Миг детства

Машина стояла неудобно. Штабеля досок окружали небольшой пятачок возле бытовки для оформления продаж пиломатериалов. Воздух  насыщен беспрерывным жужжанием пилорамы и запахом свежих сосновых опилок. Зауралье в расцвете бабьего лета слепило синевой неба и ласкало легким теплым ветерком.
Чтобы подобраться к дверце машины, она шагнула на доску, кем-то брошенную на рельсах, на миг потеряв равновесие, качнулась. Доска скользнула и, спружинив, остановилась. Ощущение пружинящего толчка под ногами, полета, дыхания бабьего лета в один миг перенесло ее в то далекое легкое беззаботное время, когда вот также пахло лесом, жужжали пилы.
Поселок жил своими повседневными заботами. Со всех улиц доносились звуки  мотопилы или стук топора. Вдоль заборов укладывались поленницы.
Вдоль Ленкиного забора лежала доска, ее оставили девчонкам на баловство.
 С одного боку она была шире из-за сучка. Ее клали плашмя на лежащий чурбачок,  получались низенькие качели. Девчонки, прыгая по очереди, старались шлепнуть сандалиями по доске посильней, потом оттолкнуться и взлететь высоко-высоко. И чтобы снова всласть шлепнуться о доску, в прыжке нужно успеть поджать ноги. Каждая старалась занять широкую часть доски. Тогда уж точно не соскользнет нога и не обдерет больно лодыжку. Платье раздувалось пузырем - все нипочем!
Сколько ей тогда было? Пять-семь? Счастливое беспечное детство.
Мама любила посыпать дорожки между грядками песком. Ленка и соседская Лелька голышом бегали между грядок, а мама поливала их сверху из лейки. Вода в баке за день так нагревалась, что казалась горячей. На маме  ситцевый выгоревший сарафан оранжевого цвета. И по нему, как по полю, струятся тоненькие стебельки белых березовых веток с черными крапинами.
Все это нахлынуло  в один миг, как только Ленка ступила на доску. Она вдруг ощутила себя там, в детстве. Как будто не было всей ее каторжной жизни. Только эта доска под ногами рядом с родными окнами, которых больше нет.
Комок подкатил к горлу, когда через секунду она вернулась в настоящее. И все, что так долго мучило ее в этом ужасном городе: скитания, клевета, вражда, обманутые надежды, невозможность вырваться из этого адского круга  – все вдруг прорвалось горючими слезами. Она так давно не плакала, что думала: просто разучилась это делать. Но стоило ее истерзанной душе прикоснуться всего лишь к воспоминанию, лед оттаял и хлынул мощным потоком из Ленкиных глаз.
Андрей шел к машине с какими-то бумажками. Бруски уже были прикручены к багажнику. Можно было ехать. Увидев рыдающую жену, насторожился, ускорил шаг.
—  Что, Лена? Упала? Ударилась? Что случилось?
Ленка рыдала, распластавшись на дверке машины. Звуки пилорамы заглушали ее всхлипывания:
—  Доска… У нас тоже такая… Сосной пахнет…Мы голые…а мама … из лейки…  Я хочу домо-о-ой! — проревела Ленка в отчаянии, т.к. родной дом, в котором выросла и помнила каждую половичку,  в котором было так хорошо, как нигде и никогда больше, давным-давно принадлежал чужим людям, и дорога туда была заказана.
Андрей усадил рыдающую Ленку в машину и повернул к дому. Ехали молча, пока  Ленка не обрела способность говорить, но объяснять ничего было не надо. Андрей все понимал, словно вместе с ней окунулся только что в ее детство. Это чувствовалось в его бережном молчании, в том, как он, не отрывая взгляда от дороги, неловко провел ладонью по ее волосам.
Сколько бы они ни ссорились, а этого в их жизни хватало, сколько бы ни разбегались, все равно судьба сводила их вместе. Ссоры изматывали, отдаляли, а жизнь требовала общих усилий, и нужно было заново учиться  жить этими общими заботами, радостями и печалями, учиться понимать друг друга. Выбора не было, и они старались вовсю. Иногда им это удавалось, и они становились одним целым, как сейчас.