Берег Ру Нескладная повесть

-Бабка моя, когда не материлась на нашу нескладную жизнь, говорила разные мудрые вещи. Например, что хорошим людям не везет и бывает порой плохо, потому что несчастий у бога поровну со счастьем. Сколько счастья и любови пошлет бог на землю, столько и несчастий следом просыплется,- Семен отпрянул от костра, пытавшегося лизнуть его в лицо, и сел к мужикам у грубо сколоченного стола. – Бог ведь хочет, чтобы людям доставалось только добро, но не в его силах отвести от земли все беды, потому как мир должен уравновешиваться, иначе он перекувыркнется и полетит в Тарта-Рары. Это такой бездонный колодец, где смертно все. Говоря языком физиков – абсолютный ноль. Ни зла, ни добра, ни душ, ни вещей, ни ветра, ни света. Ничего там нет. А дырка в этот Тарта-Рары находится вот за тем бугром, вы с дороги его видели, когда подъезжали. Там еще камень лежит черный.

- Блин, а если ночью оттуда всякая дрянь полезет?

-Нашу водку выпьет!

- Нашу рыбу съест!!

- Нас всех передушит…

-Хорошо, что девок не взяли, а то бы наших девок…

- Плохо, что девок не взяли, теперь нас вместо них!

-Да заткнитесь вы, напились уже, - перебил Семен расхохотавшихся друзей. - Там пустая дырка. Туда улететь можно, а оттуда ничего не происходит. Там полное ничто. Абсолютное нет, ничего и никак.

- Подожди, а если она ночью заработает, как пылесос. и нас туда втянет?

- Да никого туда не втягивает, я тут семнадцать лет прожил, ни один теленок не пропал, ни собака, и двадцать лет после меня ничего не происходило. Да туда подойти невозможно. Даже по своей воле не спрыгнешь в этот колодец, были тут охотники красиво и бесследно покончить самоубийством. Дыра не для наших желаний, она работает сама по себе. Обычно на рассвете, в час Быка, если пристально смотреть, то увидишь какое-то мельтешенье. Люди говорят, что это души грешников туда улетают. Может, они и круглосуточно летят, но в другое время вообще ничего не заметно. Они же бесплотные, прозрачные.

- Ну, Сема, ну сказочник, а если подойти невозможно, откуда ты знаешь, что там дыра?

- Так видно, если на камень этот черный встать. Завтра посмотришь, коли глаза от водки не опухнут, то и увидишь. Все видят, и ты увидишь, только сначала подумай, надо ли тебе смотреть на эту дыру. Это же начало бесконечности, которая вредна для человека. И ты, Иван, и я, и Матвей, и Илья, и Степан и другие люди – мы ж существа ограниченные. И бесконечность для нас вещь чуждая. Многим людям не по себе становилось после таких просмотров, кто поседел, сходя с камня, кто молчуном стал, кто глаз теперь на людей поднять не может. В общем, никому даром не прошло.

- А сам-то как, не окосел?

- Так меня на этот камушек отец подсадил в семь лет, а дети безгрешные или безмятежные, на них не действует. А вот на взрослых, которые уже с грехами, непременно сказывается. Тебе, Ваня, с твоей сорокалетней бурной биографией, я бы рекомендовал воздержаться от просмотра.

- Тогда хоть фотографию этой бездны покажи… Да заливаешь ты нам: Ратрата, бесконечность. Если в твоей деревне чудо такое, то почему никто не знает? Я вчера в инете специально набрал Устюжанино, нет там никаких чудес! Профессора и доктора от вас происходящие есть, герои, большие урожаи зерна, добрая скотина. А чудес нет.

- Нет и не будет ничего в твоем инете. Как нет и не будет фотографий. Тут ничего не копируется: ни карандашом, ни на фотопленку, ни через чипы, и даже в память твою. Приедешь в свою Щегловку, вспомнишь Устюжанино, речку, рыбу, костер, нас всех. Но про начало бесконечности у тебя ничего в памяти не останется, никогда не всплывет. Все это дается нам только в ощущениях именно здесь. Никаких виртуальных отголосков. Все просто, грубо, зримо. Ну как, не пожалели еще, что поехали…

- Так пока ничего кроме слов, - за всех ответил Матвей. - Но ты говори, говори. Все равно уже ночь, ничего не видно, самое время для сказок...

…- Что совершенно не мешает нам выпить здесь и сейчас, - Илья подхватил бутылку и собрал на краю стола пять пластиковых стаканчиков. – Налить просто, грубо и зримо, вот так. И выпить за начало бесконечности. Да только ради этого тоста стоило катить за 130 верст. Разве в Щегловке можно придумать такой тост? За то, что есть начало! За то, что нет конца! Мне кажется, надо пить стоя.

Мужики загалдели и встали вокруг стола, сколоченного на двух чурбаках. Костер выхватывал у тьмы метров десять высокой примятой травы, ствол тополя, покосившийся забор. Окраина пережившей саму себя деревни Устюжанино на берегу реки Ур утопала в темноте и глухоте. Ни искры света, ни звука.

- Это счастье, когда есть начало и нет конца, - зажмурился Матвей.

- Когда тишина и речка, ночь и огонь, друзья и водка, - с паузой выговорил каждое слово Илья.

- И хоть раз в жизни не мозолит глаза полуполоманный выключатель, который нужно давно заменить на новый, и покосившийся карниз с занавесками, ради которого ты должен где-то найти перфоратор и шурупы, чтобы продолбить новую дырку и закрутить,  чтобы оно было все ровно, как у людей. А ты ни хрена не делаешь, и хоть жена не упрекает, но вздыхает и тебе стыдно, но не так стыдно, чтобы встать и сделать, потому что всю волю из тебя высасывает офис, а все силы сжирает корпоративная лояльность, - ожесточенно выдохнул Степан.

- Конечно, если ты мудака и подонка не можешь назвать настоящими словами, а все твои идеи протухают в согласованиях, то душа уже и не трепыхается. Иногда мне кажется, что у меня уже под горло слой пепла от перегоревших желаний, - продолжил Иван.
- Ну, блин, бродячие кладбища светлых устремлений, хватит ныть, у меня тоже в восьмирожковой люстре только три лампочки светятся, а вечерами, поскольку никак не куплю новый пульт, я в семье исполняю роль дистанционника – подскакиваю к телевизору, когда начинается реклама, чтобы убавить звук, - перебил Илья.

- А мы люди военные, одна извилина и та от фуражки, пока интеллигенты лясы точат, мы исполняем то, что сказано: выпить до дна за то, что без конца, - Матвей поставил стаканчик на локоть и ловко выпил.

- Ох уж эти городские, рафинированные в офисах, засушат любой тост, - вздохнул Семен.

- Пейте-ешьте, жертвы прогресса, сколько мы мечтали вот так сорваться, я уж и надеяться перестал, что когда-нибудь удастся…

Друзья чокнулись шуршащей тарой, выдохнули…

… Мечтали приехать на речку Ур уже года три. За это время каждый сам по себе или в других компаниях успели побывать на Телецком озере и Обском море, на Байкале и соленых озерах Хакассии, в рыбных и грибных местах под Томском, на бирюзовой Катуни, красноярских Столбах и в Горной Шории. Понятно, что при любом сравнении мелкая речка Ур и неведомое Устюжанино в невыразительной лесостепи проигрывали и откладывались на потом. Получилось все только теперь, на закорках убегающего лета, когда отчаявшийся Семен предложил совершить марш-бросок на свою родину в пятничный вечер. После работы. Оттянуться вволю ночь, чтобы днем отмокнуть в речке. А субботним вечером вернуться в город к своим привычным ролям. И все удачно устроилось, к тому времени был куплен старенький дом на берегу Ура и можно не заботиться о палатке, на компанию хватало места в доме, тем более, что некоторые предпочитали спать в машине. В общем, к десяти вечера три «японки» среднего возраста промчались по старенькому асфальту вдоль гряды женственно округлых холмов и осторожно превозмогли три километра полевой дороги до речки, вдоль которой вразнобой стояли уцелевшие избы.

Едва успели определиться, кто где потом приляжет, запалить костер, достать продукты и напитки, как стемнело. Только и успели взглянуть на тихую речку, малую для любого невода, так что оставалось только готовить шашлыки и прочее мясо, пить да закусывать за неторопливым разговором людей, вырвавшихся из дурного ритма сумасшедшей жизни среднего человека среднего города.

- Семен, а что ж ты раньше не рассказывал, про свои чудеса? Мы бы давно уже приехали!

- Так ведь и я в городе ничего из этого не помню. Речку помню, лес, поля, грибы, школу, друзей, ощущение счастливого детства. Даже ощущение чудес, а вот про сами чудеса – ничего. Так у меня и фотографий нет, есть снимок возле черного камня и хоть бы раз я кому-то сказал, что за ним начинается Тарта-Рары. А въезжаю в деревню и память возвращается, я это недавно заметил.

- Так рассказывай, что у вас за чудеса еще в деревне творились, - попросил Матвей, переворачивая над углями решетку с шипящим мясом. – Да и творятся, наверное, чтоб нам знать чего бояться.

- Пока ты в своем уме и памяти! – добавил Иван под хохот мужиков.


УР и РУ
- Ну, слушайте, около нашей деревни на самом деле две речки. На берегу которой мы сидим – это Ур. А вот там завтра перейдем через поле – и выйдем к речку Ру.  Первая – речка обыкновенная, берет начало в тайге на подошве Салаирского кряжа, недалеко от деревень с серийными названиями Сосновка и Дмитриевка. Ур спокойно петляет между холмов и выкатывает в нашу лесостепь. Эта речка то и дело вымывала из своих берегов бивни мамонта и другие кости, в наши края приезжали археологи и накопали множество наконечников и прочих остатков от жизни древнего человека.

Геологи в нашем магазине выпили месячный запас водки, потому что обнаружили несметные залежи антрацита. В общем, жизнь в наших краях била ключом миллион лет и еще будет бить, когда взроют недра шахтою. Но пока вокруг копают, от Кольчугина в нашу сторону штук двадцать шахт натыкано, а нас не трогают, может, геологи запамятовали свое открытие, не знаю. Ур упоминается в сотнях книжек, во времена сибирской золотой лихорадки в верховьях мыли золото, деревни исстари лепятся по берегам. Обыкновенная речка, сами видели. А вот про речку Ру никто не знает и на карте ее нет. Потому что это тоже чудо-чудище. Ведь любая речка - это два берега, даже в сказках, хоть они кисельные, но берега. А завтра вы сами увидите, что у речки Ру берег один…

- Семен, тогда это море, - перебил Матвей.

- Какое море, у моря тоже есть берега! – включился Иван. – Это океан Устюжанинский, его просто на карте нет, потому что он не вмещается.

- Вмещается, но только начало, - голосом робота продолжил Илья. – Потому что оно есть. А конец не вмещается, потому что его нет.

- Ёк-макарек, вот заехали в медвежий угол, - захохотал Степан. – Тут за что не возьмись – все бесконечно. Непременно надо выпить стоя.

-Ну, наливайте, конечно, - улыбнулся Семен. – А то у меня уже в горле пересохло. Не каждому ведь достается такая роль просветителя, не каждому удается стать пастырем таких неразумных овечек, всякая из которых в городе дорого стоит – замдиректора по развитию, товарищ прокурор, просто миллионер и просто полковник. Я вас еще шмякну мордой об стол, ишь, понаехали, карьеры в городах понаделали, а сущности земной жизни не знаете. Оторвались от земли, возомнили себя царями природы. Завтра вы поймете, что мы далеко заблудились от жизни. Вам Устюжанино будет сниться, как храм потрясения, хотя ни одно из чудес в вашей памяти не задержится. Водку вспомните, тост вспомните, а почему именно за бесконечность пили – ни фига не вспомните!

- Будем, короче, а то мясо стынет!

…- Ох, мужики, после третьей вроде начало отпускать, неделя была дурная, какие-то дебилы каждый день встречались, я перед обедом в такую историю влип, что думал – все, накрылись шашлыки устюжанинские и суббота накрылась. Но выкрутился, слава богу, - Иван подцепил веточкой огонек из костра и прикурил тоненькую сигарету.

- Вань, а что ты девчачьи сигареты куришь – спросил Илья. – Это значит, что ты крутой или как?

- Я те дам сейчас – или как! – Иван запустил в друга пустой пачкой. – Не надо грязных намеков в кругу простых и грубых мужчин. Семен, а чудесные женщины были в здешних селеньях, или чудовищные мужчины.

- Конечно, очень много, - восторженно прошептал Илья и с горечью закончил: – Но они все на том берегу, которого нет…

- Ну и суки же вы, -  засмеялся Семен. – Сейчас расскажу про чудовищного мужчину.

- Подожди, ты сначала про другой берег скажи, если его нет, тогда что есть?

- Да не знаю, никто не знает. Куда мы придем - там обычный берег, с травкой и песочком, а вот второго берега просто нет. Скажете не может быть и я соглашусь, и повторю вслед за вами, но ежели оно так и есть, по крайней мере, было в мой последний приезд – не было второго берега. И не задавайте мне глупых вопросов, я простой логистик железнодорожных грузоперевозок, а не физик и не фантаст. У нас приезжал академик Сухов, первый спец в этом полушарии по коровам, так и он про речку Ру говорил не научным языком, а нес какую-то отсебятину.

«Как у жизни два берега – ложь и правда, - говорил академик Сухов за столом с медовухой, -  так и у вашей речки такие берега. Вот который твердь земная – это берег лжи, а который теряется, неуловим, непонятен и непостоянен – тот берег правды. Ведь у каждого человека и у всякого времени своя правда. Она непостоянна и неуловима. Значит, каждый и видит этот берег по своему и никому он не доступен».

- Что-то с логикой было плохо у твоего академика, - нахмурился Илья. – Нормальный бы человек сказал, что правда – это твердая основа, а ложь – болото и мираж.

- А мне кажется, что академик-красноармеец прав, - задумчиво сказал Иван. – Врать-то каждый способен, а правду у нас хрен узнаешь. Сколько правдоискателей перемерло так и не став правдознателями…

- Нет, ты, Сема, скажи, что было вместо второго берега?

- А что было? Да мы в детстве и понять не могли, я и сейчас не понимаю. То есть, доплыть мы до него не могли, и его не было видно. Небо, что-ли начиналось из воды…  Сколько раз пробовали плыть ровно напрямки, перпендикулярно этому берегу, плыли быстро и медленно, а результат всегда один – приплываешь к этому берегу.

- Возвращаешься сюда же?

- Да нет же, ведь гребешь отсюда!

- Но возвращаешься ведь сюда, если на этот берег, к этому же месту?!

- Ну да, к тому же месту, но, вроде как с другой стороны горизонта…

- Я просто падаю с матраса и больно ушибаюсь, - закричал Илья. – Кто-то ходит и даже плавает по обе стороны горизонта. Иногда даже спотыкается об эту линию. А нас никогда не подпускают. Я требую равноправия!

- Что ты орешь, как феминистка, ну его в попу этот второй берег. Нет и не надо! Давай лучше про устюжанинский секс. Если он здесь тоже переходит в бесконечность, то я остаюсь!

- Секс и водка – это две вещи, которые уравновешивают нашу жизнь. И именно потому, что в Советском Союзе водки было гораздо больше чем секса – жизнь перекувыркнулась. Так выпьем за гармонию основных начал новой России! – Под одобрительный ропот, перемигиваясь, мужики медленно выпили. Илья обхватил кусок мяса пучком укропа и с наслаждением начал есть. Потом погладил себя по животу, по-кошачьи выгнулся, потянулся, подобрал из-под стола пустую бутылку, широко размахнулся и бросил ее в сторону невидимой речи.

- А вот так делать непозволительно для приличного человека!!! – раздался из темноты суровый голос.

- А?!

- Что?!

- Кто это?!

- Не бойтесь, это – Костя! – вскочил со скамейки Семен и крикнул в темноту: - Костя, не хулигань, это мои друзья!


КОСТЯ И ЮЗЕР
Из темноты мягко шагнул в круг света здоровенный мужик. Ростом под два метра, широченный в плечах, в модных узеньких очечках, рыжий, скуластый. При этом одет он был как самый крутой байкер для мотофестиваля – сплошь заклепки и кожа. За Костей из темноты высунулась лошадиная морда с седой гривой. Окинув заседающих у костра цепким взглядом, конь сделал еще шаг. Слегка изогнул шею в приветственном поклоне и вдруг улыбнулся, обнажив прокуренные зубы…

- Здравствуйте, коли друзья, - Костя стянул с коротко стриженой головы черную бандану.

– А это мой друг Юзер. Он дикий, но корректный. Очень правильный конь.

Юзер фыркнул и вновь улыбнулся, а Семену даже подмигнул. Гости таращились во все глаза на вновь прибывших и  молчали. И было отчего, потому что Семен достал пачку сигарет, отломал у одной фильтр, прикурил и передал коню. Юзер с нечеловеческой грациозностью ухватил сигарету губами и затянулся.

- В общем, это, мужики, вы сами знаете – надо беречь природу, - неожиданно смущенно сказал суровый Костя, – не кидайте бутылки, вдруг сделаете больно нашим. Ну, мы пошли, я попутно заглянул, боялся, что тут чужие, вдруг еще нагадят в Вовкином доме, а тут вы с Семеном, слава богу. А где Володя, не приехал что ли?

- Да он сегодня в Тюмени в арбитражном суде защищался по кассации, завтра только подъедет. Когда ключ от дома давал, то сильно сокрушался, что у него не получается. Дело на сто миллионов. Никак не бросишь, тут или ты, или в тебя.

- Ну и ладно. Привет ему, если раньше увидишь. Удачи, мужики, извините за вторжение, - и Костя растворился в темноте. Юзер не шелохнулся и не сводил глаз с Семена, пока тот не отдал ему пачку сигарет - морда коня тут же растаяла в темноте.

Первым после долгого молчания, когда затих тихий треск мотоцикла и глухой перестук многих копыт, очнулся Илья: «Это что за явление? Из речки или Тарта-Рары?»

- Высокий чел в очках – это Костя Щеглов, правнук основателей вашего города Щегловска. Там и сейчас он живет, - ответил Семен, подкидывая дрова в костер. -  Костя занимается тем, что хорошо и отлично делает то, что подавляющее большинство наших соотечественников делает хреново. Такая у него судьба. Люди на него возлагают большую надежду, и он принимает на себя высокую ответственность. Он один из немногих русских среди нынешних строителей. Знает и умеет все. Но у нас же редкий заказчик по интеллекту лучше гастарбайтера, так что хлеб у него трудный. Под таким прессингом Костя выживает только благодаря тому, что иногда одевает кожаную куртку с заклепками, как добрая конская упряжь, завязывает черную бандану, достает из-за стрехи черные краги, садится на мотоцикл и мчит из вашего вонючего города Щегловки на берег нашего Ура. Не знаю, когда он подружился с нашими курящими конями. Но когда я вернулся из армии, он уже стал своим в нашем диком табуне. Обычно с авоськой «Беломора» или «Примы» (у импортных сигарет кони брезгливо откусывают и выплевывают фильтр) Костя выезжает на косу, где речка разливается особо игриво, и через минуту из ночи, тумана или рассвета появляется Юзер со своей бригадой. Как они угадывают его приезд – неведомо, ведь кочуют кони по округе верст на сорок, но всегда возвращаются вовремя, чтобы встретить Щеглова с его скупым мужским подарком.

Костя их лучший друг, они его считают правильным человеком – потому что он изобрел себе железного коня, чтобы не рвать настоящим коням губы железными удилами, не сжимать их ребра чересседельником, он даже напялил на себя часть их сбруи. Ради лошадей Костя выписал из Японии за бешеные деньги эконасадку для своего «сузуки», потому что после перекура они направляются на променад по нашим полям – семь седых коней с прокуренными зубами и байкер, при этом Юзер уступает место вожака Косте.

- Блин, кто мне подскажет, по какую сторону горизонта мы находимся? – задумчиво спросил Степан, свинчивая пробку с «Diamond Ice». – Вместе с табуном курящих коней. Может, они еще летают, как пегасы?

- Да ну, обыкновенные кони, - засмеялся Семен. – Тут-то как раз никаких чудес нет, а результат целенаправленной селекции по Лысенко и дрессировки по Павлову. Все очень просто – наш совхоз № 2-87 был знаменитым в СССР племсовхозом по разведению коров. А куратором был академик Сухов, человек неординарный и целеустремленный. Он в наших краях ставил полномасштабные эксперименты и потом докладывал на отечественных симпозиумах. За кордон его не пускали.

Именно этот академик и стал доказывать, что никотин не может убить русскую лошадь. Ни грамм, ни стопка. А поскольку он был не только чудак, но и хитрый, то убедительно доказал, что на случай ядерной войны нам надо иметь лошадей, адаптированных хотя бы к никотину. Дескать, тогда они легче перенесут радиацию и будут возить грузы, пушки и командиров по испепеленным полям третьей мировой ядерной войны, что обеспечит нам преимущество, ведь у безусловного противника таких адаптированных коней нет.

- И прокатило?

- А то! Мы ж всегда готовимся к войне на чужой территории, правда, воюем обычно на своей и чаще всего против своих. Сухову утвердили пятилетнюю программу, и он развернулся. Поначалу лошади и в самом деле погибали от никотина, но потом привыкли. Втянулись, можно сказать. Табун у нас был большой, до тысячи голов доходило, практически все в нем курили. Жеребцы и мерины, лошади и кони, гнедые и белые. Курить начинали сразу, как только жеребята отрывались от мамкиной титьки. Табун наш был гордостью страны – единственный в мире табун курящих лошадей. Тихой затаенной гордостью. Но потом коней угнали на испытания в Семипалатинск, хотя Сухов говорил, что адаптируется только следующее поколение, еще нерожденное. Но кто его слушал?! Когда ткачихи рапортовали о выполнении пятилетки за три года, то КГБ себя чувствовал обязанным хоть что-нибудь выполнить досрочно.

- И как испытания?

- Страшное дело, все сдохли за неделю, никто не вернулся и пастухи тоже. Вот этот малый табун остался, потому что Юзер увлекся своенравной кобылой и сбежал в лес из-под охраны КГБ. Помогло то, что у нас в деревне кони научились копыта обматывать тряпками.

- Какими тряпками?

- Да любыми, чтоб бесшумно скакать. Научились не по программе, а по нужде. Потому что у коммунистов все благие намерения имели кратчайшую дорогу. Когда они велели разводить в интересах национальной безопасности курящих коней, то совсем забыли, что с табаком у нас бывали перебои. Кони стали курить, а табак то и дело становился дефицитом, поэтому они меняли на махорку свой комбикорм. А всем в деревне нужна дробленка, чтоб кормить свиней, телят. Раньше ворованный комбикорм меняли у скотников на водку или самогонку. А потом стали менять у коней на махорку. Наши подкованные курилки сами привозили эти мешки. И какие умные кони были – везли мешки ночью, а некоторые обматывали копыта тряпками или снимали подковы.

А люди пошли им навстречу - каждый добрый хозяин завел в огороде грядки табака и все мучились с этой диковиной культурой поначалу, пока не научились снимать рекордные урожаи.

Беглый мерин Юзер со своей подругой кочевал по Казахстану, Горному Алтаю и даже Китаю.  А потом вернулись в наши края. Еще пятерых друзей нашли на большой дороге, друзья оказались не лучшего воспитания.  Эти кони порой нападают на путников и отнимают сигареты. Иногда отнимают деньги. Они не хотят работать ни на государство, ни на человека.

- Да, вот это чудеса, - пробормотал Иван.

- В общем да, - согласился Семен. – Но не ужас-ужас-ужас…

- Явление коней и байкера прервали тебя в начале рассказа про устюжанинский секс, - напомнил Матвей.

- Ну, какой может быть секс в деревне? - потер шею Семен. - Вот всякие производные, разные отражения от секса были. Я уже говорил, что про нашу деревню Устюжанино не писали в газетах и не показывали по телевизору, хотя мы снабжали спермой весь Советский Союз.

- Простите, не расслышал?! – оттопырил ухо Матвей.

- Да все ты расслышал, полковник, просто ты сильно заинтересовался, - хмыкнул Семен. – Успокойся, поучаствовать не удастся, это все далекое прошлое. Повторюсь, что у нас была не просто деревня, а племенной совхоз № 2-87 с особо дойными коровами и совершенно особыми быками. Такой странный номер придумали кагебешники, чтобы враги думали, что в нашей стране много племенных совхозов и не нанесли бы невосполнимый урон национальному генофонду, разбомбив коварным ядерным ударом наш племсовхоз, спрятанный среди сибирской тайги у речки, чистой как слеза, пока там не стали жить мы, люди.

У нас было много быков-производителей. Раз в год они огуливали наших коров, но в остальное время их кормили не зазря. Каждые три месяца наш очкастый зоотехник с космическим бронированным термосом в брезентовом портфельчике летал в Москву со свежей спермой. Мы размножали на просторах отчизны самобытную коровью породу – мясо-молочную. Как писали в газетах – очень удобно – сколько-то лет можно корову доить – достаточно много молока бывает от этой породы, за раз – подойник! А понадобится мясо – можно зарезать буренку и получается немало мяса.

Когда зоотехник КолиВаси изрядно напивался, то начитывал мужикам кардинально другую версию. Дескать, скотина двойного назначения выведена как раз для нашего народа. Чем удобна эта порода? Потому что всегда можно оправдаться. Спросят нас – почему мало молока? А мы скажем: так ведь мы еще мясо на корове наращиваем!!! А спросят если, почему мало мяса, то мы им напомним, что мы же постоянно из этого мяса выкачиваем молоко.

…Говорят, однажды КолиВаси утерял наш очередной взнос на алтарь национального генофонда. За пропажу элитной бычьей спермы его не расстреляли, хотя вполне проступок тянул  на кагебешную удавку. Но он таки успел вынуть голову из затягивающейся петли. Казус приключился в Щегловке, где обычно зоотехник садился в самолет до Москвы. Рейс сорвался из-за тумана, сначала на три часа, а потом пассажиров отпустили до следующего утра. КолиВаси устроился в гостиницу «Томь» и отправился погулять, и погулял. В Щегловке как раз в этот вечер местная команда победила в футболе московский «Спартак» 4:0 и город начал гулять, когда КолиВаси уже хотел закончить, но не успел. В каком месте Щегловки при каких обстоятельствах и почему был опростан транзитный термос – неизвестно. На коктейль его, что ли, пустила веселая компания из горкома комсомола, увлекшая КолиВаси в свой водоворот веселья? Короче, в Москву зоотехник вылетел с пустым термосом, но обнаружил это только в аэропорту Внуково, когда милиционеры перетряхнули весь его багаж, а необычный термос с сорванной печатью вскрыли и даже понюхали.

Увидев, что печать взломана, а термос в руках милиционера пуст, КолиВаси похолодел, вспотел и немножко поседел. Груз-то был ценный, как ему говорили на инструктаже, десять тысяч инвалютных рублей. У зоотехника и обыкновенных рублей столько не было, это же два «жигуленка»! В общем, тюрьма готова была принять зоотехника, но он справился и с этим испытанием судьбы. Впервые от самолета КолиВаси отправился не к своему академику, а в гостиницу. Он не спал всю ночь, фыркал как лошадь, старался до седьмого пота, но на другое утро академик в своей лаборатории как обычно восторгался продуктом из междуречья Ру и Ура и незамедлительно отправил колбы в Люберцы, где впоследствии была выведена новая порода быков «люберы». Ну, и коровы пошли неплохие. Вообще, люберская деревня Подоники была и до этого на слуху, как высокопродуктивная по части скота, а уж теперь, когда из нее выходцы работают в ведущих газовых и нефтяных офисах Москвы, это название для многих звучит как пароль наверх. В Оксфорде, правда, из Подоников пока никто не работает. Зато весь состав тогдашнего Щегловского горкома комсомола украшает вертикаль власти в столице.

КолиВаси все оставшиеся годы хотел съездить в Люберцы, посмотреть тамошнюю скотину, но оказии так и не выпало. А специально академик туда ехать не хотел, если и возил КолиВаси по местам поставки нашей спермы, то в Холмогоры, Вологду, под Рязань, многие места России наша деревня облагородила.

Теперь устюжанинский вклад прочно забыт, поскольку тогда был засекречен, а потом рассекречивать было некому и незачем. Так что имя нашей деревни не вписано золотыми буквами в отечественную историю. И памятников нам нет. Только скотина щиплет траву и копытит землю по всей стране. Воспроизводится, все более утрачивая наши первичные черты.

- А этот герой-зоотехник сейчас где живет?

- Не знаю, может, где живет, а может и не живет. Это отдельная история. 


СВИНЯЧЬЕ ИГО
Только теперь я понимаю, что КолиВаси был уникальный человек. Вообще, зоотехника звали Николай Васильевич, но мужики называли его КолиВаси, почему-то они недолюбливали зоотехника. Лысоватый очкастый интеллигент сорока одного года, такая же пьянь, как множество, но получался как-то всегда и везде в белом, когда другие неотвратимо оказывались в дерьме. И ведь он не был евреем. Когда в других деревнях коровы дохли десятками, наш КолиВаси умудрялся сохранить всех и спасал директора от тюрьмы. Наверное, его не любили, потому что его любили бабы. Он был героем сплетен. Бабы перемывали его кости ежедневно, дружно ругали, но почти день через день находилась одна, низко павшая. Неведомо как, но КолиВаси всякий раз вычислял эту морально ослабевшую и сбивал ее с пути обычного, как у людей...

Его хватало на все. Бог послал ему редкостную бабу – она родила ему дочку и больше не подпускала. Она любила, чтоб в подполе, двух кладовках, трех сараях и погребе было все как у людей, но у нее было в два раза больше. Зоотехник накашивал два стога сена. Той же картошки у него было припасено под тыщу ведер... Пусть супружеская кровать ночами стыла, но зачастую рубаха КолиВаси была мокрой от пота – он один сажал, полол и копал эти проклятые 24 сотки земли у крайнего дома на нашей улице. И нередко его белая рубаха мелькала ночью на огороде. Картошку было девать некуда, в стайке росли восемь свиней и три поколения крупнорогатой скотины. Конечно, одной картошкой такую ораву не выкормишь, потому КолиВаси воровал дробленку и комбикорм, как все.

КолиВаси стойко нес на своих сухопарых плечах все тяготы и лишения сельской жизни, но никогда не брал на себя лишнего и уходил от ненужного – легко, даже изящно и неуловимо быстро. Он не убегал, а просто делал шаг в сторону, чтобы слепая судьба вдарила со всей дурной мощью мимо. При этом, если так случалось, он утаскивал в сторону и других, чтобы удар судьбы, целившей в нездешнюю бойкость зоотехника, принимала на себя земля, а уж всю землю КолиВаси защитить был не в силах. Он и не брал на себя лишнего. Ему хватало своего.

КолиВаси был добрый и уступчивый человек, ему были по фигу все выкрутасы ненормальной бабы, но дочку любил, да еще неведомо куда платил алименты, так что он пахал от зари до зари на работе и дома. Ему приходилось порой срочно бежать на работу и ночью, к нашим золотым коровкам, закупленным в Голландии на валютные рубли и бриллиантовым быкам, чья родословная терялась во мраке истории. Люди врут, что не всегда он на самом деле спешил на работу. Но бабе его было все по барабану, она ограничила свой мир территорией двора и дома, где КолиВаси был только производитель всех благ и ничего более. А он и не претендовал на другое, его вполне устраивало. Но в одном он стоял как скала. Своих свиней КолиВаси резал 7 ноября, на другой день баба везла мясо на базар, а у зоотехника наступала зима свободы. Без свиней, покоса и огорода.

Вся страна 7 ноября смотрела парады и манифестации, а в нашей деревне семеро мужиков, считая КолиВаси, с первым лучом солнца стояли с острыми ножами и паяльными лампами перед стайкой. Они резали свиней, палили им шерсть, соскребали и вновь палили, мыли и кромсали туши как на конвейере. То был праздник КолиВаси, освобождение от свинячьего ига до весны, до новых поросят. Мужицкая бригада укладывалась в световой день, с последним лучом солнца заканчивали подметать двор после своих трудов, мыли руки и садились за стол, где не было никакой самогонки. А только чистейшая водка, жареная свеженина и хлеб.

Пили до последнего, пока последний не сможет говорить. Потом мужики вспоминали, что КолиВаси под очередной скрежет граненых стаканов сказал странный тост, настолько странный, что слова вроде бы все знакомые, но повторить оказался никто не в силах. Один говорил, что зоотехник говорил про то, как здорово бегать с бабами рано утром по траве. Другой утверждал, что на самом деле КолиВаси говорил про свободу очень душевно, хотя зоотехник был не судим. Третий клялся, что тост был о любви в морской пене. Четвертый – о чудном полете под облаками, пятый – про землетрясение, когда рассыпались памятники Ленину и провалились сквозь землю химические заводы. Шестой скрипел зубами и просто плакал.

Офигевшие мужики после странной речи не сразу смогли сдвинуть граненые стаканы, но нашли в себе силы и выпили до дна, как до и после этого. Видели и слышали они КолиВаси последний раз.

Кстати, учительница Ольга Васильевна через сорок дней в бабьем кругу, собравшемся помянуть ушедшего зоотехника, тоже сказанула непонятно, но красиво: «Любовь поломала ему жизнь. А он поломал любовь. Так он и жил на обломках. И ему не отомщали и ему мстить было некому…» Кстати, бабы выпили за КолиВаси, сдвинув фужеры в хрустальном звоне. Как за живого. Так ведь неживым его никто не видел.

У КолиВаси был персональный праздник 8 ноября, потому что утром после Великого Октябрьского мясореза, как он это называл, зоотехник выходил на улицу, скрипел валенками по снегу, слушая благостную тишину без свиней, радуясь, что это продлится до весны. Но в этот раз его праздник испоганили. Злая баба, мачеха его линии жизни, пока зоотехник отсыпался после вчерашнего, привезла с базара к полудню шесть поросят, против всех правил и обычаев. Дескать, что стайка будет пустовать, картошку надо куда-то девать. Короче, КолиВаси вышел и вместо тишины услышал хрюканье. Он вернулся в дом чернее валенка, ни слова не сказал в ответ бабе, взахлеб расписывавшей, как она удачно, выгодно и вовремя приобрела поросят.

Он взял ружье и перестрелял щетинный подрост. Повесил берданку на забор и ушел. Когда зоотехника решили поискать пришедшие похмелиться мужики, то цепочка следов по свежему снегу привела к березе, где незамерзавшая речка Ру ныряла в землю.

У нас никто здесь не тонул. Соленая речка Ру приходит из какого-то моря, пробегает по наши полям семь километров и, наверное, возвращается в то же море. Наверняка, неутопаемая речка и помогла КолиВаси уйти от них, которые выпрямляли его жить как все, которые вталкивали его в карьеру. Он много лет стойко держался. Как только уже решали назначить его директором колхоза-совхоза или обязать должностью в райкоме, зоотехник впадал в трехдневный блятский загул и вылетал из обоймы по аморальным основаниям. В высоких кабинетах Николаю Васильевичу не раз откровенно говорили, что по нему тюрьма плачет, с чувством жалели, что не сталинские времена. Но по нему плакала и здешняя сторона колючей проволоки, а эти слезы в России равносоленые. И с этой стороны их все-таки больше.

Он должен был сделать карьеру и ни хрена не сделал, ну, только что любили его. Но разве любовь оставишь после себя, как дом, сберкнижку, машину? Впрочем, все это КолиВаси тоже наработал, мог бы наработать еще больше, кабы не эта любовь, которая есть просто дым от трения душ – и все! Да, любили его и женщины, и кони, и дети, и собаки. Но, как всегда, свиньи оказались сильнее…

МОБИЛЬНАЯ МЫШКА
- Сема, но ты до сих пор не говорил, что эта Ру - соленая и короткая речка?! – воскликнул Илья.

- Просто не успел сказать, а потом подумал, что и говорить не стоит, пусть станет для вас приятным сюрпризом завтра. Собственно, как ни расписывай, а завтра Ру для вас все равно станет сюрпризом. Речка очень чудная, она выныривает на опушке черемуховой рощи из-под земли. Это никакой не родник, а сразу полноценная десятиметроширокая речка с бодрым течением. Попетляв по нашим полям семь километров, Ру также внезапно ныряет в землю и уходит бесследно. То есть, никакого болота, топей и хлябей, а натуральная твердь земная, где отцы и деды пахали смело, засаживая поля у конца и начала соленой реки кукурузой, ячменем, другими зерновыми. Не сажали только картошку – она тут вырастала неправильно крепкая – ножи ломались на очистках.

Откуда это необычное название взялось - неизвестно до сих пор. Скорее всего, просто назвали наоборот от пресной речки. Ру и Ур. Вроде не родственники, не однофамильцы, совсем не похожи, а что-то общее есть, как у людей, которые долго вместе живут или работают. Представляете, какое у нас было лето – чистейший песок, неутопаемая теплая вода. На Ивана Купалу весь день по речке плыли медузы. Сочиняют, что видели дельфинов, но разве можно верить людям…

- Прямо как в сказке – речка с живой и речка с мертвой водой.

- Тут же можно курорт устроить – народ ломиться будет! Неужто никто не догадался, ладно – местные лохи, но из Кольчугина, Щегловки да хоть из Москвы денежные мешки давно уж должны были развернуться.

- Многие воодушевлялись. Они приезжали случайно, видели наши чудеса и клялись, что за год здесь вместо избушек будут отели, забитые под завязку туристами. Считали, что сюда можно пустить поезд и даже самолет. Прикидывали, на сколько участков можно нарезать семь километров берега и за сколько продать.

- Нью-Васюки!

- Там фантазии на пустом месте, а здесь мечты от уникального места. Они правильно считали. Если делать как везде, то можно заработать миллиард баксов. Но они про все забывали, как только уезжали с нашей территории. Так что инвесторы не возвращались. Не будет тут отелей. А этот дом Володя купил весной. Дом его родной бабушки, дед его сам рубил в начале прошлого века. Номер 1 повесил на дом, табличку с названием улицы, улицу назвал в честь бабки. Тут все в одном экземпляре и все для себя.

- Так ли плохо, когда туристы? Дорогу бы построили, супермаркеты, люди бы работу получили, а то умирает одна деревня за другой.

- А ты был на озере Ая, видел, что они сделали?

- Видел, ступить некуда. За все деньги рвут. Озеро, честно говоря, никакое и больше туда не ногой. Едешь отдохнуть от людей, а там та же бочка с селедками…

- Так я в другой раз сына возьму сюда, чтобы покупаться.

- Ты не вспомнишь про речку Ру, – мягко напомнил Семен. - Если тебе это место по душе и ты этому месту по нраву, если сердце твое ёкнет при воспоминании про Ур и Устюжанино, то ты обязательно приедешь и тут тебе наградой будет Ру.

- Вот не хочу сказать, что ты врешь, Семен, но если я там забуду, то сейчас-то я имею право говорить про Ру и Тарта-Рару? – прищурился и медленно поднял вверх указательный палец Илья.

- Право имеешь.

- Значит, я могу взять мобильный телефон и сделать звонок другу-журналисту в Щегловку и сказать, чтобы он включил диктофон и записал все, что я ему сейчас наговорю, и чтобы он еще записал отдельно на бумаге автоматической ручкой то, что я ему скажу?! – победно закончил Илья.

- Не сможешь.

- А почему?! Ладно бы связи не было, но связь здесь работает. Потому что ты против?

- Просто у тебя не получится.

- Тарта-рары укусит?

- Да нет тут ужасов, боли, крови, смерти, калеченья. Я не знаю, но что-то тебе помешает.

- Что мне может помешать – вот телефон, вот связь! – Илья поднял искрящийся в отблесках костра серебристый мобильник и все услышали звук длинного гудка, шорох, далекий голос «алле!»…

Стремительная тень метнулась от костра над головами мужиков, что-то противно пискнуло, и Илья ошеломленно уставился на пустую руку.

- Не склалось. Блин, я даже приужахнулся,- признался в гробовой тишине Семен. – Руку не поцарапали?

- Что это было?!

- Костя же говорил – «наши». Все живое вокруг, что служит и охраняет это место. Наверное, это была летучая мышь, а могли филина послать, могли другой фокус подстроить,- меланхолично объяснил Семен. – Я предлагаю больше не экспериментировать, не делать себе хуже. Не исключено, если все же дозвонишься, то ничего сказать не сможешь – на том конце провода газ взорвется, или пожар начался несколько минут назад. Вот у тебя Илья взыграла гордыня, а это грех. Давай не будем, а то наплодим несчастий для друзей и родных. Это вам не наше родное государство, когда начинают борьбу с бедностью, а на самом деле начинают еще больше воровать. Это там все слова потеряли первоначальный смысл. А здесь все просто, «нет» обозначает «нет» и никаких «а может быть».

- Какого хрена, я этот телефон неделю назад купил за пятнадцать штук, потому что со старым «самсунгом» в нашем офисе уже неприлично появляться, - Илья жалобно посмотрел на товарищей. – И что они с мобильником сделают? Раздолбают, утопят, закопают?

- Не знаю, на первый раз они, как правило, корректно себя ведут. Видишь, выхватила аппарат и руку не поцарапала. Ну-ка, тихо, вдруг бросила недалеко! – Семен нажал номер Ильи и протянул телефон на открытой ладони к друзьям. Все услышали тоненький длинный гудок, второй, третий, а затем где-то вдалеке раздались слабые аккорды «Пикника» и стали набирать силу. Илья вскочил и побежал напролом в стену высокой травы.

- Хоть бы фонарик взял!

Но Илья уже орал: «Есть! Светится родненький!» и вскоре вернулся счастливый, прижимая мобильник к сердцу.

- Илья, сейчас ты залезешь в спальный мешок, а я встану рядом с палкой, чтобы мышка не проскользнула, и ты тихонько наберешь номер моего начальника и подробненько ему расскажешь про речку Ру, - сурово сказал Иван. - Мой Дормидонт сегодня на даче у своего собутыльника. Пусть там все сгорит!

- Вот вам парадокс жизни: гуманные летучие мыши, вернувшие мобильник, и злые люди, готовые сжечь человека только за то, что он пьет их кровь всего пять дней в неделю, - заметил Матвей, открывая банку шпрот.

- Да зачем ты эти консервы достал?

- Очень хочется на черный хлебушек положить пару шпротинок и неторопливо закусить, - объяснил Матвей. – Я просто уплываю по волнам моей памяти в тот новогодний вечер, когда мне ничего не досталось из дефицита - ни печени трески, ни икры красной. Но одна прекрасная девушка, жалеючи меня, из своих изящных рук накормила вот таким бутербродом. И потом пятнадцать лет каждый новый год мы находили место на праздничном столе шпротам.

- А потом?

- А потом мы стали новогодние праздники отмечать отдельно и с тех пор я не пробовал шпрот. А сегодня захотелось, в ларьке на трассе купил, пока вы шашлыки брали. Надеюсь, не отравлюсь.

- Так у тебя приступ ностальгии?

- Нет-нет-нет! Просто хорошее настроение. Оттого, что сбежали из города. Потому что Семен весь аж светился, когда мы таки рванули в сторону Устюжанина. Да все ваши морды мне нравятся. Опять же эта мышь, которая Илюхе вернула мобильник… Жизнь начинает складываться!

- Почти святое место, хотя церкви никакой нет. Может и лучше, когда без попов, - начал Степан. – Тем более, если тут смерти не было при нашей кровавой истории. Семен, неужто и в 37-ом году здесь никого не пристрелили?

- Стреляли дальше, километра три отсюда в сторону города, в болоте. Людям не разрешали туда подходить и коров пасти в той стороне. А здесь был один случай, но не совсем смертельный,– начал новую историю Семен. – Когда началась коллективизация, поначалу многие остались единоличниками. Но их потом так тиранили, что все стали колхозниками. Остался только Севастьян Поморцев. Он соглашался, что надо быть вместе, но заявление не писал и сбрую на общую конюшню не нес. Тогда они опахали его дом.

- Как это опахали?

- Пока Севастьян в городе неделю работал по найму, они взялись пахать вокруг его дома, начали в метре от крыльца. Дескать, теперь это колхозная народная земля, а что осталось – пока твое. Напоганили, короче. Ну, Севастьян вернулся. Постоял у крайней борозды и пошел искать председателя. Встретил его как раз у черного камня и, как сказывают, молча швырнул его в Тарта-Рары. Но бездна работает сама по себе и смердящие тела не принимает, только души. В общем, председатель несколько минут висел над бездной. Его переворачивало, крутило, а потом вышвырнуло к черному камню. Люди говорят, что его выплюнуло, мол, так он и лежал в середине плевка. Думали – сдох, но он оклемался, хотя выглядел очень плохо. Кто щуку или другого речного хищника разделывал, тот видел у них в брюхе мелкую рыбешку, уже проглоченную, но пока непереваренную. Так примерно и выглядел председатель.

- Как его фамилия?

- Наши решили его фамилию забыть и она умерла раньше его самого. Детей у него не было. Даже когда мы были пацанами и знали в деревне всех, то не знали ни его имени ни фамилии. Никто ему не мстил, не бил, когда было необходимо - называли «этот».

- А Севастьян?

- Арестовали, увезли в город и там убили. Дом сожгли, семью в Нарым. Обыкновенная история.

- Да уж, история обыкновенная, рядовая. Нашу историю лучше не вспоминать. Давайте что-нибудь попроще, повеселей, может КолиВаси с академиком Суховым надебоширили. Такие персонажи могли ресторан перевернуть, а то и Кремль потрясти.

КОНДОМСК И КАМОГРАД
- С ними приключений хватало. Если по коровам академик был первым спецом в Северном и Восточном полушариях, то в остальном его заносило не туда. Например, он любил приговаривать: «Это так же верно, как Волга не впадает в Каспийское море, – сверкал очками академик. - Потому что Волга впадает в Каму!»

Мы, пацаны, четко понимали, что академик – сумасшедший. Он с таким же успехом мог заявить, что дважды два вовсе не четыре. Мы понимали, что академик живет уже так давно, что забыл школьные учебники, где про Волгу и умножение написано правильно. Академик был не дурак, однако - сумасшедший.

Но КолиВаси, как человек близкий академику по возрасту, на наш взгляд, в эти бредни верил. У них и научные доказательства были: в месте слияния двух рек Кама больше, шире и глубже, а еще - как речка Кама родилась раньше Волги, так что в Каспийское море должна впадать могучая русская Кама, а не мелкая Волга, сочащаяся из невнятных болотистых мест.

От нас до Камы далеко, но академик раскопал скелет в шкафу и у нашей сибирской речки Томь. Она рождается в горах, а на выходе в населенные районы сливается с речкой Кондомой. И академик убедил КолиВаси верить, что с места слияния течет не Томь, как все думают и как записано на всех картах, а Кондома.

Такие оборотные взгляды на обыденную жизнь обычно выходили боком академику и зоотехнику. Но оба были пофигистами и на синяки судьбы не обращали внимания, или отмахивались, когда она уж шибко докучала. Правда, чтобы академику со своими нездешними взглядами выжить в Москве – пришлось сделать карьеру по степеням. А КолиВаси в нашей провинции приходилось по необходимости нырять на дно нашей жизни, в банальный запой, где он отлеживался и отхаркивался. Будучи противоположностями в жизненных успехах, они были одинаковы, как шейки коленвала МТЗ-52.

Академика за его ересь против Волги в Москве не били. А вот КолиВаси на кустовом семинаре в Новосибирске таки достал с левой ветеринар Сергей Иванович Зайцев из Томска. Всякий семинар продолжается посиделками, где развеселившийся КолиВаси рассказал про Томь, которая на самом деле Кондома. И если восстановить истину, то надо и переименовать город Томск в Кондомск, щегловскую гостиницу «Томь» и одноименную, производимую в Щегловке тормозную жидкость, - в «Кондому». По коливасиному получалось, что и сборище литераторов на самом деле объединение «Прикондомское». Литераторы и химпромышленники этого не слышали, но кряжистый ветеринар Зайцев и в одиночку выплеснул народный гнев против переписывания истории.
КолиВаси был жилистым мужиком и в нашей деревне его никто не задирал, так что было удивительно, когда он приехал после повышения квалификации с синяком. Что ж ты его не вдарил, спрашивали мужики.

На что зоотехник отвечал, что сам он был миролюбив и благодушен после возлияний, а томский ветеринар наоборот – расстроен и рассержен, кидался яростно, как последний защитник родины. В общем, у него был интерес и стимул, как говорил академик Сухов, а у нашего зоотехника никакого интереса драться не было, он был переполнен жалостью.

«Я думаю, что так же злы и жестоки были люди, когда им сказали, что земля не плоская, а круглая, - задумчиво говорил КолиВаси падшей после заката бухгалтерше Елене Геннадьевне. – И когда им сообщили о том, как Земля вертится вокруг себя и крутится вокруг Солнца, а не наоборот, как они уверены. Они протестовали против разрушения привычного им мира. Я просто чувствовал себя подонком, обидевшим ребенка, у меня руки не поднимались даже защищаться. И так  мне было жалко этого бедолагу, который всю жизнь свою не мнил без Томска и преисполнялся гордостью. Они про себя вообще думают, что речку назвали по имени их города. И вдруг ему объясняют, что он, крутой парень, из Кондомска, а не из Томска. Согласитесь, что разница есть. Например, Камоград звучит гораздо авантажней Волгограда».

Город Томск был мгновенно отомщен и, слышал я, кажись, до сих пор не переименован.

- Нет, не переименован, - подтвердил Степан. – Я вчера там был, красивый город, но Кондомск, кстати, звучит красиво и гораздо лучше, как-то по-сибирски. Ну, не все ошибки прошлого стоит исправлять…

- Иногда стоит и через семьдесят лет.

- Молчать, поручик Ржевский! Ни слова о политике, ни слова о бизнесе, ни слова о нашем футболе! – скорчил рожу рыдающего просителя Илья.

- Вроде взрослый человек. Можно сказать – миллионер рублевый. В свои 35 лет уже потенциально не способен совершить некоторые сомнительные поступки, а дурь все так и прет, - укоризненно мотнул головой Матвей.

- Это попытка оскорбления – про потенцию? – нахмурился Илья.

- Просто констатация факта, - Матвей продолжал разливать в стаканчики водку, - и за это мы сейчас выпьем!  Илюша, мы не были на твоем дне рождения и, честно сказать, не помнили о нем. Но мы не испытываем угрызений совести, потому что мы твои друзья и имеем право на такое хамство. Мы тебя любим, мы тебе всегда рады, мы тебе желаем все и всегда, остальное ты купишь. За Илюху!

- А как же потенция поступков?

- Ну, когда человеку исполняется 35 лет, то его уже не возьмут в милицию. Поэтому, Илья, я хотел сказать, что даже если тебе жизнь будет выкручивать руки, втыкать в тебя раскаленное железо или щекотать пятки, ты все равно не станешь гаишником! Ты потерял эту ненужную потенцию, а значит – укрепил нужную! За это и выпьем, за средний возраст. Когда ты уже теряешь некоторые обязанности, но еще сохраняешь все возможности!

- Дураки вы все напитые, - сказал Семен, выпив половину и плеснув остатки водки в костер. – Уже рассвет занимается, можно идти купаться.

- А ты зачем водку в костер плеснул? Кстати, объясни, пожалуйста, кто такие «они» и кто такие «наши». Где все находятся?

- Если коротко, то «они» находятся везде, а «наши» только здесь. Водку плеснул, чтобы огонь и дым унесли в небеса наши пожелания Илье. Пусть присмотрят за исполнением. Да просто набулькался, что вы во всем ищете тайный смысл?! Смысл жизни – в жизни! Хватит разговоров, пошли на соленую речку.

…Но прособирались еще минут пятнадцать, пока в темноте искали плавки, полотенца, пытались аккуратно сложить закусь и стаканчики. И, когда прошли по тропинке среди высоченной конопли и бурьяна, которые с торжествующей дьвольской мощью растут на местах тихо умерших деревнь, на берегу их встретил уже краешек солнца.

- Семен, ты говорил, что там ничего нет, а там солнце!

- Нет того берега, а солнце есть, оно светит всем, - Семен сел на край обрыва и закурил.

- Оно светит по обе стороны горизонта, - добавил уже раздевшийся Иван, спрыгнул с обрыва, пробежал по песчаной полосе берега и нырнул.

Кто входил в речку неторопливо, кто-то бежал мелкие пару метров, Матвей отодвинул призрачную медузу, мягко лег на спину и стал сильно грести. Иван зачерпнул воды в ладошки, глотнул, выплюнул и заорал: «Она соленая! Да здравствует Ру – океанская речка!»

На обрывистом берегу, освещенные солнцем, стояли вольный конь Юзер и байкер, оседлавший мотоцикл. Юзер ухмылялся, Костя хмурился, наблюдая, как мужики упорно плыли к другому берегу, ныряли, плыли шеренгой и друг за другом, молотили кролем и раздвигали речку плавным брассом. Они плыли к другому берегу снова и снова…

- Юзер, - Костя положил руку на гриву коня, - а ты знаешь, что Устюжанино находится в пересечении 86 градуса восточной долготы и 54 градуса северной широты? Не знаешь? А как же ты находишь сюда дорогу? Впрочем, мне тоже навигатор не нужен. Как ты считаешь, сколько из этих мужиков сюда еще вернутся? Как же так получилось, что курить ты научился, а говорить не хочешь? Ладно, хоть анекдоты понимаешь, слушай самый свежий. Двое близнецов готовятся к рождению, волнуются, второй спрашивает первого: «А как ты думаешь, что там?!» Тот отвечает: «Не знаю! Оттуда еще никто не возвращался…»


РОДИНКА
…Но Юзер не всхрапнул, не пошлепал губами, не мотнул гривой. Конь неотрывно смотрел вправо, где солнце сдернуло легкий туман и стали видны пара черных «джипов», УАЗик, а за ними «Беларусь» с бульдозерным ножом впереди и экскаваторным ковшом на заднице. Люди в защитной форме стояли между обрывом и машинами, а человек в сером пиджаке очевидно что-то им рассказывал, энергично жестикулируя. Кто-то подал ему ведро и «пиджак» запрыгал по склону к урезу воды.

- Юзер, они же хотят все испоганить, где наши?

Юзер задрал голову и заржал на солнце, как воют собаки в полнолуние. Заливистое ржание троекратно отразилось эхом. Человек, склонившийся зачерпнуть ведром из реки, вздрогнул и оглянулся. Потому он позже всех заметил, что от другого берега к нему выплыли три лебедя. Костя клацнул зубами и повернулся к примолкшему Юзеру, но тот щипал траву, равнодушно уходя от берега. Белых птиц увидели и они. Двое бросились к машинам и через секунду наперегонки открыли стрельбу. Под крики «Ложись, сука!» человек с ведром рухнул ничком. Лебеди на ружейный гром никак не отреагировали, сохраняя царственную осанку,  сплоченный белоснежный треугольник развернулся, не нарушая геометрии, поплыл прочь и словно растаял в легкой дымке. Речку вновь окутала тишина. Но человек с пустым ведром так и лежал лицом в воде.

- Устюжанинский сервис для незваных гостей, - подошел Костя к Семену. – Здесь никого не обижают. Мы создадим все условия, чтобы они сами поубивали друг друга.

- Неприятный случай, как бы нас тут не пристрелили, - хмурился Семен.

- Ничего не будет, если с тобой полковник, - Матвей поднялся на обрыв уже в брюках и с камуфляжной курткой в руке. – Пойду узнаю, договорюсь о чем-нибудь. Вы пока не высовывайтесь.

…Вернулся он через минут десять, когда друзья уже стали нервничать: «Никакого смертоубийства, у мужика ни одной дырки, похоже, кончился от разрыва сердца. Или упал в обморок и захлебнулся. Видишь, его попутчики уже поминки накрывают. Решили, что увезут в Щегловку, расскажут, что несчастье в тайге произошло. С ментами  и врачами договорятся, есть у них подвязки».

- А что хотели с трактором делать?

- Да этот в пиджаке привез их в гости, как Семен нас привез. Три дня пьянствовали, купались, а потом решили застолбить участок берега, прокопать траншею, а потом в земельном комитете бумаги выправить под турбазу их учреждения. Наверное, чтобы потом приватизировать и продать под отели… Тракторист напился в усмерть, чтобы не ехать, так они его и прикладом не смогли поднять. Этот пиджак трактор гнал, я и фамилию спросил, ты, Семен, его наверное знаешь…

- Не надо, не говори, пусть его фамилия умрет вместе с ним! Пошли домой, собираться...

- Ну, вот, собственно, и все. Я им пытался объяснить, что тут лучше ничего не трогать, чтобы не накликать беду, но они, похоже, не очень поверили, - развел руками Матвей. – Наверное, думают вернуться.

- Если они сейчас начнут столбить участок, то они никуда и не уедут,- сказал Иван.

- Значит, нам надо уезжать. Люди военные, прямолинейные, им один труп не помеха, они не остановятся. А если тут будет 3-4 трупа, то нам придется быть свидетелями, - начал собирать вещи Илья. – Поэтому поехали, время сбора 15 минут.

Через четверть часа три «японки» тронулись от старого дома по дороге меж бурьянами, мимо развалин маслозавода, мимо деревенского кладбища. Выехав на асфальт, остановились попрощаться, чтобы на дороге уже не останавливаться, от пригорода собирались ехать каждый по себе: Семен хотел проведать родственников в Кольчугино, Иван с Ильей решили добраться до Щегловки через Промышленную, Матвей со Степаном обещали детям привезти восточные сладости от Рамула, который торговал в Панфилово на Кузнецком тракте.

Вышли из машин, стали вперекрест жать руки.

- Ну, Семен, спасибо, отличная у тебя деревня, как-нибудь еще приедем. Только бредень возьмем да удочки.

- Можно и семьи взять, комары не свирепствуют.

- Ой, да бабам это надо?

- Да неизвестно, сможем ли вернуться, как ты думаешь, Семен, есть на это какие-нибудь приметы у этого места?

- Смотри, белый филин сидит на черном камне, может быть, это добрая примета, - улыбнулся Семен. – Меня одного никогда не провожал. Что это означает – вы можете предполагать как и я.

- Может, он нас приглашает заглянуть за камень в Тата-Рары?

- Или наоборот взялся нас оберегать – не вставай на камушек!

- Ладно фантазировать, пора ехать, - сурово оборвал друзей Семен. – На возвращение одна примета точная есть. Завтра утром проснетесь, если на сгибе локтя с внутренней стороны появилась родинка, то сможете приезжать на Ру и Ур в любое время, даже без меня. А если нет родинки – то ничего не получится даже со мной. Все наши чудеса доступны каждому только один раз, а повторно и постоянно только тем, кто отмечен родинкой. Но в этом ничего страшного нет, ведь человек без родинки не будет помнить про Ру и не будет кручиниться. Найдет другое счастье.

- Так и человек с этой родинкой тоже ничего не помнит, ни речку Ру, ни камень! И эта родинка ему ничего не скажет!

- Он все вспомнит, если вернется. Берег Ру - не для ностальгии, а для жизни! Все, попрощались и рвем когти, смотри, как филин против солнца рванул в сторону берега. Не будем мешать нашим спасать и сохранять…

25 февраля 2009г.Сагара Дмитрий Степанович