Бумажные голуби

*заданием было написать рассказ на страничку к 14 февраля*


Счастье невозможно понять – оно слишком глубокое и разноцветное для наших сердец, чтобы в полной мере познать его, насладиться палитрой красок, игрой переходящих полутонов.

Сияющие улыбки, горящие глаза, слёзы радости при виде маленьких розовых сердечек, дорогие цветы, кипы конфет… ты знал, что всё это – не для меня. Знал, что я слишком строга к себе и нетерпима к столь дурацким мелочам, особенно на четырнадцатое число февраля, что я считаю глупым кричать о своей любви к кому-то именно тогда только потому, что так делают остальные, потому что так принято, вроде бы даже надо.
Ты знал, что я вообще никогда не праздную этот день.

Счастье невозможно измерить. Это что-то большее, чем жизнь, чтобы пробовать загонять его в четкие рамки, и что-то слишком мимолетное, чтобы верить в его постоянство.

Я вновь брожу по безлюдным улицам того самого городского парка, сажусь на пустующие лавочки, подолгу смотрю в февральское быстро чернеющее небо. Уже смеркается, фонари давно горят по правой стороне аллеи длинной причудливой гирляндой. Их блеск не раздражает – напротив, он ощущается настоящим, привычным, самым родным.
Кажется, прошла вечность с тех пор, как ты шел здесь, рядом со мной, улыбался, трогательно держал за руку, говорил все те банальные мелочи, которые принято говорить, думая, что мне это нужно. Ты ошибался. Больше всего на свете мне хотелось улыбнуться, не так, как всегда, по-настоящему, в ответ на твою улыбку, быстро, как в детстве, добежать до конца аллеи… А ещё хотелось смеяться, весело, беззаботно; долго, на одной бесконечной ноте.

Счастье невозможно оценить. Когда мы получаем его, то не замечаем этого, когда теряем, то сетуем на судьбу, неудачу и прочую ерунду, служащую мишурой отговорок.

А потом мы расстались. Без слез и истерик, без возмущений, просто расстались, как нормальные взрослые люди. Хотя на тот момент нам было чуть более восемнадцати лет, мы считали себя уже взрослыми. Прошло время, и очень хочется заменить частицу «ещё» на «уже». Не стоило стремиться к будущему, надо было прожить настоящее, полностью, досконально.
Может быть, именно в этом была причина нашего расставания. Хотя я по-прежнему убеждала себя, что дело в работе, на которой проводится все положенное время и даже больше, бесконечных статьях, печатающихся поздней ночью и сдающихся на следующее утро, втиснутых в итак плотный график часах на натаскивание абитуриентов по химии…

Счастье невозможно купить. Это одна из тех вещей, которая не зависит ни от нашего материального состояния, ни от занимаемого положения. Только и лишь от желания.

Но в какой-то момент мне надоело обманывать себя. Я знаю, что наверняка в твоей жизни по-прежнему нет постоянства, знаю, что ты преподаешь физику в институте, как и всегда мечтал. Думаю, что завтра же я отыщу в старой записной книжке твой номер, наберу когда-то знакомые цифры, позвоню. И ты снимешь трубку после четвертого гудка, спросишь, как там я живу, чем занимаюсь. И я отвечу, что, по сути, ничем, потому что мечты оказались лишь мечтами, а призвание всей жизни – рутинной и нудной работой, которую просто надо выполнять. Ты улыбнешься, и, услышав твою улыбку, я, может быть, тоже попробую приподнять уголки губ – хотя бы в намеке.

А потом посмотрю на книжную полку, где за стеклом, давно забытые, все ещё лежат твои бумажные голуби, вырезанные наспех из клетчатых тетрадных листов, когда пять лет назад, в половине двенадцатого, ты вдруг вспомнил про четырнадцатое февраля и хотел, чтобы я вспомнила тоже. И запомнила, хотя бы один раз.

Дурацкие голуби тогда показались наивной глупостью. Сегодня они кажутся в целом правильным, но детским отражением многих чувств. Завтра они могут показаться всем, стоит лишь подобрать палитру и окрасить каждый их штрих: белым, чистым, как первый снег, синим, как весеннее небо, и серым, как отражение позавчерашнего дня.