Кладбище

В обычный августовский полдень Ковалев вышел прогуляться по до боли ему знакомому району, неподалеку от которого он жил уже около десяти лет. На небе было пасмурно, из-за чего он периодически ловил всплеск переживания о том, что не позаботился своевременно о зонтике, но как только этот всплеск возникал, Ковалев тут же гасил его внутренней фразой: «Да что там! Не сахарный – не размокну!» Кругом  все шумело, кричало; словом, жило своей нормальной жизнью, но Ковалеву оно слишком докучало, и больше всего ему хотелось сейчас уйти от гнетущей городской суеты и скрыться где-нибудь, где его точно никто не смог бы обнаружить. «Странно подумать, - звучало в его голове, - еще не так давно я безумно был рад всему, от чего теперь так сильно желаю убежать… Неужели я постарел? А, может быть, я просто слегка изменился? Людям ведь свойственно меняться. И снаружи, и внутри. Приятно знать, что ты всегда один и тот же, но реально это не знание, а всего-навсего убеждение. Есть ты, есть определенные черты постоянства, которые отнять невозможно, но есть еще кое-что. Некая духовная оболочка, через которую ты контактируешь с окружающими, и она изменяется со временем. Это черты характера, напрямую зависящие от личностей, которые составляют круг твоих близких.»
Ковалев нехотя закурил и свернул направо. Мимо него пронеслась огромная фура. Остановившись, он проводил ее взглядом, и лицо его погрустнело так, будто в этот момент он потерял нечто драгоценное. Через силу улыбнувшись, он продолжил свой путь.
- Закурить не найдется? – обратился к нему какой-то прохожий.
- Извините, не курю, - робко ответил Ковалев.
- Как так? А чем же вы сейчас занимаетесь? – опешил прохожий.
- Ой, простите… - опомнился Ковалев, разглядев в своих пальцах недавно зажженную сигарету. – ведь правда – курю… Я, знаете, как-то даже и забыл.
Ковалев угостил прохожего свежей сигаретой и, не дождавшись благодарности, отправился прогуливаться далее. «Хорошо сегодня на улице, - подумал он, - Здорово было бы поделиться с кем-нибудь своим романтическим настроением» Перед Ковалевым предстали ворота кладбища. «А почему бы нет? – поразмыслил он, - там как раз тихо и спокойно, и имеется вероятность встретить кого-то, кому также необходимо общение… Зайду, прошвырнусь немного по чудным аллеям». Он вошел на территорию кладбища и принялся медленно прогуливаться вдоль могил. Одно из надгробий показалось Ковалеву весьма интересным по своей конструкции, и чтобы рассмотреть его повнимательнее, он оста-новился.
- Необычная архитектура, согласны? – послышалось за спиной.
Ковалев обернулся и увидел позади себя молодую красивую женщину, какую мог бы не заметить только полный идиот. Одета она была в осенние сапоги на тонких каблучках, серую кофту, длинную черную юбку и шляпу с широкими полями.
- Согласен, - кивнул Ковалев.
- Мне вообще нравится петербургская архитектура, - поделилась женщина. – Забавно, что ее фрагменты можно встретить даже в таком, казалось бы, необычном месте, как кладби-ще.
- В городе все должно быть прекрасно. Даже кладбища и туалеты, - сказал Ковалев и приблизился к своей собеседнице.
- Вас что сюда привело? – полюбопытствовала она.
- Я просто гулял, и решил зайти невзначай.
- Понятно, - едва заметно улыбнулась женщина. – А я могилу мамы навещала. Ее не стало два года назад.
- Соболезную.
- Ладно, перестаньте. Не надо показывать интерес к трагедии, когда его нет.
- Почему же сразу нет? Я совершенно искренне соболезную.
- Я все время думаю, что когда у человека горе, он постоянно отовсюду слышит: соболезную, крепись, можешь на меня рассчитывать и тому подобное. Если же у человека счастье, редкий друг сможет честно сказать ему: «Я за тебя рад!»
- А что в этом такого уж особенного? Люди всегда хотят счастья себе, а не своим ближним, потому чей-либо успех осуждается. В лучшем случае человек хочет счастья себе и близким поровну, но никак не того, чтобы количество чужого счастья превосходило количество его собственного. Как в том старом анекдоте: «У соседа Василия сдохла корова. Казалось бы, что мне с этого? А приятно…»
- Вы очень точно подметили. – сказала женщина. – Я сама не против прогуляться здесь сейчас. Не соизволите ли составить мне компанию?
- С удовольствием, - поклонился Ковалев и наконец-то решил представиться, - Меня зовут Аркадий.
- Ангелина, - ответила женщина и протянула Ковалеву свою руку, которую тот сейчас же элегантно поцеловал.
Они пошли по одной из аллей, то и дело останавливаясь и любуясь окружающим пей-зажем.
- Заметили? – обратила внимание Ковалева Ангелина. – Ближе к нам стоят надгробья с оградами, а дальше – оград уже нет.
- Не удивительно, - пожал плечами Ковалев. – места на кладбищах дорожают, все стремятся занять как можно меньше места. Скоро надгробья будут выглядеть как тоненькие столбики. Я вообще не очень хорошо понимаю всю эту кладбищенскую культуру. Захороне-ние мне противно. Я бы хотел, чтобы когда я умер, меня не хоронили, а кремировали.
- Знаете, Вы уже не первый, от кого я слышу подобное. Обычно еще люди при этом добавляют, что предпочитают, чтобы их тело досталось ветру, а не могильным червям.
- Да я вовсе не поэтому, – усмехнулся Ковалев и пригладил волосы на своей голове. – Мне мертвому как-то без разницы будет, кто меня съест: ветер или черви могильные. Я из-за другого убеждения настаиваю на своей кремации. Я всего лишь считаю, что наша планета не свалка для умерших. Этак у нас в итоге не останется ни одного клочка земли, не занятого чьими-нибудь останками.
- Думаете, человечество доживет до этого момента?
- Я, конечно, боюсь что-либо предвещать, но вдруг?
- Понимаете, Аркадий, - Ангелина аккуратно коснулась его плеча. – Захоронение представляет собой ритуал особый. Оно совершается во имя сохранения памяти об усопшем. А какая память может остаться, если прах будет развеян?
- Это тоже не проблема. Урну с прахом вполне можно хранить у себя дома.
- Большой дом потребуется, чтобы хранить прах всех родственников.
- Ага! – обрадовался Ковалев, - видите: собственного дома вам жалко для того, чтобы выставлять в нем свою «память», а природы – ничуть.
- Не знаю, что сказать, - растерялась Ангелина. – Вы меня запутали.
- Извините, но рекомендую как-нибудь вспомнить эту нашу беседу и поразмыслить над ней самостоятельно. Это может оказаться очень полезным. Что до сохранения памяти, то для меня это отдельная тема. Я бы не стремился к этому. Гораздо лучше жить по принципу: «было – прошло – настало новое».
- И у Вас это получается, жить по такому вот принципу? – холодно спросила Ангелина.
Ковалев вздохнул и приготовился что-то ответить, но звук не осилил слететь с его уст. Мимо них с Ангелиной прошли молчаливые люди, громыхавшие металлической тележкой. Высоко на дереве что-то насвистела птичка. Ангелина заметила стоявшую неподалеку чу-гунно-деревянную лавочку и жестом пригласила к ней Аркадия, который тут же согласно кивнул, и, добравшись до того места, они присели.
- Воспоминания – очень тонкое явление нашей жизни, - нарушил установившуюся тишину Ковалев. – Без них вроде бы и нельзя, но с ними порой тоже житья никакого нет. Так и крутится в голове какая-нибудь неприятная картина, а выйти не желает.
- Да, я согласна. У меня, например, перед глазами до сих пор лицо умирающей мамы… - Ангелина прикрыла глаза рукой. – Ужасное зрелище. И не понимаешь, главное, как вести себя в этой ситуации – когда находишься рядом с умирающим самым родным и самым близким тебе человеком. Все твое существо заставляет тебя тут же зарыдать, зареветь, как раненный зверь, но разум останавливает – понимаешь, что нельзя, потому что это ужасно подействует на того, по кому ты собираешься плакать. Как много нервов и сил уносится в такой момент…
- Мне того, что Вы говорите, до конца не понять. Я ни разу никого не хоронил. Но я сочувствую, что Вам довелось пережить такое.
- Пережить доводится разное… Мне рассказала однажды подруга, как погиб ее любимый человек – так мурашки по коже пошли. Он с несколькими своими друзьями выбрался к кому-то на дачу. По дороге они зашли в магазин за спиртным и там сцепились словами с парочкой цыган. Ничего не случилось, сели в автомобиль, поехали дальше. Но как добрались до места назначения, оказалось, что те цыгане за ними следили – их машина туда подъехала. Перепугав до смерти народ, они избили юношу, того самого любимого моей подруги, а потом бросили его к себе в багажник и уехали. Через два часа привезли обратно… Он скончался от передозировки героина. Но самое интересное не это, а то, что за эти два часа так называемые друзья несчастного мальчишки не удосужились заявить в милицию. Они начали развлекаться!
- Господи, какой ужас! – вскрикнул Ковалев.
- Это случилось давно, но моя подружка до сих пор в себя прийти не может. Вот, пожалуйста, еще одно воспоминание, которое холодит кровь в жилах.
- Вот и надо ли такое воспоминание хранить?
- Полагаю, данное воспоминание не спрашивает ее, надо ли ей его хранить. Оно просто плотно сидит в сознании.
- А я считаю, что нам подвластно избавляться от всего плохого. Только для этого нужны немалые усилия.
- А если воспоминание настолько дорого, что отказаться от него будет очень больно?
- Как такое воспоминание, о котором Вы говорили сейчас, может быть очень дорого?! – удивился Ковалев.
- Запросто, - ответила Ангелина. – Ей был слишком дорог тот юноша. Она никого до него так сильно не любила и после тоже. Забудь она о нем – и получилось бы, что у нее не было в жизни вообще ничего! Конечно, она по-прежнему рыдает, когда вспоминает, как завершилась его жизнь, но ей не под силу отделить время, когда он был жив, от времени, когда его не стало.
- Может быть, как раз отделить и стоило бы?
- А как Вы это себе представляете, Аркадий? Допустим, она забыла, как умер ее любимый. В таком случае, куда он делся? Вот он жил, жил, все у них было хорошо, тут – раз! И его нет. А почему – непонятно.
- Так, может, надо все-таки избавиться ото всего, что с ним связано?
- Вы, Аркадий, читали когда-нибудь книгу Корнея Чуковского «От двух до пяти»?
- Это книгу с детскими изречениями?
- Да, ее. Там был раздел, где дети говорили о смерти. Одно высказывание там было очень удачное: «Знаете, тетя, умереть – это очень страшно. Умереть – это же на всю жизнь!» Не стал бы ли такой отказ от всех воспоминаний похож на смерть?
- Зато расчистилось бы поле для новой жизни.
- Расчищать тоже нужно с умом.
- Никто и не спорит. – согласился Ковалев. – некоторые вещи, вероятно, помнить нужно. Мне сейчас вспомнилось, как несколько лет назад мне было очень одиноко, я устроился на страшно неинтересную работу и единственным моим развлечением было чтение русской классической литературы в обеденное время. Я, так сказать, предпочитал хлеб духовный хлебу материальному. И вот читал я тургеневское «Дворянское гнездо», и это заметила старенькая Алевтина с громким писклявым голосом. Она часто приходила ко мне по долгу службы и встречала меня радостным вопросом: «Ну, как ты тут, дружочек-пирожочек?» Я все время отвечал: «Неплохо», хотя реально было по-другому. Вот она тогда заметила, что я Тургенева читаю, и стала говорить со мной о книгах. Вспоминала свои школьные годы, как они читали книги под партой… Романтичное, похоже, было время. Люди под партой не смс друг дружке писали, не по «аське» трепались, употребляя примитивные предложения, стоящие всего на одну ступень выше словаря Эллочки Щукиной, а читали книги… Если бы сейчас в школе или даже университете поймали бы кого за таким занятием, то это наверняка оказался бы преподаватель.
- Так что там с этой Алевтиной?
- Да ничего, собственно. Просто хорошая была женщина. Рассказывала мне как-то о своей собачке (у нее, как я понял, кроме собачки и не было никого). Мне диалоги о животных вообще никогда не нравились, но я ее слушал. Слушал рассказы о том, как собачка поймала какого-то клеща, и как от этого мучалась она и ее хозяйка. Еще в один из визитов Алевтина рассказывала про то, как весело однажды встретила Новый год. Как был там мужичок с гармошкой и еще одна женщина. Они встретили тот Новый год на улице втроем; друг с другом до этого знакомы они не были, но это не помешало провести время хорошо. Видимо, одиноким людям такие вещи серьезно западают в душу.
Потом Алевтина куда-то делась. Куда – не знал никто. Может быть, сейчас ее и в живых нет: лежит тоже на каком-нибудь кладбище. Возможно, даже на этом, на каком мы с Вами сейчас находимся, и кроме собачки о ней никто не помнит…
- Подождите, Аркадий. Вы противоречите себе. Вы же только что о ней рассказывали. Разве это не означает, что Вы ее помните?
- Ах, бросьте, Ангелина, милая Вы моя. Я бы и рад быть хорошим настолько, чтобы у меня можно было учиться, но пока я могу учить лишь удаленно. В том смысле, что материалы для обучения я должен тщательно отфильтровывать. Находясь вплотную со мной, научишься сразу всему: и вранью, и честности, и творчеству, и злодейству, и любви, и ненависти.
Алевтину я не вспоминал аккурат с того времени, как она исчезла, и почему ее образ явился мне сейчас, не знаю. Даже в те моменты, когда она приходила ко мне по работе и что-нибудь рассказывала, я не думал, что когда-то буду вспоминать такую вот ерунду и носталь-гически вздыхать по тому времени…
- А Вы ностальгически вздыхаете? Я думала, Вы просто так поделились со мной.
- Нет, не просто так. То время тоже было по-своему для меня дорого. Я тогда встретил очень хороших друзей, нам было весьма интересно друг с другом, мы постоянно шутили, смеялись, могли нести всякую ахинею, но все равно было очень здорово. Помню, как в один из вечеров мы изобрели ускоренный вариант игры в города, основываясь на анекдоте про двух наркоманов, которые говорили друг другу: - Москва.
-Амстердам.
-Москва.
-Амстердам…
Наш вариант выглядел как «ЕкатеринбурГ – ГородищЕ», а потом мы дошли до самого короткого: «КурсК». Явили мы миру и еще одну заявку на изобретение: часы для всех часовых поясов мира – с двенадцатью короткими стрелками…
Ангелина искренне рассмеялась.
- А еще я в ту осень, - продолжил Ковалев с более грустной интонацией, чем говорил предыдущее, -  отпраздновал свой самый невеселый день рождения… Моими гостями были мои старые друзья, с которыми я тогда уже мало общался. Муж и жена, дело у которых шло к разводу. Понятно, что они прямо у меня на глазах в очередной раз поссорились, а после разошлись в разные стороны, оставив у меня на душе неприятный осадок.
- Это Вы тоже вспоминали редко? – спросила Ангелина.
- Да, представьте себе. Редко. Наверное, все дело в том, где мы с Вами сейчас находимся: здесь закопано очень много чужих воспоминаний, а при таком объеме чужих, невольно проявляются и собственные.
- Это кладбище вообще довольно старое – посмотрите: много надписей на памятниках типа «первый секретарь обкома с такого-то по такой-то год»… Звездочки пятиконечные к верху прикреплены. У меня был дедушка, он прошел войну в свое время. Бабушка рассказывала, что, когда он на войну уходил, он молящим взглядом посмотрел на иконы, стоявшие в красном углу ее мамы. Тогда друг его еще ехидно сказал: «Коль, ты никак молиться собрался!» Дедушка ничего не произнес, но только он с войны вернулся невредимым. А вот друг его там погиб. Когда дедушки моего не стало, ему на надгробье, разумеется, звезду прикрепили. А потом какие-то воры ее украли - она была из алюминия сделана. Тогда папа мой подумал и решил поставить на ее место православный крест. Хоть дедушка при жизни ничего не говорил о своей вере, но судя по тому случаю с иконами он верил, и вера ему помогла выжить. Еще забавно было насчет дедушки – он работал на заводе после того, как из армии уволился, и на мемориальной доске завода его увековечили – фа-милия Марсов была в списке «Они сражались за Родину». Потом металлические буквы с этой доски тоже украли, и руководство завода повесило вместо них обычные доски с краской написанными фамилиями. Вместо фамилии моего дедушки значилось «Матросов». Инициалы были те же, что и у него, и мы точно поняли, что имелся в виду он, потому что до кражи букв никаких Матросовых там не было. В результате папа, сильно заботившийся о светлой памяти членов семьи, сам сделал надпись на этой мемориальной доске, и спра-ведливость восторжествовала.
- А я бы, наверное, ничего делать не стал. Ни крест прикреплять к надгробию, ни фамилию переписывать. – выдохнул Ковалев. Лишний повод вернуться назад. По-моему, возвращаться назад – слишком просто. Идти вперед куда сложнее.
- Вы говорите как человек, у которого совершенно ничего хорошего в жизни не происходило.
- Почему же? Происходило. И я об этом немножко упомянул в нашей беседе. Но по центру города, признаюсь, мне гулять несколько боязно до сих пор.
- А это почему?
- Везде подстерегают воспоминания. Где не пройдешь – везде я своей любимой женщине, с которой мы более не вместе, когда-то свидания назначал.
- Вам в таком случае стоило все свидания назначать в одном определенном месте. Тогда бы Вы могли обходить то место стороной, и ничто бы Вас так не печалило. Неужели Вас везде подстерегают плохие воспоминания?
- О, нет, что Вы? Разве я говорил, что они плохие? Как раз наоборот. Плохо становится тогда, когда я понимаю, что это всего лишь воспоминания. А сами воспоминания счастливые до безумия. Мне иногда приходит в голову такая мысль, как было бы здорово стереть память и повторить нашу с Евгенией Сергеевной первую встречу. Жаль, что такое невозможно.
- И это говорите Вы? Человек, убеждающий, что нужно двигаться вперед?
- Да. Я знаю, что надо двигаться вперед. Это действительно так! Моя беда, что я сил окончательно забыть старое не могу в себе отыскать. Странное противоречие.
- Аркадий, я хочу Вам кое-что и о себе в таком случае рассказать. Раз уж заговорили о противоречиях… Я тоже очень любила одного человека. Но однажды мне довелось встретить еще одного, к которому у меня проснулась страсть. Мне тогда казалось, что дей-ствительно люблю двоих, и я никак не могла осуществить выбор между ними. Потом мой супруг узнал обо всем, еще полгода после этого мы жили вместе, а после развелись – вместе стало находиться уже невозможно. Через какое-то время я рассталась и со вторым. Как-то я случайно встретила друга своего мужа, он сообщил, что супруг мой бывший снова женился и перестал общаться со всеми прежними знакомыми. Причем новых тоже не завел. Живет в замкнутом пространстве и ничем больше не интересуется. Обидно: при мне он постоянно чего-то искал, чего-то достигал… Сколько силы было у человека!
Я, когда уходила от него, не особенно жалела. Теперь по прошествии весомого срока поняла, что все мои счастливые воспоминания связаны только с одним человеком… С мужем. Того, другого, я и не припоминаю теперь…
- Вот оно что? – взглянул на Ангелину Ковалев. – Теперь и я осознаю, что у нас с Вами на самом деле общего… Мы с Вами оба угробили своих самых любимых людей. Причем до необратимости ситуации…
- Что это значит?
- Я тоже на своем личном опыте убедился, что Бунин ошибся, сказав: «Почему нельзя полюбить сразу двоих?» в смысле, что это вполне реально. Это невозможно. Иллюзия этого может продолжаться довольно долго, но через определенный период поймешь, кто тебе необходим на самом деле. Это как с монеткой, которую подкидываешь с целью принять решение, в каком сомневаешься, но сразу понимаешь, когда монетка падает не на ту сторону, которая тебе нужна.
- Вы метались между двумя женщинами?
- Метался. Расстался с обеими. С любимой – позже, чем с той, к которой испытывал страсть. Любимая ушла сама. Она к тому моменту стала уже далеко не тем человеком, которого мне посчастливилось когда-то встретить. Она дошла до того, чего я никогда и никому не прощал – до лжи. Я не сильно-то и осуждаю, ибо сам до этого был грешен. У любимых людей всегда учишься. Жаль только, что она научилась у меня именно лжи и предательству, а не чему-то хорошему. Лжи ведь учиться не надо, она сама у любого человека прекрасно получится.
А совсем недавно мы с ней встретились. Долго не выпускали друг друга из объятий, обменивались откровенными поцелуями, ласками, обливались слезами… Она рассказала, что живет ныне с другим мужчиной… Смешно, что я его знал раньше: дерьмо, какого свет не видывал. Я только одного не смог понять: зачем при таком раскладе говорить, что она меня любит больше всех?
- Может быть, просто для того, чтобы не сделать Вам слишком больно? Может быть, она стеснялась сказать, что любит другого?
- Все возможно… однако проще всего было сказать именно так. Если расстаешься с человеком, сказать ему надо только это и ничего больше. Разумеется, также стоит культурно попросить прощения за несбывшиеся надежды, но не более! Никаких «я тебя по-своему тоже люблю» и прочей дребедени! Эта самая дребедень ранит гораздо сильнее, чем фраза: «Пошел на ***!» Евгении Сергеевне все это было известно, поэтому ее поступки и остались для меня непонятными.
- А сами Вы все еще любите ее?
- Не ее, Ангелина… не ее, а светлое воспоминание о ней. – глаза Ковалева стали мокрыми, и Ангелина, заметив это, нежно обняла его одной рукой.

- Воспоминание люблю… - грустно вздыхал Ковалев. – Мне не приходилось переживать смерть собственного ребенка, но, вероятно, чувство похожее… Родители умирают – грустно, но с ними нас никогда не связывает какая-либо надежда на будущее, а тут все! Я же верил в свое солнышко! Как-то раз так и сказал ей: «Я даже в Бога не верю, а в тебя – верю…» Надо было верить в Бога. Он хотя бы так разочаровать не может. Он же не дан в виде ощущений в отличие от близкого человека. Она боялась больших автомобилей. Когда мы шли по дороге и проносился огромный фургон, Я всегда прижимал Женечку к себе плотнее, чтобы ей не было страшно…

Ангелина поглаживала голову Ковалева, а тот продолжал высказываться:
- К черту! Все прошло, ничего не осталось! Что я тут буду себя жалеть?! В конечном счете мы все равно все умрем! На кой надо создавать себе дурацкие сказки о любви? Двигаться дальше – единственное, чем стоит заниматься. Только двигаться!.. – он взглянул заинтересованным взглядом на Ангелину.
- Я Вам нравлюсь, Аркадий? – спросила она.
- Очень… - прошептал Ковалев. Вы мне понравились сразу, как только я Вас увидел. Очень символично, что мы встретились с Вами на кладбище, не правда ли? Это явно было знаком, что воспоминания необходимо похоронить и двигаться дальше.
- Может, все-таки не все воспоминания похоронить? – предостерегла Ангелина.
- Нет! Все! Все! – закричал Ковалев. – Все вплоть до нынешнего момента! Дорогая! Будьте моей!
Ковалев в порыве страсти сладко зажмурился и резко обнял Ангелину, но вдруг почувствовал, что руки его сомкнулись на собственном туловище. Испугавшись, он открыл глаза и к неожиданности для себя обнаружил, что его спутницы и след простыл, словно ее и не было никогда. «Интересно… - растерянно думал он, и мысли путались в его голове, - где же?.. где же она?.. Она же была здесь… Она… А кто она? Как же ее звали?.. Имя такое красивое, по-моему… А когда это было? Мамочка… Я же не сошел с ума, правда?»
Словно контуженый, Аркадий поднялся с лавки и побрел в сторону выхода. На одном из надгробий, попавшихся ему по дороге, он заметил фотографию до боли знакомой ему женщины, но где он мог ее видеть, вспомнить не получилось. Небрежно махнув рукой, Ко-валев ускорил свой шаг.
Под фотографией той женщины красовалась надпись «Ангелина Марсова». С неба закапало.

3.08.08.