Глава 13 Аккерманская крепость. Илья

АККЕРМАНСКАЯ КРЕПОСТЬ. Илья
 
    Илья, с самого момента своего прибытия в Белгород-Днестровский, с тех самых первых минут, когда он с напарником сошёл из поезда на горячий асфальт залитого солнцем перрона, был охвачен странным ощущением необъяснимой таинственности и необыкновенности этого городка. Благодатный воздух, щедрое солнце, аллеи цветущих каштанов, булыжные мостовые – всё это непередаваемой, звонкой радостью наполняло его сердце, но, в то же время, будоражило некоей неуловимой тайной, предусмотрительной невысказанностью, предложением любви и дружбы и, одновременно, недоверчивой дистанцированностью, приглашением в свои ласковые объятия, но почему-то ревностным отношением к каким-то древним своим секретам. Илья потешался над собой, иронизируя по поводу этих, Бог весть, откуда взявшихся у него ощущений, но, сколько бы он от них не отмахивался, сколько бы ни пытался уверить себя, что все его переживания – плод поэтических движений души, всё равно, ощущение Великой Тайны этого места загадочной вибрацией беспокоило струны его сердца. Счастливо завязавшаяся дружба с Мишей подтолкнула его к сбивчивому и неуверенному пересказу собственных переживаний, но картавый, добродушный очкарик, внимательно слушавший взволнованные объяснения Ильи, только ухмылялся и покачивал головой.

- Ты, Илюша, поэт, романтик и фантазёр. А вообще-то, ты – молодец! Причём – счастливый. Такое дано не каждому. Так что, не переживай, а просто радуйся. А я заодно с тобой порадуюсь.

     Надо сказать, что они действительно радовались друг другу. Миша не скрывал своей искренней радости по поводу того, что на закате своей службы он повстречал Илью. Сергей Теленчи радовался за них обоих и за то, что он, в конце концов, нашёл подходящего ведущего для гарнизонной радиогазеты, выходящей в эфир раз в неделю, и редактором которой он являлся уже на протяжении года. У Ильи чуть сердце не лопнуло от счастья, когда Сергей, как бы между прочим, невзначай, посетовал, что никак не может найти для радиогазеты грамотного, начитанного, знающего русский язык, с хорошей дикцией, парня. А Илья, на его взгляд, справился бы с этой работой. Илья был на седьмом небе. Уладить вопрос с ротным труда не составило, и теперь раз в неделю Илья, с непонятной неловкостью, вслушивался в собственный, доносящийся из репродукторов, голос. Надо ли говорить, как радовался он сам их неожиданной дружбе, как благодарил провидение за то, что оно ему ниспослало Мишу и, вслед за ним, Сергея Теленчи? Но, чего никак не предполагал обнаружить в себе Илья, так это тяжёлой, чёрной зависти к ним обоим по поводу их недосягаемой, какой-то запредельной образованности. Впервые это случилось, когда вся троица, в расположении роты ЧМО, накануне вечерней поверки, уселась  в ленкомнате за партией в шахматы. Играли Миша с Сергеем. Илья наблюдал. И вдруг они стали разговаривать. Нет, в том, что они стали разговаривать, ничего необычного не было. Всё дело заключалось в том, на каком языке, вернее, на каких языках они повели беседу. Начал Сергей. На французском. Причём, безо всякого затруднения, легко и свободно. И тут же, без промедления, как-то даже вальяжно, с усмешкой, Миша отвечал ему по-английски! Илья переводил завороженный взгляд с одного на другого, он гордился своими новыми друзьями, но ему хотелось плакать навзрыд от тоскливого и неприятного чувства самой настоящей зависти! Потом они поменялись ролями, то есть по-французски теперь говорил Миша, а Сергей, хитро поглядывая на Илью, отвечал на английском. Илья глупо улыбался и чувствовал себя последним недоумком.

- Ты, Илюша, не обращай внимания, - Говорил Сергей,

- Это мы таким образом стараемся не терять форму. Сам понимаешь, в условиях армии, очень просто порастерять ранее приобретённое. Вот и тренируемся.

- Я повержен и уничтожен! И я тоже так хочу!

- Ну, раз хочешь, завтра же и приступим – картавил Мишка,

- Только учти, я преподаватель суровый!

- Ага, смотри, Илюша, у него чёрный пояс каратэ, может, не стоит связываться?

- Да ну вас, блин! Не, ну серьёзно, можете хоть чему-то научить?

- Хоть чему-то не получится, - Миша как-то по-детски шмыгал носом,

- Если браться, то основательно. Вам шах, сэр, - И он торжествующе, поверх очков, смотрел на Сергея,

- Не понятна причина ликования в вашем голосе, сударь, - Невозмутимо реагировал Сергей, заслоняя короля.

- Надеюсь, теперь причина будет понятна. Вот это называется мат!

- Ах ты! Погоди! Опять объегорил! Илюша, нет с ним сладу! – Сергей, как правило, всегда проигрывал. Миша играл сильно, но Илья, тем не менее, пару раз сводил партию к ничьей. Но сам пока не выиграл ни разу.

- Как насчёт реванша?

- Не успеем. Пять минут до общего построения.

- Обрати внимание, Илья, наш друг ищет лазейку, чтобы избежать расправы.

- Ладно, гроссмейстеры, шутки в сторону, побежали!

     Скинув сапоги и распластав руки, они лежали в густой и щедро цветущей крохотными цветками невысокой траве, на скалистом берегу лимана, на том самом месте, где приходили в себя после недавней посудомоечной эпопеи. Оба были сегодня свободны от наряда, время до ужина и после него было их личным временем, а что могло оказаться лучше неторопливой и задушевной беседы на фоне закатного майского солнца и открывающейся со скалистого берега великолепной панорамы Днестровского лимана? Успокаивающий шум прибоя, рассыпанные вдалеке рыбачьи лодки, прощальные крики чаек, возвращающихся к месту ночлега, всё это вселяло в их души расслабляющее умиротворение и настраивало на определённый, философический лад, хотелось говорить о чём-то возвышенном и вечном, хотелось, наконец,  понять постоянно ускользающий смысл чего-то большого и общего, хотелось дышать полной грудью и громко восторгаться необъятности мира и своей молодости.  Хотелось звонко смеяться и искренне радоваться, что твоя дорога жизни теряется в дымчатой дали манящего горизонта, что ты ещё в самом начале этого увлекательного пути и что ты непременно преодолеешь все, возникающие на этом пути препятствия, что будешь по-настоящему счастлив и проживёшь прекрасную, долгую и увлекательную жизнь.

- Ёлки-палки, - Потягивался Михаил всем своим тренированным телом, - Так бы лежал и лежал. А, Илья? Представляешь? Набрать пару ящиков книг, столько же консервов, сухарей, облюбовать какую-нибудь пещерку на берегу. Ни тебе армии, ни тебе нарядов, ни тебе вечерней поверки! Курорт! Чего молчишь?

- Ты знаешь, Мишка, - Думая о чём-то о своём и придерживая губами только что сорванную травинку, отвечал Илья,

- Мне кажется, что все живущие здесь люди должны были бы быть поэтами! Или художниками и композиторами. – Перехватив лукавый взгляд приятеля, Илья невольно смутился.

- А, чёрт, ты всё ухмыляешься? – Травинка выпала изо рта,

- Нет, серьёзно, ты сам замечаешь, каково здесь? Природа какая! Небо, воздух!

- Посмотрим, что ты зимой запоёшь! Вон там, - Миша вытянул руку, указывая направление, - Вон там, видишь, у плавгостиницы? Это третий пост. Ты здесь уже хаживал в караул. Хоть раз тебе предложили третий пост? Правильно, до самой глубокой осени не видать тебе третьего поста. Спрашивается, почему? Отвечается: потому, что пост сей – особенный. Дембельский. Таковым считается в тёплое время года. А вот в остальное…  Тебе, уважаемый романтик, ещё представится поучительная возможность испытать на себе все прелести местного климата. – Миша всегда тщательно выстраивал фразы, и слушать его было сплошным удовольствием. Во всяком случае, для Ильи.

- Что, холодно?

- Не то слово! С лимана так задувает, сотню раз маму родную вспомнишь и тысячу раз проклянёшь всё на свете! А спрятаться некуда, а надо, батенька, бодро вышагивать по периметру, зорко высматривая потенциальных диверсантов и быть постоянно начеку! А пурга колючая, бьет в лицо ледяным ветром, глаза не раскроешь, а влажный мороз с лимана так и лезет за воротник, а ноги деревянные и стонут от холода, и спать, смерть, как хочется, и тепла домашнего, аж до слёз, и думаешь, а не встать ли  на четвереньки, отвести душу и по-волчьи, протяжно, завыть!
Илья, словно наяву, услышал заупокойную литургию ночной метели и даже почувствовал, как на него дыхнуло сковывающим душу морозом.

- Красиво глаголете, уважаемый!

- Смейся, смейся. Придёт время, помянешь моё слово.

- Да я верю. Хотя, честно говоря, не верится. Я вот ещё хотел у тебя спросить…, - Илья запнулся в нерешительности. Миша перевернулся набок, подпёр голову рукой и с ожиданием воззрился на приятеля.

- У тебя бывали странные сны?

- Странные сны, господин романтик, случаются даже у самых зачерствевших типов. Предваряя следующий вопрос, отвечу, что толкованием снов в жизни никогда не занимался и считаю это вредным и пустым занятием.

- Да погоди ты, - Досадливо поморщился Илья,

- Понимаешь, сон – на грани реальности, такое чувство, что всё происходит на самом деле…

- Ага. Потом накатывает ужас, хочется бежать, но бежать не получается, начинаешь буксовать, как грузовик на размытой дороге, крик застревает в горле, просыпаешься в холодном поту и испытываешь настоящее счастье, что весь этот кошмар оказался всего навсего сном… И потом клянёшься себе, что больше не будешь объедаться на ночь и вообще, станешь вести здоровый образ жизни и…

- Ты можешь помолчать с полминуты?

- Ради тебя я готов принять обет молчания. Рассказывай.

- Понимаешь, я шёл через пустыню. Вернее, не я, кто-то другой, но, в то же время, я знал, что это – я.

- Замечательно!

- Ты обещал молчать. Так вот, я, то есть, не я, в общем, кто-то, шёл и шёл вперёд, причём, шёл много дней и как-будто знал дорогу. Всё вокруг черно, ураган, молнии, а я ничего не чувствую и иду себе вперёд.

- У меня бабушка говорила, что гром во сне – к известиям. Может, письмо из дома получишь… А может, наряд вне очереди.

-  Да подожди ты! Вот. Забрался я на гребень бархана, всё ненастье разом прошло, небо голубое, солнце сияет… Да, ещё, музыка необыкновенная. А в долине, внизу, подо мной, огромный дворец, а на нём надпись…

- Не проходите мимо.

- Миш, ты – суховей и трухлявый чурбан.

- Я – реалист с развитым чувством юмора. Дальше. Ну, что там написано?

- Ладно, проехали…

- Ну, ты чё, в самом деле! И подурачиться не дашь.  Всё, молчу, больше слова не услышишь! Ну!

- Музей десяти источников… Вот такая надпись. Флюгера на башнях… Дворец утопает в оазисе. Что скажешь?

- Я поклялся молчать, - Миша дурашливо зажал рот ладонью. Потом, глянув на расстроенного товарища, прокартавил:

- Тарабарщина! Илюш, я не пойму, чего ты от меня ждёшь? Я не маг, не чародей, не толмач. Ну, приснилось и приснилось, и бог с ним. И забудь, или вспоминай, как что-то интересное. Подумаешь, дворец во сне привиделся!

- Это было не один раз. В следующее посещение я уже был внутри. С эскортом древних шумеров.

- Илюша, я начинаю опасаться за твоё состояние! С армии – и прямиком в психушку! Какой плачевный финал! Кстати, шумеров современных не существует, стало быть, они так и так древние. Тавтология, уважаемый.

- Ты не понимаешь! Это – как следующая серия одного большого фильма. И персонажи… Скажи, человек может во сне встретить свою любовь?

- Человек может встретить свою любовь даже в самой обшарпанной подворотне. Даже в любом сомнительном заведении. Даже в болоте, куда небрежно пущенная стрела упала. Почитайте, юноша, русские народные сказки. Ну, или хотя бы Мопассана. Из более серьёзных могу порекомендовать Толстого. В смысле, Льва Николаевича.

- А я, кажется, влюбился по-настоящему… И как мне теперь быть? Где я её найду в этой жизни?

- Илюш, ты это серьёзно? Ты глаза разуй! Оглянись вокруг! От обилия женского полу, на выданье, стало быть, возраста молодого, наружно распрекрасного, земля прогибается! А ты во сне умудрился зазнобу усмотреть! Прям, как в сказке. Плохо дело! Теперь тебе, Иван-царевич, пора в дорогу собираться, в тридевятое царство и чёрте в какое государство. Жалко вот только, что угробишь ты, бедолага, всю молодость свою на бесплодные поиски. И будут горевать по тебе все родные и близкие, и слезами умоются все влюблённые в тебя безответной любовью девы молодые.

- Миш, я не подозревал, что ты – такая язва!

- Этим и спасаюсь, - Мишкину дурашливость как рукой сняло.

- Юмор, сатира и ирония – мои три кита, и они меня вполне устраивают. – Илья углядел в Мишиных глазах холодный огонёк,

- А насчёт сна твоего, так я тебе даже завидую. Нет, серьёзно. Я отродясь таких снов не видывал, так что, повторяю ещё раз: ты, Илюха, счастливый малый.

Илья протяжно вздохнул и понял, что развивать дальше тему своих странных снов бессмысленно. Помолчали. Мягкий сумрак стлался над Днестровским лиманом. Вечер вступал в свои права. Илья, желая переменить тему, обернулся к приятелю.

- Слушай, Миш, тут, говорят, крепость какая-то есть…

- Угу. И не просто крепость, а настоящее чудо света. Одно из чудес.

- Ты там был?

- Три раза, - Смачно картавил приятель Ильи. Потом, поверх очков глянув на расстроенного товарища, Миша добавил:

- Но ради тебя готов попялиться на сию достопримечательность ещё пару раз. Потому, как за один день всего ты всё равно не усмотришь, а уж поэтически настроенным романтикам там самое место, уходить не захочешь. Да и страшно тебя одного отпускать, не ровён час, заблудишься, или, что ещё хуже, затеряешься в параллельном мире. Там, брат, с параллельными мирами не всё благополучно. Усекаешь? Силы потусторонние балуют, спасу нет! И нечего ухмыляться, над этой крепостью жуткие тайны витают, там местность такая, романтиками кормится и назад ни за что не выплёвывает. – Миша широко раскрыл глаза и предостерегающе поднял кверху указательный палец,

- Там масса народу пропало! И какого народа! Что ни жертва, так поэт, либо художник. Но, говорят, и композиторы тоже, иногда, попадались. То есть, народ всё больше творческий. Что, испугался? – Миша устал дурачиться и от души расхохотался.

- Ну ладно, ржать-то! Скажи лучше, когда сходить сможем?

- Да хоть на выходные ближайшие.  Главное – что б от наряда оба свободны были. Так что, проси увольнительную у ротного. Заблаговременно проси и не забудь ввернуть про культурную программу, так, мол, и так, товарищ старший лейтенант, наслышан о местной достопримечательности, о крепости, значит, покой потерял, хочу собственными глазами всё увидеть и всем своим родным и знакомым написать, в каком удивительном месте службу нести выпало. – Миша перевёл дух.

- Ты в каких отношениях с ротным?

- В товарищеских. В роте – два человека всего, Черныш, да я. Дисциплину не нарушаем. Пока что, одни благодарности.

- Забыл я фамилию вашего старлея. Кубышкин, вроде…

- Почти. Кубарев его фамилия.

     Старший лейтенант Валерий Кубарев, незадолго до прибытия Ильи в полк, вернулся на Родину, отслужив несколько лет в группе советских войск в Германии. Квартиры своей, как и  большинство молодых офицеров, старший лейтенант не имел и мотался с молодой супругой и малым дитём по чужим углам. Но про службу свою в Германии рассказывал с удовольствием. С другой стороны, маленький городок, куда он был теперь направлен командовать инженерно-сапёрной ротой, его вполне устраивал, во-первых, курортным климатом, а во-вторых, непыльной, вялотекущей службой в условиях кадрированной части. Илья ему приглянулся сразу, Черныша он воспринимал с чувством юмора и, таким образом, вся троица инженерно-сапёрной роты друг другом была довольна, а сам уровень взаимоотношений резко контрастировал с тем, что довелось испытать в учебке недавним курсантам.

- Вот и проси увольнительную! – Подытожил Миша, - Если повезёт, в эти выходные и потопаем.

     Но через пару дней в полку сформировали стройкоманду, это было традицией, комплектовали, в основном, старослужащими, у кого дембель не за горами и отправляли на строительство ангаров, боксов для техники, а зачастую, просто, на сельхозработы, в ближайший колхоз, благо работы для солдат там всегда хватало. Мишка попал в стройкоманду и был на целый месяц откомандирован от полка, и планам совместного посещения старой крепости так и не суждено было осуществиться. Но увольнительную Илья себе выхлопотал, и получилось так, что в предстоящую субботу он оказался единственным из полка солдатом, имеющим право на целый день относительной свободы, и мог разгуливать, по своему усмотрению, в любой части утопающего в цветах городка.

     Пожалуй, самой главной достопримечательностью Белгород-Днестровского, крохотного, но богатого историей древнего города, была старая, Аккерманская крепость. Хронология самого Белгород-Днестровского начиналась с конца шестого века до нашей эры, когда выходцы из малоазийского города Милета на западном берегу реки Днестр основали город Офиуссу, или, иначе, Тиру. На протяжении тысячи лет Тира подвергалась многочисленным набегам племён гетов, готов и гуннов. Очень важное, со стратегической точки зрения, местоположение Тиры, не могло не привлечь внимания Римской империи, и в первых веках нашей эры город входит в её состав и получает название Алба-Юлия. Славяне называли город Турисом, а тиверцы с уличами – Белгородом. К XII веку, перемешанный самой разнообразной кровью, напитанный течениями непохожих друг на друга культур, город входит в состав Галицко-Волынского княжества, а затем, начиная с 1214 года, подпадает под власть Венгерского королевства. Молдавское господство накрывает город к концу XIV века, он становится главным портом и столицей южных провинций Молдавии и в этот период своей истории именуется как Четатя-Албэ. К этому времени как раз и завершается строительство мощного фортификационного сооружения – знаменитой крепости.

      Крепость являлась впечатляющим воображение памятником средневековой оборонительной архитектуры и, пожалуй, одним из самых больших и мощных сооружений на территории древней Украины. Начало строительства крепости относилось, по мнению историков, к XIII веку и на само строительство ушло не менее двухсот лет, то есть к XV веку она уже приобрела те очертания, которые, за некоторым исключением,  сохранились до наших дней. В результате современных археологических исследований, на территории крепости были обнаружены ещё более древние строения:  оставшийся целым фундамент христианского храма, заложенного ещё в XII веке и полуразрушенные остатки турецкой мечети, в виде единственно сохранившегося минарета. Как на одном клочке суши могли мирно соседствовать постройки для отправления взаимоисключающих культовых церемоний и две разнонаправленные религии, оставалось загадкой для современных исследователей. Крепость строилась на высоком и скалистом берегу Днестровского лимана, и первым и самым древним её сооружением считалась, так называемая, Цитадель, ставшая впоследствии крепостью в крепости. Цитадель, по преданию, возводилась генуэзцами и служила надёжным укрытием для размещения чиновников высокого ранга. Здесь же располагался главный военный штаб, рядом с которым проживал со своим многочисленным семейством комендант крепости. Дальнейшее строительство придало крепости вид неправильного многоугольника, общей площадью не менее девяти гектаров. Протяжённость оборонительных стен равнялась двум с половиной километрам, а их толщина местами доходила до пяти метров. Высота стен тоже была неравномерной и достигала пятнадцати метров. С севера грандиозное сооружение омывалось водами Днестровского лимана, а с трёх остальных сторон было окружено глубоким, до двадцати двух метров, рвом, ширина которого, на отдельных участках, достигала четырнадцати метров. Словом, по тем временам, это было грозное и неприступное оборонительное достижение средневекового зодчества, способное к неустанному отражению бесчисленных набегов нескончаемых полчищ алчных завоевателей.

     Когда-то стены Аккерманской крепости были укреплены тридцатью четырьмя башнями, причём каждая башня имела своё, особое назначение. Башни были самой разной формы: и круглые, и прямоугольные, и восьмигранные, и трехъярусные, с подвальными помещениями. Шатровые крыши над башнями были покрыты тяжёлой и прочной, на века, черепицей. Собственно, крепость стала зваться Аккерманской только после её осады и взятия в 1484 году трёхсоттысячной армией турецкого султана Баязета II и пятидесятитысячным войском крымского хана Менгли-Гирея. Выдержав шестнадцатидневную круговую, и с суши, и с лимана, где маневрировало не меньше  ста кораблей неприятеля, осаду, защитники крепости, проявившие чудеса героизма, но бессильные перед лицом такого циклопического нашествия, были вынуждены сдать её врагу. И с этого момента, на долгие 328 лет над крепостью было установлено турецкое господство, а город обрёл своё новое название: Аккерман, что в переводе с турецкого языка означало Белый Камень.

     В любую точку Белгород-Днестровского можно было, не напрягаясь, за сравнительно короткий промежуток времени, пройти пешим ходом. Тенистые улочки цветущего каштанами городка гостеприимно распахивались перед прогуливающимися, пряный ветер разносил по городу пьянящий весенний аромат, и Илья мог бы позже, много лет спустя, поклясться, что ему ни разу, за всю его службу в этом благодатном крае, никогда не повстречался ни один человек с мрачным, или просто равнодушным лицом. Нет. Жители Аккермана отличались крайне колоритной наружностью, все, без исключения, были добры, казалось, что у всех с губ всегда готова была сорваться песня, а словоохотливость горожан, их добросердечие и лучащаяся в глазах искренняя любовь ко всему окружающему повергали Илью в состояние непередаваемого душевного восторга. Возраст Ильи и его собственное отношение к миру, его постоянный, от природы,  позитивный настрой и любовь к жизни – вот что именно таким образом преломляло Вселенную в его глазах, вот что являлось главным условием и причиной его интимных переживаний, вот что лежало в основе его взглядов на жизнь общества и на своё, в этом обществе, место.  Другого отношения к миру, в силу особенностей характера Ильи, в то время просто не могло быть, и это при том, что судьбою он был тогда поставлен не в самые благоприятные условия. Как бы там ни было, Илья осознавал себя по-настоящему счастливым, и его постоянной спутницей в ту пору было некое предчувствие чего-то прекрасного, обязательно долженствующего произойти в его жизни, причём произойти, уже совсем скоро, в самом ближайшем будущем. Откуда у него была эта уверенность, он не знал, но она вселяла в него бодрость и неистребимую жажду жизни, целительным источником насыщала душу и двигала вперёд, к неосязаемой, но, безусловно, существующей цели.

     Расстроенный внезапной командировкой Миши и нарушением планов совместного посещения старой крепости, Илья, тем не менее, тщательно готовился к предстоящему увольнению и приводил в порядок парадно-выходное обмундирование. Эта была его первая увольнительная на новом месте службы. Впрочем, в учебке увольнительных не было совсем. Так что Илья, можно сказать, впервые за семь месяцев службы, отправлялся в город, в самостоятельное путешествие, в котором, однако, необходимо было быть постоянно начеку, держаться подтянуто, вовремя отдавать честь встречным офицерам и вообще, не забывать, что ты – солдат срочной службы и что служишь не где-нибудь, а в Советской Армии. Черныша, как он ни старался, в увольнение не отпустили, и его недовольное сопение и гнусавым голосом изображаемое по этому поводу недовольство выводили Илью из себя. Странно, при всём его положительном заряде на окружающее и окружающих, он, с некоторым удивлением заметил, что друзей у него, кроме Миши, ну и немного Серёги Теленчи, не было и, что самое интересное, он не больно-то из-за этого переживал. Просто с другими Илье было неинтересно, а иные его попросту раздражали. Как, например, сослуживец, Серёга Черныш. Парень он был, может и неплохой, но Илья тяготился его присутствием и ничего с собой поделать не мог. Точно также он тяготился присутствием подавляющего числа сослуживцев, но чувств своих не анализировал, особо не афишировал и просто снисходил до общения с этими самыми сослуживцами, милостиво допуская к себе и терпеливо дожидаясь малейшей возможности прекратить навязанное общение. И, как всегда, бежал к книгам и находил спасение только в них. Здесь, в линейных войсках, по сравнению с оставленной за плечами учебкой, ситуация складывалась совершенно иначе. Здесь посещение библиотеки не возбранялось, а в полку, где теперь оказался Илья, он с первых дней стал её завсегдатаем и, как-то сразу, любимчиком Александры Ивановны, хозяйки полкового книгохранилища. Бывшая преподавательница русского языка и литературы, Александра Ивановна, выйдя на пенсию, с благодарностью приняла приглашение мужа своей бывшей сотрудницы, командира танкового батальона подполковника Майстренко, стать хозяйкой сиротствующей уже который год полковой библиотеки. Она с рвением и знанием дела  взялась за наведение образцового порядка во вверенном ей подразделении, и меньше, чем через полгода её хозяйство приводилось в пример всему Белгород-Днестровскому гарнизону. Обнаружив в сырых и пыльных запасниках, к немалому своему удивлению, большое количество  по-настоящему редких книг и даже букинистических изданий, Александра Ивановна, при активном содействии замполита полка, отвоевала для библиотеки смежное пустующее помещение, ранее принадлежавшее и никак не используемое местной санчастью. В стене прорубили дверь, а ранее имеющийся выход в приёмную главного санитара, майора со смешной фамилией Кожвош, заложили кирпичной кладкой.  Сделали косметический ремонт, оснастили помещение книжными стеллажами, и именно здесь новая хозяйка библиотеки собрала все редкие книги, и бывшая полузаброшенная бытовка санчасти превратилась теперь в настоящую книжную сокровищницу, доступ в которую, с тех пор,  открыт был только для особо избранных. Все книги были самым тщательным образом очищены от пыли, заботливо внесены в  алфавитный и предметный каталоги и водружены на полки новеньких, пахнувших свежим лаком, стеллажей. И дверь в это хранилище, как правило, всегда была заперта.  Вся остальная литература, отнесённая Александрой Ивановной к разряду литературы массового спроса, нашла себе место, частью в просторном и светлом читальном зале и частью во всегда открытой для общего доступа и примыкавшей к читальному залу комнате.

     Странное холодное пламя, исторгавшееся из глаз Ильи, было сразу ухвачено цепким и мудрым взглядом бывшей преподавательницы, и рядовой Соколов подпал под её житейскую классификацию немногочисленных избранных. Между ними, с первых минут знакомства, сложились тёплые, доверительные и дружеские отношения, причём Илья, истосковавшийся по нормальному, не ограниченному уставными рамками, общению и не раз до кома в горле грустивший по матери, по-сыновьи тянулся к мягкой и какой-то домашней и родной женщине. Почти всё свободное время Илья стал проводить в читальном зале библиотеки и всё чаще обращал беспокойный взгляд на временами неплотно притворённую дверь в святая святых Александры Ивановны – в её книжную сокровищницу.

- Понимаете, Александра Ивановна, - говорил Илья с лёгким волнением, - Всё то, что я читаю, мне нравится, но мне хочется чего-то ещё, чего-то другого… И я сам не знаю толком, чего.

- Ну, голубчик ты мой, - отвечала Александра Ивановна, и Илья вдруг представлял себе, как она наливает ему дымящуюся щедрым паром полную тарелку только что сваренного борща и кладёт сверху добрую ложку густой сметаны,

 - Ты должен понять, почувствовать, что тебя,  собственно, волнует, что будоражит интерес. – Она с пониманием смотрела на него поверх своих тяжёлых, в роговой оправе, очков.

 – Нельзя, невозможно охватить всего сразу. Нетерпеливость в процессе постижения – это, конечно, своеобразный рычаг и положительная, до определённой степени, мотивация, но тут надо быть внимательным и очень осторожным, не то можно случайно разворотить, расшатать и разрушить уже полученные знания и придти к неутешительному выводу, что не знаешь, оказывается, ровным счётом ничего.
 
- Вот именно! У меня как раз такое чувство…

- А ты не торопись! Вот как ты думаешь, для чего люди учатся? В школе, в техникуме, в институте? А некоторые и дальше, в аспирантуре? А иные – так всю жизнь посвящают науке? Все эти учебные заведения и научные храмы позволяют подходить к получению образования системно. Понимаешь? – Она поднимала кверху указательный палец,

- Сис-тем-но! Не хаотически. Не как-нибудь. А по системе. В определённом направлении. Нанизывая необходимые знания на ранее приобретенные. Сопоставляя. Сравнивая. Анализируя. И множа собственный багаж.

- То есть мне необходимо выстроить какую-то систему?

- Тебе, голубчик ты мой, - Вздыхая, подытоживала новая знакомая Ильи,

- Тебе необходимо учиться. Вот, закончишь службу – и в институт. А с твоими данными, скажу тебе по секрету, и института мало будет. - Александра Ивановна с теплотой смотрела на Илью, поправляла на себе лёгкий шарфик и добавляла:

- А пока ты в армии, пользуйся предоставленной возможностью, не теряй времени даром и занимайся. Читай, готовься, определяйся. А я уж, чем смогу – помогу…

- Но здесь же – армия! – Недоумённо разводил руками Илья,

- Не самое лучшее место для подобного рода подготовки!..

- С чего ты взял? Это – расхожее заблуждение! Имей в виду, столько свободного времени, сколько у тебя есть сейчас, столько никогда не будет во всю твою дальнейшую жизнь. И не смотри на меня, пожалуйста, как на полоумную, я из ума  ещё не выжила и знаю, что говорю. Я сама всю жизнь по гарнизонам моталась, муж мой покойный, царствие ему небесное, с книгами  сроду не расставался и не жаловался никогда, что времени ему не хватает. А в академию мы с ним как готовились… - Александра Ивановна долгим взглядом оборачивалась к оконному проёму. В открытую форточку струился, теребя занавеску,  весёлый, напитанный терпким запахом Днестровского лимана, игривый ветерок. Через некоторое время, не без труда отрываясь от нахлынувших воспоминаний, она, легко вздохнув, продолжала:

- Он мне всегда говорил, что самое место для неустанной работы над собой – это армия. Тут, Илюшенька, сразу суть-то не ухватишь. Это – жизненный опыт… Порой простые вещи, простые, сотни раз повторяемые нами поговорки, или чьи-то высказывания, афоризмы всякие, вдруг, в одно прекрасное мгновение, открываются нам неожиданным, но истинным смыслом. Высвечивается основная грань, то, чего мы раньше не замечали, о существовании чего мы раньше попросту и не подозревали даже. Это как озарение. Но оно не приходит само по себе, оно – плод некоего житейского итога, подведение некоей черты под приобретаемыми нами знаниями, под тем, что нами прочувствованно и  выстрадано. Я тебе, деточка, хочу посоветовать Куприна, почитай «Поединок», там как раз на эту тему замечательные диалоги выстроены.

- Я, Александра Ивановна, о чём-то похожем уже размышлял. И у меня тоже несколько таких озарений было. Но всё-таки, мне непонятно, неужели я могу всерьёз, здесь, в армии, в условиях ущемлённой свободы, готовить себя к чему-то действительно большому? Я же огорожен стеной от внешнего мира!

- Вот и радуйся! Из любой ситуации надо стараться извлекать пользу. Чем бы ты сейчас на гражданке-то занимался? Да дурака бы валял, и ещё не факт, что всё бы у тебя там протекало благополучно. А здесь ты и воинскую специальность получил, и с дисциплиной подружился, и волю оттачиваешь и кругозор расширил, и с ребятами перезнакомился, которые за тысячи километров от тебя проживают, ты бы их, без армии-то, в жизни никогда бы и не повстречал, да что говорить, ты Родину тут почувствовал! Подумай, Илюшенька,  на досуге.

     И Илья думал. И приходил к выводу, что права была Александра Ивановна. Илья стал привыкать к армии. Всегдашняя подтянутость и собранность, ясность речи, чёткость  в определениях, требование трезвости в мыслях и выработки контрастной жизненной позиции – всё это импонировало той части его натуры, где хозяйничали врождённая склонность к порядку и любовь к объяснимой расстановке акцентов. Но хаос и смятение в его душу вносила творческая образующая, восстающая против унылой однозначности мнений и  строгой категоричности в суждениях. В сердце Ильи постоянно происходила борьба двух противоположностей, придёт время, и ему даже станут понятны муки раздвоения личности. Но он благополучно преодолеет и этот непростой период своей жизни, выйдет из него победителем, но каждый раз, одерживая верх над очередными, иногда совершенно бесполезными и ненужными переживаниями, он будет ощущать на дне своего сердца  неуклонно накапливающийся, терпкий и горьковатый, и уже никогда  неизгоняемый  из него осадок. И Илья станет потихоньку и незаметно для себя сползать в сторону иронического вектора восприятия окружающего мира, от него начнёт веять сарказмом, но таким, который знакомыми будет встречаться с любопытством и одобрением, а незнакомыми, как проявление недюжинного ума и непростого житейского опыта. Но всё это будет потом, всё это будет когда-то…

      Сейчас Илья весело орудовал старинным, тяжёлым утюгом, отпаривая в быткомнате своё парадное обмундирование. Он стоически перенёс десятиминутное сопение обиженного Черныша, даже сказал ему несколько ободряющих фраз, но Серёга, смачно сплюнув в распахнутое окно и обругав всех сволочами, упырями и гадами, так же смачно и длинно матюкнулся, махнул рукой и, обречённо вздохнув, пошёл готовиться к заступлению в очередной наряд на кухню, правда, уже не в посудомойку, а, как ему объяснили, в варочный цех. Немного получше и полегче, и мясца варённого вполне обломиться может, и рыбки жаренной, и ещё чего, в закромах припасённого. Тут, главное, сноровка. А отсутствием её Серёга не страдал.
     Наконец, китель и брюки были отглажены, ботинки доведены до немыслимого сверкания, а пряжкой можно было бы освещать впереди себя дорогу. Чисто выбритый и свежевымытый под струёй холодной воды в солдатском умывальнике, Илья, источая запах тройного одеколона и приподнятого настроения, козырнув сидящим в курилке танкистам, миновал КПП родного полка.
     И город гостеприимно, широко и щедро распахнул ему свои объятия.
   
  Когда Илья входил на территорию крепости через главные, Килийские ворота, с ним, вдруг, как-то сразу и неожиданно, стало происходить нечто необъяснимое. Сначала, из не поддающегося осмыслению дальнего далека, одной протяжной, трагичной, таинственной и сжимающей душу минорной нотой, ему послышался странный, непрекращающийся и  рвущий сердце на мелкие кусочки, звук. Вернее сказать, не послышался, нет. Он звучал где-то  внутри него, где-то очень и очень далеко в груди, но не в сердце и, скорее всего, не в голове, а где-то ещё глубже, в каких-то неведомых  и загадочных далях его естества. И с каждым его шагом непонятное звучание мягко нарастало, как-будто растекаясь по внутренностям прохладной, липкой и тягучей жидкостью. Илья растерянно приостановился, огляделся вокруг себя, прислушался. На небе ярко сияло солнце. Рядом с ним, и впереди, и позади него, весёлыми, оживлённо переговаривающимися группами, шагали многочисленные, организованные в экскурсии, туристы. Особняком от них держались счастливые парочки. Таких, как он, пришедших сюда самостоятельно, в одиночестве, он не заметил. Но он также не замечал ни малейшего замешательства на их лицах, напротив, на них был написан самый искренний восторг и, свойственная всем на свете туристам, завороженность во взгляде. Значит, этот прохладный минор слышался только ему…  Выходит, что так… «Что же это? Что? Что, вообще, со мной происходит? И ведь некому объяснить, некому довериться. Призывные звуки Музея? Но ведь, я же не сплю. Музей был только во сне… Что же тогда, что?!».

     Между тем, непрекращающийся весёлый людской поток, направленный  в сторону крепости, вынужденно растекался в два ручейка, старательно огибающих внезапно возникнувшее препятствие, в виде одинокого солдата, неожиданно окаменевшего посреди древней, вымощенной булыжником дороги. Некоторые оглядывались с любопытством. Но в массе своей,  Илью никто не замечал. Точно также можно было бы обойти растущее на дороге дерево. Оставив его позади, ручейки вновь соединялись в общий поток, и наэлектризованное движение восторженных экскурсантов в сторону старой крепости продолжалось.

     Внезапным вихрем промелькнули воспоминания о недавнем разговоре с Мишей, о том, как он подтрунивал над ним, говоря о странностях и тайнах этого места… Тогда было смешно. Сейчас к сердцу мягко подкатывала, подкрадывалась, семеня ледяными щупальцами, тихая паника. Тоскливая нота упрямо звучала где-то глубоко внутри.

     «Ну, не поворачивать же назад!.. Чего я боюсь? Так… Вперёд! Назвался груздем… Это становится всё более интересным. Дышу так, словно километр пробежал. Страх? Да, есть немного. Но, волков бояться… Они, все эти люди, они – другие. Пора бы понять. Чёрт! Что это? Лоб весь мокрый. Кажется, это называется испарина. Ага… Не дрейфь, парень. Вперёд!»

     Илья миновал Килийские ворота, и у него было ощущение, что он шагает по раскалённому бархану. Ноги жарились в подошвах ботинок и словно вязли в песке, каждый шаг давался с трудом, минорная нота внутри нарастала, трансформируясь в нестерпимый фальцет. Справа, вдоль бесконечной стены, Илья, уже переставший внятно воспринимать окружающее, заметил глубокую, в форме арки, нишу. Ноги сами понесли его к ней. Внутри – каменная скамья, где-то высоко, вверху – зияющая дыра бойницы. В прохладном сумраке ниши он без сил опустился на скамью. Расстегнул душивший подворотничок, две верхние пуговицы. Скинул ремень. Всем телом облокотился о стену, вжавшись затылком в холодный камень. Звук бесконечно протяжной и драматичной ноты стал тише, но к ней добавилась, гармонично сочетаясь, ещё одна, затем другая, потом ещё и ещё, и теперь в груди Ильи зазвучал, бархатисто переливаясь, словно отражение луны на неспокойной поверхности моря, глубокий и сочный аккорд. Аккорд неземного происхождения. Сколько же нот было всего? Чей демонический гений смог соединить в причудливом сочетании несочетаемое в принципе? Ни один из известных Илье земных музыкальных инструментов был бы не в состоянии передать всю степень трагизма этого звучания. Трагедия космоса буквально истекала багровыми каплями из пульсирующего чрева фантастического аккорда.

     Первоначальный страх, ошеломление и растерянность Ильи теперь уступили место умиротворению духа и внутреннему успокоению. Дыхание постепенно восстанавливалось, в проёме ниши он отчётливо различал рассыпавшихся по необъятному внутреннему двору крепости бесчисленных посетителей и  слышал их громкие голоса.   Но, ещё несколько мгновений спустя, ярко-синее небо почему-то стало приобретать фиолетовый оттенок, в ушах дробно застучали падающие на каменную мостовую стальные шарики, язык намертво сковало металлическим привкусом, а во рту как-то сразу всё пересохло. И не просто пересохло, а немилосердно высохло. Обжигающим огнём испепелило. Ещё немного, и гортань пойдёт трещинами, как изголодавшаяся по живительной влаге почва затерянной на краю света пустыни. Фиолетовая гуща с каждым мгновением жадно отвоёвывала у неба безмятежную голубизну, и Илья вдруг, сразу, как по команде, перестал различать людские голоса. Всё… «Неужели всё?»… Ватная тишина… Пласты фиолетовой ваты… Каждый пласт размером с товарный вагон… В прожилках электрических разрядов… «Как, оказывается, много оттенков у фиолетового цвета!» На ватные пласты кто-то сверху, из чёрных глубин космоса, опрокидывал  целыми танкерами неиссякаемые запасы чернил, и цвет густел и торжествовал уже полным, окончательным мраком. И издевательски ухмылялся миллионами молний, словно отрыгивая из себя предсмертные солнечные конвульсии. И вот…  Полная тишина… Трагический аккорд (или стук сердца Вселенной?), внезапно оборвался. Ни малейшего, даже микроскопического шороха. Нет света. Нет тьмы. Нет предметов. Нет ощущений. Нет мыслей. И нет того, кто думает, что ничего этого нет…