Любовь Federigo Tozzi

Пасмурное утреннее небо прояснялось, но море оставалось все того же невыразительного цвета.
Вирджиния Сеччи уже давно вышла из дома и уходила все дальше в сторону причала, сделанного из перекладин и досок. Я смотрел на нее из окна своего дома, который находился в нескольких метрах от пляжа. У лодок возле берега паруса были желтые или оранжевые, а лодки вдалеке сливались с цветом моря или были почти белыми.
Я не мог оторвать взгляда от Вирджинии, потому что был влюблен в нее, и тоска снедала меня так, что не хотелось выходить на улицу. Возможно, всякий раз при ее появлении мне было так тоскливо оттого, что любовь моя была слишком сильной. Мне уже давно хотелось сказать ей столько хороших и простых слов, но я не мог этого сделать еще и оттого, что приходилось остерегаться ее мужа. Но он не был преградой для моей любви, и я не захотел отказываться от своей давней страсти.
Поэтому я дождался ее возвращения с прогулки. А тем временем, мне доставляло сладчайшее удовольствие думать о тех хороших и простых словах, которых я ей никогда не говорил.
Когда она прошла совсем близко - я сидел на выходе из дома, а она жила по соседству – меня пробила дрожь от ощущения, похожего на восторг, которое не отпускало меня все это время, и я посмотрел на нее, даже не поздоровавшись. Я чувствовал, что бледнею и, встретившись с ней глазами, уставился в песок. И слушал, как она проходила мимо.
Если бы я мог озвучить свои мысли, то не побоялся бы с ней заговорить, но у меня пропал голос, который всегда был при мне и никогда не подводил меня в разговорах о чем угодно со всеми остальными.
Как и всегда, увидев ее, я заперся в доме.
Сквозь притворенные ставни первого этажа на противоположную стену комнаты падали яркие и блестящие отблески от  морских волн, напоминавшие легкие и подвижные зеркальца.
Днем я выглянул в окно, хотя был почти уверен, что не увижу Вирджинию, и боль, которую я испытывал, казалась мне такой же мрачной и подозрительной, как лицо ее мужа.
Пока я смотрел в окно, цвет моря начал темнеть,  и тогда небо сделалось бледнее воды. 
На море были очень длинные почти белые полосы волн, которые, едва подобравшись к берегу, исчезали.
Я уже не помнил, сколько времени провел в Каттолике, и мне даже казалось, что я только что приехал. Если бы теперь Вирджиния со мной заговорила, я бы сказал ей о своей любви.      
   На следующий день небо было совсем серым, и под утро несколько часов шел дождь. Море было зеленоватое у берега и фиолетовое у горизонта. Вирджинию я не видел. Не знаю почему, но я начал верить в то, что могу ее забыть,  а уже вечером не мог найти себе места.
Я был готов придумать любой предлог, чтобы отправиться к ней домой, потому что если бы я узнал, что она умерла, я бы страдал не так сильно. Но началась гроза с очень сильным сирокко, который собирал тучи над Римини. Многие рыбацкие лодки возвращались домой, с трудом пробираясь по извилистой речонке под названием Таволло.
Ночью я не мог спать и вознамерился, не знаю, во сне это было или наяву, увидеть Вирджинию на следующий день, даже если бы мне пришлось самому отправиться на ее поиски.
Но, проснувшись утром, я уже не чувствовал в себе силы исполнить задуманное и остался возле дома в ожидании того, что она выйдет на свою обычную прогулку до пристани. Но она не вышла.
После полудня небо посветлело и почти прояснилось, и море тотчас же приобрело удивительный темно-синий цвет.
Пляжные кабинки отбрасывали небольшие продолговатые тени в одну сторону.
Казалось, не видя Вирджинию, я безрассудно предаю самого себя. Но между тем мне пришлось убедиться, что адвокат Джермано Сеччи, ее муж, все дольше стал прогуливаться поблизости от моего дома. Если бы он хотел со мной поговорить, как я по началу полагал, то нашел бы для этого способ, но было очевидно, что таким поведением он хотел привлечь мое внимание. Я же, напротив, избегал его. Не из-за страха, а из-за его подавленного вида. Он был высокий, бледный и худой, всегда одет в черное, и штанины развевались вокруг его щиколоток и колен даже от небольшого ветра.  В руке он держал массивную трость, и частенько у меня появлялось ощущение, что эта трость была живее его. Этот человек внушал мне чувство тревоги, а страсть к Вирджинии становилась все острее.
Ближе к вечеру море заблестело темно-синим цветом, и вся его поверхность покрылась  потемневшими полосками ряби. Паруса казались золотыми, а небо было слегка розоватым у самого горизонта.
Я хорошо помню этот момент, потому что именно тогда Вирджиния прошла возле меня. Я осознал это, только когда она оказалась в нескольких шагах от меня, и я едва успел поднять глаза, чтобы увидеть ее лицо. Я огляделся вокруг, убедившись, что ее мужа здесь не было, и осмелился пойти следом, потому что решил и впрямь поговорить с ней, когда станет немного темнее. Она  прошлась по пристани и, дойдя до ее середины, села. Я последовал за ней, но садиться не стал. Я смотрел на воду сквозь доски пристани, заложив руки за спину. И прислушивался, не поворачиваясь в ее сторону. От ветра у меня слезились глаза, но чем сильнее становились мои чувства, тем все невозможней становилось для меня повернуться к ней, и все больше тянуло броситься в воду. Грохот разбивающихся волн напоминал непрерывный колокольный звон, по крайней мере, мне так казалось.
Между тем начали выходить на промысел рыбацкие лодки. Они продвигались вперед как бы прихрамывая, и через полчаса, хотя, казалось, плыли очень медленно, уже все разбрелись тут и там по морю. Видя, что рыбаки на лодках, проплывающих впритирку с пристанью, смотрели на что-то позади меня, я понял, что Вирджиния все еще была здесь, и я покраснел, испытывая стыд, от которого у меня даже заболела голова.
 Этот своего рода колокольный звон в пенных волнах, которые покрыли рябью всю водную гладь, продолжал звучать, а в поскрипывании досок на перекладинах мне временами слышался голос, который тотчас же затем обрывался. Нервы мои были на пределе. Что делала Вирджиния? Думала ли обо мне или даже не замечала, что я был рядом? В конце концов, я услышал, что она уходит, и тоже хотел возвращаться назад, но я так долго простоял неподвижно, что мои ноги, казалось, отказывались меня слушаться, и я споткнулся о выбитую доску. Да и дорога от моря до моего дома показалась мне в два раза длиннее. В определенные моменты одиночество увеличивает расстояния до бесконечности.
На следующий день, прогуливаясь возле своего дома и покуривая сигарету, я почувствовал чью-то руку на своей спине. Я повернулся, и адвокат Сеччи сказал мне:
- Вы влюблены в мою жену.
Мне было неприятно врать, но я ответил:
- Это не так.
- Почему бы Вам не сказать правду? Вы не такой, как все остальные, и вам не покажется глупым то, что я собираюсь сказать. Однако выслушайте меня. Вы не станете смеяться надо мной, я в этом уверен. Я тоже влюблен в свою жену. Я люблю ее больше всех ее любовников. Я уверен в этом. Каждый год она изменяет мне с кем-нибудь новым. Никто, увидев ее однажды, не сможет устоять. Она красива. Только она одна красива. Нет другой подобной ей. Но, когда я хочу ее приласкать, она обвиняет меня в сладострастии и говорит, что я люблю ее только из жажды обладания. Своих любовников она упрекает в том же, и все желают ее только из-за ее красоты. Прошло уже пять лет с момента нашей свадьбы, а она стала еще красивее.
       Я испытывал чувство, близкое к отвращению, но Сеччи продолжал, сжимая мою руку:
- Будьте моим другом и примите мою дружбу. Не отталкивайте меня и не судите меня, как это сделал бы любой другой. Вы должны мне помочь. Станьте ее любовником и увезите ее с собой. Будьте всегда рядом с ней. Я хочу быть уверен, что больше никогда не увижу ее снова. Я никогда ее не забуду, но я не могу больше страдать. Увезите же ее.
И тогда этот человек, о котором я раньше думал как о скользком типе, либо глупце, зародил во мне неожиданное чувство. И мне захотелось уверить его в том, что он может рассчитывать на мою дружбу. А потом мы просто молча шли вдоль берега.
Ветер был очень сильным, слышались отдаленные раскаты грома. Море шумело. Со стороны Римини приближалась черная туча, сверкающая изнутри.
Он сказал мне:
- Идемте к Вам, потому что она выйдет на прогулку и не должна видеть нас вместе.
   Мы зашли в дом, но не могли говорить, а просто молча смотрели в открытое окно. Я был взволнован, а он всем своим видом пытался меня успокоить. Но это было невозможно, ведь я только что узнал от него, что увижу Вирджинию.
Шторм становился все сильнее, и почти стемнело. Вспышки молнии озаряли весь водный простор, который был мрачного синего цвета, но прорезанный белоснежными, почти сияющими полосами пены.
Сеччи сказал мне, дрожа всем телом:
-Вот она!
Я повернулся к Вирджинии, взволнованный до глубины души. Она прошла мимо окна, высокая и хрупкая, с длинными ногами и грудью как у самых прекрасных греческих статуй. Но я, думая о том, что мне вот-вот нужно будет с ней заговорить, пришел  в ужас от сладостного предчувствия и упал на колени.
Сеччи поддержал меня, а потом подал мне стакан воды.