Иcпить вод океана

(опубликовано в журнале «Дружба народов» в №9 2008г.)


Название данной статьи построено на аналогии с грузинским идиоматическим оборотом “испившие вод Терека”, вошедшим в обиход в XIX веке. Так называли грузинских интеллигентов, которые получили образование в России и впоследствии сыграли решающую роль в жизни страны.


 
Тяготы вестернизации

В Грузии выбор западной модели развития — состоявшийся факт, который как будто особых возражений в обществе не вызвал. Однако так произошло, что вектор развития был объявлен доминантным без предварительного изучения того, насколько грузинское общество готово следовать в этом направлении.
Ожидалось, что западный выбор принесет много благ, но не учитывалось, что он связан с многочисленными внутренними противоречиями. Их острота придает динамизм развитию, но одновременно порождает явления, чреватые фатальными последствиями.
В этой связи нелишне вспомнить статью классика американской социологии Талкотта Парсонса “Some Sociological Aspects of Fascist movements”, написанную еще в 1948 году. В ней приводятся доводы, касающиеся заложенных в западной модели развития внутренних факторов риска, способных привести к рецидиву фашизма.
Модернизация и рационализация, присущие этой модели развития, считает Парсонс, — не только благо, они заключают в себе и значительные риски. Охватывая все сферы жизнедеятельности общества и являясь “интенсифицирующими” факторами, они задают высокие темпы качественных изменений. Но в каждой культуре заложен определенный лимит восприятия и освоения как собственно перемен, так и темпа, в котором они протекают. В случае превышения лимита происходит кризис, который может принимать агрессивные либо, наоборот, депрессивные формы. Когда утрачиваются привычные, традиционные ориентиры, происходит дезинтеграция общественного сознания, культуры, кризис идентичности. Начинают преобладать аффективные реакции. Общество перестает адекватно оценивать ситуацию. Новизна ввергает его в панику.
Т.Парсонс призывал подходить к проблеме системно. Так, фашизм, считает
он, — это кризис, который не ограничивается активностью крайне правого политического спектра, а есть движение масс, характеризуемое высокой степенью энтузиазма и единения.
С.Хантингтон считает, что некоторые общества и культуры не в состоянии меняться по существу. Они сопротивляются модернизации, которая автором трактуется как безусловное благо. Прогноз западного ученого должен насторожить грузинскую общественность. По его мнению, страны с западнохристианскими корнями добиваются успеха в экономическом развитии и установлении демократии, в выработке качественных жизненных стандартов. Перспективы экономического и политического развития в православных странах туманны, а будущее мусульманского сообщества безрадостно1.
Перестройка общественного сознания сопровождается смутой. Одна из форм реакции на этот процесс — тяга общества к традиционным фундаментальным ценностям. Например, оскорбительные для немецкого народа условия Версальского мира 1918 года вызвали в нем стремление к реваншу, которое обернулось претензиями на мировое господство. Фундаментом служили древнегерманские мифы, из которых фашизм черпал подпитку для теории превосходства арийской расы.
Или вспомним революцию в Иране. По сути она не была республиканской. Шах для иранцев стал олицетворением чуждых влияний. Мне вспоминается иранский фильм “Самая длинная ночь”, где показана “сладкая” жизнь в типично западной упаковке. Особенно запомнился проходной персонаж — старик в увеселительном заведении, по иронии случая внешне напоминавший аятоллу Хомейни. Иранский пример свидетельствует о том, что предпочтение аскезе исламского фундаментализма было отдано как культурной предопределенности, которую не по силам преодолеть благам западного общества потребления.
Смута может охватывать отдельные слои населения, может быть вызвана сбоем одного из социальных механизмов. По соображениям идеологической корысти выступления западной молодежи 60-х годов рассматривались в СССР как признак тотального кризиса капитализма. И это в то время, когда Запад достиг наивысшего уровня благополучия. “Великий отказ” бунтарей адресовался всей цивилизации, ее “репрессивной реальности, подавляющей естество инстинктов, приведшей к утере человечеством благодати природного бытия” и др. Благоглупости молодежного бунта стоили Западу значительных демографических потерь, вызванных культивированием наркотиков как средства обретения "изначальной благодати"”2.
________________________________________
1 С.Хантингтон. Столкновение цивилизаций. М.: ФСЕ, 2003. С. 26
2 Социология контр-культуры. Критический анализ. Ю.Давыдов, И.Роднянская. М.: Наука, 1980.
________________________________________
Аналогично обстояло дело с расовыми волнениями в США. Массовые движения негритянского населения, начинавшиеся с требования расового равноправия, довольно быстро выливались в анархию и дебоши. Пустующие кварталы Ньюарка — последствие волнений 60-х и напоминание о периодических смутах на расовой основе. Однако если негритянская община обрела свою нишу в системе рационализированного и модернизированного американского общества, то индейские общины, которые вынуждены были искать спасения в резервациях, оказались в тяжелом положении. Их пример свидетельствует о том, что вестернизация влечет за собой широкомасштабные процессы ассимиляции. Традиционные культуры, не выдержав пресса рационализации-модернизации, вынуждены (добровольно или не добровольно) сливаться с доминантными культурами. На эту тему в науке собран колоссальный материал, описывающий процессы колонизации, положение эмигрантских сообществ или коренного населения. Накопленный опыт широко используется в государственных программах интеграции, абсорбции и репатриации мигрантов. Ассимиляции подобные группы противопоставляют изоляционизм. Бывает и так, что члены группы ищут спасения в алкоголизме и наркомании, которые ведут их к полной деградации.
Важно помнить, что вестернизация составляет новую историю Запада. Она не похожа на рождественскую сказку. Уже в самом названии статьи Т.Парсонса упоминается опасность рецидива самого монструозного явления ХХ века — фашизма.
“Побочные эффекты” вестернизации уже дают о себе знать в Грузии. В стране заговорили об опасности утраты национальной самобытности и о пагубности унифицикации, которую будто бы несет с собой этот выбор. С недавних пор в Грузии функционирует Академия по спасению национальных ценностей, среди учредителей которой много представителей научной и художественной элиты. Острые дебаты сопровождают реформу системы просвещения и Академии наук. Эта тематика стала одной из ведущих в политической риторике. Она отражена в лозунгах всего политического спектра. Их “охранительный пафос” варьируется от требований сохранения и спасения национальных ценностей до объявления их единственно приемлемыми. На “испивших вод океана”, на тех, кто учился на Западе, стали рисовать карикатуры.
Однако и сегодня научный анализ процессов подменяется перепалками и навешиванием ярлыков. “Приспешники масонства”, “охотники за грантами”, “агенты дядюшки Сороса”, “неродной племянничек дяди Сэма” противостоят “упертым провинциалам” и “этническим обскурантам”. Недавно “этники” праздновали победу — по их требованию в Тбилиси был отменен гей-парад. Знаковым событием стало закрытие редакции журнала “Плейбой”.
Один местный философ говорил, что страна находится на том же перепутье, что и Германия конца XIX века. Он предрекал: “Грузинский Макс Вебер грядет!”. Так и не дождались. Тот самый философ на добровольных началах перевел на грузинский язык известный труд Вебера “Протестантская этика и дух капитализма”. На большее его не хватило, видимо, все силы ушли на перевод.
Между тем еще Джаба Иоселиани, вор в законе и доктор наук, криминальный авторитет и политик, “поэт и бомбист” — все в одном лице, — предупреждал: “Строить новую демократию — это вам не лобио хлебать!”.

 
Предпосылки внутренние и внешние

Зачатки рыночной экономики, демократии и других составляющих вестернизации можно видеть в самых неожиданных местах и в самые неожиданные периоды истории. Они существуют в виде ситуативных предпосылок, внешне и внутренне обусловленных1. Но лишь достигнув некоторой степени зрелости, войдя во взаимодействие, они порождают эффект вестернизации.
________________________________________
1 Р.Карагезов. Азербайджанская дилемма в эпоху глобализации: “вперед” в Европу или обратно в Азию? Кавказ и глобализация. Т. 1(1). 2006. С. 179—195.
________________________________________
В Грузии с определенным основанием можно говорить о существовании внешних факторов, благоприятствующих вестернизации. Условия ее реального развития в стране стали формироваться с возвращением Э.Шеварднадзе в марте 1992 года.
Важнейшим знаком для Грузии в ее интеграции с Западом было подключение страны к геостратегическим проектам. Маршрут нефтепровода Баку—Джейхан совпал с вектором прозападной ориентации Грузии. Таким образом, она попала в фокус геостратегических интересов Запада. При Э.Шеварднадзе были заложены основы для интеграции Грузии в европейское сообщество.
С тех пор началось охлаждение отношений с Россией, стратегическим интересам которой маршрут нефтепровода Баку—Джейхан не отвечал. Усугубило положение еще одно обстоятельство: в грузинском общественном мнении возникло сильное подозрение, что РФ заинтересована в конфликтах на территориях грузинских автономий, имея в виду перспективу аннексии этих территорий. Ситуция вокруг Панкисского ущелья, которое, к несчастью для Грузии, примыкало к границам объятой тогда войной Чечни, довела отношения между странами до критического состояния. Россия обвиняла Грузию в том, что она укрывает боевиков, Грузия заявляла, что на ее территории находятся только беженцы.
Крах коммунистического проекта и то, что Россия не предлагала взамен ничего нового — только идеологические метания, не делали ее привлекательной для бывших партнеров. Россия представлялась сильной, богатой, но утратившей ориентиры развития державой, к тому же агрессивно настроенной по отношению к Грузии. Путинская политика самоутверждения России как сверхдержавы только прибавила грузинской общественности озабоченности и усилила тягу в сторону Запада.
Что касается зрелости внутренних предпосылок, то ясности здесь мало. Мифологема об изначальном родстве грузинской и европейской культур может с одинаковой вероятностью свидетельствовать как о реализуемости, так и об утопичности притязаний. То, что в стране так и не принялись серьезно изучать феномен вестернизации, уже настораживает. Конечно, можно сослаться на нехватку финансирования для соответствующих научных проектов или отсутствие научной традиции. Но этот аргумент не убедителен, при том что не видно ни малейших проявлений потребности в таких проектах.
Не следует исключать безотчетный оптимизм общественного сознания. Пройдя через трагические перипетии, Грузии удалось пережить северную и несколько восточных империй. При этом она сохранила свою религиозную самобытность, поддерживала в той или иной кондиции свою государственность, культурно-этническую идентичность, язык. Однако прошлый опыт не становится менее трагичным оттого, что он прошлый. Тем более что и новейшая история страны складывается непросто.
Гипотетически можно предположить, что такая легкость в выборе перспективы развития страны связана с отсутствием выбора. В христианской Грузии возможность слияния с мусульманским миром даже не обсуждается. Выбор в пользу западных ценностей представляется единственным и притом спасительным, учитывая “прохладные” отношения с Россией.
В конце концов отсутствие выраженной рефлексии в обществе может быть объяснено и тем, что события развивались очень быстро — так же стремительно, как партийная номенклатура перетекла в прозападную. Общественное сознание не поспевало за их ходом и было поставлено перед свершившимся фактом. Свежо в памяти, с какой легкостью “обуржуазивалась” партноменклатура и как, не обременяя себя душевными терзаниями, партийные бонзы отказывались от своего прошлого.
Но истинные причины, конечно, носят более глубинный характер и кроются в природе противоречий, присущих вчерашней советской модели.
Как известно, сталинский курс был неукоснительным и не допускал альтернатив. Хрущевского “либерализма” хватило лишь на то, чтобы смягчить дисциплину жесткого следования генеральной линии, сменив ее двойным стандартом.
Двойной стандарт нельзя путать с “шизофренией культур”1  — типом общественных отношений, который предполагает конфликт между двумя универсальными альтернативами, то есть равнозначными и не сводимыми друг с другом тенденциями. В качестве примера “шизофрении культур” обычно приводится турецкое общество, где гарантом и проводником вестернизации является военное сословие, а остальная часть населения ориентирована на традиционные ценности ислама.
Драматизм такого состояния — в механическом соединении несовместимого, ведущем к раздвоению общественного сознания и чреватом срывами, смутой.
________________________________________
1 С.Хантингтон. Столкновение цивилизаций. М.: ФСЕ, 2003; С.Лурье. Историческая этнология. М.: Аспент Пресс, 1998.
________________________________________
Двойной стандарт — нечто другое. Это одновременно противоречие и единство между общим интересом и интересом частным. Официоз уживается с теневыми структурами. Их отношения сродни сделке. Коррупция становится формой этих отношений, превращается в системное качество.
Клановые теневые структуры были свойственны и сталинизму, но они не чувствовали себя комфортно. Трудно назвать какого-либо представителя партийно-хозяйственной иерархии, члены семьи которого или он сам не оказывались бы заложниками системы. Вертикаль власти не терпела наростов и постоянно от них избавлялась. Периодически происходила ротация элиты, которая порой носила характер чисток, “отстрела”. Подъем по ступеням иерархии всегда был сопряжен с угрозой быть подвергнутым репрессиям.
После хрущевской оттепели партийно-хозяйственный актив сложился в самый главный клан. Получив возможность “отстояться”, воспроизвестись через поколение, он стал непроницаем. Продвижение по социальной лестнице все более зависело теперь от степени близости индивида к партийно-хозяйственной номенклатуре.
Возобладало потребительское отношение к институтам государственности. Оно проявилось в анархическом отношении к власти. Официально провозглашаемые ценности воспринимались как необходимая формальность, а иногда — как пережиток, поддерживаемый набором ритуалов-рудиментов.
Появилось новое измерение социальной структуры — степень доступа больших и малых групп людей к теневым источникам доходов и услуг.
Заложенное в двойном стандарте противоречие не предполагало развития — только загнивание. Это было противоречие между потреблением и еще большим потреблением, выливавшееся в самопотребление и в конце концов — в самоуничтожение.
Потребительский накал теневых отношений делал привлекательным “общество потребления”, его свободы. “Общество всеобщего благоденствия” на западный манер выглядело в высшей степени притягательным на фоне мрачных будней совдепии, обещавших коммунистическую благодать, маячившую где-то “за горизонтом” и требовавшую слишком многих жертв. В те времена командировка за рубеж воспринимались как командировка в рай. При этом “принцип производительности” западной модели, обеспечивающий столь желанные блага и свободы, оставался вне поля зрения.
В таких условиях об идейных поисках можно было только мечтать. Социальные науки, ангажированные официозом, не имели простора для саморазвития. Развитие официальной идеологии имитировалось, она все более превращалась в миф. Одно можно сказать с определенностью — никому в голову не приходило строить апологию теневых отношений. Некоторые “теоретики” представляли накопление коррупционно-криминальных капиталов как прообраз предпринимательства, а большое количество амбициозных людей — как проявление буржуазного индивидуализма. Рассуждения на эту тему носили характер досужих разговоров.

Что касается специфики двойного стандарта в Грузии, то ее можно проследить в истории страны с весьма давних времен и она показывает, что двойной стандарт может быть функциональным и представлять собой стратегию выживания народа. Из-за постоянной угрозы агрессии и геноцида, в условиях сильно ущемленного или фактически отсутствующего суверенитета центральная власть становилась предметом сделок с империями. Государственные институты имели чисто прагматическую адаптивную функцию. Их действия не всегда были безупречны в нравственном отношении. Постоянные манипуляции вокруг царского трона также приводили к сбоям династического наследования, что тоже подрывало легитимность верховной власти.
Общинные отношения были залогом сохранения грузинского народа. Страна представляла собой конгломерат общин с единой этнической идентификацией. Это был последний бастион сообщества, крушение которого вело к его гибели.
Этнонациональное мышление, отражающее такое положение дел, предлагает понятие “народа” (“эри”), но не заключает в себе условий для формирования нации как общности граждан единого государства. По существу этот тип мышления воплощал одну из сторон двойного стандарта в грузинских условиях: народ как этнонациональная общность находился в отношениях двойного стандарта с народом как общностью гражданской.
В этом смысле интересна роль грузинского православия. Долгое время оно было религией физически и духовно выживающего народа, хранительницей его культурного наследия и исторической памяти. Церковь множила, одухотворяла внутриобщинные и межобщинные связи, но не участвовала в государственном строительстве по той причине, что таковое не велось. Оторванная от мировых религиозных процессов, она все больше превращалась в этнонациональную религию. Происходила некая трансформация православия, которое в традиционном смысле выступало в качестве института, сакрализирующего государственные устои. Церковь являлась носителем духовного единства народа в его этническом, а не гражданском понимании.
Если функциональность двойного стандарта в условиях выживания народа еще как-то можно допустить, то его неконструктивность в процессе строительства независимого государства очевидна. В Грузии центральная власть, царь были заложниками интриг удельных князей, что продлило здесь период феодальной раздробленности. Благие намерения некоторых царей-объединителей порой воспринимались как попытка установления господства того или иного субэтноса.
Сказывается также то, что Грузия не знала абсолютной монархии, а ведь она стала фундаментом государственных устоев современной Европы, создала традиции и привила “вкус” к государственности. Не говоря уж о сакрализации государственных институтов, которую можно наблюдать в дальневосточных культурах (конфуцианство и другие).
Безусловно, все это не могло не сказаться на правовом сознании грузин. Авторитет закона не подкреплялся здесь сильными государственными институтами. Традиции и обычаи общины соперничали с законом. Формы их отправления, предполагая экзальтированно-экспрессивные персонализированные действа, выглядели более убедительно, чем бумажные предписания. То же самое и с формой управления. Бюрократия не имела авторитета. Она не могла соперничать с харизмой, наличие которой предписывалось старейшинам общины. Отсюда явно ощущаемая потребность в вождизме в Грузии.
В условиях СССР этнонационализм подавлялся. Порой борьба с ним принимала брутальные формы — достаточно вспомнить известное “мингрельское дело”, возбужденное НКВД. Борьба с кумовством, местническими интересами, семейственностью велась регулярно. В результате отношения двойного стандарта стали еще более универсальными. Они уже не исчерпывались коллизией между этнонационализмом и стандартами гражданского общества. По большому счету это сделалось противоречием между общим и частным интересом, когда, например, участие в “гражданском обществе” оценивается с точки зрения критерия пользы, а принадлежность к какой-либо партикулярной группе является самоценной. Правящий клан в советской Грузии не был общностью людей, объединенных кровно-родственными, региональными, субэтническими узами. Самыми могущественными в Грузии оказались кланы, построенные по отраслевому принципу, — “винные”, “цитрусовые”, “табачные”. В них этнорегиональное представительство обусловливалось географией развития названных отраслей промышленности в республике.
Меры по искоренению “антиподов” (термин, использовавшийся во время шеварднадзевских чисток в 70-е годы прошлого века) оказались безрезультатными, так как были направлены на конкретные явления, конкретных людей, а не систему.
Однако на первых порах независимости наступило время реванша этнонационализма. На протяжении советской эпохи он был теневой стороной двойного стандарта политики пролетарского интернационализма. Эта политика, призванная быть инструментом формирования советской нации, не добилась поставленной цели. Советская нация так и не сложилась, а вместе с этим затормозилось и формирование наций в советских республиках. Негативное отношение к наследству, доставшемуся от социалистического прошлого, было в первое время в Грузии настолько сильно, что в государственном строительстве проигнорировали необходимость формирования гражданского общества. Упор делался на строительство этнического государства.
Одно из самых опасных проявлений двойного стандарта — дефицит легитимности в обществе. От него идет неспособность общества к самоорганизации, самоуправлению. Такой дефицит нейтрализуется, если существуют некая внешняя сила или “вождь” — сильный харизматический лидер. Они — гаранты законности в целом и легитимности институтов государства на местах. В отсутствие такого “внешне положенного” или собственного гаранта недостаток легитимности дает о себе знать в самых разрушительных формах проявления.
Характерно, что в общественном сознании хранилась память о царях-объединителях, царях-строителях (Давид Строитель, царица Тамара), правление которых воспринималось как золотой период истории страны.
“Тоску” по легитимной центральной власти, по сильному вождю дополняли мифологемы о могущественных единоверных народах, которые должны были освободить страну от ига иноверцев и помочь объединить ее. Сначала это был Запад, первые контакты с которым произошли во времена войн крестоносцев. Позже главным персонажем мифологем становится Россия, превращавшаяся во все более активный фактор силы в регионе. И впоследствии, будучи включенными в состав Российской империи, а тем более после вхождения в СССР, грузины оказались вовлеченными в осуществление мессианских проектов: “Москва — Третий Рим”, “СССР — авангард строительства коммунизма”.
И вот теперь новый объект упования — НАТО.
 

Логика кризиса

Период правления Звиада Гамсахурдиа — яркий пример того, к каким последствиям может привести двойной стандарт.
Возглавлявшееся им движение форсировало упразднение коммунистического истеблишмента в Грузии. Освободительное движение рассматривало ориентацию на Запад как альтернативу тогдашнему положению дел. Антикоммунизм стал ведущей темой идеологических документов этого движения. Гамсахурдиа боролся с коммунистами, в то время как те были готовы уйти с арены “по умолчанию” — происходило самоустранение партийной номенклатуры от власти, что позволило ей впоследствии уклониться от ответственности. Одна из причин такого развития событий — глубокий кризис власти после драмы 9 апреля 1989 года, когда подавление мирного митинга привело к человеческим жертвам.
Однако благим намерениям освободительного движения не суждено было осуществиться. После некоторой эйфории, связанной с демократическим приходом к власти первого президента независимой Грузии, наступила пора разочарования и крушения иллюзий.
Сказалось отсутствие продуманной программы государственного строительства. В итоге нехватка идей, а не их избыток обусловила раскол в национальном движении. Противостояние разных проектов развития, идейную борьбу сменили склоки и борьба амбиций. В стране не было общественных сил, способных стать субъектом глубинных социально-экономических преобразований и предложить свой проект реформ. Экономисты и политологи, взращенные на “хлебах” политэкономии социализма и истмата, стали невостребованными. Вместо позитивных программ развития предлагались популистские полумеры, из-за чего новое правительство оказалось не в состоянии провести радикальные реформы. В обществе распространялись полунаучные изыскания президента касательно исторической миссии Грузии.
Важно и то, что у Грузии не было собственной диаспоры, которая прошла бы через процесс социализации в западном обществе и чей опыт мог бы оказаться полезным в новых условиях. Оживление деловой активности, духовный рост не состоялись, зато наступили хаос и беспредел.
Энтузиазм, с каким участвовали в движении широкие массы населения, помимо идеи государственной независимости обусловливался привлекательностью лозунгов борьбы за социальную справедливость, против засилья мафии. Симптоматично, что из обихода напрочь была выбита лексика, связанная с классовой борьбой. То есть борьбе за социальную справедливость не придавался классовый характер. Она была направлена против партноменклатуры, мафии и являлась попыткой преодолеть последствия двойных стандартов.
Более органичной для режима стала лексика этнонациональная. Диссиденты, возглавившие движение, пострадали в свое время за национализм, который скорее походил на “этнический патриотизм”. Они ратовали за сохранение этнических ценностей и мало интересовались проблемами гражданского общества.
Бунт против идей пролетарского интернационализма обусловил появление антирусских лозунгов, так как становление новой социалистической нации происходило по “почину” России и языком общения должен был стать русский. Ввиду того, что на практике никакой опасности ассимиляции для грузин не существовало, дело дальше лозунгов не пошло. Антирусские настроения распространения в народе не получили. Существовал политический жупел — “бывшие советские республики противостоят империалистическому центру в лице коммунистической номенклатуры”.
Этнонационализм нанес большой вред освободительному движению. Возникло взаимное недоверие между государствообразующим титульным этносом и этническими меньшинствами. Озабоченность титульного этноса сохранением своего доминантного положения воспринималась меньшинствами как попытка их ассимиляции, страх же меньшинств за сохранение своих прав истолковывался титульным этносом как проявление нелояльности. Этнонационализм толкал группы меньшинств на передел территорий, ослаблял их лояльность к стране проживания, зачастую — в пользу другого государства, представляющегося им исторической родиной1. Усилилось брожение в автономиях…
________________________________________
1 Asbjorn Eide. Peaceful and Constructive Resolution of Situations Involving Minorities, UN University,1995.
________________________________________
Этнонационализм стал опасен и для самого титульного этноса. Под угрозой оказалось его единство. Так большое значение приобрело мингрельское происхождение Гамсахурдиа, что стало причиной активизации мингрельского субэтнического фактора, в дальнейшем — его противостояния с центром (гражданская война в Мингрелии) и его пагубной роли во время военных действий в Абхазии. Иногда возникали трудности и со сванским субэтносом, претендующим на особое к себе отношение.
Демократия времен Гамсахурдиа, не успев состояться, превратилась в охлократию. С диктатурой закона ничего не вышло, ее подменила диктатура масс. Президент пытался управлять страной посредством перманентных митингов. Парламент вышел на улицу. Поскольку такая форма правления возможна только при высоком уровне возбуждения масс, необходимо было постоянно усиливать радикальность лозунгов. Истерия стала аргументом. Митинговая стихия запустила в стране механизм охоты на ведьм, шпиономанию. Со временем кризис власти перешел в кризис государственных институтов. Экзальтированные группы людей пытались вершить самосуд при первом же подозрении в нелояльности к личности президента. Имело значение и то, что революционные кадры не имели опыта управления, не обладали навыками аппаратной работы и хозяйственной деятельности. В высших эшелонах власти шла непрерывная чехарда.
В результате Запад отказался сотрудничать с режимом. Отчаяние овладело массами. Тема нации-сироты стала преобладающей в выступлениях на митингах, в печати, на ТВ. На митингах скандировали: “Долой Буша! Долой коммунизм!”
После отказа Запада сотрудничать с режимом Гамсахурдиа прозападные настроения в обществе ослабли. Появились тенденции самоизоляции страны.
Накалило обстановку и то обстоятельство, что на тот период пришлось несколько крупных природных катаклизмов — сильные землетрясения и оползни, которые поставили страну и ее неопытное правительство в тяжелое положение и укрепили в населении негативные ожидания.
Харизма первого президента и провозглашаемые им идеи постепенно привели к поляризации общества. Одни президента фанатично почитали, объявляли чуть ли не помазанником божьим, другие — наоборот. Президент перестал быть символом единства страны, более того, он стал причинй ее раскола. По этой причине стали распадаться даже семьи. Всю Грузию потряс акт самосожжения гражданина, не выдержавшего семейных распрей. В предсмертной записке он призывал к восстановлению единства нации.
События протекали скоротечно, калейдоскопично. Общественное сознание не поспевало за их ходом. Такая ситуация легла на него тяжелым бременем. Процесс распада общественного организма шел по нарастающей. Самые различные формы неправового поведения, алкоголизм, наркомания, преступность захлестнули страну. Разграбление памятников культуры, музеев, осквернение кладбищ принимали устрашающие масштабы. На памяти — массовые нарушения порядка на стадионах во время футбольных матчей и прочие беспорядки. Стихийное распространение оружия среди населения привело к резкому увеличению количества несчастных случаев.
Дефицит легитимности превратил общество в подобие ионного расплава — совокупность сколь случайных, столь же и нестабильных социальных связей. Среди различных ярлыков, на которые было богато то время, внимание привлекают три: “тбилисский шовинизм”, “провинциальный фашизм” и “криминальная интеллигенция”. На практике в хаосе множества случайных политических связей они использовались врозь, и никакая внутренняя связь между ними не предполагалась. Между тем кульминацией их противостояния стала тбилисская война, происшедшая в центре города и продолжавшаяся около двух недель.
“Тбилисским шовинистам” претила стилистика политического действия “провинциального фашизма”. Фигура президента все более принимала очертания этнического героя с соответствующим ореолом и формами почитания. В политический оборот вошли этнические действа с участием представителей фольклорных
жанров — от плакальщиц до специалистов по наведению порчи на врагов.
Но дело было, конечно, не в разнице во вкусах. По существу произошло столкновение между космополитическим мегаполисом и этнонационалистически ориентированной провинцией. В той ситуации даже зачаточные формы самоорганизации превращались в фактор силы. Тбилисская интеллигенция, политическая оппозиция пошли на вынужденный альянс с “Мхедриони” — структурой, сформировавшейся в недрах организованного криминала. Это подразделение возглавлял “самый криминальный интеллигент” или “самый интеллигентный криминальный авторитет” Джаба Иоселиани. Не последнюю роль сыграла и личность политического правонарушителя Тенгиза Китовани (командующего национальной гвардией), капризами судьбы выступившего против власти первого президента страны.
Переворот, происшедший в начале 1992 года в Тбилиси, являл собой еще одну веху деградации.
 
 
Этнотупик

Наиболее крайние формы этнонационализм принял в автономиях. В свое время они были созданы по этническому признаку. Необходимость поддержания статуса титульной нации в них неизбежно приводила к формированию режима апартеида.
В то же время политика пролетарского интернационализма проводилась в автономиях наиболее успешно. Именно здесь особенно сильны были ассимиляторские тенденции в пользу русского языка и культуры. Это обстоятельство обусловило драматический психологический надлом в абхазском этносе. Стало очевидно, что сепаратистское движение в абхазской автономии не носило политического характера. Типичные требования национального самоопределения, сохранения самобытности делали его хрестоматийным. Однако на самом деле затушевывалась главная проблема: здесь мы имеем дело не с межэтническим конфликтом, а с внутриабхазским ментальным противоречием, парадоксальным самоопределением-самоотчуждением абхазского этноса1.
Начало кризиса его идентичности было положено еще в условиях коммунистической системы. Традиционной культуре малого народа все труднее было сохранять свою самобытность под прессом более универсальных культур, располагающих гораздо большими ресурсами2.
________________________________________
1 Guram Svanidze. National minorities in Georgia: Problems of Definitions and Legal Status, Central Asia and Caucasus, 6 (42). Р. 145—152.
2 Кстати, в Абхазии сохраняются элементы трайбализма, вроде института старейшин, и сегодня принимающего решения “о возможности или невозможности сосуществования народов”, “исторической ненависти” и др. То, насколько может быть эффективным этот институт в современных условиях, нетрудно предположить. Уместнее, наверное, говорить о манипулировании его авторитетом в политических целях, чем о реальном участии в принятии решений.
________________________________________
Высказывания типа “лучше утонуть в море, чем в луже” не скрывали желания абхазов добровольно ассимилироваться в русскую культуру. Неудача проекта с новой социалистической нацией была воспринята здесь не так, как по всей Грузии. Осознание того, что такое “самоопределение” менее возможно в рамках грузинского государства, обостряло конфликт. О тупиковости ситуации, в которой оказался абхазский этнос, свидетельствует безапелляционная фраза: “Мы не хотим жить с грузинами даже в раю”.
Больше ясности в этом плане наблюдается среди части кабардинской интеллигенции, представляющей родственную абхазам культуру. Она открыто заявляет, что их этническая культура себя исчерпала и не может активно влиять на развитие общественного сознания 1. По существу проблема упиралась в выбор вектора ассимиляции, а не сохранения самобытности. Созданное по этническому принципу образование теряет смысл. В привилегированном положении часто оказывалось лицо, формально принадлежащее к титульному этносу, но фактически не владеющее родным языком, не приобщенное к его культуре2.
________________________________________
1 Ирина Бабич. Поиски современной “горской идеологии” на Северном Кавказе. Кавказ и глобализация. Т. 1(1). 2006. С. 163.
 2 Guram Svanidze. An Essay on Caucasus Mentality — www. Minelres.lv/January, 2001.
________________________________________
Нежелание признать внутреннюю предрасположенность к добровольному самоотчуждению привело к активизации агрессивного импульса в абхазском этносе. Этот импульс был спроецирован на соседний этнос, не ведающий переживаемой им диллемы и чувства этнической неполноценности не испытывающий.
Ненависть к грузинам стала защитной реакцией. Историческая память этноса была мобилизована на то, чтобы ее рационализировать. Из нее исключалось все позитивное, то, благодаря чему эти два народа сосуществовали 3 тысячелетия, имели общую государственность и единую историческую судьбу. К примеру, грузинам приписывается злокозненное посягательство на ассимиляцию абхазского этноса. И это в ситуации, когда значительная часть собственно грузинского населения Абхазии ориентирована на русский язык и культуру, а грузинские субэтносы по всей стране сохраняют свои локальные языки и обычаи во всей своей первозданности (мингрельцы и сваны). Или: депортации абхазского населения, осуществлявшиеся царизмом, интерпретируются в Сухуми чуть ли не как результат козней грузин, а не стремления имперских сил вытеснить из своих пределов нелояльный народ.
Грузинский официоз, не без основания подчеркивающий, что в абхазской автономии как нигде в бывшем СССР была развита культурная инфраструктура этноса, ставил себя в двусмысленное положение.
Поведение абхазской политической элиты становилось все более провокационным. “Мы заставим вас воевать с нами!” — неоднократно заявлялось грузинской части абхазского парламента. Малый этнос с легкостью втянул себя в кровопролитный конфликт и поставил в ситуацию, которая сегодня делает его положение еще менее определенным и более опасным.
Не менее тяжелые последствия имела для абхазского этноса “победа”. Помимо того, что, лишив себя возможности в течение 15 лет нормально развиваться, абхазы, внутренне предрасположенные рассматривать себя как “жертву насилия”, вдруг оказались победителями, с легкой руки третьей силы самое дерзновенное мечтание этнонационального сознания — этночистка, сепаратистские устремления из разряда почти мифических были воплощены в реальность.
Что касается конфликтных тенденций в Осетинской автономии, то этнонационализм не принял здесь запутанной психоделической формы. Тут ведущий мотив был политический: строились планы объединения Северной и Южной Осетии. Страх ассимиляции на юге не был столь выраженным, Северная Осетия в этом плане находится в гораздо более невыгодном положении. Вместе с тем здесь в наиболее полной форме выявилась мифологическая подоплека этнонационализма. Первые идеологические документы “Адамон Ныхас” — организации, провозгласившей сепаратистские цели, содержали тезис об арийском происхождении осетин. Идея расового превосходства над другими народами, живущими в регионе, муссировалась в их политическом обиходе. О степени “зрелости” этого движения свидетельствуют, в частности, его обращения к “родственной по крови” русской интеллигенции. Мифологизированное мышление позволяло с полной беззастенчивостью переписывать историю региона. Удивляет произвольность некоторых исторических трудов и то, что она, произвольность, может оказаться руководством к действию. К примеру, тот факт, что Абхазское царство в Средние века включало в себя районы Западной Грузии, для некоторых горячих голов является аргументом в пользу расширения “границ завоеваний”.
Кстати, Гамсахурдиа обвиняли в насаждении националистической истерии, что якобы усложнило ситуацию в сфере межнациональных отношений. Однако первый президент обладал достаточной политической грамотностью, чтобы понимать, что национальный вопрос может взорвать страну. Он пошел на компромисс с абхазами, известны его заигрывания с Асланом Абашидзе, руководителем Аджарской автономии, президент регулярно обращался к армянам Джавахетии. Но, будучи непоследовательным, звиадизм как порождение распадающейся системы не мог не платить дань этнонационализму.
В настоящее время разрешение конфликтов мало зависит от воли их непосредственных участников. Они оказались в фокусе геостратегических интересов более значимых игроков. Однако имеет право на существование гипотеза, что абхазскому “самоопределению” может быть нечуждым прозападный путь развития.
 

Индивидуальный аспект

От того, насколько общество, группа способны воспринимать изменения, в том числе те, что несет с собой вестернизация, зависит их жизнеспособность. Из многочисленных аспектов вестернизации акцент часто делается на том, как разработана в культуре западных народов проблема индивидуализма.
Из системных теорий следует, что, чем более автономны элементы целого, чем ниже уровень, на котором происходит реструктуризация системы, тем больше пространства для внутреннего маневра, формирования и варьирования новых связей. Они должны привести к созданию нового качества, новой целостности, то есть тем адаптивнее система к условиям модернизации и рационализации. Следуя такой логике, можно сказать, что наиболее эффективна и динамична система, перестройка которой происходит на уровне индивида в его личном качестве.
Известно, что религиозная мусульманская община полагает себя всемирным, внутренне неделимым, унифицирующим и ассимилирующим суперсоциумом. На другом полюсе располагаются индивидуалистические культуры, сформировавшиеся в лоне протестантизма. В одном случае в остатке — только физическая “отдельность” индивида, рассматривающего себя представителем группы, “принадлежащим привилегированной массе”, в другом — индивид, который свободно идентифицирует себя с группой, и эта свобода сакрализуется как условие персонального религиозного спасения.
В рамках этнонациональной системы перестройка происходит не на уровне индивида, а на уровне этнической группы. Членство в ней ассоциируется со строгим ролевым предписанием, статусом, и в этом случае мы имеем дело не с индивидом в его личном качестве, а с представителем группы, носителем социальной роли. Такой расклад характерен для традиционных обществ, где авторитет общины может быть поставлен выше индивидуальной свободы. Участие в подобных группах рассматривается как самоценное, его ценность не подлежит анализу. Если гражданское общество можно условно назвать единством индивидов в их личном качестве, то этнонационализм предполагает совокупность индивидов — представителей этнических групп1.
________________________________________
1 Сванидзе Гурам. Государственная политика в области защиты прав и гражданской интеграции лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам. Июнь 2006. 77 с.
(http://www.ecmigeorgia.org/rus/publications.html)
________________________________________
В Грузии принято считать, что индивидуальное начало в стране сильно развито. Даже на бытовом уровне, при отправлении ритуалов застолий, постоянно обыгрывается тема “я” — “меоба”. Но имеем ли мы здесь дело с “индивидами в их личном качестве” или с “индивидами — представителями” той или иной группы?
Множество примеров можно найти в литературе. Одним из ведущих мотивов грузинской культуры еще с XIX века стало противоречие между личностью и общиной (Важа Пшавела). Под сомнение ставились авторитет общины, непогрешимость вождя. То, что в культуре этноса был заложен внутренний конфликт между ролевыми установками индивида и группы, можно рассматривать как предпосылку формирования сильного индивидуального начала.
Однако в литературе происходила маргинализация героя, конфликт не выводил личность за пределы культурной парадигмы. Еще больше оснований для конфликта возникало у индивида, взращенного в общине, при столкновении с государственными институтами, когда надо было выбирать между авторитетом закона, традиции или личной чести. Маргинализация в данном случае прямо сообщалась с криминализацией героя-отступника (Дата Туташхиа).
Галерею образов индивидуализированных персонажей дает в своем фильме “Древо желания” Тенгиз Абуладзе. Режиссер демонстрирует широчайший спектр конфликтогенных ситуаций во взаимоотношениях между группой и индивидом. Во всех случаях отступник оказывается обречен на одиночество, поражение и гибель. Имеет место романтизация индивидуализма, но не его прямая позитивная апологетика. Романтическим ореолом окружались “исключительные” по своим качествам — физической ли силе, духовной ли — личности, что принимало эксцентричную форму.
Образ “подлеца-приобретателя” как хрестоматийное представление о буржуазном индивидуализме, характерное для дореволюционной городской грузинской литературы конца XIX — начала XX в., соответствовал системе традиционных ценностей. Накопители капиталов не были настолько сильны, чтобы дистанцироваться от общинных отношений. Не существовало идеологического прикрытия для индивидуализма.
Логичными представляются в этой связи и непрекращающиеся рассуждения о том, что по сути своей грузины принадлежат азиатским культурам. Причина заключается в том, что здесь по-прежнему сильны позиции традиционного образа жизни, в значительной мере определяющего, “алгоритмизирующего” поведение индивида. Участие в группе настолько актуально и самоцельно, что даже принадлежность к ситуативно складывающимся коллективам (одноклассники, друзья-товарищи по двору) может гарантировать доступ к благам с не меньшим успехом, чем личные достижения и способности индивида.
В Грузии наблюдается широчайший спектр типов общин, идущий от этнического, субэтнического и регионального многообразия, помноженного на кровнородственные, топонимические, патримониальные и другие связи, актуальность которых в стране трудно переоценить1. Такая мозаичность создает иллюзию существования сильного индивидуального начала в обществе.
________________________________________
1 Характерная ситуация — узнав фамилию или обратив внимание на особенности речи нового знакомого, грузин уточнит, не из того ли региона новый знакомый, из какого района, города, села. А не является ли он родственником того-то и т.д. Если окажется, что новый знакомый из Тбилиси, то он, сам опережая дополнительные расспросы, говорит, что его родственники из того или иного региона и так далее.
________________________________________
К этому надо добавить то обтоятельство, что наряду с нивелирующим фактором группа располагает механизмом воспроизводства лидерства внутри себя. В связи с этим и ввиду групповой мозаичности создается впечатление о якобы непомерно большом количестве амбициозных индивидуальностей в Грузии. Желание быть “исключением из правил” плюс повышенная чувствительность, разнообразные идиосинкразии, идущие от привязанности к той или иной группе, делают способность к сложному и слаженному коллективному взаимодействию менее вероятной, консенсус менее возможным, а стабильность системы хрупкой. То есть налицо признаки дефицита легимности. К примеру, армейская дисциплина таким личностям в тягость. Подчинение ей считается полезным лишь в той мере, в какой оно способно уберечь от гаупвахты. Оно не осознается как необходимость, позволяющая военному подразделению быть эффективным. Не потому ли долгое время в Грузии уже не надеялись построить боеспособную организованную армию?
Еще одной иллюстрацией толкования индивидуализма может послужить то, как в Грузии понимают футбол. При традиционно большом количестве индивидуально сильных игроков сегодня страна так и не сумела создать более или менее приличную команду. В общественном сознании выработана компенсаторная реакция на ставшие систематическими неудачи грузинского футбола — мол, индивидуализм мешает. Между тем упускается из виду то, что полноценный индивидуализм предполагает участие индивида в сложных видах координированного взаимодействия, к чему грузинские футболисты не предрасположены и вкуса не имеют. А ведь футбольная команда — своего рода модель самоорганизации, воплощение умения следовать общим правилам ради достижения общей цели.
В коммунистический период в результате миграции сельского населения в города, особенно в Тбилиси, значение партикулярных связей стало уменьшаться. Однако тогда миграция в крупные города происходила в значительной степени планомерно, соответственно развитию в них промышленности. Город успевал социализировать мигрантов, сориентировать их на универсальные ценности институтов гражданского общества. В тот период почиталось неловким не соответствовать городским стандартам, чтобы не прослыть “деревенщиной”. В 90-е годы такой баланс был нарушен. Из обедневших регионов население хлынуло в мегаполис. Тбилиси оказался не в силах противостоять стихии местнической психологии. Тогда-то и заговорили о кризисе городской культуры.
Трудно переоценить значение анализа социально-экономических предпосылок индивидуализма. К примеру, фактор индивидуального землепользования, которое во многом содействует формированию социально-культурных установок индивидуализма. Практика взаимопомощи общинников при сборе урожая социально привязывала крестьянина к общине.
Как уже отмечалось, почти ничего не делается, чтобы изучить существующие резервы, заложенные в этнопсихологии народа...
Вспоминается такой случай. Из Грузии на стажировку в Германию отправили одного психолога. Он должен был изучить программы абсорбции мигрантов, прибывающих в страну с разных концов света, чтобы жить в государстве с развитой рыночной экономикой и продвинутой демократией. Ему надлежало понаблюдать, как наш народ там адаптируется. Но стажер не вернулся. Как говорили, женился на немке и “абсорбировался”... В кои-то веки у нас серьезно заинтересовались проблемой вестернизации!..

 
Вехи

Звиадизм был логическим следствием распада коммунистической системы. Он объективно не мог противопоставить какую бы то ни было альтернативу порядку, изъеденному коррозией двойного стандарта. Первый президент сделал ставку на этнонационализм. Снятие противоречия оказалось “зряшным” — вместе с упразднением двойного стандарта рухнула старая система, его породившая, а новая не возникла. Режим Гамсахурдиа на деле послужил катализатором конца коммунистического правления в Грузии, однако оказался неэффективным, когда надо было положить начало нового этапа развития.
Возвращение Э.Шеварднадзе из Москвы в Грузию в марте 1992 года ознаменовало новый этап развития грузинской государственности. Его политический капитал был достаточно основательным, чтобы максимально задействовать внешние факторы вестернизации. Трудно переоценить роль Запада, особенно США, его правительственных и неправительственных структур, в спасении, становлении и развитии грузинской государственности, ее институтов. Грузия получила ориентиры развития, самоопределилась в своем выборе.
Страна постепенно выходила из смуты. Криминалу было указано положенное ему место. Искусный политик, Э.Шеварднадзе довольно быстро избавился от одиозных авторитетов, простодушно считавших, что им он обязан возвращением на родину.
Были проведены демократические выборы, появились наметки гражданского общества. В Грузии сформировалась система защиты прав человека, создана свободная пресса. Ее успехи в демократизации общества стали образцом для всего региона Южного Кавказа.
Постепенно стал изживаться и этнонационализм. С ним ассоциировались ужасы гражданской войны и ощущение катастрофы, к которой он привел общество. Наиболее “продвинутая” часть бывших диссидентов начала заниматься общедемократической проблематикой, тематикой гражданского общества. Вокруг фонда Сороса и ему подобных структур сгруппировалась новая интеллигенция, молодежь, получившая образование в США и Западной Европе. Примечательная деталь — по Тбилиси ходили слухи, что на свадьбе одного из “соросовцев” засмеяли гостя, который предложил традиционный тост-здравицу в честь Грузии. Это было расценено как проявление узколобого шовинизма.
Вместе с тем инерционные явления коммунистического прошлого и недостаточная энергичность стареющего лидера препятствовали полноценному развитию страны. Вполне можно было предположить, что ухватки партийно-хозяйственного актива сказались в процессе приватизации государственной собственности. В основу институтов собственности были заложены сомнительные в нравственном отношении капиталы доморощенных магнатов. Не сложился средний класс — главная несущая конструкция западного мира.
Вместо свободного рынка общество получило систему отмывания коррупционных капиталов, номенклатурный капитализм, вырождающийся в олигархизм. Иностранные инвестиции прибирали к рукам разного рода обладатели синекур из шеварднадзевского “Союза граждан” и из круга его спонсоров. Неудивительно, что в такой ситуации комфортно чувствовали себя разные липовые иностранные компании, легко соглашавшиеся на условия “откатов”. Разумеется, они не могли служить положительными примерами вестернизации. В годы правления Э.Шеварднадзе энергетический кризис измучил население страны. Как оказалось, он был инспирирован мафиозными группами, зарабатывавшими на нем огромные барыши.
Форсированно пошел процесс эскалации конфликтов в автономиях. Вмешательству внешних сил президент смог противопоставлять только личное мужество, когда в зоне конфликта подвергал себя риску под бомбами “абхазской” авиации.
Взаимное недоверие между обществом и государством некоторое время нейтрализовалось харизмой Шеварднадзе. Выборы той поры не отличались корректностью и фальсифицировались в пользу вернувшегося лидера, с которым народ связывал свое будущее. Со временем лимит доверия иссяк. Политика балансирования Э.Шеварднадзе воспроизвела двойной стандарт. Возникла ситуация, сильно напоминавшая ту, что имела место в конце правления коммунистов, но при гораздо худшем социально-экономическом положении в стране. Фальсификацию выборов 2003 года Э.Шеварднадзе не простили.
Примером двойного стандарта может служить также ситуация, которая сложилась в правозащитном секторе во времена правления Шеварднадзе. По опыту подготовки государственных докладов, касающихся реализации положений документов ООН, мне приходилось наблюдать, как общественность формально и снисходительно реагировала на “залетную” тематику. Дескать, “зачем возводить в категорию закона традиции человеколюбия”, которые здесь якобы и так не переводились.
Однако эта тема довольно быстро попала в фокус интереса. Некоторое время “особы, приближенные” к международным правозащитным фондам, держали в секрете или, по крайней мере, притворялись, что не слышат вопросов об адресатах получения средств из этих фондов. Пока в обществе осознавали меркантильную выгоду от сотрудничества с этими организациями и “рассекречивались” адреса каждой из них, прошло время, которого оказалось достаточно, чтобы победа в конкурсах все больше стала зависеть от “принадлежности к группе”, а не от качества предлагаемых проектов.
По большому счету, неполноценная практика распределения грантов в стране привела к приватизации демократии. Вместо повсеместного распространения идей демократии, расширения ее социальной базы, формирования гражданского общества происходила “кристаллизация” демократической номенклатуры. В неправительственном секторе появились свои монополисты и даже... олигархи. Как и в экономической сфере, здесь наметились тенденции олигархизации, сращивания структур государственных с неправительственными организациями. Естественно, в порядке сделки по типу “ты мне — я тебе”.
Этнонационализм все-таки проявил себя, когда комплектовался аппарат омбудсмена (уполномоченного по правам человека). В нем непропорционально густо были представлены лица одного с Народным защитником происхождения. Впрочем, это обстоятельство посчитали за случайное совпадение и обратили в шутку.
“Революция роз” стала попыткой остановить развитие событий по “гамсахурдиевскому сценарию”. В то же время необходимо было наращивать “завоевания” вестернизации в стране.
Естественно было предположить, что широкомасштабная помощь Запада не исключала его прямого участия во внутригрузинских делах, порой принимавшего форму вмешательства. Общеизвестен факт спонсирования фондом Сороса революционных акций в 2003 году.
Что касается использования внутренних резервов, то первое, что было сделано новыми властями, — это рокировка кадров: элитная часть неправительственного сектора, сформированного по западным образцам, перекочевала в структуры власти. Таким образом, происходило освобождение от последних “атавистических” кадров, пришедших из прошлого. Одним из проявлений процесса обновления стало целенаправленное омоложение кадров.
Новые власти преуспели в создании такого законодательства, благодаря которому Грузия оказалась в первой двадцатке стран мира, где созданы условия, наиболее благоприятствующие развитию рыночных отношений и притоку инвестиций. В их активе — борьба с таким неизбывным доселе явлением, как коррупция. Согласно опубликованному в июле 2006 года докладу Всемирного банка, за 2002—2005 годы в Грузии — по сравнению с другими странами с транзитной экономикой — уровень коррупции заметно снизился.
Этнонациональные лозунги окончательно сменились идеями построения гражданского общества. Однако был эпизод, когда этнонациональный, в данном случае “мингрельский фактор”, все же был задействован и сработал, сыграв ключевую роль в “революции роз”. Растянувшийся на несколько километров караван автобусов (в основном из Мингрелии), прибыв в Тбилиси, окончательно расставил точки над i в ходе событий ноября 2003 года. Сыграв на чувстве “исторической” обиды этнонационалов времен Гамсахурдиа, новый президент сумел загнать джинна в бутылку. При этом он сохранил верность электората Мингрелии.
Впервые за многие века в Грузии сложился сильный государственный аппарат. Довольно быстро произошла перестройка армии, органов внутренних дел. В свое время ни Гамсахурдиа, ни Шеварднадзе не располагали административным ресурсом, чтобы защитить себя. Поэтому свержение первого обернулось большим кровопролитием, второй же вообще не принял никаких мер. Теперь, благодаря целенаправленным и решительным действиям, была восстановлена юрисдикция государства в Аджарии и Верхней Сванетии.
В конфликтных регионах заметно укреплены позиции центральной власти. Имеется в виду восстановление порядка в Верхней Сванетии, представляющей собой стратегически значимый район, и учреждение в Южной Осетии антисепаратистской государственной структуры.
За счет сокращения коррупции была увеличена эффективность руководства фискальными службами, благодаря чему появилась возможность в несколько раз увеличить государственный бюджет. Наиболее зримый результат борьбы с мафией — свет в жилых домах.
Проведена реформа системы просвещения. Грузия стала участником Болонского процесса.
Сильный удар был нанесен по преступному миру. Задача состояла не только в том, чтобы максимально освободить общество от преступного элемента, но и в том, чтобы нейтрализовать влияние “блатной” идеологии. Официально была провозглашена “нулевая толерантность” к криминалитету.
Заметны сдвиги в области защиты прав меньшинств. Впервые по-настоящему стали разворачиваться программы их интеграции. Власти наконец уразумели, что необходимо укреплять позиции грузинского языка как государственного. Не секрет, что национальные меньшинства слабо владеют грузинским, особенно в районах компактного проживания. Была решена проблема с “религиозным обскурантистом” Василием Мкалавишвили — гонителем религиозных меньшинств.
Началось благоустройство городов. Заметно вырос туристический потенциал, особенно после реконструкции Батуми и Сагареджо.
Несомненны были успехи и в международной политике, что укрепляло внешние предпосылки утверждения тенденций вестернизации. Страна вплотную подошла к членству в НАТО, что также определенным образом свидетельствует об успехах по части вестернизации. К этому надо добавить кредит доверия, которым пользовался грузинский официоз на Западе.
Но не прошло и четырех лет после революции, как страну вновь потрясли митинги оппозиции. Для того чтобы сбить протестные настроения, были проведены досрочные выборы президента и парламента.
Причин для очередного кризиса существовало предостаточно. В стране были проведены реформы, которые не могут быть популярны среди населения. Выросла так называемая структурная безработица. По причине бесперспективности закрывались целые отрасли производства, институты и прочие учреждения. Правительство не позаботилось о переквалификации кадров, ограничившись лишь отдельными несистемными мерами, которые не могли снять напряжение.
Усиление государства помимо позитива принесло с собой и изрядную долю негатива. Укрепление государственных институтов не сопровождалось симметричным укреплением гражданского общества. После перехода наиболее влиятельных активистов неправительственного сектора во властные структуры этот сектор ослаб. Смены поколений не произошло. Иностранные фонды наполовину сократили грантовые вливания в сектор, видимо, решив, что взращенные в неправительственных организациях демократические кадры, придя к власти, позволят этим фондам сэкономить на строительстве демократии в Грузии. Если во времена Шеварднадзе гражданское общество находилось в состоянии баланса с госаппаратом, то после революции этот баланс сохранить не удалось. Примером могут служить иные независимые массмедиа. Некоторые из них, в сущности ставшие организаторами и пропагандистами “революции роз”, впоследствии заметно ослабили свой критический пыл.
Бросались в глаза перегибы в кадровой политике. Омоложение государственных структур было проведено так поспешно и радикально, что в обществе заговорили о “возрастной дискриминации”. Сказывались то ли особенности возраста, то ли дурное воспитание новых государственных чиновников, но правительство не то что утратило контакт с населением, оно противопоставило себя ему, совсем не заботясь о собственном имидже. Явление, нареченное столь благозвучно — “ювентизация”, — оказалось весьма репрессивным и безапелляционным. Снисходительность, которую позволяли себе “знаменитые юноши” из команды президента по отношению к народу, плавно перетекла в народофобские проявления. Акции против некоторых собственников, когда сносились капитальные строения, были проведены правительством с изяществом и напором, свойственными бульдозеру, и были восприняты населением как экспроприация частной собственности. Теперь приходится гадать, что вызвало негодование населения — тяжелый социальный фон или пренебрежительное отношение чиновников к людям. После кризисных явлений ноября прошлого года многие из ставших одиозными членов президентской команды перестали появляться на экранах ТВ, впоследствии они были сменены. Партийный список пропрезидентского национального движения на парламентских выборах был обновлен на 75%. Возрастной состав его участников на этот раз стал значительно более многообразным.
Усилилось давление государства на деловой сектор, который сделался вынужденным спонсором многих начинаний. Меры устрашения, которые были приняты по отношению к крупным бизнесменам сразу же после революции, возымели действие.
С избытком хватило административных ресурсов для проведения уже упоминавшейся операции под девизом “нулевая толерантность к криминалу”. Каждый день по ТВ показывали, как арестовывают очередного вора в законе, наркодилера, коррумпированного чиновника. Но мер по достойному содержанию людей в заключении не предпринималось. Число лиц, содержащихся в тюрьме, достигло рекордного уровня (около 21 тыс. человек). Введение практики внесения залогов незначительно повлияло на количество содержащихся под стражей, а совершенствованию этой практики правительство предпочло строительство новых пенитенциарных заведений.
В грузинском правовом поле доминирует прокуратура. Она приручила суд. Обновленный и омоложенный судейский корпус стал придатком прокуратуры, в решениях суда возобладал обвинительный уклон.
Справедливости ради следует отметить, что в своей новейшей истории Грузия переживала куда более тяжелые невзгоды, чем в годы правления М.Саакашвили. Если во времена Гамсахурдиа страна оказалась на грани коллапса, в период правления Шеварднадзе ей грозил рецидив “брежневского” застоя, то с приходом к власти нового президента она обрела свое место в геостратегическом раскладе и обрела перспективу развития.
Между тем накал акций протеста достиг той же степени, что и в период “революции роз”. Правительству перестали спускать то, на что долгое время закрывали глаза. Допустимо предположить, что выросла политическая культура. Однако признаком ее высокого уровня не может служить нежелание сопоставить ситуацию нынешнюю и ту, что была четыре года назад, неспособность распознать вызовы сегодняшнего дня, связанные с обострением отношений с Россией, игнорирование ближайшей судьбоносной перспективы — вступления Грузии в НАТО.
Политиками с легкостью инициируются серьезные дискуссии, и с такой же непринужденностью о них быстро забывают. Имеются в виду проекты восстановления монархии, замены президентской республики парламентской. Нет числа радикальным заявлениям со стороны политических оппонентов о возможном применении силы, о праве народа на вооруженное восстание. Упрямо предпринимаются попытки институционализации митингов и демонстраций как инструмента давления на власть, ее шантажа. На митингах произносятся речи, в которых самому митингу присваиваются полномочия действовать от имени всего народа, президент и парламент объявляются нелегитимными, а собравшийся люд — единственным источником власти, воплощением мудрости и справедливости. И все это — на фоне безудержного “племенного самохвальства”.
Плохо скрываются личная неприязнь и ревность к президенту, идет его целенаправленная дискредитация. В определенный момент ему была противопоставлена фигура “тбилисского парня” Левана Гачечиладзе. Политик, который давно растратил свой и без того небольшой политический капитал, вдруг был выдвинут в качестве альтернативного претендента на президентский пост. Он официально использовал в предвыборной кампании свой богемный ник — “Гречиха”.
Из-за высокого уровня ажитации каждое отдельное событие вызывает неадекватную реакцию. К примеру, огласку получил случай, когда церковь, на строительство которой не было официального разрешения, просто разрушили. Этот факт стали эксплуатировать как аргумент в критике правительства, невзирая на то, что в стране за четыре года было реставрировано и построено более 40 культовых зданий, а грузинская православная церковь пользуется беспрецедентной поддержкой властей.
Кризис легитимности принял причудливые формы. Все ставилось под сомнение, даже данные социологических опросов. Социологию стали поминать в ряду одиозных древних профессий. О шумихе, сопровождающей выборы, уже и говорить не приходится.
Масла в огонь подлил разгон митинга 7 ноября 2007 года. Эскалация взрыво-опасных лозунгов угрожала вылиться в прямое действие, но законность митинга никто не отменял. Демонстрация “административного ресурса” должна была показать возможности государтва, что как раз возымело обратный эффект, — государство, и так уже снискавшее определение “полицейского”, после ноябрьских событий стало “еще более полицейским”.
В риторике оппозиции заметную роль играет тематика защиты национальных ценностей. “Испивших вод океана” обвиняют в пренебрежении к национальной культуре, а культивирование ими религиозной толерантности толкуют как угрозу позициям грузинской православной церкви. Политически выгодным стало конъюнктурное требование придать грузинской православной церкви статус государственной религии. В политическом спектре обозначилось несколько партий, поставивших именно эту проблематику во главу угла своих программ. Зазвучали выступления, прямо направленные против западных “учителей”. Дескать, под предлогом строительства либеральной демократии в Грузии насаждается гомосексуализм и вольно разгуливают Свидетели Иеговы.
Радикализм оппозиционного движения заметен со стороны. Поначалу его слабость заключалась в организационной раздробленности, но ненависть к правящей партии и ее лидеру стала основой объединения. В критический момент предвыборной борьбы был провозглашен тезис: “Единственная наша просьба к населению — голосовать не за Саакашвили и его партию!”
Единство на такой зыбкой основе невозможно. Хотя бы потому, что “личная неприязнь” по отношению к власти тоже может отличаться разной интенсивностью и формами выражения. Среди оппозиционеров можно видеть те партии и тех лидеров, которые были вытеснены из “демократической номенклатуры” после того, как Запад урезал затраты на ее содержание. В избытке здесь “обойденных по службе” бывших чиновников. Это, например, бывший министр иностранных дел, также бывший министр обороны и другие. Встречаются легко узнаваемые персонажи, которые сначала устраивали переворот против Гамсахурдиа, затем скидывали Шеварднадзе, а теперь являются наиболее агрессивными противниками Саакашвили. И что бы мог означать тот факт, что среди последних непропорционально много актеров тбилисских театров?!
Опять-таки можно лишь гадать, имеем мы дело с системным кризисом или только с отстаиванием политических интересов. И насколько адекватно политика отражает социальную конфигурацию текущего момента, истинные настроения масс? Действительно ли реформы “вестернизации” зашли так глубоко, что под угрозу поставлена национальная самобытность, или же мы имеем дело с этнонационалами, обиженными тем, что они оказались вытесненными на обочину? Все это должно стать предметом комплексного изучения.
Тем более что поведение электората во время досрочных выборов президента и выборов в парламент поставило много вопросов. Респектабельные, европейского типа оппозиционные партии и их лидеры не смогли составить конкуренцию силам, отличающимся радикализмом поведения и экстремистскими настроениями. Объективный анализ должен провести разграничительную линию между ясно осознанными протестными мотивами, с одной стороны, и смутными настроениями, вызванными ломкой традиционных норм и ценностей, — с другой.
Пока же гипотетически можно предположить, что:
— неуклонно наращивается значение внешних факторов вестернизации Грузии, происходит их доминирование над внутренними;
— в процессе формирования внутренних предпосылок вестернизации в стране наблюдается дисбаланс — усиление административного ресурса опережает формирование институтов гражданского общества;
— общественное сознание не поспевает за количеством и радикальностью реформ, за темпом их осуществления, что заставляет его бросаться в крайности. Оно становится легко поддающимся на манипуляции сектором политического спектра, склонным к смуте.
 



Заключение

Ориентация на традиционные ценности и интересы есть нечто категорически противостоящее модернизации и рационализации. Двойной стандарт преодолевается, если универсальные ценности вестернизации рассматриваются не только через призму противоречия по отношению к традиционным институтам, но и в единстве с ними. Плодотворное развитие предполагает взаимодействие противостоящих полюсов. В противном случае культура этноса обречена на внутреннее перекрестное давление. А оно обременительно и чревато срывами. Их острота будет не меньшей, чем в условиях упомянутых шизофренических культур. Если в условиях рутины всегда есть возможность и время на внутреннюю перестройку и постепенное привыкание, то при высоком темпе перемен вероятность кризисов выше.
Мнение, что “рыночные отношения расставят все на свои места”, вряд ли может считаться ответственным, как и мечтания о том, что чем больше объем инвестиций в страну, тем пропорциональнее требования к дисциплине их реализации, благодаря чему якобы больше людей будет включено в новую систему отношений. Такой подход обусловлен либо недооценкой возможных рисков, либо предполагает, что, следуя исторически выработанной привычке... можно будет опять прибегнуть к двойному стандарту.