Симбиоз или Возвращение из паломничества

Как часто мы обещаем и не делаем? — Для Сапожниковой это был даже не вопрос, а какой-то Дамоклов меч, потому что она это делала так часто, что это стало для неё постоянным и неизменным. И когда она в сотый раз пообещала то, что не в состоянии сделать, то ей ничего не оставалось, как взять себя в руки и звонить маститому карельскому поэту Марату Васильевичу, ведающему Союзом карельских Писателей, чтобы выяснить вопрос о кандидатуре на стипендию имени Роберта Рождественского. Она не звонила ему полгода, а до этого ещё полгода не могла дозвониться; и теперь нужно было срочно придумать какое-нибудь дело, чтобы к нему уже добавить своё, то есть свою протеже. Сапожникова придумывать ничего не умеет, но зато она вспомнила о недавнем разговоре с Олей Левиной и директором библиотеки ПУ Мариной Петровной о поэтическом конкурсе, который планировалось проводить силами университета.
Марат Васильевич ничуть не удивился звонку, как будто они встречались последний раз вчера. Но восторга по поводу конкурса не выразил и сделал встречное предложение о совещании молодых писателей в Москве, о котором они уже договорились с Риммой Казаковой. А дальше он стал перечислять фамилии тех, кого он хотел бы видеть в составе писательской бригады, отправляющейся со своими стихами и рассказами в Москву. И Сапожникова слушала, как он называет одного за другим её «яшниц» и «яшников»: Поздеева, Мамаева, Юля-цезарь, Коклюшкин... — Жив ли он? — озадачил Сапожникову своим неожиданным вопросом Марат Васильевич. Когда Сапожникова услышала эти слова, то начала понимать, что в вопросе скрывается ответ. И речь шла не о семидесятилетнем восприятии жизни маститым поэтом, в окружении которого теперь всё чаще происходят смерти, а не рождения. Дело было в том, что поэт — до конца жизни поэт. Поэтов бывших не бывает. Если обыденное человеческое сознание развивается до образного, и человек открывает в себе то, что есть образ и подобие творца, этот человек уже никогда не перестанет быть таковым. Равно как женщина не может обратно стать девственницей. И если ты стал поэтом, то хоть умри (в прямом смысле этого слова), им, поэтом то есть, и останешься.
Пока Сапожникова размышляла о живущих, Марат Васильевич, перечислив известных ему, а также и Сапожниковой, молодых и уже напечатанных, стал делиться своими поисками молодых и одарённых, но ещё не печатавшихся:
— Нужно заниматься конкретными людьми, не в общем, не в масштабах вселенной, а искать среди живых - человека. Вот я в Эссойле нашёл одну. Лена Михайлова. Скотницей работает. А стихи — полная противоположность земному:
Я шла по звёздам босиком.
И тут Сапожниковой удалось сказать о личном, то есть о Вале.
— Да знаю я её, — хмыкнул Марат Васильевич.
— Ничего, что она из соседнего института, (эка даль тридевятая, улица соседняя)?
Марат Васильевич, до этого вяло отмахивающийся от наседающей в духовном аспекте Сапожниковой, оживился:
— Очень даже хорошо, а то мне их ректор уже звонил и недовольство высказывал по поводу ПУшных стипендиатов, и у них, мол, поэты есть.
— Есть, есть, — китайским болванчиком с английским придыханием подтвердила наличие в соседнем здании Кольцовой Сапожникова, — аспирантка, иностранноведка, активистка группы «Я». Мы её рекомендуем. Она... — дальше пошёл задушевный рассказ о трудном детстве и прочих семейных лишениях Кольцовой в ответ на бытовой запрос Марата Васильевича.
— Направляй её ко мне, — добродушно пожелал проникшийся тяжёлой Кольцовской судьбой Марат Васильевич.
Возлесловие автора
Что такое есть художественное видение, и чем оно отличается от обычного человеческого?
Без сравнения, а значит, без иерархии уровней сознания в этом вопросе не разобраться. Обыденное сознание всегда оценочно. Человек в социуме всегда находится в точке перекрёстка. В каждом из нас есть некий прицел, относительно которого и происходит ориентация человека в мире информации и поступков. Буквально всё оценивается с точки зрения бинома: хорошо это или плохо, польза от  этого или вред? Но такой взгляд всегда плоскостной, укладывающийся в окружность колебания маятника Фуко. Широта взгляда, человеческий кругозор зависит от амплитуды колебания.
Взгляд художника описывает, но не оценивает. Те литературоведы, которые находят скрытую оценку в том или ином произведении, зачастую приписывают художнику свою точку зрения на данный предмет исследования. Художник же описывает, то есть соединяет плюс и минус. Видение художника — это и плюс и минус, и не плюс, не минус, одновременно. Если проследить за тем, как раскрывается писательская мысль, то можно обнаружить некую спираль, которая объединяет множество обычных точек зрения. Это уже не плоскость, а объёмность мышления. То есть это другой уровень сознания — творческий.
Гораций говорил о золотой середине, о своеобразном нулевом нахождении, отцентровки себя относительно системы мироустройства. Когда человек видит вокруг лишь негативное, то это значит, что его центр смещён и он находится в отрицательном поле представления о мире. То же самое можно отметить и в случае постоянной положительной оценочности мира, только с другим знаком.
Художник видит и положительное и отрицательное, но находясь в нулевой точке, он объективен.
С вопросом о художественном видении смыкается временной аспект. Может ли человек, хотя бы раз столкнувшийся с чьим-либо объективным взглядом на что-либо, забыть о необычном для него представлении? Почти никогда. На время — да, но когда-нибудь, оказавшись в сходной ситуации, он поведёт себя так же, как ранее творец, и ощутит в себе способность творить. Сможет ли он забыть это состояние? — Никогда.

Возлесловие автора
Принцип маятника Фуко лежит в основе многих процессов, то есть во всех. В структуре власти есть термин «пирамида». Это тот же маятник, но в жёсткой иерархической политической зависимости от верхушки. Впрочем, о грустном мы не будем, а обратимся к последней инстанции, то есть к духовным устоям.
О мыслительном процессе мы знаем настолько мало, что мним о его непрерывности и чистоте в нашем индивидуальном сознании. Хороша чистота эксперимента, если существует лишь то, что есть. А есть общее поле, духовная сфера, которая по принципу того же маятника Фуко в иерархическом плане состоит из уровней (снизу вверх по убыванию поверхности) подсознательного (плотского), эмоционального (материального), чувственного (сердечного), понятийного (разумного), чувственно-понятийного (гениального) и бессознательного (собственно духовного) пространств. И одно и то же явление на разных уровнях воспринимается по-разному. Это может быть картинка, или же ощущение, понятие или предчувствие. Это может быть выражено в словесной форме или же в бессловесно-интимной волне. Носителей же мысли, то есть постоянно обдумывающей её и таким образом развивающей, очень малое количество. Но они работают на общем и едином мыслительном поле, зачастую не получая за труд ничего, так как плоды созреют только в будущем и вряд ли будут названы исполнителем именем их создателя, потому что в духовном пространстве человек перестаёт быть собственником, а если не перестаёт, то болеть начинает в прямом смысле этого слова.
— Ха! — Не поверит мне любознательный читатель, — всё, значит, кем-то выдумано, а я — всего-навсего читатель и исполнитель? А как же моё личное начало?
— Личное начало помещает мысль на тот или иной уровень развития человеческого «Я». И зачастую проблемы возникают только оттого, что вопрос рассматривается не в той инстанции, которая на него отвечает. То есть куда мысль поместил, так её и понимаешь.
— Я не про это, — возразит читатель, — а про саму мысль, которую думаю лично я, и никто об этом не только не знает, но и не подозревает.
Каждый поэт — служитель Слова. То есть по существу является инструментом, изменяющим мыслительное поле, возделывающим его, отсюда и культура — или в переводе с др. еврейского 'обработка земли'.
Многие писатели в процессе творческом возделывают мыслительное поле бессознательно, даже не подозревая, что они делают именно это. Отсюда и множество интерпретаций любого текста, которое усугублено множеством личностных начал читателей и соответствующими различными уровнями прочтения.
Вообще, есть понимание, а есть взаимопонимание. Но и то и другое подразумевает взаимность. Даже в материальном плане ничего нельзя сделать, если нет взаимодействия человека с предметом или средой. И если кто-то довольно  потирает руки после удачной сделки, в которой ему удалось сманипулировать, то на другом уровне кто-то смог манипулировать им самим, так как любому действию есть противодействие. У Сапожниковой есть песенка «Петрушка», и как-то ей пришла в голову мысль о клипе: красивая, как куколка, девочка играет с куклой, которую она надевает на руку, как перчатку, напевая при этом песню, и всё это показывается крупным планом. А в последнем куплете камера показывает комнату, где всё это происходит, и выясняется, что хозяин комнаты — мальчик, который в конце клипа, собираясь ложиться спать, убирает в ящик свои игрушки, куда бросает оказавшуюся обычной куклой певичку.
Так что, прежде чем собираться поиграть с кем-то, подумай, а не позволишь ли ты этим кому-то играть с самим собой, и игра эта не всегда идёт по твоим правилам. Особенно болезненно это бывает в области чувств.
Столпами веры называют ещё святых отцов церкви. Потому как они молитвами своими, обращёнными к Господу, держат открытым вертикальный коридор в духовное пространство, утром и вечером очищая его от скверны.

;
Когда на кухне с розочками раздался очередной телефонный звонок, то Сапожникова не удивилась, потому что разговоры по телефону вошли уже в вечерний моцион. Звонила Сонечка из больницы. И Сапожникова почему-то разволновалась. А ещё она вспомнила, как Сонечка рассказывала о своей оперной карьере:
— Увидела со сцены тебя в шикарном длинном бархатном платье со сказочным букетом в руках, ну, думаю, сейчас будет признание в любви.
— Я что, всегда в любви признаюсь? — удивилась Сапожникова.
— Почти всегда. Но этого так не хватает.
А ещё Сонечка попросила:
— Приходи, а то ко всем приходят, а ко мне никто.
— Как это никто? — удивилась Сапожникова, — а мама, а Генриетта Григорьевна, а я?
Болящая Сонечка поделилась с ней:
— А я ведь здесь ни с кем не разговариваю. Все женщины о себе и семье своей рассказывают, а у меня что спросят, я о личном не хочу, отказываюсь.
И ещё попросила:
— Принеси свои стихи. Света, почему ты их не издаёшь?
— Сонечка, я не издатель, а издателям нужно платить.
— Сколько?
— Много.
— Ну, сколько? Может быть, накопим.
— Не накопим, очень много.
— И ещё ведь могут не напечатать.
— Почему же, приноси рукопись, плати и всё напечатают.
— А я думала... — откуда-то издалека проговорила Сонечка, и вдруг добавила, — а у Славы А. уже три сборника... А членам Союза Писателей сборники печатают?
— Им выделяют средства на издание, если такие есть, — сказала Сапожникова, и они замолчали, прижавшись друг к другу. О чём думала Сонечка, Сапожникова не знала, а сама она думала, что Сонечке не будут делать операцию, потому что всё обошлось, потому что душа начала выздоравливать, а значит, скоро и тело от язв избавится. И ещё она вспомнила магистра Людмилу Владимировну из общества книголюбов, которая сказала про неё, Сапожникову, что она может лечить бесконтактным способом. Сапожникова сама болящая и никого никакими способами никогда не лечила. Свою душу каждый лечит сам. Нужно только найти того, кому бы ты мог полностью довериться.
Выписавшись из больницы, Соня пришла к Сапожниковой, вернее, прибежала и стала звонить посредникам, маме и далее о съёме квартиры, потому что её квартирная хозяйка Людмила Петровна, лежащая в другой больнице, умирала, а её внучка ни минуты не собиралась терпеть в своей (после смерти бабки) квартире никаких Сонечек, даже закупила несколько бутылок водки на поминки при живой-то. А потом, вернувшись с Сапожниковой от посредников, которым рука не повернулась отдать так просто кровно заработанные тяжким почти месячным трудом кровные деньги, Сонечка сидела на кухне с розочками, распахнув свои и без того большущие карие глаза, потому что Олег-второй и Анна-вторая никак не понимали, почему Сонечка не соглашается жить у них.
Когда Валя Кольцова позвонила Сапожниковой за пять минут до того, как порядочный христианин выходит из дома, если хочет попасть на службу в храм вовремя, то Сапожникова нисколько не удивилась. Она уже убедилась, что если её задерживают, значит, ей некуда спешить. То, что Кольцова, которой Сапожникова звонит всегда сама, позвонила, не было ничего удивительного, потому что перед отъездом Сапожниковой куда-либо среди близких ей по духу людей стало традицией совершать доступ к её телу. Но Валя, спросив, когда Сапожникова уезжает в монастырь, на что растерявшаяся Сапожникова толком не могла ответить, попросила помолиться за неё там. Так и сказала:
— Помолись за меня, болею непонятно чем, хожу от врача к врачу. Никто из них на свой счёт болезнь не берёт.
Сапожникова предполагала, что нечто подобное может произойти с Валей из-за её полной замкнутости в себе. Она рассказала, что завтра в Екатерининской церкви будет проводиться обряд соборования, куда она поведёт сына. Кольцова заинтересовалась и собралась завтра туда же.
Возлесловие автора
Сапожникова — смотритель духовного поля: к примеру, Валя Кольцова больна и очень, но никак в этом никому не хочет признаваться, а я-то и без слов, по жестам, интонации об этом знаю, не догадываюсь даже, а именно знаю, как это знает по симптомам врач. Я ведь не учу писать стихи. Дело в том, что если человек пишет стихи, то диагноз один: больна душа. С больным телом обращаются к врачам, а с больной душой человек может всю жизнь ходить и никто не заметит. А потом, когда душа в зародыше своём неразвившемся начнёт гнить, то язвы душевные метастазы на тело пускают, тут-то человек по врачам ходить начинают, а болезнь-то им и непонятна, так как душевного происхождения, как у Гоголя, на улице которого я живу. Я-то живу, а Гоголя нет. Так вот если человек стихи пишет, то тут ничего другого, кроме как души больной, не наблюдается. И возникает вопрос, насколько глубока (и запущена) болезнь, каков её диапазон, то есть, болит душа из-зп личных проблем или мировых. Если из-за личных, то человек, попавший в духовное пространство, реализует себя вяло, по привычке что-то делать, раз уж попал. А я помогаю человеку разобраться в себе, насколько ему это надо, может ли он без этого прожить, как в моих строках: как буду жить я без тебя, не знаю, а без стихов я точно проживу. И если человек понимает, что это так, а не иначе, то он уходит восвояси из творческого пространства, реализует себя в личной жизни, кстати, всегда счастливой.
— Получается, что оставшиеся несчастны.
— У них понятие счастья другое. Они счастливы, когда всем хорошо. И они свободны в своём творческом полёте, нет посторонних, могущих помешать завистливым и твёрдым, как камень, словом, или же сбить с толку презрительным взглядом. То есть в духовном пространстве остаются истинно любящие — всех, а значит, обращающихся со Словом, к Слову сакрально.
— И у творца, как правило, не складывается личная жизнь...
— Потому что он сам делает выбор: не получилось (дважды или трижды), значит, не дано, и складывает крылья. А творцу не заказано летать в любом пространстве. Он спокойно может находиться и в том, и в другом, или то в том, то в другом, но без обмана своей половинки. В любви обмана быть не должно, иначе это и не любовь вовсе. Есть такие, кто уговаривает себя лгать: мол, всё равно она или он не поймёт, зачем зря расстраивать. И получается, что половинка-то чувствует ложь, но воспринимает это через плотскую измену. И ничего этой чувствующей половинке не докажешь, если изначально не говорил правды.
— А скажешь правду, половинка к творчеству станет ревновать.
— Не станет, если объяснить ей, что ни без того, ни без другого он, творец то есть, счастлив полностью не будет, так, или в творчестве, или в личной жизни. Особенно трудно это мужчинам, которые по природе своей собственники, это втолковывать, поэтому-то я и одна. Впрочем, свой материнский долг я исполнила, исполняю то есть, а на плотское желание всегда узда есть — молиться надо, Господь милосерд, ограждает, если просить хорошо.
— Надо ли?
— Если душа болит, покоя из-за плотских желаний или помыслов каких не находя, значит, надо.
***
И вспомнила Сапожникова, как Анна-вторая во время соборования стала приставать к ней:
— Мне надо выйти, мне плохо, я сейчас сознание потеряю, — и руку матери на плечо положила, а говорит грозно так.
Мать стоит и молчит, да и как говорить во время чтения Евангелия? А из круга во время обряда выйти-то и нельзя, круг разорвётся, опять всё заново надо будет проходить. Но Анна-вторая не унимается, требует благословения от матери на выход. Мать не знает, что и делать. И тут раздаётся стук, будто кто ломится в запертую дверь, священники к дверям храма повернулись, а двери-то распахнуты. Как можно было в распахнутую дверь колотить? А ведь звук гулким был, как будто в дубовую крепко запертую дверь били. И стала молиться мать Анны-второй с удвоенной силой, потому что поняла: по дочь её бесы приходили, не зря она так выйти просилась. Она дома в подъезд к своим членам группировки именно так выбегала: ни с того ни с сего вдруг вскочит и побежит.
Отец Геннадий после первого елеепомазания сказал Сапожниковой:
— Спаси тя, Господи.
Сапожникова думала, что так и надо, но по третьему кругу елеепомазания она прислушалась к тому, что говорил отец Геннадий стоящей слева от неё отрочице Любови и стоящему справа отроку, сыну священника. Отец Геннадий им ничего, кроме молитвы, не говорил. Но молитва входит в обряд елеепомазания. Хорошо, что до Сапожниковой не сразу дошло всё вышесказанное, потому что дома, когда она светилась своей обмасленной рожицей и соборование картина за картиной проходила перед её глазами, она услышала слова отца Геннадия и догадалась, что отец Геннадий — через Господа — знает о её преступлении через законы, про её отсебячество, потому и молил Господа о спасении её, хотя и видел первый раз. Да Сапожникову-то разглядеть и нетрудно, она всегда открыта душой.


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.