Утром

Утром ко мне приходит женщина. Пьет чай и ругает тех женщин, которых больше нет. Они живы — слава Богу, — потому что, если бы их не было, не знаю, как бы выжил я.
Нас не так уж мало на белом свете. Но это не составляет никакой проблемы. Мы, как говорится, просто живем. Каждым днем и каждой ночью. Ведь это — просто. Так про-сто встать и пойти на работу. Так просто глядеть в глаза человеку, несущему сплошную тарабарщину. Так просто объясняться со всем этим белым светом. Так просто…
Утро приходит каждый день, подобно женщине. Женщина, в отличие от утра, не понимает, как я ей рад. Потому что это — чудо: еще раз открыть глаза, еще раз увидеть облака над горизонтом, еще раз услышать человеческий голос.

Утром ко мне приходит женщина…

Надеюсь, вы поймете всю музыку этой жизни: она — перед вами, как птичий ще-бет, как облака, как небо под ногами.

Утром ко мне приходит женщина, и думает, что я ее не люблю. Как будто можно одних любить, а других не любить. Разве в этом дело? Дело-то в другом. В том, чью голо-ву хотел бы ты видеть поутру. Чьи спутанные волосы.

И это — не ответ.

Так что же я могу ответить всем вам, не ждущим ничего от меня, кроме вот этого… того, что прозвали жизнью? Что?

Себя я, кажется, не берегу. Их — бесконечно.

Человек человеку приносит все: радость, печаль и боль. Радость — дело наживное. Печаль — иное название того, чем мы живем, о чем думаем, во что стараемся проникнуть. Печаль — душа.
Опечалуйся…
А боль… Возможно, я не знаю, что это такое. Не потому, что больно не было, а со-всем по-другому. Возможно, моя боль — по другому поводу, не всегда понятному.
И это тоже интересно: не может быть, чтобы я был лучше других. Не может быть, чтобы понимал больше.
Бросьте!
Я бы стал перед вами на все свои колени, закричал бы изо всех оставшихся сил… Но это — бесполезно. Вы все равно сделаете то, что привыкли делать, и уйдете туда, куда привыкли ходить. Вернее, уедете. На сверкающих машинах.
Что же поделать с машинами?

Вопросы — как занозы. Возникают безо всякого спроса. И хорошо, если утром. То-гда у тебя еще есть надежда прожить день. Хуже — когда вечером и ночью. Тогда надежды нет.

Они — ругаются. Говорят, что я должен жить иначе. Говорят, что я — не совсем правильный. И дело — с концом.

Утро… Приходит женщина и ругает меня за то, что я помню других.
Помилуй, Боже! Кого же мне любить, кроме детей и женщин? И что поделать с этим? И что поделать с тем, странным, когда тебе говорят:
— Ты не умеешь любить!
Не умею. Все так. Признаюсь в этом безо всякого начала и всякого конца. Но смур-ная жизнь… но длинное небо… но женщины… любимые…
Одна из них мне сказала:
— Двух?.. Не может быть.
В смысле — за всю жизнь невозможно. А я теперь и не отпираюсь. Я думал также и очень долго, пока не получилось иначе…

Собственно, мы о чем? Мы ведь с вами ни о чем не поговорили и даже разговари-вать не начали.

Утро. Ко мне приходит женщина и ругает меня. Не то, чтобы это мне — совсем безразлично, но жить не хочется. И ей — тоже.
Утро. Мы сидим и молчим, то есть обмениваемся словами, которых лучше бы не было.
Утро. Маленькие уютные облака, такие, будто к ним голову можно прислонить, стоят на горизонте.
Утро. И куда же прислонить хоть что-то? И куда же идти?