Вечер

     Неопрятный старик, упираясь на ветхую трость, медленно ковылял по тротуару к продуктовому магазину. Улица была охвачена вечерним ноябрьским ознобом, ветра не было, но в атмосфере присутствовала грусть об ушедшем, о солнечных днях. В такие вечера люди обычно сидят дома, в тепле, пьют ароматный чай с печеньем и всей семьёй смотрят телевизор. Поэтому старик и вышел на прогулку, ему было одиноко. Он с трудом подтягивал деревянный протез левой ноги, на котором в любую погоду красовались китайский носок и истёртая до дыр туфля. Однако же странно это было – не иметь ноги. Порой спросонья старик забывал о своём дефекте и при попытке встать тут же грохался на пол. Сегодня это снова случилось, о чём свидетельствовала обработанная йодом огромная ссадина на лбу. Заходя в магазин, старик спустил шапку немного ниже, так что теперь было отчётливо видна надпись: “I Love New York”, зато весь лоб был укромно скрыт.
     - Чё это вам, дядя Ваня, дома не сидится? Погулять решили? – начала сходу продавщица, ещё не удовлетворившая свою потребность в общении за целый день. Это была громоздкая женщина, очень сильная. О таких говорят, природа перестаралась.
     - Эх, мужики-мужики, не можете на месте усидеться,- продолжала она, не давая собеседнику шансов на диалог, - вечно вам надо чё-то, вечно куда-то вы едете. То туда, то сюда. Эх… Вам хлебушка?
     - Четвертушку, - успел вставить старик.
     - А это вы зря – есть надо больше. Сейчас вон – грипп идёт, в Донецке школы начали закрывать. И до нас дойдёт. Это вам не шуточки, сейчас эта зараза, дай боже, любого бугая свалит. А вы совсем исхудали. Эти сволочи что, никак пенсию не поднимают? Сколько уже можно, понаплодились, кровососы. Раньше такого бардака не было. И нету им суда, проклятые. Чтоб им эти деньги боком вышли.
     Старик расплатился и вышел. Улица всё так же печально пожирала своё бытие, будто ожидала нашествие лангольеров. Если бы дед был молод, он бы непременно задумался о прожитых годах в этот момент, но ведь он был стар. От этого бездонная тоска охватила всю его суть, и в то же время, осознавая свою неизбежность в свободе выбора, ему стало смешно. Ведь когда выхода нет - становится легче. Но лёгкость эта отнюдь не добрая. Старик остановился, достал из кармана сигарету и закурил. Дым поднимался вверх столбом, что согласно шкале Бофорта означало безветренно. Конец года, конец дня и конец жизни. Глупо было думать уже, что может произойти какое-то чудо. Уповать было не на что. Душа, ментальность, астрал – но как всё же приятно материальное тело. Побывать бы ещё хоть денёк молодым…
     Сигарета докурена, вечер обострился и уж совсем стал походить на ночь. Упёршись здоровой ногой о поверхность планеты и повороша жалкой пульсирующей жизнью кубышкой в отверстии протеза, старик повернул обратно. Он шёл неспеша, уж больно были слабы его кости и мышцы, сердце то и дело отбивало неправильный ритм. Он инстинктивно поддерживал свою жизнь, заключая душу в полуразвалившуюся материю. Он никак не мог смириться с наступлением смерти, своей смерти. Это казалось невозможным, и от этого старику вновь стало смешно, и он заплакал. Однако этого никто не увидел, ведь чай и телевизор забирают у человечества всё человеческое.
     - Дед, есть закурить? – раздалось сзади, и в тот же миг острая боль пронзила затылок. Воздух стал тяжёлым, старик не мог его вдохнуть. Далёкие и глухие соприкосновения его тела с чужеродными, по всей видимости, свидетельствовали об избиении с участием ног.
     С космоса наша планета выглядит всегда одинаково в рамках человеческого времени. Вечер бегает по кругу, тянет за собой мрачный плащ и ест всё, что под руку попадёт, даже души.
     В этот вечер в городе ощутить всеобъемлющее что-то смогли ещё два существа: младенец, умерший через полчаса после родов, и больной старый пёс, замёрзший у дверей парадной девятиэтажного здания. Они растворятся во мраке, а утро о них не вспомнит, оно будет лелеять живых.