Ч. 2. Гл. 22. Крестник императора

«– Любовь? Любовь есть исключительное предпочтение одного или одной перед всеми остальными, – сказала она.
– Предпочтение на сколько времени? На месяц? На два дня, на полчаса? – проговорил седой господин и засмеялся.
– Нет, позвольте, вы, очевидно, не про то говорите.
– Нет-с, я про то самое».
(Л. Н. Толстой, «Крейцерова соната»)




Был канун праздника Воздвижения Креста Господня. Сентябрь выдался очень приятным: погода стояла солнечная, но не жаркая, благодаря постоянному мягкому ветру с моря. В такое время всех тянуло на воздух, и не было ничего удивительного, что в третьем часу пополудни на одном из балконов верхнего этажа дворца Дафны, откуда открывался замечательный вид на Ипподром и храм Святой Софии, стоял высокий молодой человек, прекрасно сложенный, одетый в синий, расшитый жемчугом скарамангий и белую хламиду, застегнутую на правом плече золотой фибулой. Блестящие волнистые черные волосы обрамляли загорелое, с легким румянцем лицо, продолговатое, с чуть выступающими скулами, высоким лбом и прямым носом. Решительная линия губ выдавала твердый характер. Темные умные глаза, окаймленные такими густыми и длинными ресницами, что им позавидовали бы многие женщины, смотрели вдаль, в сторону Влахерн. Взгляд юноши был в тот момент сумрачен и даже суров.

Феофил думал о том, что его отец, как было слышно, опять в разных застольных компаниях поносит «зверский нрав» императора, а дома всё чаще поминает давнее пророчество филомилийского отшельника, будь оно неладно!.. Василевс, хотя иконопочитатели называли его не иначе как «звероименитым», умел сдерживать гнев и до поры, до времени щадил своего прежнего друга, зная про его болтливость и распущенность и смотря на них снисходительно. Хотя год тому назад на Михаила поступил донос, будто он с некими соратниками, которые не назывались, злоумышляет против василевса, однако обвинения доказаны не были; удалось разузнать лишь то, что турмарх в пьяном виде несколько раз выражал недовольство политикой императора и говорил, что она может привести к перевороту. Лев пожурил старого друга и даже расспросил его, что именно ему не нравится в ходе государственных дел; Михаил отделался общими фразами и извинялся за свою «пьяную несдержанность». В результате император, в знак примирения, даже повысил его в должности, назначив доместиком экскувитов. Может быть, он и дальше списывал бы дерзкие речи Михаила на его неумеренное винопитие и природную невоздержанность языка, но в окружении императора вновь прозвучало страшное слово «заговор», – и нити опять вели в круг знакомых и друзей доместика экскувитов. А их было немало: Михаил, благодаря общительному и веселому нраву, почти во всякой компании становился своим человеком, а некоторые из его родственников давно занимали разные должности при дворе. В столице теперь было уже слишком много недовольных политикой василевса, и Лев знал это. Его ненавидели открытые и тайные сторонники иконопочитания; но и многие из примкнувших, по убеждению или по страху, к иконоборцам недолюбливали и осуждали его – слишком сурово порой император обращался с преступавшими законы, так что его правосудие часто оборачивалось казнями или увечьями провинившихся. Почти никто не знал, не придется ли ему завтра ответить головой за какие-то свои промахи – а у кого ж их не бывает?.. Слово «заговор» давало зловещее освещение дерзости Михаила, и императорский гнев рано или поздно неминуемо должен был разразиться над его головой.

А это, в свою очередь, означало, что, как бы ни любил Лев своего крестника, опала, грозившая Михаилу, скорее всего, постигнет и его сына – и тогда прощай, Священный дворец, прощайте, друзья детства, прощай, Иоанн, прощай, императорская библиотека, прощайте, великолепные скакуны из царских конюшен!.. Из-за безумного поведения отца он должен был всего этого лишиться! Гнев поднимался в сердце юноши. «Эх, почему не крестный – мой настоящий отец!» – промелькнула у него мысль. Он вовсе не думал об императорской короне, но ему было мучительно жаль расставаться с людьми, с которыми его связывала многолетняя дружба...

Феофил не любил отца, а крестного почти обожал: Лев казался ему воплощением храбрости и мужества, а кроме того, относился с почтением к наукам и, в отличие от Михаила, сам много читал. Император тоже очень любил крестника и относился к нему почти с нежностью; при дворе Феофил вел себя скромно, хотя независимо, но и это нравилось василевсу; Лев иной раз почти забывал, что этот юноша – не его родной сын...

«Всё же, может быть, еще обойдется?..»

– Феофил, Феофил! – раздался сзади звонкий голос. – Ты что тут делаешь? Учитель тебя ждет!

Феодосий, младший сын императора, подбежал к юноше и, ухватив его за хламиду, со смехом потянул за собой. Феофил постарался придать лицу беззаботное выражение. Бросив взгляд на водяные часы в одной из зал, через которые они проходили, он увидел, что действительно пришло время занятий. «Школьная» зала была светлой, просторной, с окнами на юго-восток; вдоль стен в шкафах с застекленными дверями лежали книги, чертежи осадных машин и других военных приспособлений, тетрадки с песнопениями и музыкальные инструменты, деревянные модели геометрических фигур, астролябия, рисунки с изображениями разных животных, засушенные растения и морские звезды, ракушки, камни, осколки разноцветных мраморов и других горных пород, чучела птиц; на одной стене висела большая карта Империи, а на другой – астрологические таблицы Птолемея. Время, проведенное здесь за последние восемь лет, Феофил считал лучшим в своей жизни.

– Вот! Я его нашел! – торжествующе закричал Феодосий, вбегая в «школьную».

– Нашел-то ты его нашел, – сердито сказал Василий, закрывая учебник геометрии и вперяя в Феофила строгий взгляд, – да только учитель тем временем ушел!

Иоанна Грамматика, действительно, не было в зале.

– Да, – кивнул развалившийся тут же в кресле Константин, – без Феофила отец игумен нас учить не хочет, он же его любимчик! Вот, Феофил, сорвал урок! Этак из-за тебя мы неучами останемся!

– Да вы всё врете! – воскликнул Феофил, смеясь. – Где Иоанн?

– Ну, положим, не совсем врем, не совсем, – улыбнулся Константин. – Так, привираем слегка! – он подмигнул Василию.

– Иоанн забыл одну книжку и пошел за ней в Фомаит, пока тебя нет, – сказал тот. – А тебя-то где носит, дорогой друг?

– Он у нас на балконе размечтался! – сказал Феодосий. – Стоит, глядит, думает о чем-то...

– Влюбился, может? – вставил вертевшийся тут же двенадцатилетний Григорий и, поглядев на Феофила, засмеялся.

– В кого бы это? – улыбнулся Феофил, снимая хламиду и вешая ее на серебряный крюк на стене у входа. – Уж не в патрикию ли Магдалину?

Тут мальчики просто покатились со смеху: патрикия-зоста, родственница императрицы, вечно набеленная и нарумяненная женщина лет тридцати, с подведенными бровями, увешанная ожерельями и браслетами, уже давно при встречах кидала на красавца Феофила томные взгляды, которые были предметом постоянных насмешек молодого населения Священного дворца.

– «Пламя такое в груди у меня никогда не горело»! – продекламировал Константин, заложив одну на другую ноги в коротких красных сапожках. – Наш Феофил на женщин и не глядит! То ли дело копья, луки, кони...

Все опять рассмеялись.

– А может, он цену себе набивает? – сказал Григорий.

– Что ты! – воскликнул Константин, глядя на Феофила. – И так всем видно, что он бесценный! Что тут набивать, когда он любую женщину взглядом насмерть поражает... Потом только вздохи слышатся из всех углов!

Константин любил друга, но всё же слегка завидовал юноше, который красотой и умом далеко превосходил и его самого, и его братьев.

– Но нашлась на свете одна девица, способная поразить и нашего аскета! – сказал Василий.

– Да ну? – с интересом взглянул на него Константин. – Кто такая?

– Красавица, глаза, как море... – Василий лукаво поглядывал на Феофила.

На щеках императорского крестника показался румянец.

– Глупости!

– Да? А сам покраснел!

– «Ныне пылаю тобою, желания сладкого полный!» – опять продекламировал Константин. – Что за красотка? Ну-ка доложи! Наше тебе императорское приказание! – он приосанился, но тут же добавил: – Шучу, впрочем. Но правда интересно! Или секрет?

«Знаю, приятно тебе от меня завсегда сокровенно
Тайные думы держать; никогда ты собственной волей
Мне не решился поведать ни слова из помыслов тайных»...

– Да какой там секрет? – почти сердито сказал Феофил, но тут же улыбнулся и тоже продекламировал: – «Что невозбранно познать, никогда никто не познает прежде тебя, ни от сонма земных, ни от сонма небесных»! Мы на днях с Василием катались верхом и заехали к Книжному портику. И вот, там одна девица книги покупала. Представь: девица – в Книжном!

– Да уж, действительно: «Боги! великое чудо моими очами я вижу»! – Константин снова вспомнил Гомера: вести разговор с помощью цитат было одной из любимых друзьями игр.

– Мало того! – воскликнул Василий. – Я спросил у продавца, что за книгу она смотрела, и оказалось – «Метафизику» Аристотеля!

– Ого! – сказал Константин. – Девица обладает неженским умом!

– И неземной красотой! – добавил Василий.

– Ну, – улыбнулся Константин, – сплошные «не». Прямо какая-то апофатика! Ты, Феофил, – он лукаво поглядел на друга, – как насчет апофатического богословия любви?

– Это по твоей части, дорогой мой, – ответил Феофил, улыбаясь. – Ты у нас охотник до прекрасного пола... А я в этом вопросе мало смыслю.

– Что же, она туда одна пришла? – спросил Константин.

– Да нет, со служанками, конечно, – ответил Феофил. – Книги рассматривала. Изучала качество рукописей – видно, знает в этом толк.

– И красивая?

– Да она была закрыта пуще монашки, где там разглядеть!

– Не, он врет, не слушайте его! – задорно сказал Василий. – Он на нее так и смотрел, так и посматривал! Так что даже оборванец... вертелся там один мальчишка... предложил проследить, где девица живет, – видно, надеялся подзаработать. Феофил его прогнал, а зря, думаю! Девица изумительна и, видно, из богатых – в голубой шелк была одета. Какая осанка! А руки – словно из кости выточены! Ножка ма-аленькая, я заметил! А голос – чистая музыка небесных сфер! А поступь! И глаза синие – море!

– «Истинно вечным богиням она красотою подобна»! – продекламировал Константин.

– Вот-вот! И так она взглянула, знаете, и сразу глаза опустила... – продолжал Василий. – Но думаю, наш Феофил не понравиться ей не мог, как и она ему! А я как раз стал листать одну рукопись и нашел там на полях приписку: «Не следует поступать наперекор Эроту...»

– «Поступает наперекор ему лишь тот, кто враждебен богам»! Именно! Это я и твержу всё время Феофилу!

– Да-да, и я ему это прямо вслух и прочел! А он всё: помолчи да помолчи! А она-то слушала!

– Ну, положим, я не только призывал к молчанию, – улыбнулся Феофил. – Процитировал и я кое-что по памяти... У Платона-то не только про это есть.

– Да, а он давай про «разум и прочие добродетели». И видно, так девицу поразил, что она на нас взглянула... Ах, как она взглянула!..

– «Гибель мужчине – от нежной красавицы», – процитировал Константин. – Ты прямо-таки раздразнил наше любопытство до последнего предела!

– И вот... – улыбаясь, начал опять Василий.

– Слушай, прекрати, – прервал его Феофил с досадой. – Подумаешь, взглянула! Тебя послушать, так она на шею мне собралась прыгнуть! А на самом деле она купила Аристотеля и ушла, вот и вся история.

Тут в «школьную» вошел Иоанн.

– Наконец-то все в сборе? – улыбнулся он, глядя на учеников. – Здравствуй, Феофил! Ты умудрился опоздать весьма кстати: я тут кое-что забыл захватить... Что ж, начнем!

Младшие дети Григорий и Феодосий вышли, Иоанн затворил за ними дверь, Константин, Василий и Феофил заняли свои места за длинным мраморным столом, и урок начался. Императорские сыновья временами поглядывали на друга, но лицо Феофила было непроницаемо. После занятий Василий, быстро попрощавшись, куда-то скрылся, а Константин и Феофил отправились к вечерне в Фарский храм. После службы они простились до завтрашней праздничной литургии в Святой Софии.

– Ты куда сейчас? – спросил вдруг Феофил.

Он редко задавал другу подобный вопрос; юный император пристально взглянул на него и улыбнулся.

– К прекрасной половине, – Константин собирался на свидание с очередной из своих возлюбленных, которым он, несмотря на молодой возраст, уже начинал терять счет. – Имя можно не уточнять?

– Гм!..

Лампадчик уже потушил почти все светильники, и в храме воцарился полумрак, в котором глаза Феофила казались бездонными. «У, если б у меня были такие глаза, – подумал Константин, – мне бы почти не пришлось тратить время на обхаживание моих прекрасных нимф...»

– Знаешь, – сказал императорский сын,– ты можешь злиться, сколько влезет, но я считаю, что ты сделал глупость!

– Может быть. И что же?

– Если древо жизни удобрять глупостями, на нем вырастают горькие плоды.

– Увидим.

– Спокойной ночи! – улыбнулся опять Константин.

– Приятного времяпровождения! – ответил императорский крестник.

Воспитанного в Священном дворце, где нравы почти всегда оставляли желать лучшего, Феофила, тем не менее действительно больше интересовали «копья, луки, кони», нежели представительницы прекрасной половины человеческого рода. Он мог цитировать наизусть большие отрывки из эллинских поэтов, в том числе посвященные любовным страстям, но между ним и Константином была большая разница в их восприятии.

В устах Константина слова о «сладком желании» не были просто отвлеченной цитатой: он уже успел пережить довольно много любовных историй с женщинами самыми разнообразными – от кувикуларий матери до акробаток с Ипподрома. Императрица внутренне возмущалась его поведением, но в целом смотрела сквозь пальцы на похождения старшего сына, тем более, что Константин был достаточно осторожен, и его связи не получали огласки. Василий и Григорий, хотя и знали о любовных делах брата и даже иногда завидовали ему, сами всё же не собирались идти по этой дорожке. Правда, Василий иной раз по вечерам тоже стал куда-то исчезать, никому ничего не говоря; Константин поглядывал на него хитровато, но молчал... Маленький же Феодосий пока пребывал в блаженном неведении. Император, узнав о похождениях своего отпрыска-соправителя, нахмурился, но махнул рукой: «Дело молодое!» Впрочем, он сделал сыну некоторое внушение и поговорил с патриархом, который был духовником императорской семьи. Феодот, к некоторому удивлению Льва, сказал, что, по его мнению, в поведении Константина не было чего-то особо предосудительного, поскольку «молодым людям необходимо... м-м... перебеситься»... На том все и успокоились.

Что до Феофила, то он имел о любовных утехах познания чисто теоретические. Случайные связи претили его внутреннему чувству прекрасного, а кроме того, большинство женщин, с которыми ему приходилось сталкиваться, казались ему глупыми и скучными. Как-то раз, когда Константин, рассеянный и не выспавшийся после очередной бурно проведенной ночи, явился на утренние занятия верховой ездой и стрельбой, Феофил, который собирался поупражняться в стрельбе из лука по искусно сделанному чучелу, изображавшему человека в настоящий рост, крикнул другу:

– Привет! Ты припозднился сегодня!

Константин подъехал и вместо приветствия громко продекламировал:

– «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына»!

Он быстро натянул лук, прицелился и выстрелил, попав чучелу в горло.

– Это твой-то гнев «богиня, воспой»? – насмешливо спросил Феофил. – Кто ж тебя так разгневал, друг мой? И откуда ты явился такой потрепанный?

– «На горе мужчинам посланы женщины в мир – причастницы дел нехороших»!

– А, я так и думал!

Феофил отъехал и, разогнав коня, выстрелил на полном скаку. Его стрела вонзилась точно в древко стрелы Константина, расщепив ее по всей длине и вогнав наконечник глубоко в чучело. Константин, посмотрев вблизи, даже присвистнул. Феофил развернул коня и подъехал с улыбкой:

– Что, нравится?

– Стреляешь, как Парис! – ответил юный император.

– Что ж, это лучше, чем бегать за женщинами, как Парис! Ну, скажи, о чем ты с ними разговариваешь? Они наверняка и Гомера-то не читали, не то что Гесиода...

– О чем? – Константин насмешливо поглядел на друга. – О любви, дорогой мой!

Они снова отъехали от чучела на расстояния выстрела.

– Но нельзя же всё время говорить только о любви!

– Дружище, ты просто еще не знаешь, что такое любовь. Когда-нибудь ты поймешь, что о ней можно говорить бесконечно!

Константин прицелился и поразил чучело в левый глаз, нарисованный черной краской.

– Бесконечно, да, – усмехнулся Феофил, – в пределах нескольких недель, пока длится связь!

Выпущенная им стрела вонзилась в правый глаз чучела.

– Ну, да, – без особого смущения ответил Константин. – Пока любовь длится, верны слова Откровения, что «времени больше не будет»... Ну, вспомни Ареопагита – ведь земной эрос есть образ небесного! И Премудрый говорит: «крепка, как смерть, любовь». А когда смерть настает, так о другом и думать забудешь!

– «Крепка, как смерть»? Ты что, правда думаешь, что здесь сказано... об этом самом?

– А как же, конечно! Телесный смысл Писания! Там ведь перед этим как раз и говорится: «Возьму тебя, введу тебя в дом матери моей... Там ты научишь меня; напою тебя вином благовонным, от воды источников моих. Шуйца его под главою моею, и десница его обнимает меня...»

– Святые отцы запрещали толковать Песнь Песней буквально!

– Ха, известное дело – монахи! Что они в любви-то понимают? – лукаво улыбнулся Константин. – Спроси вон у нашего учителя, он тебе, верно, скажет, что любовь это душевное расстройство или что-нибудь в таком роде... Аскеты! Да и потом, о Феофил, когда спускается ночная тьма, о любви уже не говорят, а занимаются кое-чем поинтереснее...

Очередной стрелой Константин попал чучелу точно в низ живота. Краска показалась на щеках Феофила.

– Ну, если ты именно это считаешь самым интересным... Кому что, конечно, но всё-таки это «Афродита пошлая»!

Он выстрелил чучелу в лоб и, спрыгнув с коня, вытащил из ножен меч – по размерам как настоящий, но не заточенный и с тупым острием.

– «Афродита пошлая»? – Константин тоже спешился. – Опять Платон?

– Да, – Феофил улыбнулся и направился к расположенной неподалеку площадке, покрытой коротко скошенной мягкой травой. – «Эрот Афродиты пошлой поистине пошл и способен на что угодно; это как раз та любовь, которой любят люди ничтожные...»

– Прямо-таки «ничтожные»? – Константин тоже вынул меч и, слегка подкинув, ловко поймал за рукоять. – Суров же эллинский мудрец!

– Но всё ж мудрец, не так ли? И дальше у него там: «Они любят своих любимых больше ради их тела, чем ради души, и любят они тех, кто поглупее, заботясь только о том, чтобы добиться своего, и не задумываясь, прекрасно ли это». Что, прямо в цель, да? – он рассмеялся, глядя на друга, и сделал выпад.

– Э-э... Ну, в общем, – ответил Константин, отбиваясь, – оно где-то так... но где-то и не так... Ты просто не испытал, а потому и не знаешь... Там, кажется, дальше про «Афродиту небесную»? Оно, конечно, красиво... Но ты пойми, Феофил, что небесная без пошлой не бывает!

– Зато пошлая без небесной – сколько угодно. Вот это мне и не нравится!

– А тебе, конечно, надо непременно небесную!

– Да, если уж ты заговорил о вечности... Что ты находишь... в своих женщинах? Красоту? Но разве этого довольно для вечного чувства? В той же самой Песни, если даже ты хочешь понимать ее буквально... там сказано: «Вода великая не может угасить любви, и реки не потопят ее»... Хотя, конечно, у тебя своеобразное понимание вечности... Для «вечности» длиной в месяц одной красоты, может быть, и хватит...

– А тебе всё ум подавай! – воскликнул Константин. – Гляди, вот дождешься, наткнешься на какую-нибудь умницу... Не всё ж тебе безнаказанно оскорблять Киприду! – и молниеносным движением юноша приставил кончик клинка к груди Феофила как раз там, где сердце.

Феофил выронил меч и картинно упал на траву. Константин встал в гордую позу и нравоучительно произнес:

– Так что берегись, друг! «Умен ты, да... Дай Бог, чтоб был и счастлив»! – он откинул меч в сторону и с воинственным криком бросился на Феофила.

Борцы покатились по траве. Наконец, Константин прижал друга к земле и схватил за горло.

– Твой любимый Платон, помнится, учил, что Эрот – сильнейший и прекраснейший из богов, и идти ему наперекор небезопасно... О том же и пример Ипполита!

Феофил, однако, стиснул обеими руками, как клещами, запястья противника и заставил его разжать руки.

– Ипполит был девственник из принципа, – проговорил юноша, усилием всё более и более отводя руки Константина в стороны. – Но я же не собираюсь в монахи... Просто я не готов ради любви... бежать бегом за каждыми красивыми глазами... Да и не встречал пока ни одних, которые бы этого стоили!

Борьба возобновилась. В конце концов Феофилу удалось заломить Константину руку и в то же время быстро вытащить из-за пояса небольшой деревянный кинжал и приставить ему к горлу. Константин чуть приподнял свободную руку в знак того, что сдается, и сказал:

– Ничего, Феофил, придет и твой черед! Уж это я тебе обещаю! И тогда не только побежишь, а и на стенку полезешь!

– Что-то не видно, чтоб ты сам сильно на стенки лез, – ответил Феофил, вставая.

– Я!.. – сказал Константин, тоже поднимаясь на ноги и отряхиваясь. – Я дело другое. А ты у нас... платоник!

Синие глаза, взглянувшие на Феофила в Книжном портике, были первыми, которые остановили его внимание, – безусловно, потому, что принадлежали девушке, которая сама ходила покупать книги, причем не жития святых или Псалтирь, а Аристотеля. Но только ли поэтому? Конечно, девушка была красива и, очевидно, умна... Феофил попытался разложить впечатление на составляющие: восхищение красотой, удивление перед умом, интерес к необычной встрече... Что еще? Всё-таки было еще нечто, не поддающееся определению...

Поразмыслив о происшедшем, юноша махнул рукой и решил, что это просто одно из мелких жизненных приключений, которое ничего не значит. Однако болтовня Василия перед началом урока смутила Феофила. Он ей понравился, «так же как и она ему»?.. Понравилась ли она ему? И он ей? И надо ли из этого делать какие-то далеко идущие выводы?..

Когда они прощались с Константином в тот вечер после службы, Феофил подумал, что его друг сейчас пойдет к своей очередной женщине... И странное чувство, похожее на зависть, шевельнулось в нем, так что он сам удивился. «Ты совершил глупость!» – сказал Константин. Разве? В чем же была глупость? В том, что он с отвращением прогнал того оборванца, предложившего «проследить, где живет юная госпожа»? Что за мерзость!.. Но почему мальчишка предложил это ему? Было ли у него «на лице написано», как сказал, смеясь, Василий... Что там у него могло быть написано на лице?!.. Вздор! Нет, он поступил правильно. Понравилась ему эта девушка или нет, в любом случае это просто мимолетное впечатление... И хорош бы он был, если б уподобился Константину, который чуть ли не каждое такое впечатление обращал в любовную связь! Да, он поступил правильно. И довольно думать об этих глупостях!..

– «Всякому должно быть дозволено искать свое благо», – пробормотал Феофил и, тряхнув головой, направился к выходу из дворца: пора было возвращаться домой.



...Михаил с Феклой ужинали вдвоем у себя дома в парадной зале. Михаил жадно поглощал пюре из трески, запивая его дорогим мускатом. Фекла с тоской смотрела, как слуга ставит перед мужем уже второй серебряный кувшин, полный вина, и думала, что ей предстоит услышать очередную порцию еврейских песен, которые муж любил горланить в пьяном виде... Внезапно ей вспомнился недавний обед во дворце, куда были приглашены патриарх, избранные придворные и кое-кто из дворцового клира, в том числе Сергие-Вакхов игумен, которого посадили наискось от Феклы. Она вспомнила, как прямо и одновременно непринужденно сидел Иоанн за столом, как он изящно вынимал кости из рыбы и задумчиво поворачивал в тонких пальцах высокий кубок с вином, как он слушал, что-то кому-то отвечал, – и в то же время его там словно не было... Этот образ философа, всплывший перед Феклой, показался ей столь разительной противоположностью с сидевшим перед ней супругом, что тоска в ней усилилась до какой-то внутренней боли; это немного удивило ее, – раньше с ней такого не случалось. Вдруг Михаил перестал жевать и внимательно поглядел на жену.

– Что это ты сидишь, как мокрая овца?.. И кстати, где наш отпрыск опять шатается?

– Очень похвально, что ты вспомнил, что у тебя есть сын, – съязвила Фекла. – Но странно, что ты только сегодня заметил его отсутствие у семейного очага.

– А, он, поди, всё у Льва под боком вертится! – раздраженно сказал Михаил. – И чего ему там – медом, что ль, намазано?

– Да ты на себя-то посмотри! Ни одного дня не проходит, чтобы ты императора не вспоминал всуе. А Феофил, между прочим, там учится...

– Учится!.. Сколько можно учиться? – проворчал Михаил. – Грамматика, что ли, переплюнуть хочет? Так это кишка тонка! Игумен свой ум, надо думать, не в одних книгах взял...

Он замолк, доел пюре, налил себе еще вина и пробормотал:

– Ну, ничего, скоро этот зверь уж не увидит трона в Золотом триклине!

– Опять! – вскричала Фекла. – И не стыдно тебе? Ты хочешь, верно, кончить жизнь на Ипподроме от рук палача! Чем государь тебе не угодил, что ты постоянно его поносишь?!

– Как ты не понимаешь, о глупая женщина! – театрально воскликнул Михаил и приложился к кубку с вином. – Он не угодил не только мне, а уже едва ли не всем своим подданным! Не я ли первый обеими руками пихал его на царство? Тогда все ожидали от него великих свершений, правления блистательнейшего...

– И что же? – перебила его Фекла. – Разве государь плохо правит? Кто усмирил болгар, укрепил границы, усилил войско? Разве Лев не заботится постоянно о благе государства?

– Заботится, о, конечно, заботится! – саркастически ответил Михаил. – Только вот он малость пересолил со своими заботами! Я всегда был уверен, что все беды – от излишнего благочестия! Но у нас это любят – как пойдут всех выстраивать рядами, понимаешь, стройными, так не знаешь, куда спасаться! А я ведь говорил ему, что настанет время, и придется ему думать, как справиться с преподобнейшими отцами... Вот время-то и пришло. А Лев не справился, конечно. Потому что, дурак, много слушал этого Иоанна!

– Что же, тебя ему, что ли, слушать? – язвительно заметила Фекла. – Господин Иоанн умен...

– Вот именно! Он-то умен. А вот Лев – осёл! – отрезал Михаил и, усмехнувшись, добавил: – Правда, ты-то еще глупей его! Но хоть оно и так, а в пурпуре будешь ходить... Хоть и дрянная ты баба, а будешь!

– О, Господи!.. – Фекла махнула рукой и замолкла.

В такие моменты она готова была бежать хоть на край света от будущего императора.



ОГЛАВЛЕНИЕ РОМАНА: http://proza.ru/2009/08/31/725