Коктейль-пати

Женёк был филателист. Настоящий. Пингвинов из той серии, которой почта СССР в своё время завалила всё социалистическое содружество, у него было двадцать четыре. И не на обмен, как подумали тут некоторые, простите, любители, а собственно в коллекции. Потому что на них зеленая краска была разного оттенка, на двух была испорчена перфорация, гашение было на некоторых в одном углу, на других в другом, третьем или четвёртом. А одна была негашеная, чистая. И это был настоящий раритет, потому что их гасили ещё в типографии и продавали уже с гашением. И ещё одна - ещё реже. Она тоже почему-то не была погашена при выпуске, попала на чей-то конверт и получила настоящий почтовый штемпель, даже немного смазанный. Вот и получалось, что вместо одной совсем не редкой марки у Женька было 24 таких же, да не таких - редких.

А ещё у него были царские стандарты с рожками и стрелочками, а не с одними рожками, как у всяких любителей. И, между прочим, "черный пенни" первого выпуска. Может быть, даже не фальшивый. Да что там говорить, Женёк был филателист основательный. Настолько основательный, что на филателию уходила вся скудная пенсия. Раньше ещё помогал дворницкий приработок, но пару лет назад управдому вдруг понадобилось, чтобы участок в самом деле подметали и делали это не раз в неделю, а чуть ли не по восемь рабочих часов в день. Женёк, будучи природным консерватором противился нововведениям так открыто, что ему предложили подобру-поздорову по собственному, а на его место взяли четырёх шустрых таджиков (Женьку сперва даже показалось, что китайцев). Теперь он то и дело видел, как они на карачках передвигаются по двору, то собирая окурки и отскребая шпателями харчки жвачки, то подкрашивая бордюры и ограждения газонов. Представить себе, чтобы русский человек, или хоть хохол, так бы унизился, Женёк не мог, а потому понимал, что таджики теперь тут надолго. При этом Женёк на них не злился. Они были где-то так низко, так на карачках, их мордочки с щелевидными глазками были так глубоко в асфальтной пыли, что злиться на них было просто невозможно. Разве лишь ворчать и принимать как данное, как парниковый эффект или развал Союза. Не особо огорчала Женька и потеря дворницкой получки. Разносолов он всё равно давно уж запах помнить забыл, а пропитать себя можно было подворовывая продукт у Лидки, жены.

Лидка трудилась нянечкой в садике. Кормить Женька она давно отказалась, но холодильник не запирался, а Лидки часто не было дома. Правда, когда Лидка дома всё же была, она отлучала Женька от электричества - загоняла его в тёмную кухню, вывернув предварительно лампочку, а сама в комнате садилась "с сыначкой" смотреть телевизор. Тут-то Женёк и перехватывал из холодильника - половник-другой холодных щей, квашеный помидор, зубок чесноку. Если повезёт - яйцо. Греть пищу он осмеливался только когда Лидка была на работе. Еды, правда, в холодильнике часто не оказывалось вообще. Если Лидке не удавалось перехватить где-то дешевых костей и наварить щей на неделю, она кормила "сыначку" на работе, с детсадовцами. И тогда Женёк мог надеяться только на нехитрый "закусон" с мужиками у магазина под домом.

Особенно тяжко было по пятницам. По пятницам у Лидки смена бывала через неделю, и потому раз в две недели Женёк не мог смотреть "Поле чудес". Лидка не пускала его к телевизору, а он очень любил эту передачу. Дело в том, что, благодаря чтению того, что написано на марках, и разговорам на филателистических сходках, Женёк был эрудитом. Знания его были неглубоки и совершенно бесполезны, но пар "слово - определение слова" он знал немало. Например: "Первый советский танк - 'Борец за свободу товарищ Ленин'". Или: "Пушные звери: нутрия". Этих знаний хватало, чтобы отгадывать многие слова раньше, чем люди в телевизоре, и чувствовать себя, соответственно, выше их. Это была для него единственная возможность показать своё знание и почувствовать своё значение. С Лидкой он только ругался, с "сыначкой" не общался вообще, а мужикам у магазина было всё равно. На сходках же он, наоборот, чувствовал себя ниже всех.

Но Лидка становилась стеной на пути в комнату с телевизором и начинала непрекращающийся ор, состоящий из циклично повторяющихся обвинений: "Марки свои покупаешь да водку жрёшь на свою пенсию, а жрать, значит, на мою зарплату? Кто моё яйцо вчера сожрал? Ты мне яйцо взамен купил?" "Лида, да не брал я яйца, там одно было... Лида, "Поле чудес"... Раз в неделю же..." Женек умолял, оправдывался, старался просочиться между Лидкой и дверным косяком, но Лидка была непреклонна. "Оглоед! Кто моё яйцо вчера сожрал?! Кто за свет платит?! Иди на марки свои смотри!" "Лида! Так темно же на кухне... "Поле чудес же"... Раз в неделю ведь..." Так они могли пререкаться до конца викторины, после чего Лидка уже с полным правом захлопывала перед Женьком дверь и он не решался открыть её, пока не выключался свет. Тогда он тихонько проскакивал внутрь и, стараясь не дышать, ложился рядом с Лидкой. Они давно уже ничем таким не занимались, но других спальных мест для них в квартире не было. Лидка засыпала как победитель, уверенно лежа на своей половине кровати и не боясь положить руку и ногу на половину Женька. Труд не касаться друг друга был распределен между ними неравномерно, поэтому Женёк засыпал нервно, робко, свисая боком с края кровати, но всё равно по утрам выслушивал обвинения в том, что он развалился, "как у себя дома". Лидка всегда вставала раньше и, уходя в сад, выкручивала и уносила с собой лампочки. А вот делать так, чтобы не работал телевизор, она не умела. И каждый раз заранее злилась, зная, что Женёк будет подло тратить её электричество. И воровать еду. Поэтому ей всегда казалось, что он разлёгся.

В этот раз однако Женьку не довелось потратить неоплаченных электронов. Мало того, что Лидка забрала лампочки, - во всём квартале вырубился свет. В такой ситуации пропускать "Поле чудес" было не так жалко, хотя и жалко, и Женёк собрался спускаться к магазину. У магазина был свой дизель, поэтому свет там не гас. И мужики, наверное, сейчас все там. Да они и всегда там.

В коридоре неожиданно столкнулся с "сыначкой".

- Колюня, ты почему дома?
- Мама сказала, чтоб шел домой.

"Странно, - подумал Женёк, - обычно она его держит у себя до упора. Бывает, что и спать оставляет в саду".

- Пойдём-как со мной, сынок. Нечего тебе тут в темноте одному сидеть. Ещё шишку об угол набьёшь.

Мужики были все. В обычные дни так бывает нечасто, но темень выгнала к магазину всех. У магазина было не очень светло. От дизеля работали только холодильники и тусклые дежурные лампочки. Шагни от витрины шагов на семь - и наполовину сольёшься с сумраком. Но мужикам шагать от витрины не было никакой надобности. Они взяли пива по одиннадцать, водки по семьдесят и красного "Венчального" по тридцать восемь. Само по себе из этого пилось нормально только пиво, остальное можно было глотать только залпом, задержав дыхание, но Женёк никогда и не понимал понтов, которые видел как-то, наблюдая за прорабом, ещё когда работал на стройке. Прораб всегда покупал себе вино отдельно и пил его смакуя, будто несколько выброшенных рублей превращают пойло в чай. Кроме того, у всех собравшихся были и охота, и неволя мешать водку, вино и пиво в одном стакане и искать скорейшего опьянения. У Женька была Лидка, у Саныча Алёна ещё при Союзе разрешилась мертвым младенцем и с тех пор не пускала Саныча к себе в постель. Первые годы Саныч ещё пытался гулять, а после запил. Чирик в армейке подхватил заразу, от которой рожа у него была красная и всегда шелушилась. Девки, даже прожженые шалашовки, не давали ему, сколько он ни клялся, что там у него всё путём, а целоваться он не полезет. Чирик всё время повторял услышанную где-то поговорку про то, что с лица водку не пить, и пил по-чёрному. Степан Иваныч был одинокий инвалид и пил от скуки и за компанию. Всегда выходил к магазину уже чуть пьяненький и всегда пьянел меньше других. Ещё был какой-то мужик, имени которого Женёк не знал. Этот сторожил что-то тут рядом, а жил вообще в Химках и в ночной смене, само собой, пил. Затаривался в этом же магазине, тут к мужикам и прибился. Имени у него сразу никто почему-то не спросил, а потом так и пошло - "ты" да "наливай" - так и общались.

В этот раз разливать тоже взялся сторож. Вытащив из-под порожка припрятанный с прошлого пластиковый стаканчик, начал смешивать пойло. Первому протянул почему-то Женьку, хотя обычно первому давал Санычу - такие у того всегда были жаждущие глаза. Женёк выдохнул, задержал дыхание, хлопнул. Степан Иваныч протянул ему кусочек сырной косички. "Ого, какой закусон", - ухнуло внутри Женька голодом, он взял обрывок сырка-шнурка и, опасаясь проглотить, не заметив, сперва жадно втянул ноздрями запах, потом положил в рот со сжатыми зубами и начал кутулять по чуть, по микрону.

Вторым выпил-таки Саныч. Взгляд его не стал после этого менее несчастным, но зато потеплел и чуть-чуть повлажнел. Будто бумажная сухая твердая кожа на его лбу проступила капельками и зашевелилась. Саныч достал "примину", чиркнул зажигалкой, затянулся и стал ещё больше похож на нормального человека.

Сторож протянул было очередной стакан Степан Иванычу, но тот показал жестом "давай сам" и заговорил вдруг с Женьком.

- Женёк, а ты ж марки вроде это... как это... в общем, увлекаешься марками?

Женёк удивленно посмотрел на Иваныча...

- Я это... - продолжил Степан Иваныч. - У меня же кум в Кишинёве. Так им как Бориска в девяносто третьем свободу совсем отдал, они ж тоже марки свои делать стали. Мне кум писал, я на конвертах видал. Но не сразу. Они сперва клеили союзную старую нашу копеечную с гербом, а поверх наискось так писали английским - "Молдова". И цифирьки в уголку. Видел такие?

Женёк смотрел так удивлённо, как только мог. Почему? Почему какой-то даже не любитель ему такое рассказывает? Такое, чего он не знает?

Он так удивился, что неожиданно спокойно взял стакан из рук пившего после сторожа Чирика. Обычно Женёк очень нервничал, что подцепит чирикову заразу. До девок ему, правда, дела не было, но представлять свою рожу красной и шелушащейся ему было нехорошо. Виду он не показывал, но старался приметить, с какого края пил Чирик, и пить с другого. Откровенно вытирал стакан после Чирика платочком вообще только Степан Иваныч. Хотя, возможно, так было просто потому, что больше ни у кого платков не было.

Сторож быстро налил из трех бутылок Женьку, Женёк затаил дыхание...

- Я, если найду, отдам тебе, слышишь?

...Женёк хлопнул. И услышал одновременно ещё хлопок. Вернее удар. Совсем другой, глухой, сильный, страшный. И одновременно Женёк увидел, как в сумерках на дороге детское тельце "сыначки" с хлопком отлетело от кенгурятника мчащегося на всех парах черного джипа и, взбултыхнув в жиже серого воздуха веером ручек и ножек, безжизненно шмякнулось на газон. Женёк дольше обычного не открыл носа, чтобы пойло от неожиданности не полилось ноздрями. В груди громко толкалось сердце. Женёк с силой протолкнул пойло в глотку, вдохнул, выдохнул и, не отдавая никому стакана, начал подталкивать мужиков вглубь дворов:

- Пошли, мужики, в песочницу, а то что мы, как кони, всё на ногах... Пошли Степан Иваныч... Что ты там про марки говорил? Отдашь? Просто так?

- Да просто так, конечно! Что ж мне, солить их?

И мужики пошли вглубь дворов.