Человек с Алмазной Звезды

                what I've felt
                what I've known
                never shined through in what I've shown
                never free
                never me
                so I dub thee unforgiven

                гр. Metallica


…Кругом, повсюду, куда бы я ни ступил, были ножи. Висели в воздухе, летели мне навстречу, извивались зеркальными паутинами. Я шел вперед, а они вонзались мне в грудь. Каждое моё действие, все сказанные мною слова, все мои поступки были ножами. Постепенно, шаг за шагом, тёмный коридор становился всё уже, мрак – гуще, врезавшиеся наглухо клинки – острее. Но я не останавливался. Собственно, даже если бы я остановился, ничего бы не изменилось. Ничего уже нельзя было изменить..

С того самого момента, как я себя помню, я пытался разрешить для себя загадку – почему, ну почему никто не в силах ответить на мои вопросы. Наверное, в детстве это было моё главное «почему», то, которое рождало без конца сотни других, но и они, и они оставались без ответа. Тогда, однажды отчаявшись, я впервые в жизни познал смирение – перестал задавать вопросы.

Когда прозвенел звонок, ОНИ, расхватав свои неуклюжие серые авоськи тонкого – тонкого плетения, которые называли по-разному – кто сумками, кто рюкзаками, заорали вибрирующими голосами и кинулись в дверь. В этом не было смысла, но они выбежали. А я – нет. Я рассматривал трелотопсера, который сидел на стене классной комнаты, возле исписанной цифрами доски, и не мог оторвать от него глаз. Трелотопсер был солнечный по - радужному, многоногий, а может быть, даже и многорукий – в конце концов, кто знает, как называются конечности у трелотопсеров? Солнце уплыло за горизонт, а трелотопсер ушел, сменив форму и превратившись в обычный солнечный блик. И вскоре я забыл о нём – меня стали убивать. Включили длинные мёртвые лампы, просвечивающие молочно – белой дрянью.
Эти лампы.. Эти лампы преследовали меня всю жизнь. ОНИ включали их тут и там – в пропахшей салатами бутербродной, в школьном классе, в институтской аудитории, в офисе с разбросанными по столу документами – повсюду, куда бы я ни приходил, они включали большие, длинные белые лампы, пронзавшие меня насквозь. А ОНИ под ними жили. И, что самое главное, никогда – совсем никогда – не замечали их. А ещё ОНИ не смотрели на небо. Никогда.

Небо было чистым и чёрным. Я стоял на автобусной остановке, и ждал космический Корабль. А все остальные, стоявшие вокруг, ждали автобус. Ветра не было, и тихий воздух не колебал на мне чёрного плаща. Ещё, он не колебал чёрный плащ, лежавший на плечах Ночи, с которой я тихо перешептывался. Она меня слышала, а ОНИ – нет. И это было прекрасно. Я только что вышел с работы, и здесь, на берегу огромной полупрозрачной лужи, мерзкий офисный свет уже не достигал меня. По правде говоря, здесь вообще не работал ни один фонарь. С рокотом подъехал к железной будке остановки автобус, и ОНИ, расхватав свои неуклюжие серые авоськи тонкого – тонкого плетения, которые называли по-разному – кто сумками, кто рюкзаками, заорали вибрирующими голосами и кинулись в дверь. В этом не было смысла, но они бежали. А я – нет. Я остался, потому что сейчас не мог оставить Ночь одну. Автобус окатил меня грязью, и я в сравнении увидел, что плащ Ночи был такой же грязный… Только его, в отличие от моего, годами покрывали смогом, копотью и дымом заводов. Так мы бы и стояли вдвоём, и может быть, вместе ушли бы на моём серебристом Корабле из этого мира, если бы нас не разлучили – меня и Ночь. Сзади мелькнула тень, я обернулся, но последним, что я увидел, была занесенная надо мною рука с зажатой в ней железной трубой.

Я видел булавку. Это была не простая булавка. Вместо обычной булавочной головки у неё был маленький бриллиант. А на нём, окружая его небольшим прозрачным ореолом, жила капля воды. Жила не сама по себе – это была моя жизнь. Булавку окружал белый свет. Казалось, что не существует больше ничего, кроме булавки и света. Но я знал, что там, внизу, есть пол. Белый кафельный пол. Медленно, очень медленно наклонился блестящий стержень булавки, капля воды сорвалась с бриллианта и полетела вниз. Она слетела с блестящего камня полностью, не оставив и следа, и в полёте осталась цельной, не раздробилась на сотни мелких капелек, не разбилась на части… Но в конце концов она ударилась об пол. И я открыл глаза. Головная боль. Надо мной стояли ОНИ в белых халатах и марлевых повязках.

Голова иногда болела, чувствуя близкий снег. Было очень скользко, и я скользил. По льду, вперед, вперед, вперед. Как когда – то тогда, когда седые волосы ещё не спадали мне на плечи, когда я ещё надеялся, что мой Корабль прилетит за мной… А потом, я перестал надеяться. Я остался совсем один. И даже Ночь больше не разговаривала со мной, сегодня она оставила меня, предоставила меня на съедение белому городскому снегу. Наверное, не стоило так бежать по голому льду – ноги были уже не те, что тогда. Тогда, когда я жил, когда я верил… В чудо? И я упал, упал на мёрзлый тротуар, и лёг на землю. Пошел снег, и я чувствовал, как он засыпает меня, скользит по щекам, всё сильнее, сильнее.. И уже почти не тает. Это чувствовал я, тот, кто пришел сюда случайно, я, человек, всю жизнь мечтавший вернуться на Свою Звезду… Я, тот, кто не мог очистить Плащ Ночи, не смог погасить мёртвых ламп, которые зажгли ОНИ, кто так никогда и не нашел здесь ни Корабля, ни даже Тебя – Девушка с Алмазной Звезды.
Снег больше не таял. Тише. Тише. Глубже. Глубже. Глубже.

…Кругом, повсюду, куда бы я ни ступил, были ножи. Висели в воздухе, летели мне навстречу, извивались зеркальными паутинами. Я шел вперед, а они вонзались мне в грудь. Каждое моё действие, все сказанные мною слова, все мои поступки были ножами. Постепенно, шаг за шагом, тёмный коридор становился всё уже, мрак – гуще, врезавшиеся наглухо клинки – острее. Но я не останавливался. Собственно, даже если бы я остановился, ничего бы не изменилось. Ничего уже нельзя было изменить.. И теперь, где – то там, впереди, я уже различал дверь.