Лавры

***
Коля З. как-то заметил, что нельзя спать так мало, как это делает на протяжении нескольких лет Сапожникова, организм человеческий истощается. Тогда, полгода назад, Сапожникова не стала спорить, потому что Коля не первый об истощении говорил. Да и что спорить, от этого только отношения испортятся, а мнение у каждого своё, как было, так и останется. Побывав в монастыре и отстояв одну всенощную службу за другой, Сапожникова задумалась. А как же монахи всю свою жизнь с ранних лет спят с трёх до пяти утра и изредка днём с четырнадцати до шестнадцати? И трудятся физически, и молитвы читают. Как же они не истощаются-то? Впрочем, истощаются. Истощают плоть свою, укрепляя при этом дух. А Сапожникова только первые два года изнуряла себя недосыпанием и подъёмом по будильнику, а потом как-то сама собой безо всякой побудки просыпаться стала. Не хочется больше спать и всё тут, что поделать. Конечно же, это совершенно не значит, что она монашка. Ни в коем случае. Какая она монашка с её вечными «Я»шными сборищами, беседами почти до утра, и не только за чаем? Ну какая она монашка после этого? Никакая она не монашка. Да и кто такой монах? Это человек, который не думает о себе, или, по крайней мере, отгоняет такие мысли, сосредотачиваясь на восславлении Господа. Монах молится, а не умоляет Бога. Монах умаляет самого себя, ежесекундно находясь перед Лицемъ Господнимъ. Сапожникова, правда, тоже умаляет себя, но не только перед Господом, и перед людьми также. До того доумалялась, что псалмы писать стала.
Хочется заметить кое-что о случайностях в жизни Сапожниковой, которые стали определённой закономерностью, и о монастырском влиянии на эту Сапожниковскую жизнь. Сначала у неё появилась крестница, у которой ещё в школе был свой «монастырь» из шести одноклассниц. Затем не прошло и семи лет, как Сапожникова крестилась сама. Затем через год Сапунова заявила о предполагаемом ею летнем походе в какой-нибудь монастырь: возьмут ли её такую, какая она есть, в штанах, то есть и т. д.
— Когда пойдёшь, возьми меня с собой, — попросилась Сапожникова, которую почему-то больше интересовал сам монастырь, а не то, как её там примут. Тем более что, как выяснилось, многие приходят невесть в чём. СПбшная деваха одна в джинсах с дырками на коленях и банданой на голове в свой монастырь заявилась, и ничего, приняли, шестой год по монастырям живёт, теперь в Важеозерском при ферме.
Дудырина перед отъездом Сапожниковой в СПб рассуждала, сидя рядом с нею за стойкой в «Киваче», откусывая «Чисбургер» и запивая томатным соком:
— Зачем теперь женщины уходят в монастырь? Раньше понятно. Жили они при муже, к примеру, а потеряют кормильца, им и деваться некуда. Но теперь-то, когда женщина спокойненько может найти себе работу, творчеством тем же заниматься, чего ей в монастырь себя сажать, как в тюрьму?
— Ну, так рассуждать, то незачем и идти в монастырь, — сказала Сапожникова о своём личном уходе туда как писательницы, то есть чтобы изнутри описать эту жизнь, будучи одной из многих. А со стороны, забегом — это журналистика. — Если ты идёшь куда-то узнать что-то, имея своё сложившееся определённое мнение, то ничего нового не узнаешь, а всего-навсего или подтвердишь или опровергнешь его, собственное мнение то есть.
— Так ведь ясно, что голову им дурят попы, вот они и ударяются в религию, — продолжала гнуть свою линию Нюра, которая считала себя косвенно задетой в этом щекотливом вопросе с тех пор, как её двоюродная сестра Татьяна уже седьмой год сидела в тюрьме, которую та почему-то с трепетом и нежностью в голосе называла Новодевичьим монастырём. Новодевичий, для новых девиц то есть. Да уж, да уж. Сапожникова, сидящая с левой стороны от Нюры, чувствовала себя в этом вопросе посторонней и абсолютно несведущей.

;
Звонок Скво:
— Едем на Валаам с Дудыриной, Мишей, Дашей, Кириллом. В экспедицию.
Чтение во время трапезы
Мать Ангелина стояла за пюпитром и читала житие святого человека Алексия.
новые «яшники» создание литературной студии при библиотеке ПУ цветы к памятнику Пушкина - Валя Александрова - альманах
монастырский котёнок, оказавшийся девочкой Марго
Дудырина - кормящая мать Пуффи, которую взялась было кормить Поздеева в пасхальные сапожниковские каникулы, но уехала.
Даша, ночующая под мостом - тренировка перед сплавом.
Евгения Фёдоровна, приехавшая из Печерского монастыря под Псковом, где она была в Пасху.
Тут пришла Оля и вклинилась прямо в текст. Клин Сапуновой:
Пыталась я клин клином выбить: Ну не влюбиться, а хотя бы как-нибудь так. Ничего только у меня не получилось. И долбасят теперь меня по голове оба. И клин этот, и тот, которого этим клином выбивали. А все почему? Потому что Захарченко рассказала мне когда-то про букву "П". А отправила бы меня в ответ на мои расспросы куда подальше, так, может, все было бы по-другому.
;

Что-то много стало желающих быть родственником Олега. То Сапожниковские девочки одна за другой:
— Олег, тебе сестра не нужна?
Теперь их у него четыре. Тех, кто объявил о себе. А сколько их ещё, которые без заявлений себя таковыми считают?
То в монастыре парни:
— Родственник не нужен?
— Какой?
— Шурин.
— А это кто ещё? — Удивляется обросший по уши роднёй за два года Олег.
— Муж сестры.
Задумался Олег: сначала муж одной сестры, потом другой... Сколько же ему ещё родни светит.
;
Отец Константин сказал как-то:
- Мы зачастую не знаем Святого Евангелия, в отличие от сектантов. В этом наша слабость.
А отец Антоний сказал другое:
— Ходят к разным бабкам-знахаркам, а потом их же отчитывать надо. Сколько их по деревням таких-то, замороченных.
И Сапожникова подумала, что можно знать Слово Божье назубок, но не любить Его, а можно любить, и, не понимая подчас смысла, потому что Господь всегда прав, а что бы ни сказали мы, люди, это лишь часть, то есть не вся правда, не истина в первой инстанции. И еще подумала, что замороченных гораздо больше…
;
Если женщина чего-то хочет, узнай, хочет ли того же её мужчина, и если оно так, то этого хочет Бог.
Человек аки древо: корень его уходит в преисподнюю, продолжая род человеческий, рождающийся во грехе; крона его тянется в небо, стремясь возвратиться туда, откуда он был изгнан. И чем сильнее желание подняться выше, тем мощнее ствол, тем глубже уходят в землю корни. Но когда древо взросло и ствол отвердел, человек способен перестать отращивать корни греховного желания. Корни рода человеческого, не личного, удерживают его на земле, а крона пышнеет и расцветает. И птицы райские слетаются отдохнуть в тенистой зелени, в спокойствии душевном. А, отдохнув, они поют песни любви Господа к тому, кто взрастил такое древо.
Человек аки древо. Монах аки мощный дуб. Инокиня аки тонкая рябина, прислонившаяся к плечу брата. Что стоишь, качаясь, тонкая рябина? — Поётся в песне про два дерева у одной реки. А в жизни, если качнётся тонкая рябина, то дуб поддержит дух её.

;
Позвонила Сапожникова Кольцовой, спрашивает её, придёт ли она завтра в литературную студию? Валя затруднялась ответить из-за приезда какого-то знаменитого ирландца, который собирался в этот же самый день и почти в то же самое время читать в соседнем институте лекцию на английском языке, чего Валя ну никак по причине своей образованности не могла пропустить. Поэтому вопрос о завтрашнем вечере остался открытым. Но Валя в свою очередь спросила у Сапожниковой:
— Ты переживала когда-нибудь экзистенциальное состояние?
— Что такое экзистенциализм, я себе представляю, но такими словами я не думаю, тем более о себе. Обозначь вопрос проще, — попросила её Сапожникова.
— Ну, это когда ты ощущаешь себя чистым сознанием.
— Это — да. Только и понимаю себя так, то есть плотское желание у меня всегда настолько вторично, что до него не всегда руки доходят. Я ведь ни холода, ни жары не ощущаю, то есть у меня и озноб и пот выступает, но это не влияет на внутреннее состояние. Не маюсь я от этого, а начинаю задумываться: почему так, почему не как у людей.
— Я вот тут как-то нечто похожее пережила.
— Так пора уже на другой уровень сознания переходить, — заметила давно уже ждущая чего-либо подобного от упрямой Кольцовой Сапожникова.
— Да уж больно крутой скачок, а потом это ни во что не вылилось.
— А что ты хотела? Ничего и не должно выливаться, оно откладывается, пласт за пластом, тоненькими такими слоями, накапливая опору для подъёма на следующий уровень. Да ты же сама помнишь позапрошлое лето, когда я на твоих глазах по пластам наработок поднималась на другой уровень. Ты ведь это всё видела.
— Помню, — согласилась Валя.
А Сапожникова подумала почему-то о своём, то есть о том, что очень многие, хотя бы раз столкнувшись с ней, бестолковой, помнят о ней. Наверное, чтобы потом, когда сами с толку будут сбиваться, было на чьих ошибках учиться. Впрочем...
— Знаешь, — заметила она вслух, — мы ведь видим в других только то, что есть в нас, то, что мы имеем в себе. А искушение — это то, что нам в себе не нравится и от чего мы стараемся избавиться.
— Так-то оно всё так, но ещё бы знать, что направление, в котором идёшь, правильное.
— Все пути ведут к Господу, если идёшь по жизни со светом Его в душе своей. Тогда и в преисподней не оставит Он тебя, как ещё Кьеркегор заметил.
— Может, просто веры пока маловато.
— Веры не бывает много или мало. Она или есть или её нет. Даже искра света — это уже свет. А вот останется ли этот свет светом, превратится ли в огонь свечи, зажжённой во славу Божью, или затеряется пылинкой во прахе земном, зависит уже от духовного поприща, — подумала про себя Сапожникова, но Вале об этом говорить не стала, та и так всё это знает, диссертацию по православной педагогике пишет в свободное от преподавания английского языка в православной школе. А учитель — это тот, кто любит своё дело и людей одновременно. Если же человек любит что-то одно, то он просто специалист. У Сапожниковой же всё больше становится специальностью любовь к людям. Это и дело и жизнь. Вот и поговорили с Валентиной.
— Спасибо тебе, Валюша.
— За что? Это тебе спасибо...
А в монастыре благодарностью служит полная форма выражения, там так и говорят:
— Спаси тебя Господи!
И уже не дательный падеж, а родительный у того, кого благодарят, спасает его Господь. Не даётся тебе, а рождает тебя Господь, спасает тебя. Впрочем, это уже грамматика, которую в пятом классе школы проходят, которая потом по жизни ведёт: в каком падеже говоришь, к тому и склоняешься. Таков и твой путь.

Возлесловие автора
Почему Сапожникова потеряла голову из-за молодого человека, который по возрасту годится ей в сыновья? Дело, конечно же, не в возрасте: любви все возрасты покорны, но и в нём тоже. Почему Сапожникова почувствовала влечение к чёрному монаху? Эти два вопроса по сути дела — один, — потому что в них, в мальчике и монахе, Сапожникова почуяла силу духа. Не о таких ли мальчиках, встречающихся ему в миру, говорил Василий Блаженый: «Какой хороший монах!» Правда, он и о некоторых монахах говорил: «Какой хороший мирянин», но это о слабых духом, и о грустном мы не будем, тем более, что это всё сказано о нас, грешных, пока ещё идущих в самом начале пути укрепления духа своего.
;
Отец Сергий, священник Александро-Невского храма — бывший Сергей Герасимов из компании Сергея Сиротина
Горячее и холодное сердце — тёплое сердце. Когда сердце ни горячо, ни холодно, тогда нет разницы между добром и злом, тогда совершённый грех не воспринимается как грех.
;
почва рождения - почва жизни - саженцы
;
Крестница как-то заметила, что мы так любим свои страдания, что уже не замечаем, как мы страдаем. Или, как говорил персонаж романа Германа Гессе:
— О, в этом прекрасном лице (о лике Божьей Матери) столько страдания, и в то же время это страдание переходит в чистое счастье и улыбку...
Сапунова после возвращения биологов с Валаама и их рассказа о гончарных мастерских на острове начала мечтать:
— Я поеду на Валаам и буду делать там глиняных человечков, а потом я выну у них рёбра и наделаю им запар.
и через несколько минут:
— Что в тебе такого, что к тебе идут, что тебя слушают, а самое интересное, что хотят идти и слушать?
Птичкин — человек, который пришёл, не здороваясь, и ушёл, не прощаясь. Человек, которого нет.
Зато пришла Лона Ильинична - классный руководитель Анны-второй:
— Нужно бы Анечке приехать и досдать кое-что, чтобы её перевели в одиннадцатый.

Возлесловие автора
Если бы кто знал, как устаёшь говорить одно и то же, но разными словами, а тебя ну никак понять не могут. Сказано же: в человеке есть всё. И нужно слушать то, что он говорит, а не искать в его словах подоплёку. Потому что найти можно всё, что угодно. Потому что есть оно, это всё, и всё тут. И говоришь-говоришь одно и то же, а тебе в ответ: понятно, и объясняют совсем другое. Почему так устроен человек? Впрочем, как устроен, такой и есть.
«Мистики — это, коротко и несколько грубо говоря, те мыслители, которые не смогли освободиться от представлений, то есть вообще не мыслители. Они втайне художники: поэты без стихов, художники без кисти, музыканты без звуков. Среди них есть в высшей степени одарённые и благородные умы, но они все без исключения несчастные люди. Таким мог стать и ты. Вместо этого ты, слава Богу, стал художником и овладел миром образов, где ты можешь быть творцом и господином, вместо того, чтобы оставаться незадачливым мыслителем».
О, теперь Сапожникова хотела, сердце её наполнялось восторгом при  мысли о возможности поехать работать в монастырскую библиотеку. Она чувствовала жар сердца и холод ума не извне, а изнутри. Она вновь ожила. Библиотека как мир образов, как образ мира. В мире нет ничего помимо языка... Сапожникова пошла в редакцию к Галочке поделиться своей радостью, которая вот-вот грозила переполнить её и взорвать. И тут же в редакцию зашла Вера Алексеевна Филиппова:
— Девочки, я поздравляю вас с днём библиотек.
Поистине ни в какой другой день такого случиться не могло, до и просто не должно. Но сегодня возможно было всё. Вот оно и случилось.
Лев Григорьевич - встреча в университетской столовой (десять лет назад - обкомовская столовая, в которой он кормил Сапожникову, говоря, что ему её больше нечему учить)
разговор о духовной войне - мусульмане в битве за свою веру против всего остального мира
— В Важеозерском? — Просто спросил Лев Григорьевич.
— Да, — нисколько не удивилась этому Сапожникова, хотя это был первый человек, который первый сам назвал имя её монастыря.
помощь в борьбе с группировкой, преследующей Анну-вторую.
— Была бы война, я бы пошла на фронт сестрой милосердия, — горевала заранее умеющая предвидеть Сапожникова.
Ну что ж, вот и догоревалась. После разговора с Львом Григорьевичем стало ясно, что война на духовном фронте давно идёт, только она смотрела вокруг, а не в тютельку, вот зёрнышко сути, борьбу то есть не на жизнь, а на смерть, и проглядела. Но почему-то ни капельки не было страшно. Сапожникова совсем-совсем не чувствовала опасности. И дело было не в том, что у неё не было чувства страха, как присуще детям (кто мало знает, тот и мало боится), она-то, как ни странно, знает заранее, ничуть того не подозревая. И всё равно ей не было страшно. Наверное, потому, что история показала (а она повторяется не зря, хотя и очень этого не любит, — я об истории): войны происходят в тех случаях, когда начинается внутренние распри. То есть когда властные структуры начинают давить на духовность, возомнив себя способными заполнить (заполонить?) своею плотностью всё пространство. Так было и в середине прошлого века, когда служащий церкви только успевал получить священнический сан, как его только за одно это оправляли на три года в тюрьму. И всё это было на официальном, государственном то есть, уровне. Так и докатились до Великой Отечественной, чтобы восстановить духовное равновесие.
Сейчас, хотя Лев Григорьевич и говорит о междоусобных распрях с военными конфликтами по всей территории бывшего Советского Союза, нет опасности духовного начала, пока правительство лояльно к духовенству. А за священниками стоит могущественная сила молитв за всех нас и за нашу землю.

;
— Сонечка, ты своя, — сказала Сапожникова. — У тебя есть дар любить людей, этим ты и ценна. Ты можешь быть уборщицей или певицей в Большом театре, или обычной домохозяйкой, но это — как платье, а душа у тебя — родная. Я могу быть с тобой самой собой. Почему ты не вышла тогда на кухню и не прекратила это безобразие? — Вспомнила она вдруг свою бессонную ночь, когда Сонечка спала в её кровати, а она полночи просидела на кухне с Сапуновой, вызвонившей-таки Птичкина, встретившей его на пути к её дому и приземлённой вместе с ним на кухне с розочками.
— Что ты, я не могу людей прогонять, — вздохнула Сонечка.
— И я не могу, а обо мне никто и не думает, — пояснила Сапожникова, — ну да ладно, что теперь об этом горевать...

***
Гадкий утёнок Сапожниковой даже и не мечтал быть такой, как эти прекрасные лебеди, а летать, как они, — да! Всегда. И когда наконец-то удалось взлететь, то ему уже было неважно, какой он, потому что он — летает!
— Поэты больше кричат о своём, всё «Я» да «Я». Разжигают этим страсть свою, а потом своими стихами возбуждают страстность в людях. — Высказал своё мнение о поэтах отец Иларион.
— А как же Евангелие, — подумала Сапожникова, — которое написано стихами. Так там Иисус прямо говорит: «Я». Может быть, поэты подсознательно чувствуют, что им нужно стремиться познать своё «Я», но не все стихи — «Я познанное», некоторые — это «Я познающее», или же только начинающее познавать, а у начинающих, понятно, страсти ещё не отсечены. И ещё псалмы... Вот именно, псалмы, — обрадовалась Сапожникова, — они-то и есть стержень «Я», вертикально (без отклонений, компромиссов то есть) направленный к Богу, устремлённый к Нему, настроенный на ответное Слово...
Читатель, не подумай, что Сапожникова мыслила так во время беседы с настоятелем. Это всё домыслы автора, от чьего кажущегося всезнания я хочу тебя предостеречь. Но вообще-то мысль о псалмах пришла именно в её бестолковую голову, правда, попозже, когда она обдумывала доклад для международной конференции «Евангельский текст в литературе 18-20-х веков». И, как говорится, из песни слов не выкинешь, как и из хорошего доклада или стиха. И если там есть место «Я», значит, так ему и надо.


***
Сказать, что у Сапожниковой теперь появился смысл жизни, значит, покривить душой. У неё всегда имелся этот самый смысл. Но теперь смысл, попав в поток света, освящённый светом веры, стал не только понятен ей, как ранее, но и ясен. Он стал близок и отчётлив, как искра, звезда в ночном небе. Недоступная, но видная издалека — всем, кто видит самою суть, а не видимость её оболочки.
И когда она говорит, что видит, то это именно так, потому что она видит то же самое, что и другие, но и то, что стоит за тем, что видят другие. От её взгляда не укроется ничего, потому что она смотрит глазами любви. И как бы не прятались те, кто не любят её, она и это видит, и не настаивает. Не потому что насильно мил не будешь, а потому что всему своё время.
Саша Орлов — стихотворение о завоевании трона и сдаче его без боя, чтобы летать свободной птицей — разговор о Троице-Сергиевой Лавре. Отец Герман, изгоняющий бесов. Отчитки, (то есть чтение молитв) во время которых люди кричат петухами, лают псами и т. д. Молитва отца Григория — тайная молитва Саши, которую ему там подарил отец Григорий, между прочим, она найдена как раз в той самой библиотеке, в которой Сапожниковой предложили поработать.
Возлесловие автора
Меня уже спрашивали читатели оПУ;инеи, почему герои не имеют облика, то есть не описываются ни их внешность, ни привычки в предпочтении того или иного вида одежды. Но я описываю внутренне состояние, чувства, переживания героев, и если их не волнует, как они выглядят, или они не думают о платье, которое им очень бы хотелось иметь, но...
Но настало время, когда Сапожникова стала вынашивать планы на своё личное будущее, связанные (или сшитые — но тогда какими нитками: белыми или чёрными?) с её желанием уйти в монастырь. И, конечно же, в связи со сменой места меняется и форма одежды, то есть она должна быть форменной, приличествующей этому духовному месту, а также не претящей окружающим. Поэтому Сапожникова обратила внимание на свой гардероб, и оказалось, что она всегда предпочитала хоть и бесформенное одеяние (отец её с детства запрещал всевозможные приталенности, объясняя запрет тем, что фигура ещё не сформировалась и для неё вредны ограничения — как бансай), но светлых (чаще белых) тонов. А чёрный цвет она всегда воспринимала как нечто, связанное с тёмными и неприятными силами. Но монахи все, как один, ходят в тёмном, и это нисколько не делает их колдунами, наоборот, они просветляются душой.
— Странно, странно, — задумалась на секундочку Сапожникова, и тут же её мысли унеслись со скоростью света, потому что пришла... Теперь она знала, что ни в чём не ошибалась. А именно: этот студент по фамилии Любимов, не любивший её, на самом деле любим ею, и его есть за что любить, потому что любого человека есть за что любить. А этого, одного-единственного, нельзя было не полюбить всей полнотою чувств, потому что в нём собрался образ будущего поколения.

;
Любая работа сопряжена с риском. И даже чтение текстов. Потому что рукописный текст Достоевского, над которым работала половина Сапожниковской лаборатории, назывался «Бесы». Взять бы Сапожниковой и отказаться по христианским мотивам, но работа есть работа, да и писатель христианский, и он-то думал, как свой роман называть, и не Сапожниковой выбирать, что делать, не Чернышевский она и не писатель вообще. Но искушения бесовского ей испытать не пришлось, потому что глава, которая досталась ей, описывала посещение главным героем Ставрогиным Спасо–Ефимьевского Богородского монастыря а конкретно, живущего в нём архиерея Тихона. Сапожникова прочитала этот текст, как выпила залпом, в три дня. Прочитала и задумалась над следующим.


Разсказъ гения (Из романа Ф.М. Достоевского «Бесы», глава «У Тихона».)
...
— Въ Бога веруете? — брякнулъ вдругъ Ставрогинъ.
— Верую.
— Ведь сказано, если веруешь и прикажешь горе сдвинуться, то она сдвинется…. впрочемъ вздоръ. Однако я все-таки хочу полюбопытствовать: сдвинете вы гору или нетъ?
— Богъ повелитъ и сдвину, — тихо и сдержанно произнесъ Тихонъ, начиная опять опускать глаза.
— Ну, это все равно что самъ Богъ сдвинетъ. Нетъ, вы, вы, въ награду за веру въ Бога?
— Можетъ быть и не сдвину.
— «Можетъ быть?» Это не дурно. Почему же сомневаетесь?
— Не совершенно верую.
— Какъ? Вы несовершенно? Не вполне?
— Да…. можетъ быть и не въ совершенстве.
— Ну! По крайней мере всетаки веруете что хоть съ Божiею-то помощiю сдвинете, и это ведь не мало. Это все-таки побольше чемъ triеs реu одного тоже архiепископа, правда, подъ саблей. Вы конечно и христiанинъ?
— Креста твоего Господи да не постыжуся, — почти прошепталъ Тихонъ, какимъ–то страстнымъ шепотомъ и склоняя еще более голову. Уголки губъ его вдругъ задвигались нервно и быстро.
— А можно ль веровать въ беса, не веруя совсемъ въ Бога? — засмеялся Ставрогинъ.
— О, очень можно, сплошь и рядомъ, — поднялъ глаза Тихонъ и тоже улыбнулся.
— И уверенъ, что такую веру вы находите все-таки почтеннее, чемъ полное безверiе…. О, попъ! — захохоталъ Ставрогинъ. Тихонъ опять улыбнулся ему.
— Напротивъ, полный атеизмъ почтеннее светскаго равнодушiя, — прибавилъ онъ весело и простодушно.
— Ого, вотъ вы какъ.
— Совершенный атеистъ стоитъ на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры (тамъ перешагнетъ-ли ее, нетъ-ли) а равнодушный никакой веры не имеетъ кроме дурнаго страха.
— Однако вы…. вы читали Апокалипсисъ?
— Читалъ.
— Помните ли вы: «Ангелу Лаодикiйской Церкви напиши»?….
— Помню. Прелестныя слова.
— Прелестныя? Странное выраженiе для архiерея и вообще вы чудакъ…. где у васъ книга? — какъ-то странно заторопился и затревожился Ставрогинъ, ища глазами на столе книгу, — мне хочется вамъ прочесть…. русскiй переводъ есть?
— Я знаю, знаю место, я помню очень, — проговорилъ Тихонъ.
— Помните наизусть? Прочтите!….
Онъ быстро опустилъ глаза, уперъ обе ладони въ колени и нетерпеливо приготовился слушать. Тихонъ прочелъ, припоминая слово въ слово:
«И Ангелу Лаодикiйской Церкви напиши: сiе глаголетъ Аминь, свидетель верный и истинный, начало созданiя Божiя: знаю твои дела ни холоденъ, ни горячь о еслибъ ты былъ холоденъ или горячь! Но поелику ты теплъ, а не горячъ и не холоденъ, то изблюю тебя изъ устъ Моихъ. Ибо ты говоришь: я богатъ, разбогателъ и ни въ чемъ не имею нужды; а не знаешь что ты жалокъ, и беденъ, и нищъ, и слепъ, и нагъ»…..
— Довольно, — оборвалъ Ставрогинъ, — это для середки, это для равнодушныхъ, такъ-ли? Знаете, я васъ очень люблю.
— И я васъ, — отозвался вполголоса Тихонъ.
Задумалась она над именем, над тем, насколько оно соответствует человеческой сущности. С Тихоном было понятно, почему его зовут именно так, — автор через имя говорил читателю, что этот человек, кто бы и что бы про него ни говорили, умиротворён, то есть нашёл покой и утихомирился. Но Тихон — персонаж, он не существует реально. А как быть с пониманием имён конкретных людей? Детям новорожденным не писатели ведь имена дают, а родители, родившие их. Что они вкладывают в имя? Называют ли они их по именам своих почитаемых ими предков или придумывают новые, или берут в святках при крещении: в какой день крестят, такое и имя святого, покровительствующего рождённому, а значит, и имя рождённому, было очень непонятно. В человеческих действиях Сапожникова разбиралась плохо.
И ещё задумалась Сапожникова о жаре своём сердечном и о ледяном панцире поста, ограждающем от греха. В этих образах она разбиралась немного получше, чем в художественных, потому что существовал канон, а также формульность поведения святых, являющиеся правилом для мирян.
Общение девочек с Сапожниковой сродни исповеди, но у Сапожниковой отсутствует необходимый комплект для отпущения грехов: это благодать.

***
Вернулась в город Анна - пополневшая, посвежевшая, радостная и выздоровевшая от несчастной любви. Приехала с отцом Иларионом, который по дороге купил всем, едущим с ними вместе в П., по мороженому «Серебряные купола». Приехала и сразу же захотела назад в монастырь.