По дороге домой-7

ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ-7


                -   Ничего не попишешь – надо               
                писать, -   сказала я.
                -  И,  конца - края, этому нытью
                не будет, - обрадовалась Маришка
               


     За окном вьюжит и снежит, у меня есть заветных полчаса до выхода на работу, 23 февраля, День защитника Отечества, Тарасов у меня защитник, я включила дискету Тарасова, с двумя тысячами наипопулярнейшими песнями советских лет, и плачу.
 
                …Годы нашей жизни как составы пролетели,
                Как же мы давно осиротели!

      Предположим,  мы уже давно осиротели. Я и дочь свою иногда называю сиротой, хотя у нее жива мать, дедушка с бабушкой, дядя и  шестилетняя двоюродная сестра. Я и себя иногда называю сиротой, хотя у меня живы отец-мать, слава Тебе, Господи,  и младший брат, и племянница, и тетки, три, и один дядька. Но мужская ветвь нашего рода неизбывно засыхает.
     С другой стороны, у меня есть дочь, а у нее два сына.
     Стало быть, у меня есть два внука.
     А у моей мамы  есть два правнука.
      И у моего папы есть два правнука, только он их никогда не видел, и видеть не хочет.

      Он и Наташку-то, внучку, видел от силы три раза в жизни, потому что ушел из семьи, когда я выходила замуж.
      Потому что сам рос без отца, потому что отец его ушел на фронт, и с фронта не вернулся. Гром-баба не раз рассказывала, как однажды хотела в избе с двумя малыми ребятами угореть – с семилетней Любкой и пятилетним Ленькой,(это мой папа) закрыла заслонку в печи, в сорок третьем, да соседка не дала, пришла за солью, и дверь вышибла.

     Деда на войне убило – так мы считали с братом все свое детство, лишь гораздо позже, уже в моем студенчестве, когда Гром-баба  переселилась в отдельную квартиру, Баба - Божий одуванчик поведала нам удивительную правду.
 Деда на войне не убило, он дошел без царапины аж до Берлина, а после Победы возвращался домой – в Казахстан, в село Токуши,  сорок километров от Петропавловска, а  в Петропавловске, на вокзале, повстречал какую-то бабу и ушел к ней жить.
     Во-первых, бред. Я теперь знаю, что от Урала до Праги, четыре тысячи километров, а от  Северного Казахстана все пять, а уж если до Берлина, да ползком, все шесть. И туда все шесть тысяч ползком, а обратно сорок километров не дойти?! К жене с двумя детьми?! Повстречать какую-то бабу на вокзале?!
     Во-вторых, какой моему деду Казахстан был домом? В Казахстане живут казахи. Они сейчас изо всех сил эту аксиому доказывают. А то, что в тридцатые годы туда ссылали всех, кто был хоть как-то неудобен советской власти – помнят только русские. У бабы - Божьего одуванчика было не все в порядке с «происхождением», а у Гром - бабы родители просто были казаки. Не казахи, а казаки. Парадоксы русского языка. Всех казаков Сталин репрессировал хуторами, а которые выжили – стали казахами.
     В-третьих,  Гром-баба году в сорок седьмом, возраста моей примерно Наташки,  однажды встретила своего мужа на какой-то невзрачной улице города  Петропавловска с какой-то невзрачной женщиной города Петропавловска, и они узнали друг – друга, жена и пропавший без вести муж. Может, она уже знала удивительную правду. Петропавловск в те годы был большой деревней, а Токуши маленьким сельцом, и через четыре тысячи километров находятся доброхоты, а уж сорок километров – бешеной собаке не крюк. А может, специально поехала, да еще детей взяла, чтоб на отца издали посмотрели. Потому что она к нему даже не подошла.
      Какая героическая была у нас Гром - баба!
      Какими героическими  были все женщины, не дождавшиеся с войны своих мужей!
      Вот когда началась трагедия русского народа. Не с РСДРП, а с ВОВ.   С бритых навечно голов!  Наташка мне смешно недавно сказала, что это – метафора. И при том, метафора неудачная.
      Она даже не поняла, что у них не было, шанса обрасти.

       …Вспомните ребята, вспомните, ребята, это только мы видали с вами,
           Как они шагали от военкомата с бритыми навечно головами.

 Немного же мой папа увидел трехлетним у военкомата, и двенадцатилетним на невзрачной улице. Факт остается фактом - он рос без отца, ему мать была и матерью, и отцом. Всем детям войны матери были матерями и отцами, каких отцов они нам вырастили?! Таких, которые решили, что, и мы без отцов вырастем и детей своих без отцов  вырастим?!
     Этому нет конца-краю, как говорит Маришка. Моя дочь выросла без отца, каких отцов она нам вырастит из моих внуков? Одна надежда на Франту.
    
     Может, есть женщины в русских селеньях. А может, были. А если подряд, генерация за генерацией – одно бабье, то  отцам взяться неоткуда. Мужчин на момент зачатия еще хватает, а на то, чтоб детей вырастить – уже нет. Проклятая, треклятая война!! Мы только в эпоху перестройки узнали, что на самом деле потеряли в войну двадцать миллионов убитыми, и двадцать миллионов загубленными в лагерях. Серебряный, проживший в Америке двенадцать лет, утверждает, что американцы насчитали у нас убитыми и загубленными шестьдесят девять миллионов. Если нас всего было двести пятьдесят, из них треть дети, то погиб каждый второй. И если это были, в основном, отцы, то у нас отцов не осталось. Исторически.  Вот и выходит, что дом, это там, где мама.
    
      Для моей Наташи дом – это Прага, потому что я живу в Праге.
      Только благодаря тому, что моя мама живет на Урале – я Урал считаю своим домом, уральцы, красавцы мои, беглые мои, но не каторжные!  Как мой дед считал своим домом Казахстан, потому что и у него там была мама, и была она казачка, и не хотела быть казашкой, да жизнь заставила, вот я  теперь уж всякий дом и домом считать отказываюсь, потому что наш дом – небо.
 
      И  если каждый в мире странник, то  это не западло.( мой редактор мне подсказывает «синонимы» -  западало, запало, западни, запасло, запахло, я склоняюсь к «запахло»).
      Потому что у моего деда был отец.
      А у моего папы отца не было.
      Потому что у меня был отец.
      А у моей дочери отца не было. И у  сына Тарасова отца нет.  Ибо, какая разница – погиб ли ты на войне или до дома сорок километров не дошел, потому что  какая-то баба тебя на вокзале повстречала?! Погиб ли ты на войне, или в собственной ванной на вбитом крюке повесился?! Погиб ли ты на войне, или всю жизнь любил другую, чужую женщину?! Лицемеры закричат мне - на войне геройски погибают! За Родину!! Да я каждый день за Родину погибать иду, каждый Божий день!
       Если б мне еще тридцать лет назад кто-то рассказал, что я доживу до сегодняшних дней – я бы не поверила.

     Тарасов позвонил сам. Внезапно. Через две недели тотального молчания. Он буквально начал в трубку орать:
     - Я получил от Горлова «Дорогу», номер 5,(три месяца прошу его подключить домашний Интернет, а он даже на рабочем не умеет найти автора на www.proza.ru!!), ты меня представила там  КАКИМ-ТО СЛАЩАВЫМ ИДИОТОМ! Запомни – я никогда таким не был, и не буду! И не есть!!
     - Пить, конечно, - сказала я, - Это не я тебя идиотом представила, а  это ты сам там идиотом представился.
     - Я написал тебе личное письмо. Я не предполагал гласности.
     - А я предполагала, когда ты мою «Дорогу», номер 1, в кустах держал, как рояль, чтоб рубрику для тюменского читателя организовать?!
     - Только не говори, что тебе эта идея не понравилась!
     - Понравилась, только не понравилось ее исполнение.
     - А что ты хотела? Рубрика заявлена как «одиночество вдвоем», а ты пишешь про какие-то дубовые полы, вместо любви!
     - А «Я хочу быть кондуктором трамвая, в котором ты едешь», это, стало быть, любовь?!
     - Ты непереносима. Ты ужасна. Ты чудовищна.
     - Кстати, Тарасов, у тебя отец еще жив?
     - Почему? Зачем ты это спрашиваешь?
     - Потому что ты все время говоришь о матери.
     - Ты! ТЫ!! (вот и еще одно  слово, которое начинает меня раздражать, потому что от частого повторения теряет всякий смысл),  ТЫ  СКОТИНА.
     - Замечательно, - сказала я, как сказала мне Никольская, когда я ей отказала от склада, - Знаешь что, Женечка, напиши-ка ты все это, мелким почерком, к «Дороге» номер 5, как комментарий Тарасова.  Это будет поступком, а не словами. Мужчины должны совершать поступки. В том, что ты мужчина – я не сомневаюсь.



                Ирина Беспалова,
                Февраль, 2009, Прага