывал фекальный транспорт. «Фронтовые» выражения отца так и крутились на языке.
     Ребёночек издавал тихие звуки, личико: сморщенно–красное;  глаза - парочка дефисов...
- Как его… нашли-то? Ломающийся басок Эдика. Лицо: мел  школьный, да и только.
- Случайно. Какая-то наверно, чувиха …  Убивать таких ведьм медовых…
     Некоторое время провели в относительном сопении. Ну, хоть бы кто шёл через парк! «Кот в мешке бегает резвее» - думал об ушедшем  помощнике Антоша. «Тошнит, вот непруха-то!» Эдик закашлял. «Дыши носом, пехота! Осталось немного…»
Наконец-то услышали шум машины и хлопанье дверей, голоса спешащих людей.
     «Ой, точно! Как же так! Думали, соврал...» – громкие возгласы  женщин. Теснясь, несколько рук сразу же забрали умело малыша. Бережно укутав в чистый халат, отнесли в дежурную машину. Затем, разломав монтажкой скользкие доски, с трудом  вытащили курсанта.
     Он обессилено рухнул тут же, возле гальюна. Отойти дальше сил никаких, абсолютно. Рук и ног вообще ни чувствуя: не говорил, только сипел. От чистого воздуха голова кружилась центрифугой. Голоса прибывших  шумели, как-будто в море раковины. Жестом, милиционеру: закурить бы! Тот – вот редкость! – широкой заразе оказался не подвластен. Такого в забайкальских широтах  вообразить себе невозможно: легче увидеть курящего ангела…
     Эдькино нутро выворачивало в зарослях акаций. Изгибался, точно юродивый при краплении свято-водой. Его зам по паровозу суетился бестолково рядом. Чуть мудаковатый добряк, хлопал по  спине ладошкой. Мда-а, хлебальник большой, а тяги нет...
- Воды, командир! – хрипел Антон.
- Организуем, сей момент! Это участковый. 

Естественно, начал собирался люд говоря шёпотом, обмениваясь жестами - точно на похоронах. Судив-рядили, естественно, криво,  едва ли кто врубался в ситуацию. Толпа ширилась из  идущих на работу, и явных зевак. Те множились окурками у городской бани по субботам. Для сплетников увиденное  –  хороший корм байками на месяц. 
        Дурно пахнущего гимнаста люди оглядывали  удивлённо. Рядовые бюджетницы – угрюмо гляделками в кювет, явно испытывая отвращение. Мол-де сильно от него духом шибает. «Бич какой-то залётный, из молодых, с утра уже того, нажрался!» Люди старшего поколения всерьёз думали: заряженый алкоголем отец уронил ребёнка …
        Лейтенант, запыхавшись, притаранил воды в канистрах. Активен был и улыбчивый сержант – водитель, с «дежурки». Отойдя в чащобу молодых деревьев Борзинских сделал ёмкости чистыми, до капли. Отскрёб хэбэшное трико от фекальных подарков. Он пришёл в себя довольно быстро. Весь мокрый опустился на ближайшую скамейку. Огляделся неторопливо вокруг.
        Приехавшая «скорая» умчалась, дитё вне опасности. Молодые железнодорожники ушли на свой Пионерский, по-английски. В спокойный  тупичок – до родимых хат, матерей, жён. И толпа постепенно рассосалась – на государевой службе время быть.
        Милиционер у кого-то  стрельнул «Дымок». Некурящий Борзинских  сильно затянулся; и – кашель, побагровел, тьфу…
        - Ну,  командир, физкультпривет! Побреду-ка домой!
- Задержись, вызвали пожарку! Участковый смотрел в охотку. - А ты не сдрейфил, молодчина! И крепко сжал юноше руку. Редкость для сотрудника МВД…
        С воем примчалась огромно-неуклюжая красного цвета, машина. Молодые бойцы дежурного караула, как  на подбор! - смотрели туповато(имелись  знакомые).
        -Давайте-ка шланг, сей момент! Это сотрудник милиции несколько растерявшимся пожарникам. Те оперативно размотали змеистый инструмент. Долго омывали тугой водой: Тоша с удовольствием  подставлял бока спину, грудь. Дери, матушка-вода,  чище отмывай!
        - Ну хватит, пехота! Физкультпривет!
        Крадче зачапал к родимому домику. По холодному ещё асфальту оставляя следы, походкой  умереть – заснуть. Старые кеды выбросил в ближайшую урну. Отслужили своё, хватит.
        На почти безлюдной улице силуэт выглядел одиноко. 

… Как звать-то? – выдохнул запыхавшийся работник фронта справедливости.- Мне ж, того, акт, сей момент…
- Ну командир давайте так, - одежку сменю и в отделение. Видок-то  смотрите: на море и обратно…
- Согласен, только для ажура документик захвати! И, будя - грамоту тебе под мышку!
Любовно глядел вслед местный дядя Стёпа. Такого б сына иметь, своего же засола огурец! Качая седеющей головой, вытираясь мокрым платком.

        - Мальчик 4,9 кг, - сказала известный врач Ермолина, внушительных размеров бабенция. Ей сорок с гаком, но с кокетством женщины цифру утаивала. – Здоров бутуз, никаких отклонений.
        Смотря с интересом, молвив золотым червонцем. Медсёстры-хохотушки родильного отделения – с восхищением. Свойственный юности раздухарившийся  интерес: налицо. Толки о спасении малыша достигли палат роддома. Слухи, предположения, версии, естественно. Люди ведь без догадок хиреют, ссыхаются и гибнут. Что можно утаить в большой деревне - я вас спрашиваю?
        - Вам надлежит дать имя и отчество. – Если желаете, и фамилию тоже. «Ну, почему?»  Будущий офицер растерялся, мозг враз забуксовал.
- Родители-то фью, отсутствуют. А Вы как-никак спасли человечка. Такова наша  се ля ви …
По таким загогулинам и корягам жизни в училище ни-ни семинаров. Курсант мозговал: ситуация явно внештатная.  Интересно-складно при этом щёлкал пальцами – навыки  школьных лет.
        - Ну, раз так, хорошо.- Руки-ноги, пальцы-шмальцы есть. Давайте наречём мальца Тимофеем. В честь  деда-политкаторжанина, умершего в горно-зерентуевской тюрьме. А вот отчество, моё: Лукич. Фамилию сами давайте. Собственно - нарицательная  не в минус - заявил Антон.
        Ермолина завидовала крепко-белым зубам улыбающего юноши.
        На этом и решили, записав данные в толстый журнал. Тоша, смущённый, не читая, дважды расписался. Уходя, нарвался на застенчивый вопрос. Конечно, о вечно побеждающем танце любви: женат ли? Краснеющая от смелости толстушка: белоснежен халат, любопытство юннатки. И шаловливо задышала: ну точно, слонёнок. И было – что там лукавить! - от чего.
        Рост у добряка-здоровяка 185, начинающие пробиваться чёрные, словно точённые из угля, усики. Римский профиль, чуть завивающиеся короткие волосы, фарфоровое сложение. Глаза с поволокой, что два моря - шик! Гордый романтик-бур – ни дать, ни взять - Трансвааль, страна моя! К дамам ещё  не приучен – такое видно сразу и на расстоянии. Броская картинка огромный соблазн для женского населения…
- Не-а, Ксюша есть, одноклассница… - Остальным, физкультпривет!
        Чувствовалось, что басом говорит для солидности...
        И уходя красиво щёлкнул дважды пальцами.

        Из городского УВД прислали легковую машину. «Лично комиссар  милиции распорядился» – офицер-адъютант, словоохотлив. Ехали довольно быстро, служба ГАИ отдавала честь на перекрёстках. «Ёлы-палы, первый раз в жизни на «Волге». Знай  наших!  На таких челноках передвигается начальство, хрушкое. Увидела бы сейчас недотрога Ксюха» - рассуждал именинник.
        Вышли на центральной площади у огромного Дворца культуры железнодорожников. При входе - памятник Ленину с Горьким. Классик что-то терпеливо объясняет малопонятливому писателю – бунтарю в литературе и жизни. Тот внимательно записывал  ненужную (годы показали) мутату… 
        Обширный зал набит людьми в погонах: итоговое совещание. В штатном мероприятии участвовал официоз: лица с райкома и исполкома в модных френчах – сталинках. Они дружелюбно молчали. Из радиолы, модная песня в исполнении Владимира Трошина, столичного актёра:

Я верю, друзья, караваны ракет
Помчат нас вперёд от звезды до звезды
На пыльных тропинках далёких планет,
Останутся наши  следы-ы…


Тошу любезно избрали в президиум - щёки у юноши ей-бо, заалели флагом. Не знал куда и глаза девать, факт. Все расступились,замолкая. Пропускали словно родственника к больному. Собравшиеся встали: ему, как хлыстик тоненькому,дружно аплодировали.
        Речь комиссара текла плавно, словно через вату.
- Спас… Мы  обязаны… Младенец…  Гордимся…  Есть с кого брать пример, – доносились слова выступающего. Чувствовалось тёплое дыхание в спину, одобрительные взгляды людей. Женщины шушукались,  вытирали платочками блестящие глаза. И рассматривали без стеснения, в упор. Затем, под вспышку фотоаппарата вручив грамоту и часы «Командирские». С гравировкой: за мужество и самоотверженность, во  как! Знай наших!
        Позже, в фойе окружили настырные газетчики.Фальшь бравады, рой заумных вопросов. (Краснобаи исписали сопки благоглупостей). Антон запомнил поэта Ламбрина, писавшего как-бы под «Евтушенко», ядрённого гитариста с хорошим тенором:

Слава ему, незаметному герою,
                Энергичным  в поступках порой,
                Что поделаешь, служба не мёд…

И ещё что-то посконно-нерифмованное, но  хлопали дружно, творческая же личность, может и обидеться запросто…
Дать первое в жизни интервью решил завтра. «Тоже мне, нашли героя» - хмыкал про себя курсант. Чего греха таить, был взволнован! Городская известность обрушилась барсом…
        Седой комиссар с мощным носом,выпуклые губы из известного рода Белокопытовых – мужик ещё тот! Сразу за холку: руку сжав, будто клещами, шепнул - может к нам, а? С командиром училища согласую…
        - Не-а,- без жеманства и фальши тряхнул волевым подбородком кремневый юноша. – В тарелке будет перебор каши …
        И на той же машине отвезли в знакомый до слёз, родимый домик. Матушка с отцом встречали у двери. Волновались, конечно, за сына – книгочея бедового, чего уж там …

  Веером пролетели годы. Месяцы терялись в ораве дней. Тридцать шесть оборотов совершила матушка-земля. Грузен всё-таки  трудолюбивый  Хронос… 
        Однажды, сумрачным вечером раздался междугородний звонок. Жена, нехотя оторвавшись от «мыльного» сериала, взяла трубку. Тревожили с Академгородка, что аж под Новосибирском. Незнакомый совершенно голос, глуховато- вежливый.
- Батя, это я… Тимофей Лукич…
У экс-чемпиона СССР по гимнастике – мороз по коже. Вздрогнул, сердце так и захолонуло. Импульс чувственно-минутный, но какой же силы! Точно в лотке старателя вдруг блеснёт шлихтовок золота … Мелькающее прошлое отбежало назад речной водицей. Так всплывает та или другая картина из юношеских лет. Тренированная память высветила утро в райцентре, до деталей. Сморщенное личико новорождённого, азиатские глаза… Главврач Ермолина, в годах добряк участковый - сладостно-болевая точка. Всё-таки бьёт крылами  память по имени душа. Её румяно - бередящая корочка…
        - Долго искал по необъятному Союзу…
        - Ох, дюже много закрытых гарнизонов… Скоро встретимся, сын … Обещаю…
        - Пришлите хоть фото! Ребятишки-то о деде спрашивают … Ох и прополола меня судьба...
        - Тимофей, я счастлив!

На сторонах провода - мужские всхлипы, слёзы очищающей радости. А память - истязающий кнут, всё гнала вперегонки.
        Ксения Борисовна удивлённо смотрела на отставного полковника. Об этой истории учёный-правдолюб, не рассказывал. Ух и скрытный же, однако, муж-ветеран…