***

                ЛАГЕРЯ  НАШЕГО  ДЕТСТВА




Москва, шестидесятые годы. Лето. Жара. В это время года большинство родителей озадачено летним отдыхом своих чад. Повезло тому, кто имеет дачу или имеет возможность снять дачу на три летних месяца. Остальным родителям приходится всеми правдами и неправдами, через друзей и знакомых доставать своим детям путевки в пионерские лагеря. Если вы работаете в солидной организации или на большом предприятии это не проблема, там лагеря всегда имеются.
У моей мамы эта возможность была, поэтому с 7 лет, и лет до 13 все лето я проводила в пионерском лагере. Не то чтобы я сидела там все лето безвылазно. Летние каникулы были разбиты на три лагерные смены, между которыми существовали так называемые пересменки. В эти пересменки родители успевали отмыть ребенка, постирать и погладить ему одежду, купить гостинцев на следующую смену. Пара-тройка дней и чадо опять в лагере, на попечении государства. Работающим родителям это было очень удобно. А, кроме того, пока ребенок под жестким присмотром, можно было съездить отдохнуть куда-нибудь.
Было-ли это удобно нам детям? А никто не спрашивал нас, просто так было. Помню постоянное желание того времени – остаться летом  в Москве хотя-бы на пару недель. Там в лагере, на природе, мне почему-то казалось, что без меня в летней Москве происходит что-то очень важное. Казалось, что именно в это время, когда я в лагере в Москве происходит череда каких-то таинственных событий, которые я никогда не смогу увидеть, потому-что они закончатся именно перед моим приездом. Поэтому, возвращаясь в автобусе после лагерной смены, я во все глаза смотрела по сторонам, ожидая увидеть какие-нибудь изменения. Изменений особых я не видела и поэтому была уверена, что эти «некто» просто затаились, на время пересменки и только и ждут, когда я  уеду, чтобы опять совершать свои таинственные действия.
Уже потом, будучи взрослой, и проводя в городе не один летний месяц, я поняла, что все таинство состоит в разнице воздуха. Вся таинственность исчезла и уже хотелось убежать из душного, пыльного города на природу, где дышится в эти разморенные солнцем летние дни, совсем по- другому.
Возвращаюсь в детство. Пройдены все медкомиссии, собран чемодан с вещами и сумка с конфетами и печеньем. Рано утром идем к месту отправки. Гомон, суета. В первый раз было очень страшно, столько детей в отряде, а ты никого не знаешь. Как они себя поведут, как тебя примут? Надо сказать, что в то время дети небыли так жестоки по отношению друг к другу, поэтому все мое лагерное детство прошло практически благополучно.
Все начинается с дороги. Дети по отрядам посажены в автобусы. Поехали! Дорога начинается со знакомства  с вожатым и воспитателем. Вожатыми были в основном молодые комсомольцы, мальчики и девочки, которые пытались передать юным пионерам свой комсомольский задор и свою веру в светлое коммунистическое будущее. Воспитателями, как правило, были солидные, умудренные жизненным опытом женщины, которые вывозили, за неимением дачи, своих детей в этот же лагерь, чтобы они  все время были под недремлющим родительским оком. Если у воспитателей детей небыло, то они ехали за тем, чтобы загрузить наши, еще совсем пустые головы, идеями социализма. Они знали, как надо жить и воспитывать детей, чтобы стране небыло потом мучительно больно за своих подрастающих граждан. Мы эти идеи старательно впитывали и только потом, спустя много лет пришло осознание того, что мы были словно спички-близнецы в одном коробке, индивидуальность не приветствовалась.
Итак, мы едем. Знакомство со старшими прошло успешно, и теперь они пытаются быстрыми темпами перезнакомить и подружить нас, детей. Для этого в ход идет все: загадки, пословицы, совместное распевание пионерских песен. У детей все происходит быстро. Мы включаемся в процесс и уже к концу дороги, напевшись и наотгадывавшись загадок, мы становимся единым дружным коллективом. Мы уже не смотрим друг на друга затравленными зверьками, которых по непонятным причинам запихнули в одну клетку, а начинаем общаться друг с другом и  выискивать симпатичные нам лица, для более крепкой дружбы на период лагерной смены. Прибыв на место, мы уже знаем, кто с кем рядом будет спать и сидеть в столовой. Редко первые симпатии оказываются ошибочными и все идет хорошо.
Почему вырастая, люди, теряют этот человеколокатор, который безошибочно находит только тех людей, которые ему подходят? Почему, с годами, мы теряем способность выбирать хороших друзей? Почему нам, как через сито, приходится просеивать столько людей, для того чтобы остались лучшие? Наверно прав был тот, кто сказал, что детей и животных обмануть невозможно. В детстве все по- другому.
И так мы на месте. Заняты койки, разобраны чемоданы, распиханы по тумбочкам «гостинцы». «Гостинцами» мы называли все вкусняшки, которые родители нам клали с собой. Особенного изобилия в 60-е годы небыло, поэтому особенно выбирать не приходилось. У всех пионеров был приблизительно одинаковый набор: шоколадные конфеты, леденцы, вафли и печенье. Подразумевалось, что набор этих сладостей мы должны были растянуть на всю смену, т.е. на 21 день. Ха! Наивные родители. Шоколадные конфеты съедались в первые два дня, вафли и печенье существовали дольше, дня 3-4. Дольше всех держались леденцы. О! Их можно было растянуть, при умеренном потреблении, на целую неделю. Дольше растягивать это удовольствие не имело смысла, потому что твои более активные друзья, съев свои запасы, смотрели тебе в рот, а не угостить друзей  не позволяло воспитание. Хотя где-то, глубоко в тебе, сидела такая маленькая жабочка и давила на мозг бесконечным брюзжанием: «Ну почему ты должен его угощать? Ведь у него тоже было много гостинцев, и он ел их один, а тебе ничего не давал. Ешь потихонечку сам, не показывай никому, что у тебя еще остались конфеты». Жабу приходилось давить. Мы же советские дети, мы пионеры и жадность нам не к лицу. У нас это осталось в крови. Так мы живем и сейчас, несмотря на то, что времена совершенно изменились.
Съев все свои припасы, вкусняшками для нас становились куски черного, а если повезет и белого хлеба, которые мы выносили за пазухой из столовой. Если же мы ухитрялись выпросить у поваров или раздатчиц головку чеснока, то в палате стоял пир горой. Заимев заветную головку, мы старались вынести, в течение дня, как можно больше черного хлеба, если везло, то одних горбушек, и вечером после отбоя начинался пир. До сих пор помнится вкус натертой чесноком горбушки. Это было, пожалуй, повкусней леденцов – хлеб был ворованным, а чеснок добытым с боем. Все чесночины стирались до основания, а остатки запихивались в рот. Запах в палате стоял еще тот, но мы были счастливы и довольны. Если чеснок добыть не удавалось, то пиршество было поскромнее, только хлеб.
Лагерная смена была насыщена всевозможными мероприятиями. Одни были интересны нам, другие не очень, а были и совсем противные, которые отвергал даже наш молодой, неокрепший организм. Одним из мероприятий, которые мы ненавидели, было построение на лагерную линейку. Линейки были трех видов: утренняя, вечерняя и торжественная. Первые две линейки были каждодневно-обязательными. Став старше, я поняла, что это были своеобразные поверки, как в тюремном лагере, ведь слово лагерь ключевое. Может быть, это было и оправданно и так было легче следить за порядком в отрядах, но думаю, что можно было обойтись и без них. Мы их ненавидели. Утром надо было все успеть до линейки, а вечером надо было успеть на линейку, бросив все интересные дела.
Торжественные линейки были не частыми. Они приурочивались к открытию и закрытию лагерной смены, к каким-нибудь соревнованиям или к приезду каких-либо высоких гостей. Но какими долгими были эти торжественные линейки. Они казались нам бесконечными. Все торжество состояло в выносе лагерного знамени и длинных речах, которые мы практически не слушали. Стоять мы были должны по стойке смирно и не вертеться. Наша неокрепшая вегетативная система выдерживала это с трудом и многих, в полуобморочном состоянии, приходилось выносить из строя. Но как поется в песне: «Отряд не заметил потери бойца…», линейка продолжалась, а над теми, кто выбыл в процессе, еще несколько дней потешались: «Слабаки».
Вся лагерная жизнь подчинялась распорядку. Чтобы этот распорядок не нарушался и дети знали, когда и к чему приступить существовал горнист, который трубил в свой горн различные мелодии. Мы, пионеры, переводили эти мелодии в слова, чтобы легче было ориентироваться, что надо делать по данному сигналу.
Утром нас будил бодрый сигнал, который в переводе звучал так: «Вставай, вставай, дружок, с постели на горшок. Вставай, вставай, штанишки одевай». Потом звучал бравурный сигнал, призывающий нас на утреннюю линейку. Это был единственный сигнал, не переведенный нами в слова. Наверно слов для этого не нашлось. Затем звучал сигнал к завтраку. Впрочем, к обеду и ужину этот сигнал звучал одинаково – он был распевный и призывал к еде: «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед». Именно так «садися», иначе слова в сигнал не умещались. После ужина и вечерней линейки звучал последний, самый любимый сигнал, сигнал ко сну, который был медленным и тягучим: «Спать, спать по палатам, пионерам и вожатым». Это был наш любимый сигнал. Кто же не знает, что вся вольная лагерная жизнь начинается именно после отбоя.
Дети уложены спать и вожатые, с сознанием выполненного долга, идут отдыхать и расслабляться. Мы знаем, что они больше к нам в палату не зайдут, т.к. с самого утра они шептались по поводу похода в магазин, а значит, пиво и вобла крепко удержат их в своей комнате.
 Мы готовы к ночным посиделкам. Начинаются рассказы. Рассказываем всяческие истории мы по очереди, которая начинается с кровати у окна в одном ряду, идет по часовой стрелке и заканчивается на кровати у окна в другом ряду. Затем все с начала. Истории рассказываются самые разные, порой совершенно невероятные, но мы верим всему, нам интересно. Больше всего мы все любили так называемые «страшилки». Это были абсолютно выдуманные истории с резким концом. Рассказать такую историю могли не все, но когда доходила очередь до хорошего рассказчика, палата замирала. И вот, в совершенной тишине, совершенно монотонным голосом начинался рассказ такого типа: «В одном черном, черном городе, стоял черный, черный дом. В этом черном, черном доме, жил черный, черный человек. Когда этот человек умер, его положили в черный, черный гроб. Черной, черной ночью, когда его сын сидел у гроба, этот черный, черный человек вскочил в гробу, протянул к сыну черные, черные руки и закричал: «Отдай мое сердце»». Последние слова, в полной тишине, выкрикивались так резко, что вся палата начинала визжать от страха. Немного оправившись от внутренней дрожи, мы начинали обсуждать, кто как испугался. Мы были довольны и счастливы, что мы такие смелые.
Рассказы после отбоя были не единственным развлечением пионеров. Еще более увлекательным и страшным развлечением были походы мальчиков и девочек в палаты друг к другу. Но не думайте, что это были любовные походы, скорее наоборот. Обычно собиралась небольшая команда из 3-5 человек, которая должна была проникнуть в палату противоположного пола для того, чтобы вымазать зубной пастой ребят, чем-то провинившихся или вызвавших неудовольствие остальных членов отряда. На такую вылазку могли отважиться только самые смелые, поэтому ходили только добровольцы. Чтобы пойти ночью, завернутым в простыню, мимо комнаты вожатых отваживались немногие. Тем более что люди, которых шли мазать, могли проснуться и накостылять за это по шее. Так что желающих было немного. Но зато, какой выброс адреналина! Эти ощущения были, наверно, сродни прыжку с парашютом.
Развлечений, впрочем, хватало и днем, но это были как бы «обязательные» развлечения. Весь наш день был расписан по минутам. Всевозможные конкурсы, кружки, спартакиады, игры. Нам не очень нравились конкурсы строевой песни, но мы любили военизированные игры. Нам не очень нравились спартакиады, потому что надо было укладываться в какие-то нормативы, но мы очень любили играть в футбол (даже девочки) и волейбол. В кружки мы ходили с удовольствием, потому что каждый выбирал занятие по душе. Многие навыки из лагерной жизни пригодились нам потом. Кто-то научился шить, кто-то фотографировать, кто-то вырезать по дереву и выжигать картинки. Кружков была масса, все и не вспомнишь. Обязательным вечерним развлечением было кино или танцы.
На природе все процессы проходят очень быстро и поэтому наши робкие взаимные симпатии начинали развиваться очень стремительно. Обычно к середине лагерной смены образовывались постоянные пары. По тем временам эти пары были весьма целомудренными, самое большее, что они могли себе допустить, это поцелуи, очень робкие и совершенно неумелые. Сейчас, в наше время, это может показаться очень смешным, но именно так и было. Все проявление чувств выражалось в робком держании рук во время киносеанса, а так же в возможности приобнять друг друга во время медленного танца. Вообще проявление бурных чувств было не присуще Советскому пионеру. Нас всегда учили сдерживаться, поэтому и выросло столько поколений закомплексованных людей. Сейчас все наоборот. Люди проявляют свои чувства так, что дым стоит коромыслом. Русские люди не приемлют полумер – или все, или ничего.
На фоне любовных брожений мы не забывали, сто юные ленинцы должны оправдывать такое великое звание и усердно участвовали во всевозможных патриотических конкурсах. Кроме смотра строевой песни, существовал и конкурс патриотической песни. На этом конкурсе мы выкладывались от души, мы же все были патриотами своей страны. Песня обыгрывалась небольшим театрализованным представлением, т.е. мы не просто пели, мы проживали эту песню на сцене. Нам это было действительно очень интересно.
«Люди мира, на минуту встаньте.
Слушайте, слушайте!
Звучит со всех сторон.
Это раздается в Бухенвальде,
Колокольный звон, колокольный звон».
 До сих пор, когда я слышу песни тех лет, у меня мурашки бегут по коже. Сразу вспоминается пионерский лагерь, и я на сцене. Ностальгия….
Мы все жили в Советском Союзе, который состоял из 15 или 16 республик. Вроде бы прошло не так уж много лет, а точное количество республик я уже и не помню. Так вот, чтобы не обидеть никого, существовал конкурс песни всех Советских республик. Каждый отряд выбирал себе республику, разучивал песню и народный танец этой республики. Было очень интересно. Готовились костюмы, разучивалось несколько слов на их родном языке. Я до сих пор могу досчитать до шести на армянском языке. Просто армянской песни никто не знал и мы положили армянский счет на музыку, получилось очень приличная песенка, тем более что язык знали всего несколько человек в лагере, а остальные были не в курсе, что это звучит со сцены. Главное было весело петь припев: «Джан, ай-я джан, ай-я джана, джана, джана, джан». Получалось очень здорово и задорно.
Спустя столько лет я никак не могу понять, как вся эта обширная программа вмещалась в такую небольшую лагерную смену. Ведь, кроме того, что я перечислила выше, существовали еще спартакиады и спортивные соревнования. Еще были походы. Причем походы были не только отрядные, но и общелагерные.
Как правило, общелагерный поход проходил только один день. С утра, без линейки, после завтрака нас всем лагерем вели в поход по местам боевой славы. В Подмосковье таких мест есть немало. Ходили каждую смену в разные места, но сейчас помню только поход к месту гибели Героя Советского Союза Талалихина. Больше всего нам был интересен сам поход, а не его патриотическая часть. Ведь с собой брался сухой паек на весь день, а еда на природе, разве это не здорово. Конечно, за целый день мы очень уставали, но осознание того, что этот день мы проживем не по режиму, очень воодушевляло нас. Конечно, вечером, без всякого кино и танцев мы валились замертво.
Были так же и отрядные походы. В младших отрядах ходили на одни день. Брали с собой сухой паек и палатки, отходили на пару километров от лагеря, и весь день резвились на природе. В старших отрядах уже отпускали с ночевкой. Это было круто. Можно было всю ночь сидеть у костра, болтать, петь песни под гитару, целоваться в кустах, а под утро встречать рассвет. До сих пор помню эти прекрасные рассветы. Ты молод, беззаботен, радом с тобой друзья и ты просто созерцаешь красоту летнего утра, когда после темноты брезжит рассвет, и солнце, во всей своей красе, поднимается из-за холма над рекой. Детство и юность счастливейшее, беззаботное время жизни, когда человек может просто созерцать окружающие его красоты и не думать о хлебе насущном.  Вырастая, мы перестаем замечать красоту рассвета, даже если встаем очень рано. Бесконечные дела, хлопоты и заботы просто не оставляют нам времени на это. А жаль!
Лето состоит не только из солнечных дней, иногда небо выливает на землю ушаты воды. Хорошо, если это теплый летний дождь, который проходит довольно быстро, а солнце мгновенно высушивает землю. А если это затяжной, холодный и долгий дождь? Что делать в лагере, где все расположено в разных корпусах? Можно делать что хочешь! Можешь обуть резиновые сапоги и пойти в какой-нибудь кружок. Можно просто наслаждаться ничегонеделанием в палате с друзьями. Можно сходить в библиотеку, а можно читать лежа на постели. Можно даже побеситься и попрыгать на кровати, ведь главная прелесть дождливых дней заправка постели «по черному». Встав утром нам не надо было убирать постель так называемым «конвертиком», т.е. определенным образом складывать одеяло и заворачивать на него простынку (пододеяльники нам не давали) и ставить в изголовье расправленную подушку, обязательно ровным треугольником. Заправлять постель – это было каждодневной пыткой. Все должно было быть красиво и ровно, не дай Бог будут складки или подушка будет стоять неправильно. Каждодневная комиссия из дежурного отряда, проверяющая палаты, снизит оценку всему отряду и на вечерней линейке отряду будет вынесено порицание за неаккуратность. Вожатые нас за это гоняли. Им было наплевать на то, что простынка не желала ровно расправляться по одеялу, а угол подушки, который находился вверху, все время падал. Если у кого-то не получалось заправлять как следует, он рисковал провести целый день за разборкой и уборкой постели, пока не получится нормально. Лагерь…. А в дождливые дни постель заправлялась просто, все накрывалось разложенным одеялом, и на нем можно было сидеть и лежать, в отличие от солнечных дней. Красота! Мы любили дни «по черному», ведь в обычные дни мы к кроватям могли подойти только для сна.
Еще мы очень любили дежурить. В чем заключалось дежурство отряда? Нам надо было обходить спальные корпуса и ставить оценки за чистоту. Нам надо было и самим убирать определенные территории в лагере. Мы дежурили в столовой. Мы проводили лагерные линейки. Целых три дня мы были хозяевами лагеря. По крайней мере, мы таковыми себя ощущали. Из всех вытекающих из дежурства обязанностей, самой приятной обязанностью было дежурство по столовой. В столовую рвались все, туда была живая очередь. Порой доходило до скандалов и драк, лишь бы попасть именно в столовую. Столовая – это еда, которой нашим растущим организмам всегда не хватало. Причем не хватало не той еды, которая подавалась на столы, а выборочной. Только дежуря по столовой можно было объедаться хлебом, оппиваться компотом из сухофруктов и заедать его неограниченным количеством этих сухофруктов. Только здесь можно было погрызть свежей морковки или наесться вдоволь солеными огурцами, которые,  обычно, клались в тарелки в виде малюсенького кружочка. Именно с этого дежурства не надо было идти на ненавистный «тихий час». Именно здесь стояло пианино, и можно было вдоволь поиграть на нем. В столовой оно стояло на случай дождливого лета, когда на открытой веранде сидеть было невозможно, столовая превращалась в клуб. Здесь проходили всевозможные конкурсы, крутилось кино и были танцы.
Всегда находился человек, умеющий играть на пианино, и мы могли попеть песни, которые нравились нам. Если такой человек не находился мы не огорчались, мы все по очереди становились пианистами. «Собачий вальс» звучал на все лады, каждый играл как мог, но от своей причастности к миру музыки мы просто балдели, нам нравилась наша виртуозная игра, мы были счастливы приобщиться к великому. Только так мы себя тогда ощущали – великими пианистами. Вот что могло дать простое дежурство в столовой.
Кроме радости приобщения к культуре, существовали и радости приобщения к труду. Конечно, подросток и труд понятия мало совместимые, но, тем не менее, иногда, мы такие радости испытывали. У каждого пионерского лагеря обязательно существовал так называемый «подшефный» совхоз. Этот совхоз поставлял нам в столовую овощи и фрукты, которые мы с удовольствием ели, а за это пионерский лагерь поставлял совхозу пионеров, в основном из старших отрядов, которые трудились на подшефных полях. Доверяли нам не все. Например, сбор ягод клубники отлично проходил без нас, а вот смородину, помидоры и огурцы нам вполне могли доверить. Еще нам доверяли прополку грядок. Это был кошмар. Каждому выделялось по одной грядке для прополки и вперед. Такой труд нас не впечатлял, и мы работали спустя рукава. Кто-то успевал обработать большую часть грядки, а кто-то не осиливал и половины. Моя вегетативная система такую нагрузку отвергала категорически, и несколько раз обработав метров 15-20 грядки, меня уносили в обмороке, а со временем и совсем перестали посылать на эту работу. А вот сбор смородины мой организм не отвергал, а даже наоборот радовался, что наконец-то пополнится витамином "С" в неограниченных количествах. И наплевать было, что смородина не мытая, ели сколько влезет, не думая о последствиях. И вот что странно, «последствия» обходили стороной. Сейчас, зная о том, к чему может привести еда немытых фруктов, я прихожу в ужас, что с нами могло случиться. Тогда нам это было фиолетово.
Еще в совхозе были огромные яблоневые сады. Большинство сортов яблок поспевало только к концу августа, когда заканчивалась последняя смена, поэтому в сборе яблок нам участвовать не приходилось. Мы это делали добровольно, не дожидаясь особой спелости. Так как сады находились за лагерным забором, приходилось изобретать проходы. Иногда для этого проделывались дырки, путем вытаскивания пары нижних гвоздей из досок забора. Эту дырку, кроме нас, никто не должен был обнаружить. Вытащить гвозди без инструментов было сложновато, но мы старались. Если дырку обнаруживали и забивали по новой, приходилось осваивать азы альпинизма, т.е. перелезать через забор. Это уже удавалось не всем и поэтому в яблочные рейды посылались только умелые. А еще, все кто лазал в совхозный сад, должны были быть бесстрашными, потому что существовал сторож с ружьем, которое было заряжено солью, а вкупе с этим и парочка-тройка собак. Поэтому спелость яблок не определялась, обиралось ближайшее дерево. Яблоки запихивались за пазуху, для этого рубашки специально заправлялись в штаны, нужно же было угостить весь отряд, который прикрывал наше отсутствие. Обратно мы шли, как беременные, выгибая спину назад, чтобы нас не перевесило. А каково было с таким грузом перелезать обратно? А если еще и попадались сторожу или собакам, то приходилось бежать! В критических ситуациях, когда чувствовали, что не успеем убежать, рубаха выдергивалась из штанов и яблоки высыпались на землю, без них убегать было легче. Иногда яблоки были такие зеленые, что их невозможно было даже откусить, не то, что есть, зато адреналин в наших организмах выделялся в полной мере. 
Огонь с древних времен завораживал человека. Все люди любят смотреть на огонь. Он, своей красотой, разгоняет дурные мысли и очищает человеческую душу. Если долго смотреть на огонь можно забыть про все и наслаждаться этим завораживающим зрелищем бесконечно долго. Мы, пионеры, тоже очень любили огонь в виде прощального костра, который устраивался для нас в конце каждой смены. Он так и назывался «прощальный пионерский костер». У огромного костра собирались после ужина все отряды. Проводились какие-то конкурсы, читались стихи, пелись песни. Затем постепенно уводились младшие отряды. Старшим отрядам разрешалось встречать рассвет. Вдоволь наплакавшись, в связи с предстоящей разлукой, мы, взявшись за руки, ждали появления первых солнечных лучей. Наши лица были грустными, ведь мы прощались с лагерем и друзьями. Кто-то прощался не надолго, кто-то навсегда, но это был  очень грустный момент веселой лагерной жизни.
Прошло очень много лет, но иногда, во сне, звучат звуки пионерского горна и полыхает огонь прощального пионерского костра. Лето детства до сих пор хранится в памяти, словно это было вчера, жалко, что в него нельзя вернуться, можно только вспомнить.