Поединокъ

Бешеная, бешеная скачка…
- Сабли вон! С Богом, ребята!

* * *
Сухая стерня под копытами Малика вилась, как замысловатый орнамент «шене» с маменькиного любимого венского сервиза… Взрыв, свист картечи…Ещё взрыв… Кто-то упал вместе с лошадью…
- Ах, Господи! Упокой их души!
Чья-то лошадь мчится рядом уже без седока, повинуясь только страху и чувству строя. Атака… Тревожные сигналы полкового горна, еле слышные из-за канонады и бешеного стука копыт Малика о мёрзлую землю.
- Кто это там мчится навстречу? Отчего упал наш штандарт? Господи, где я? - Корнет Калманович поворотил коня на еле уловимый звук сигнала «К отступлению», доносившийся со стороны чахлого леска на взгорье…
- Ещё! Ещё немного! Малик, за лесом наши!
Калманович обернулся…
Во след ему, как на картинах Герико, неслись седоусые егеря французской императорской конной гвардии на гнедых лошадях под леопардовыми чепраками.
- За мной? Это за мной? Все эти люди…Зачем? – Калманович сам не поверил тому, что с ним происходило теперь. Казалось, ещё секунду, и строй егерей расступится, давая путь самому Буонапарте на коне, подаренном узурпатору Государем.
Корнет, почти не думая о том, что он делает, повинуясь только инстинкту самосохранения и горячке атаки, выдернул из седельной кобуры пистолет, взвёл курок и выстрелил наугад в преследователей…
Краем глаза он успел увидеть, как офицер с Legion d’Honnnor на ментике свесился из седла и стал сползать из него на всём скаку всё ниже и ниже.
Погоня остановилась. Егеря, спешившись, бережно приняли тело раненого командира на руки, нисколько не заботясь о продолжении преследования московита…
- Спасён…Спасён! Господи, да святится имя Твое!
Звуки канонады постепенно стихли вдали. Всадник в недоумении пробирался среди редких стволов облетевших уже берёз
- А где же полк? Где наши? – Озирался корнет по сторонам.

* * *

- Тпрууу!...Стой, зараза! – Из-за кустов выскочили два мужика. Один направил пистолет на Калмановича, другой прицелился пикой в конский круп.
- Хто таков? Хранцус? – Грозно насупился тот, что с пистолетом, хватая Малика под уздцы.
- Что? Как ты смеешь, холоп? Я гусар Елисаветоградского полка, корнет Калманович! Мундир не признал? – Отлегло от сердца у корнета.
- Звиняйте, Вашбродь, обмишурилися… - Стащив с косматой головы колпак расплылся в виноватой улыбке мужик. – Мы, ить, Вашбродь, природные христьяне, в военном деле не смыслим…
- Да кто ж вы таковы? – Вскинул гневно бровь Калманович. – Мародёры?
- Никак нету, господин гусар! Мы патизанскава атряду ево высокаблагородия господина ротмистра Давыда Денисыча Сисоева патизаны.
- Давыда Сисоева? Так веди ж меня немедля к нему! – Сердце корнета затрепетало от предвкушения встречи со знаменитым храбрецом-рубакой…

* * *
 
- Корнет, Вы скоро месяц, как в отряде. Вам ничего не показалось за это время странным? – Спросил, не отрываясь от наблюдения через окно за тем, что происходит за стенами, ротмистр барон фон Ротке.
- Честно говоря, барон, я многого не понимаю. Отчего мы, офицеры, живём все вместе, в одной избе? Отчего не участвуем в вылазках? Зачем ходим по лагерю только сообща и при полном вооружении? Зачем, наконец, и днём, и ночью наши пистолеты на боевом взводе? – Калманович давно хотел задать все эти вопросы, но его положение младшего по званию и, к тому же, новичка в отряде не позволяло предлагать оные старшим товарищам.
- Надо же, корнет уже заметил…- Криво усмехнулся князь Гедройц.
- Что Вы имеете в виду, князь? – Калманович в возмущении поднялся с покрытой овчинным полушубком тёсаной крестьянской лавки.
- Полноте, корнет! Здесь никто не имеет намерений оскорбить ни Вас, ни кого бы то ни было из присутствующих. Мы все заложники одних обстоятельств… - Штаб-ротмистр барон фон Шлёмке ласково положил затянутую в кавалергардскую перчатку с крагой руку на эполет корнета. – Господа! Не пора ли объяснить нашему юному другу странности его и нашего положения? Поручик Альперович, возьмите на себя этот труд…
Артиллерийский поручик отвёл корнета за локоть в угол избы.
- Видите ли, г-н Калманович, об этом не принято говорить между людей светских…Однако, обстоятельства таковы, что я не могу таить…То есть, я должен признаться…Тьфу ты, Господи! Корнет! Ротмистр Сисоев – повинен содомскому греху-с…Да-с!
- Герой – партизан? Гроза буонапартиевых орд? Вы …Вы в своём уме, господин поручик? Да я…Да Вы…
- Тише, тише, голубчик! Дослушайте-с… - Альперович перешёл на горячий шёпот. – За ним ещё в мирное время ходила дурная слава. Какие-то непонятные слухи в полку, мгновенные производства нижних чинов, самоубийства молодых офицеров… Барон фон Ривке, граф Певзнер, корнет князь Шаинский - Защекин…Господи Боже ж ты мой! И вот – военный театр. Через месяц после начала кампании, ротмистр Сисоев с небольшим отрядом из нижних чинов укрылся в глуши лесов. Два месяца эскадрон считали погибшим. И вот, после Бородина, отряд объявился в подмосковных лесах, подкреплённый крестьянами окрестных деревень, действуя противу неприятеля с необычайной дерзостию и жестокостию. Только…Жестокость сия была совершенно определённого рода. Ужасного рода, корнет! Граф Лористон пожаловался даже Светлейшему, когда был у того в ставке ища мира, на то, что таковые способы ведения войны совершенно супротив правил, принятых у просвещённых народов. Светлейший только рукой махнул… Впрочем, флигель-адъютант Государя князь Слонимский тоже протежирует Сисоеву…
- Так что же? Как… - Калманович в растерянности озирался по сторонам, ища в глазах боевых товарищей хоть намёка на то, что это всего-навсего шутка загрубевших в лесных боях гвардейцев.
- Довольно, поручик! – Прервал Альперовича князь Гедройц. – У нас к Вам, милостивый государь, сериозное дело. Человек Вы ещё молодой, первого офицерского чина…А мы…Мы, корнет, боевые офицеры, гвардейцы, многие пожалованы Государем в разные ордены и награждены именным оружием. Нам не пристало марать руки, своё боевое оружие о…Тьфу! Корнет, Вы должны найти повод, неважно какой, вызвать этого…Сисоева и убить его в честном поединке! Мы возлагаем на Вас эту честь, которая…
- Позвольте, господа! Этого не может быть…Что вы изволите говорить? Вся армия полна слухами о храбрости и удали ротмистра и его отряда. Этого не может, не должно быть, господа!
- Ваше Сиятельство, наш юный друг изволит, очевидно, сообщить нам, что мы лжецы! – На середину избы вышел из-за шкапа штабс-капитан фон Хозен унд цу Штрюмпфхозен. – Так ли я Вас понял, корнет?
- Но господа…Право, я хотел только сказать…
- Милостивый государь, подобного рода дерзости в кругу благородных людей могут быть разрешены только честным поединком! Благоволите назвать Ваших секундантов!...

* * *

- Ваш Высокобродь? Слыш, нет? Ваш… - Вестовой Герасим Куркин теребил бережно плечо Сисоева, забывшегося на печи в предутреннем сне.
- Что? Кто? Обоз? – Всклокоченная голова Давыда вынырнула из-под полушубка, служившего покровом его ложа.
- Да неее… Ваш Высокобродь, похоже, господа ахфицера опять младшово порешили. Вчерась пальнули с пистолета прям в избе и всю ночь на мороз в одном исподнем по малой нужде по очереди выскакивали. Истинно – порешили и глумяцца, ироды!
- Господи, Герасим… - Сисоев откинулся в изнеможении на охапку соломы, служившую ему подушкою. – Голубчик, я же тысячу раз просил, по сим пустякам меня не беспокоить! Порешили? Так и что ж с того? Бог им судия, не мы. A la guerre comme a la guerrе.
- Чего изволите, барин?
- Тяжело, говорю, Герасим, мужику на войне. Господам тяжело, солдатам тяжело, хлебопашцам…Как без баб-то? Вот и ладится каждый, как может – кто с покойничками балуется, кто с пленными, кто со своим братом…А кто - и животиной не брезгует!
- Оно понятно, барин! – Герасим ощерился было беззубым ртом, но тут же смахнул улыбку с морщинистого лица. – Токмо не па христьянски оно выходит, не па православному, над усопшими грех творить!
- Не по-христиански, говоришь? – Опять воспрянул Сисоев. - А драгун, кирасир французских по-христиански пользовать? А лошадок своих донцы из третьей сотни пошто мучают каждый Божий день? Вот то-то! Сам-то третьего дня с пленным мальчонкой-барабанщиком что вытворял на гумне? Где он теперь?
- Виноват, спортил мальчонку…Дык, барен, Давыд Денисычь, хринцюзы – нешто люди? Басурманы, сброд, двунадесять языки…Лопочут штой-та, да и сами рады, када их…Опять жа и прикармливаем их, супостатов, опосля…Кхм…Виновытый, барен!
- Ладно, ступай уже! Корнета, когда вынесут, похоронить как христианина и офицера, с почестями. К псам этим не лазить, до времени. Пусть душат друг дружку хоть до полного изничтожения.
- А што, Ваш высокобродь, может разворошить гадючье гнездо? Они нынче в изнеможеньи…
- Тебе-то что с того?
- Дык…Их благародие фон Роткин очень уш как хороши…Да и их сиятельство Гидроц – мущщина из себя завидной. А, барен?
- Ты мне это из головы-то выкинь! Никогда!…Никогда не позволю, пока я жив… Холопу на столбового дворянина? Да ты шутки со мной? Пшол вон, скотина! Запомни раз и навсегда: господам – господское, холопам – что господа изволят пожаловать… Стой! Мальчонка барабанщик никак у меня из головы не идёт. Возьми донцов, скачите на тракт и привези мне такого же. Да смотри, непременно беленького и в красный рейтузах! И чтобы пальцем – ни-ни! Я то уж по-басурмански разберу, коли жалится начнёт…

* * *

Бешеная, бешеная скачка…
- Сабли вон! С Богом, ребята!...