глава 4. Мантра переброски

В кабинете воцарилась тишина. Но Штерн не нарушал ее. Он понимал, что рано или поздно я сделаю заявление подобного рода, и давал слушателям переварить полученную информацию. Первым очнулся господин Борис.
-Если я не ослышался, - сказал он, — означает ли это, что вы пробовали умертвить Александра в какой-либо из его ипостасей?
-Нет, господин Борис, - ответил Штерн, — таких опытов мы не проводили, и, честно говоря, я бы не хотел.
-Чем же вы, Александр, — обратился он ко мне, — подкрепляете свою уверенность?
-Это влияние Артура, - ответил за меня Штерн, — его теории сбывались настолько часто, что
последнее его заявление по поводу смерти одного из тел и автоматической переброски "астрала" в другое, не оставило у Александра сомнений на этот счет.
Конечно, можно прямо здесь застрелить его, но нет уверенности в том, что он сразу окажется в другом месте. Он может попасть на какое-то время в состояние реальной смерти и увидеть ее, и, стало быть, представить в последствии ее в своем воображении. От этого предостерегал Артур, и у меня не было оснований ему не верить.
Существует и второй аспект - средства. Мы должны будем максимально быстро восстановить погибший индивид или создать новый, а это достаточно сложная и дорогая работа, требующая к тому же массу времени.
-Я вас перебью, господин Штерн, — вмешался Серж, — у меня лично напрашивается вопрос, а что если изготовить не один, а несколько дубликатов?
-Мы думали и над этим, - ответил босс, — по этому поводу Артур говорил так: "если мы не можем понять координаты того мира, где обитает "астрал", то мы не можем заставить его четко перенестись туда, куда нужно нам. Из этого следует, что выбор тела будет величиной независимой, то есть - вероятностной. Или может произойти расслоение энергетического тела, а это повлечет за собой черт знает что".
Так говорил наш Колдун, а говорил он всегда умно и убедительно. Вот и все, о чем я хотел вас известить. Осталось представить вам доказательства и попросить дальнейшей финансовой помощи, так как средства наши иссякли, и скоро нечем будет платить зарплату служащим.
Господин Серж прошептал что-то на ухо Петру и взглядом попросил Бориса высказать свое мнение.
-Итак, господа, — сказал Борис, — мне, как юристу, очень часто приходится выступать на разных судебных заседаниях. Наше собрание на них чем-то похоже.
Я думаю, что вы, господин Штерн, как руководитель проекта, поступили совершенно правильно, засекретившись до самых внешних пределов, и снимаю вопрос об обвинении вас за сокрытие фактов. Простите, привычка.
Лично мне кажется, что доказательства не заставят себя долго ждать. Мы все знаем господина профессора, как гениального ученого, а не мошенника и шарлатана. Поэтому я ни чуточки не сомневаюсь, что мы все увидим своими глазами, хотя я, даже против своей юридической сущности, готов поверить на слово всему, что здесь говорилось.
Я предлагаю здесь, не выходя из этой комнаты, вынести свое решение о дальнейшем финансировании проекта. Я "за", и хотел бы, чтобы вы, господа, поддержали меня.
Господин Борис пристально посмотрел на Сержа, затем на Петра, но те хранили молчание, что-то обдумывая и просчитывая.
-Позвольте сказать мне, — наконец произнес Серж, — я ценю науку и ее открытия, но я еще и
являюсь бизнесменом. Ответьте, господин Штерн, какие перспективы у проекта, как на нем можно заработать?
Босс ожидал и этого вопроса. Лицо его тронула легкая улыбка, а я вспомнил, что моя метода сдавать в университете экзамены чем-то напоминала штерновский ход в данном случае. Получая билет, я всегда имел под рукой шпаргалку, но отвечал на вопросы не полностью, а пропуская детали средней важности, тем самым провоцируя преподавателя на нужную мне тему дополнительного вопроса. Затем я хлопал себя по лбу, делая забывчивый вид, и отвечал на все полностью. Профессор Штерн вел себя аналогично в этой ситуации, и по его улыбке я понял, что подсказка ему не нужна.
-Видите ли, - сказал он, - мы имеем с вами одного человека в двух телах. Начнем с того, что вы сами можете достичь дикой работоспособности и бессмертия, меняя старую оболочку на новую. Вашим работникам не нужен будет отдых, так как "астрал" не нуждается в сне. Отдых необходим только телу, и покидая его, вы даете ему эту возможность. Господин Борис, ваши следователи и осведомители будут иметь две жизни. Отдайте их на растерзание бандитам, пусть они убьют их и успокоятся, а на суде проглотят свой язык от страха и удивления. Вы будете мирно спать рядом со своей женой, ликвидируя недомолвки, а сами можете тем временем развлекать своих любовниц. Убив врага, вы можете застрелиться, чтобы властям не за что было зацепиться, а сами начнете новую жизнь.
Александр расскажет вам, что такое наркозависимость. Это ни с чем не сравнимые видения, это уход от действительности, вольный полет и эйфория. Пожалуйста! Если хотите, будьте наркоманом, алкоголиком, самоубийцей, да хоть самим чертом. Если у вас есть в запасе жизнь, вам не грозить ничего.
Этого достаточно?
-Да, профессор, — отозвался господин Серж, — этот перечень мы можем продолжить и сами, и я уже сожалею, что задал такой вопрос. Я согласен на финансирование. Обеими руками "за"!
-Да-а,— как-то задумчиво потянул Петр, — что будет, если наши враги узнают о проекте? Я тоже согласен поддержать эксперимент, даже предлагаю всем пойти на дополнительные расходы, чтобы увеличить конспирацию.
-У вас еще не было утечки? — Спросил Борис.
-У нас пропал осведомленный человек, - ответил босс.
-Кстати, вы обещали рассказать об Артуре, - встрепенулся Петр, - есть вероятность того, что он жив?
-Конечно, есть, - сказал Штерн, - она даже очень велика, но не думаю, что это повлечет за собой  большие последствия. Артур сбежал, спасая свою шкуру. Когда мы приступили к последней стадии, он оказался не у дел. Мы могли и дальше платить ему деньги за молчание, но он не был согласен с последней стадией эксперимента. Он говорил, что не гуманно заставлять человека быть наркоманом, садистом и бабником, но никто не хотел его слушать, и Артур автоматически очутился в оппозиции. Мы так сильно занялись исследованиями, что утратили по отношению к нему всякую бдительность, и, воспользовавшись этим, он сбежал.
-Вы не искали его? - Спросил Петр.
-Поначалу искали, но потом оставили эту затею. Артур не из продажных людей, он скрылся только из-за собственной безопасности. Даже если он решит отомстить нам и обратится в аналогичное научное учреждение, то его либо поднимут на смех, либо потребуют доказательств. За доказательствами он придет к нам, так как взять их больше негде, и тут он попадет к нам в лапы. Неделю назад, например, Александра похитили, и я сразу подумал, что это дело рук Колдуна. К счастью я ошибся - все оказалось просто пьяной разборкой.
Артур для нас, господа, это заноза. Совершенно безвредная, но причиняющая мелкие неудобства. Мы допустили прокол, но он не способен остановить нас. Как он ни умен, — он один, а один в поле не воин. Вот так на данном этапе у нас обстоят дела.
Казалось, что спонсоры не ожидали услышать того, что услышали на этом импровизированном совещании. С самого начала они хотели казаться спокойными состоятельными людьми, какими по сути дела и были. Вероятно, они готовились обвинить Штерна в сокрытии или присвоении финансов, и это довольно легко читалось по их лицам. Теперь же они были другими. Глаза каждого светились азартом опасной, но достойной их игры. Большие люди уже не боялись выглядеть мелочными и суетливыми, они мысленно потирали руки в предвкушении зрелища, которое мы со Штерном должны были для них разыграть. Я был просто уверен, что с настоящего момента они ни на секунду не выпустят из виду все дальнейшие события, даже если это пойдет в ущерб их бизнесу.
У меня тоже на душе стало легче. За все время пребывания под опытом я беспокоился за исход дела, но старался этого не показывать. Я беспокоился за то, что могло не хватить денег, за то, что спонсоры бросят нас на произвол судьбы, за то, что могу быть застреленным под кайфом, и власти начнут копаться в моей биографии. Когда же три Больших человека фактически взяли на себя ответственность за эксперимент, у меня просто скала свалилась с плеч, и я усомнился в том, что не умею летать. У Штерна наверняка происходило на душе то же самое.
Я обозревал уже не такую чуждую, как в начале, аудиторию наших слушателей, и был физически и морально готов к действиям, к которым давно привык. Я даже не волновался, что у меня будут судьи-зрители, так как они сами не представляли, что же им придется увидеть и оценить.
Профессор Штерн нажал кнопку на дистанционном пульте, и на правой стене кабинета вспыхнул небольшой телевизионный экран. На экране после нескольких секунд черно-белого снега появилось изображение комнаты моей городской квартиры.
Впритык к стене, противоположной той, в которую была вмонтирована видеокамера, стояла полутороспальная кровать, на которой кто-то лежал, укутавшись в ватное одеяло. Этим "кто-то" был, естественно, я, и тот, кто следил за мной в мое отсутствие, повернул меня лицом к объективу. Лучше бы он этого не делал.
Лицо мое носило отпечаток усталости и похмельного синдрома даже после стольких дней отдыха. Синяки и шишки успели уже сойти, но это наблюдение все равно не улучшало общей картины.
-Ого! - развернувшись в кресле на сто восемьдесят градусов воскликнул Петр, - вас трудно узнать, Александр, до чего же вы довели себя?
Мне ничего не оставалось, как молча пожать плечами пустоте, ибо через миг уже никто не смотрел в мою сторону и ответа на вопрос не видел.
В изголовье кровати стоял стол с одним единственным стулом, который был для меня и письменным и обеденным, хотя я за ним почти никогда не писал, и уж точно ни разу не обедал. С другого торца кровати располагался огромный шифоньер с моими многочисленными костюмами. На гладкой поверхности стола лежал один единственный предмет — амулет на цепочке в виде скалы стального цвета с выгравированной на ней буквой "Я".
-Это квартира Александра, - сказал Штерн, — справа окно с балконом, слева дверь, которая ведет в коридор. Там расположен туалет, ванная и маленькая кухня. Камеры мы там не монтировали, а ограничились только микрофонами. Кухня ему фактически не нужна, так как обедает он в ресторанах и кафе. Из всей кухонной утвари нам необходим только холодильник, где хранятся медицинские препараты, нужные для поддержания тела в его бессознательном периоде.
Я говорю вам это, господа, для того, чтобы избежать вопросов с вашей стороны непосредственно после момента переброски. Чтобы вам было понятно куда и зачем направляется Александр после пробуждения и все такое... Поэтому, если у вас возникли вопросы, задавайте их сейчас.
Молчания никто не нарушил.
—Тогда я предлагаю пройти в экспериментальную палату и увидеть все своими глазами, — заключил профессор и кнопкой погасил экран.
Мы все вышли из кабинета. Босс запер дверь и велел мне идти вперед. Все спустились по лестнице, прошли налево по коридору и уперлись в белую дверь с надписью "Доктор Бялкин. Посторонним вход воспрещен"
Штерн набрал код на цифровом замке и мы вошли в святая святых программы ЭТАП. За дверью был широкий длинный коридор, по левой стороне которого вырисовывались еще четыре двери. Третья от нас была открыта, и в проеме нас встречал сам доктор.
-Нам во вторую, господа, — сказал профессор, а меня тихонько подтолкнул к Бялкину, — давай, сынок, твой выход.
Когда гости во главе с профессором вошли в "смотровую", я мысленно перекрестился и последовал за доктором. Здесь было все по-старому. Слева стена была зеркальной, и из этого зеркала на меня смотрели три пары глаз, и мне, на какой-то миг, показалось, что я вижу их среди предметов отраженной комнаты. Однако, это была иллюзия. Потолок тоже был зеркалом, но самым обычным и никого за собой не скрывал. Правую стену занимал экран, который после того, как я улягусь на кушетку, расположенную по центру помещения, изобразит ту же квартиру, какую гости уже видели в кабинете Штерна, но будет она много большего формата.
По оставшимся двум стенам стояли стеллажи с разнообразной аппаратурой, которая помигивала экранчиками осциллографов и кучерявилась мотками разноцветных проводов. Только, наверное, черт мог во всем этом хаосе разобраться, ну и, конечно, доктор Бялкин.
Я зашел за ширму, которая стояла сразу возле входной двери, и не спеша начал раздеваться. Привычная процедура полного обнажения, бесстыдная привычка эксгибиционизма и уход от всевозможных комплексов, привычка показывать себя во всех ракурсах, не задавая лишних вопросов. Все эти качества были приобретены моими обоими оболочками за последнее время.
Минуты через две я разделся и спокойно вышел из-за ширмы. Привычным набором телодвижений я устроился на кушетке и замер, чтобы доктор мог подсоединить все свои бесчисленные провода. Когда воссоединение мое с приборами было закончено, он прикрыл меня белоснежной простыней, и я закрыл глаза.
На переброску, как правило, мне хватало пяти минут. Пяти минут по обыкновенному секундомеру. По моим же внутренним биологическим часам затрачивалось гораздо большее время. Я должен был сосредоточиться и вспомнить. Вспомнить мантру, которую наполовину вытащил когда-то из моего подсознания добрый волшебник Артур, и начало которой вспоминалось легко, а финал уходил корнями в самые черные глубины памяти.
Я начал вспоминать.
Бабушкина дача в шесть соток, если быть точным двадцать на тридцать. Яблони, слива, вишня, тонкие раздвоенные и растроенные стволы ирги. Крыжовник, смородина белая, красная и черная, шиповник. Клубника, картошка, грядки редиски, лука, чеснока, моркови, прополотые и политые заботливой рукой.
Иду по тропинке к дому. Я маленький мальчик шести лет, которому осенью идти в школу первый раз.
Дом, выкрашенный в зеленый цвет, стоит в глубине сада, одноэтажное строение с чердаком. В нем тепло и уютно летом, а зимой я там ни разу не был...
На первом этаже две комнаты и веранда. Одна большая с двумя кроватями и столом. Два окна наполняют ее по утрам ласковым светом, смягченным трепещущими на ветру листьями ирги и яблони.
Другая комната маленькая. Она больше похожа на коридор и не имеет ни одного окна. Но статус комнаты ей придает кровать, которая находится у самой дальней стены. Перед этой кроватью, прямо впритык к ней прибитая к полу, стоит массивная деревянная лестница на чердак.
Я поднимаюсь сначала по крыльцу с тремя высокими ступенями и попадаю в коридор, который ведет на веранду. Направо дверь в темную комнату, и из темной комнаты тоже направо дверь в большую комнату.
На чердаке стоять во весь рост можно только посередине, так как крыша скатывается к краям до нуля. Вдоль покатых стен-потолков стоят раскладушки, на которых я люблю спать больше всего, особенно на той, какая стоит слева. Покатый потолок близко-близко, он вдавливает меня в теплую, уютную мякоть брезентовой растяжки и укрывает коричневой темнотой оргалитового сна. Нельзя резко утром вскакивать с постели, так как можно удариться головой.
Прохожу по коридору до веранды и почему-то опять возвращаюсь на улицу.
Почему?
Ах, да! На веранде открытый погреб, откуда бабушка достает законсервированные прошлым летом огурцы. Услышав мои шаги, она громко вещает из разверзнутой пасти подземелья, чтобы я убирался вон, дабы не свалиться на ее седую голову.
Я выхожу на улицу. Вечереет. В опускающейся тишине все громче и громче нарастает комариный зуд, как будто кто-то очень плавно повышает громкость усилителя, на который не поступает сигнал, и он фонит всеми своими транзисторами.
Стемнело быстро, и я ушел от дома в глубину сада. Оттуда видны окна большой комнаты, хотя свет там не горит. На стеклах мерцают холодные стальные блики, какие бывают на ночных стройках, где работает электросварка. Это дедушка смотрит свой черно-белый маленький телевизор, по которому в тот момент показывают последние новости. Это значит, что мне пора спать.
Поднимаясь по крыльцу, я размышляю над тем, где же мне бабушка сегодня постелила? На веранде? На чердаке? Или в темной комнате?
Я не люблю спать в темной комнате. Там сумрак даже утром, тем более постоянно гудит и щелкает электросчетчик. Даже приглушенный висящей вокруг него одеждой и занавеской, которая скрывает его от глаз, он в ночной тишине отчетливо слышен даже сквозь сон и мешает спокойному отдыху.
А еще я не люблю, когда люк на чердак, расположенный прямо над кроватью, открыт настежь. Он мешает уснуть, я ожидаю оттуда вражеского вторжения и боюсь его. Мне все время кажется, что там вот-вот появится ЛИЦО. Приторно-белое мертвое лицо с чертами настолько правильными, что невозможно понять мужское оно или женское. Оно остается в глазах даже тогда, когда я до боли в них зажмуриваюсь и прячусь в бесчисленных складках тяжелого одеяла.
На чердаке, когда люк открыт, тоже спать неуютно. Не от-того, что можно упасть туда при выходе по ночной нужде, а от того, что там кто-то может появиться. Пусть даже бабушка в белом платке и ночной рубашке явится справиться о том, ходил ли внучек на горшок, все равно я боюсь. Я боюсь открытых дверей и люков.
Я вхожу в коридор, закрываю за собой дверь и открываю другую, ту, которая ведет в темную комнату. Люк на чердак открыт, и кровать под ним не расправлена, значит - расправлена раскладушка наверху, и это очень сильно радует меня.
Я уже готов подойти к лестнице и начать восхождение, как вдруг замираю, и холодный озноб пробегает по моему шестилетнему телу. Из большой комнаты, в которой спят дедушка и бабушка, не доносится ни звука. Странно. Минуту назад я видел, что у них включен телевизор. Конечно, я не видел его воочию, а определил работу его по косвенным признакам, но сомнений в своей правоте я не находил. Чему стоило больше доверять, глазам или ушам?
Я вернулся к двери в большую комнату, вернулся на какой-то шаг назад и взялся за ручку. Открыть? Нет, на открытие у меня не хватило бы духу. Я ее просто приоткрыл.
Сквозь образовавшуюся маленькую щель, в темную комнату выплеснулся свет, яркий белый свет. Мне не надо было открывать шире, чтобы знать, что я там увижу. Что? Когда-то я это знал. Может быть лицо? Нет! Но что же тогда? Один шаг и подсознание ворвется в сознание. Всего лишь один шаг. Открыть? Нет! Страх окатывает меня холодным кипятком, и я закрываю дверь обратно. Боже мой! Я когда-нибудь узнаю о том, что скрывается там?
Не знаю. Я знаю лишь то, что мне надо бежать. Бежать со всех ног, так как кто-то или что-то уже начало преследовать меня, перемещаясь все ближе к двери.
Коридор. Крыльцо. Тропинка в темный сад, и в этой темноте я не видел уже плодовых деревьев.
Скорость нарастала до бесконечности. До бесконечности возрастало и ускорение, но лишь с той разницей, что увеличивалось оно медленнее. Я не мог понять и не понимал, почему воспринимаю скорость, как перемещение, ведь летел я по неосвещенной трубе. А если это была вообще не труба, а некая, бесконечно темная и вытянутая во все стороны пустота, то я об этом даже не подозревал. Так как ни движение, ни пространство не ощущалось ни визуально, ни осязательно, ни как-то еще. Сколько бы раз я не проделывал этот перелет из точки А в точку А' или обратно, движение обозначалось исключительно посредством понятий смены пунктов моего назначения. Процесс — ничто. Цель — все. И я летел в очередной раз, набирая несуществующую скорость, чтобы с размаху влепиться в свое второе "Я".