Для доб. ру

Ночью мне невыносимо хотелось с кем-нибудь поговорить. Я изматывала простыни в жгут и оглушала это желание музыкой. Открывала гостиничное окно и пыталась пускать кольца паром изо рта. Не дождавшись утра и отчаянной готовности спуститься в бар и заговорить с первым, кто посмотрит на мои губы, я выбралась из номера и ещё полчаса шла до автовокзала – где мы припарковали наш фургон – по вытянутым жилам города. Смотрела в землю – я не враг себе – чтобы красные глаза не нарушали мимикрию под не по-кинематографичному чёрно-белый город.

Сашка никогда не ночевала со мной в гостиницах – говорила, что это слишком буржуазно. Она пользовалась ванной и – даже не высушив волосы – уходила спать в фургон. На наше рабочее место, разноцветный фон – из отпечатков ладоней предыдущих работников – которого украшала размашисто зеленеющая, не поместившаяся целиком надпись «для доб. ру» – для добрых рук. Нашей задачей был поиск для животных семей, полных добрых рук. Или хотя бы одних добрых рук, что случалось чаще.

Я застала Сашку съежившейся в кабине с банкой коктейля в руках. Радио передавало наши любимые звуки – пойманные в ловушку между двумя фм-диапозонами хрипы, скрежет и потрескивания.
Сашка обрадовалась и полезла целоваться, пока я устраивалась на водительском сидении, стягивая – не разматывая – шарф через голову, и бросала хмурые взгляды в сторону банки.
– Тоскливо что-то, – объяснила жажду Сашка.
И виновато уставилась на меня такими же – устаревшей модели, без встроенного калькулятора – как у меня, глазами, воспалёнными от недосна.

Её регулярно вымучивали кошмары – настойчивые поиски смысла, бесконечный алгоритм повторения. За закрытыми глазами обычно темно, и Сашка не могла разглядеть - какой он, этот смысл. Я не знала, что может быть страшнее провальных попыток заполучить то, что тебе до скрежета зубов необходимо, поэтому сочувствовала. Но с тех пор, как у неё появилась наша работа, сны били по ней не так наотмашь.

Сашка допила коктейль – закинув голову и ловя языком осадок из банки – и, закрыв лицо, начала что-то рассказывать – до меня долетали только сдавленные слоги и запах апельсинового ароматизатора от коктейля. Потом она уснула, а я до пяти утра следила за их с алкоголем победой над страшными снами.

Мои руки на Сашкиной груди прекратили эту войну до следующей ночи.

- Как думаешь, они у меня добрые? – спросила я, как только она открыла глаза.

Сашка уставилась на мои пальцы, прислушиваясь к себе и честно пытаясь определить.

Я провела ладонями – через её бёдра – к коленям. Она вдруг испугалась – я заметила –  и, чтобы сменить тему, спросила:

- Откуда эти синяки?

Я посмотрела на свои поджатые ноги – под белыми колготками темнели три пятна в ряд – и пожала плечами. С одинаковой подозрительностью это спрашивали сначала родители, а потом все те, кто мог наблюдать их у себя под носом. Никогда не замечала, откуда они берутся, меня это не беспокоило. К тому же это безболезненнее, чем синяки Сашкиной ушибленной души. Иногда мне кажется, она вся – один сплошной синяк. Приходится наугад осторожно барабанить пальцами, пока не обнаруживается тема, от которой она перестаёт морщиться.

Мы выехали в утро – такое дрянное, что даже подопечные за спиной притихли. На выезде из города выпустили ребят из прицепа – покормить и дать размяться. Я пообнималась с собаками, Сашка умылась минералкой, – и, взяв кота Огрызка в кабину, мы начали рабочий день.

До следующего районного центра было часа четыре. Нелюбимый отрезок пути – когда возможность обнаружить добрые руки почти нулевая. Может, поэтому мы обе были не в духе. Я кусала щёки изнутри и материлась на плохую дорогу, Сашка не могла определиться с громкостью радио и слишком активно чесала Огрызку спину – лунки ногтей темнели кровью от содранных заусенцев.

– Лучше бы я продавала сетевую косметику, – ныла она, выстукивая на животе Огрызка непредсказуемый такт радиохрипов.

Вопреки настрою, день начался с удачи. Мы съехали на обочину, увидев небольшую аварию – свежеразбитые нос автомобиля и рот водителя, выплевывающий в телефон слова и брызги крови вперемешку. Казалось бы, совсем неподходящий клиент, но мы с Сашкой отличная команда и сразу видим, кто нам подходит. Это был идеальный товарищ для Плоскоголового – подобранного нами с вывихнутой лапой, добрейшего из наших животных, стаффа.

Сашка изложила стандартную историю, что некуда деть хорошую собаку, а я завела бесконечную песнь про Плоскоголовью исключительность. Водитель прервал её, опустившись на корточки и подозвав пса. Тот подошёл, боднул его тяжёлой головой, принюхался в лицо и облизнул разбитые губы. Парень даже не поморщился, что убедило нас в правильности выбора. Сашка едва не разрыдалась от умиления, я озвучила короткие рекомендации насчёт привычек Плоскоголового, и мы разъехались.

– Понюхай, пахнет псиной? – я сунула Сашке руку под нос, чтобы рассмешить её и самой не расплакаться.
– Фу, убери! – она, взвизгнув, спряталась в кабине.

К десяти утра мы въехали в очередной город. Ещё два часа кружили, располосовав его отпечатками шин.

Мне никто не нравился. Попавшиеся жители не тянули не то что на друзей собак и кошек – даже на приятелей аквариумных рыб. Сашке понравились некоторые дети, но они сами были ещё в чьих-то руках и для наших ребят не подходили.

Первые человеческие глаза нам встретились на набережной – какая имеется в каждом волжском городе – с недостатком урн, избытком людей, зонтов кафе и сувенирного барахла.

У бородатого человека, пристроившегося рядом с продавцами скверных картин и вырезающего профили прохожих, клиентов, разумеется, не было. Я сразу же прикинула, как чудно он подходит в друзья Лоле. Сашке почему-то это не показалось очевидным, и я отправила её удостовериться.

Я вывела Лолу из фургона, и вместе мы сели на скамейку неподалеку. Когда бородач, вырезав Сашкино лицо на зелёной и оранжевой бумаге, приступил к жёлтой, я решила вмешаться и подошла знакомиться.

Вблизи оказалось, что у него нет кисти левой руки. Стоило задуматься, подходит ли он под требуемое определение «добрые руки». Культей он прижимал лист, а здоровой – держал ножницы. Это не выглядело ни жалко, ни трогательно, а значит - не требовало особого к себе отношения.

– Смотри, как здорово! – Сашка выхватила у бородача свой солнечный – на жёлтом – профиль, хвастаясь его мастерством.

– А мы рисуем по чёрным листам молоком, – поделилась я с вырезальщиком и без перехода представила. – Это Лола. Она прекрасна, и вы ей нравитесь.

Лола жалась к моим ногам – стеснялась. Бородач внимательно посмотрел на собаку и протянул ей культю. Лола застеснялась ещё больше, но застенчиво увлажнила обрубок носом.

– Её я тоже возьму.

– Тоже? – я смотрела на всех троих, а Сашка снежно мне улыбалась.

– Это же добрая рука для меня, как ты сразу не заметила! – укоризненно сказала та, которую я считала своей напарницей, но которая оказалась всего лишь одной из моих подопечных.

Когда я поняла, что это значит, мне немедленно пришло в голову сделать что-нибудь с функционирующей рукой бородача, чтобы Сашка поняла, как это смешно – считать, что это ей подходит. Но это не прокатило бы, я знаю – она в курсе – отсутствие рук-ног-денег-прочих необязательностей компенсируется наличием действительно важных вещей.

Мы неловко попрощались, я этого совсем не умею. Они остались, а я ушла вместе с Лолой – в этот раз не её добрые руки. Залезла в фургон к ребятам и уткнулась в чью-то пахнущую молоком шерсть.

Рабочий день ещё не закончился, пришлось садиться за руль. Я выехала с набережной – отчётливо захотелось разогнаться и слететь в воду – вместе со своими никчёмными руками и такой же жизнью.

Огрызок сердито смотрел на меня с Сашкиного сидения - как одна из многих, устроившихся за моей спиной, причин, по которой мне надо было ехать дальше.