Ом-ма-хум. Три историии из жизни Преображенской

Ом-ма-хум

Три историии из жизни
Марии Павловны Преображенской

1
Покровитель

В журнале «Вестник Знания», в номере 14 за 1927 год Мария прочитала:
В горах Ханхая путешественники нашли высеченные на скалах письмена. Их сфотографировали, и одну надпись расшифровал ученый секретарь Монгольской Академии Наук Жамцарано. Надпись содержит поэтические философские размышления о человеческом бытии некоего Цокто-Тайгжи, борца религиозной секты «красношапочников».

«Охотясь в горах Хангая в год белой курицы, первой осенней луны, 21 числа, Цокто-Тайджи, поднявшись на вершину, посмотрел на восток, опечалился, тоскуя о своей сестре Галаготе, произнес сии слова и заплакал».

Мария Павловна Преображенская усмехнулась: какие же слова произнес мудрец, были ли они достойны кропотливого труда резчика?

Она победила Казбек, совершив опасное восхождение. Ученый-климатолог и альпинист, она преследовала и другие цели. На вершине Мария произнесла слова, эхом отозвавшиеся среди ущелий. Сопровождающие горцы содрогнулись от ужаса. Не совсем понимая смысла русской речи, они уловили недоброе. Преображенская ворожила, выкрикивая заклятия.

Русское Общество Любителей Мироведения гордилось маленькой седой женщиной с здоровым горным загаром лица и живыми глазами. Она всю свою долгую трудовую жизнь посвятила героически тяжелой работе по раскрытию тайн атмосферы на одной из высочайших вершин Кавказа. Она основала на вершине Казбека самую высокую в Европе научную метеорологическую станцию и в течение четверти века вела на этой станции систематические наблюдения, поднимаясь ежегодно без дорог по вечным льдам и крутым обрывам в заоблачную высь, к алмазной вершине Казбека.

…В первый раз увидела блестящую, как грань алмаза, белоснежную вершину в 1895 году. И сказала себе, что буду работать на ней. Кавказцы относятся ко мне с уважением, потому что я учительница. Но никто не верит, что я осилю восхождение. Во-первых, женщина, во-вторых, немолодая. Мне далеко за пятьдесят. Но та цель, к которой я стремлюсь уже тридцать лет, тот обет, который я дала себе, не дают мне права не верить в себя. Опасностей можно избежать, рассчитав маршрут и подготовив снаряжение. Страх перед погодой уже стал профессиональной привычкой. Отношения с горцами поддаются моему контролю. Я буду главной в группе. Надо показать диким людям мое превосходство над стихией. «Брокенское привидение», столь пугающее горцев, должно сыграть мне на пользу. Все мои «гадания» должны быть в четком соответствии с расчетом. Полагаться на удачу в горах можно только исходя из науки, которую носильщики не знают.

Мы вышли с Военно-грузинской дороги 26-июля, на следующий день уже миновали Девдоракскую хижину и вступили в область ледников. Сначала шли по тропинке, ведущей к краю ледника, потом его перешли и начали подниматься на хребет Барт-корт. Шли по скалам, образующим гигантские уступы. Делали привалы на 5-10 минут каждый раз, когда поднимались на уступ.
Вверху на безоблачном небе сиял Казбек, внизу волновавшиеся облака густым вуалем то совсем скрывали от нас скалы и белевший вдали покинутый нами Девдоракский домик, то прикрывали их легкой дымкой. Облака играли, по лицам моих спутников проносилась тень озабоченности. Облака шли из Дарьяльского ущелья, по словам местных, оттуда трудно ожидать добра. Проводник пугал меня, испытывая характер. Я командовала идти вперед. К шести вечера мы достигли вершины хребта. Здесь нужно перебраться через скалу, почти отвесно обрывающуюся с двух сторон к ледникам. Опять почувствовала давление горца, он просил идти хоть десять верст кругом, только не через эту скалу. Я же знала, за ней будет площадка, где я планировала ночлег. Настал мой черед посмеяться над опасениями мужчин. У меня был на поясе ремешок с нанизанными на нем девятью китайскими монетами, «чохами». По обычаю древних монголов, прежде, чем отправиться на охоту, охотник снимает эти чохи. Берет один из них, дует в его отверстие, прижимает ко лбу, затем зажимает все чохи между ладонями, несколько раз встряхивает их так, чтобы они легли столбиком. Я проделала этот шулерский номер перед изумленными носильщиками. Раскрыв ладони, рассыпала монеты в ряд и провозгласила, что «хозяин» пропускает нас дальше. И действительно, мы благополучно достигли безопасного места за скалой. Правда, воды там не оказалось, пришлось наполнить чайник снегом. Он более часа таял на керосинке, сильно коптившей из-за слабого давления воздуха. Пили теплую, грязную от примеси сланцев воду, с жадностью.

Облака не были густыми, но несколько раз мелькнули отдаленные молнии. Я не подала виду, что волнуюсь. Рассказывала горцам о жизни древних монголов, о палящем зное среди песчаной пустыни Гоби. От раскаленных песков и камней там спасают только толстые подошвы охотничьих сапог. Один из участников русской экспедиции однажды рискнул в такую жару пробежать к ключу в обычных ботинках, но смог добежать только до воды. Зачерпнув ее в ведро, в лагерь не принес: она пошла на примочку моментально появившихся на ногах волдырей — горячий песок буквально жег ноги сквозь тонкие башмаки. Горцы качали головами и радовались, что я не повела их в пустыню.

Встали в четыре утра. Солнце только что показалось из-за горизонта. Скалистые горы, закутанные синим туманом, были еще полны дремоты, но белоснежные великаны вершин уже сияли пурпуром первых лучей восходящего солнца. Я хорошо себя чувствовала от сознания, что нахожусь у цели. Мне показалось, что я сильна и молода. Только я так подумала, как с юга потянулись зловещие облака и быстро скрыли солнце. Видимо, моя былая уверенность произвела впечатление на проводника, и он тоже не унывал: к полудню все очистится, мы идем дальше. Но погода становилась все хуже и хуже. Пошла крупа, затем ледяные иголки, коловшие лицо. Около одиннадцати часов мы миновали выветревшуюся скалу, опасную тем, что с нее постоянно летят камни. А ведь мы пробираемся под ней и каждую минуту рискуем попасть в скрытую трещину. Наконец мы вышли на поле, покрытое снегом и льдом. Метель усиливалась. Казалось, наступила зима! Все молчали, поглядывая на исчезающую в тумане скалу, единственную, по которой можно определить обратный путь.

Обратный путь! Отступление? В нескольких часах от цели. Я должна принять решение. Чохи не помогут, в моих руках судьбы людей. Тогда я не знала, что слова монгольского мудреца, высеченные на скале, гласили о разнице между законами и порядком добрых тушемилов — министров великих ханов на земле, и судилищем Эрлик-хана в преисподней, но в суждении о правде и неправде они одинаковы. В чем же высший смысл? Отступление ради спасения жизни людей, которые все равно попадут на судилище к Эрлик-хану или другому своему богу? Я струсила, скомандовала отбой. Лица горцев оживились, они дали мне слово, что пойдут второй раз.

Подойдя почти к самому конусу Казбека, мы снова спустились к концу ледника в Девдоракскую будку. Три дня без перерыва бушевала буря, рев которой доносился до нашей хижины, и только 1 августа я опять предприняла восхождение. На этот раз Казбек смилостивился, погода была отличная. Не надо было растапливать снег, под палящими лучами южного солнца на высоте 3520 метров он таял, как весной. Я взобралась на скалу, составлявшую стену нашего ночлега, и долго любовалась горами. Когда же солнце начало склоняться к западу, из Девдоракского ущелья потянулся легкий туман, я заметила, в средине его образовались два радужных кольца, в центре которых была моя тень. Подошли горцы. На меня нашло веселье, и я решила их разыграть. Стала рассказывать о волке, бродящем вокруг нас и высматривающем добычу. По ходу рассказа лицо мое преображалось, и я представляла себя голодной волчицей. Солнце медленно пряталось за горы, кольца подымались выше, и от искривленного силуэта — моей скорченной тени — образовался конус, разделивший кольца. Мужчины стояли ниже меня, зачарованно глядя на небо. На нем рисовалась огромная фигура зверя, приготовившегося к прыжку.

Проводник Исак рассказал, что его отец Иосиф был искусным охотником и часто поднимался на горные вершины, в том числе и на вершину Казбека, охотясь на туров и в надежде найти клад, якобы спрятанный на одной из вершин Казбека.

Под влиянием природного чуда, Брокенского привидения, мы совсем обезумели и стали фантазировать, что найдем этот клад. Но Исак заволновался: клад достанется только одному! Мы спросили, почему. И как наивно мне показалось объяснение — потому что если мы все найдем клад, кто-то его выкрадет и разгневает Казбека, начнется обвал. Ведь причиной многочисленных обвалов является алчность человека. Тогда я рассмеялась, ведь еще не знала о мудрости монгола. Он учил: хотя и есть внешняя разница между человеком, ворующим чужое вблизи и вдали, и волком, бродящим вокруг двора и высматривающим добычу, но в своем стремлении к еде — они одинаковы.

2 августа опять было солнечно. Лучи солнца отражались миллионами радуг в каждой крупинке льда. Казалось, весь наш путь был усеян бриллиантами, блеск которых ослепил бы нас, если бы глаза не были защищены темными очками. Вчерашняя эйфория еще кружила голову, и я верила в возможность существования клада.

К началу конуса пришли в 8 часов 30 минут утра и начали подниматься по нему к вершине, сияющей над нашими головами на фоне темно-синего неба. Снег покрывал ледяную поверхность конуса. Идти было легко, ноги проваливались не глубоко. Подъем крут, мы делали частые минутные остановки. С каждым шагом вырастали все новые великаны. Вдруг показался Эльборус и вся цепь, лежавшая между ним и Казбеком.

Воздух был очень разрежен, бывшие у меня в флаконе гофманские капли все улетучились. На половине конуса мы наткнулись на открытый лед, а мы шли без кошек и ледоруба. Я выписала их из-за границы, груз не пришел вовремя.

В 11.50 поднялись на вершину Казбека. Она представляет из себя площадку с вогнутостью посредине и неровными краями. Здесь я решила заложить научную метеорологическую станцию.
Подо мною к западу тянулась цепь снежных великанов. На север, толпой скалистых гор расстилалась бесконечная равнина Владикавказа, пестревшая аулами и станицами. Текущие реки казались голубыми ленточками. Юг и восток заполнены клубившимися облаками, которые закрывали Тифлис.

Здесь, на вершине, было минус три по Цельсию. Горцы не хотели задерживаться, они настойчиво спешили в Девдоракскую будку. Странные чувства переполняли меня. Глядя на величественную картину, я испугалась. Ощущения неудовлетворенности и покинутости не оставляли меня. Нет, это не было опустошением. Какой-то магический страх сковал меня.
Дала команду спускаться, а сама чуть задержалась. То, что со мной произошло на вершине, вероятно, длилось несколько минут, но мне показалось целой жизнью.

…В узкой пади уже совсем стемнело. Стадо овец и коз давно толпится около юрты. Все семейство плотно пообедало мясом, и каждый расстилает постель. Отец подходит к ящичку, на котором расставлены металлические изображения богов и зажигает перед ними лампадку — металлическую рюмку с салом и горящим в нем фитилем.

Правой рукой он вынимает из гаснущего костра тлеющий уголь и сыплет на него особый благовонный порошок, который начинает дымиться. Неторопливо окуривает монгол прежде всего богов, бурханов, ящики со священными книгами, все закоулки юрты, а потом и самого себя. Он подносит к лицу дымящийся порошок и, склонив голову, нюхает дым. Затем он становится на колени и справа налево замыкает около себя круг этим же ароматным дымом.
Слышу отчетливые звуки «ом-ма-хум», «ом-ма-хум», «ом-ма-хум». Неведомая сила заставляет их повторять вслух, почти кричать.
 
Спускаюсь по старому следу и понимаю, меня привязали невидимой нитью к вершине. Отныне я не принадлежу себе, старый монгол играет со мной. Весь обратный путь вижу его, сидящего с поджатыми ногами, лицом к бурханам. Вот он берет четки в обе руки, прижимает их к глазам, ко лбу и долго сидит неподвижно. Зажав четки в ладонях рук, он трясет ими, дует на них и затем начинает правой рукой делать какие-то таинственные движения. Как будто он обращается ко мне.

Снег стал мелким, Исак положил свою палку на лед, сел вдоль нее и предложил нам последовать его примеру. Усевшись таким образом, мы сняли шапки, вежливо поклонились Казбеку и с быстротою курьерского поезда полетели вниз.

Спится тревожно, один и тот же сон преследует меня после восхождения.
Юрта. Таинство ритуала. Щипцы с углем переходят к матери, потом к детям. Я окуриваю себя вместе с ними. Глава семьи низким басом и слегка нараспев повторяет священную формулу: «ом-ма-хум», «ом-ма-хум», «ом-ма-хум». Перед бурханами зажигаются две тибетские свечки. Хозяйка молится одновременно с мужем, а когда он ложится спать, она выходит из юрты и начинает ходить вокруг, бормоча молитвы.

Лежу совершенно голая, покрытая шубой. Еще с вечера натоплено сухим пометом домашних животных. Юрта наглухо закрыта на ночь. Воздух нагревается дыханием людей и молодых ягнят, телят и маленьких яков, не выносящих сильных холодов и ночующих внутри. Однако сильный ветер пронизывает помещение насквозь, срывая мое меховое покрывало. Тогда меня обхватывают сильные руки отца, и я засыпаю в его объятиях.

«Ты для меня и жена, и дочь, и сестра. Ты моя Галагота» — в холодном поту очнулась. Чувствую себя в общем не плохо. Несмотря на слезавшую с лица и ушей кожу, обожженную невидимыми ультрафиолетовыми лучами, да кошмарные сны.

Тогда я считала, что перенесла душевное потрясение, психика нарушилась из-за невероятной нагрузки. Сейчас, когда пишу воспоминания, уже знаю — ничего не было случайным! Последующие события дали мне убедиться, что меня спасал великий монгол, мой отец.

2
Женское мужество

…Нас было три дочери у отца. Мама умерла, когда мне исполнилось три года, я почти не помню ее. Отец занимался метеорологией, часто отправлялся в экспедиции.
— Опять папА идет за границу на корабле, — говорила старшая Даша. – Пора заказывать подарки! Мне чур чулки и пояс с застежками!
— А мне щипцы для завивки…
Я же попросила термометр, с помощью которого можно делать настоящие измерения, изучать колебания температуры окружающей среды. И отец подарил мне минимальный термометр, купленный в Германии. С этим прибором я предприняла попытку подняться на вершину Казбек.
В детстве любила слушать сказки, которые рассказывал поморский рыбак, помощник отца в экспедициях. Он останавливался у нас дома зимой, когда привозил мороженую рыбу. Мне нравилась его неторопливая северная манера говорить, с оканьем и ёканьем. И в который раз просила «Аленькой цветоцек» – так произносил Киприян. В младшей сестре, выбравшей вместо одежды и украшений волшебный цветок, узнала себя.

Скалу на хребте Барт-корте я назвала «Мой дворец». Слева расположена каменная подушка в два моих роста, а напротив «чертов палец», метров в шесть пирамида, крутой острый отрог, гребень на краю пропасти. В расщелине мы ночевали.

Помню, встали в четыре утра. Нависли зловещие тучи, Казбек нахмурился, он не пускал нас на свое чело. Я не уступала, мы шли до самого конуса без отдыха. Несла волшебный предмет, отцовский термометр, до тех пор, пока не почувствовала, что выбиваюсь из сил. В разреженном воздухе вес его увеличился, пришлось передать ношу горцам. В 11 часов мы были на вершине.

Термометр отлично работал, он показывал -5 по Цельсию. Бережно положила его в ящик с отверстиями и поставила на выступы скалы так, что воздух циркулировал вокруг.
Каждый мечтает о своем дивном саде с ароматами неведомых цветов, хочет ухаживать за ними, обрести покой или встретить там любовь. Я же думала о метеорологической будке на вершине Казбека. И чудище пошло навстречу, исполнилось мое желание. До сих пор уверена, не без помощи заколдованного властителя я получила разрешение от директора Тифлисской обсерватории на основание метеорологической будки.

Само воцарение конструкции казалось сказочным. Долго выбирали подходящих носильщиков, выносливых и честных. На двух арбах они доставили будку на место стоянки, потом подняли на Барт-корт к Ермоловской хижине.

Смерть в горах почетнее, чем по дороге к ним. Об этом подумалось, когда окончив измерения на высоте 5000 метров и спустившись, я потерпела крушение на Военно-грузинской дороге и попала на операционный стол: случайно нанятый на дороге автомобиль столкнулся со встречным, и осколками стекла у меня было разрезано веко. Опасность и риск жизнью одинаковы как на краю скалы, над безднами обрывов и ущелий, так и на проезжей дороге. В последнем случае дорога не будет грустить, она бежит дальше. Горные хребты скорбят, застыв в почтении над распластанными телами смельчаков, сорвавшихся в бездну.

Горы кажутся живым существом, не случайно так много легенд о том, что скалы были людьми. Здесь сознание изменяется: ощущение времени другое, более концентрированное, замедленное. Пространство кажется бесконечным, и это пугает. Возможно, поэтому мы хотим видеть в горах человека. Горы дышат, у них есть горло. Каменная грудь вздымается, великан оживает. Даже во время полуденной тишины, когда вокруг полный штиль, безмолвие говорит о многом, предупреждая о надвигающемся шторме. В горах нужно слышать, потом уже видеть.

Ощущая твердь под ногами, не чувствуешь успокоенности, горы заставляют идти дальше. Они манят, зовут к испытанию. Сорвавшийся, но уцелевший, человек продолжает безумствовать.
Он вдруг перенимает звериные повадки. Походка горца, прирожденного скалолаза, напоминает скольжение змеи. Или гибкую кошачью поступь. Тело становится невесомым, руки приобретают цепкость когтей. Как хищная птица, он видит далеко.

Однажды, во время очередного восхождения на Казбек, сильным порывом ветра сбросило вниз одного моего рабочего вместе с его ношей. Мы с ужасом наблюдали полет горца. Время стучало в виски. Горы, как ненасытное чудовище, ждали жертвоприношения.
Упавший пролетел не далеко: он остановился в попавшейся на его пути впадине и остался цел, только ноша сорвалась.

Грозным предупреждением показалось нам это падение. Молодые носильщики запаниковали и стали угрожать мне, называя ведьмой. Горцы сбились в кучу и отчаянно жестикулировали. Их перекошенные злобой лица не предвещали ничего хорошего. Я поняла, что они хотят бросить вещи и бежать вниз, ведь дальше будет еще опаснее.

Шум и крики продолжались более получаса и, наконец, пятеро носильщиков, бросив груз, побежали вниз. Упавший продолжал в оцепенении сидеть. Кто-то должен был поднять его вещи, я позвала переводчика.

Пожалуй, это был самый важный момент во всей моей жизни. Я должна была не только преодолеть усталость и приступы головокружения, необходимо было силой характера воздействовать на мужчин. Если бы они увидели хоть долю моего замешательства, операция бы потерпела фиаско, ценный груз погиб, и я навсегда потеряла бы репутацию ученого.
Подошла к брошенным вещам, медленно собрала и что могла, взвалила на себя.
— Уходите! — крикнула носильщикам. — Я всем скажу, что вы бросили меня в горах. А если сорвусь, Яни расскажет в ауле, что вы столкнули меня в пропасть.

Вдруг на скале показался громадный, крючконосый черный гриф. Я первой заметила его.
— Ом-ма-хум, ом-ма-хум, ом-ма-хум, — морзянкой застучало у меня в ушах.
Втянула голову поглубже в плечи, стала сутулой и старой, превратившись в настоящую ведунью.

Непостижимо зоркий, изо дня в день следил мой спаситель за нами. Сейчас он приблизился, я облегченно вздохнула. Выгнула шею и пошла дальше, не глядя на последовавшую за мной группу.

Итак, мне пришлось пережить, наверное, единственную в мире забастовку, разыгравшуюся на высоте 4500 метров над уровнем моря. Казбек свирепствовал, бушевала ледяная метель, термометры показывали минус 6,5 по Цельсию, что при разреженном воздухе равно чуть не 40 градусов внизу.
Целые сутки я ничего не пила и не ела. Но сильно напряжение нервов, я вынесла все испытания…

***
Закрыла старую тетрадь, вернулась к обычной жизни. Занимаюсь воспитанием дочери, собираю упавшие яблоки в саду. Образ отважной женщины не покидает меня. Конечно, я ее придумала, и в дневнике читала между строк. Мне нужна героиня, я хочу восстановить ее, как разбитый старинный кувшин, по осколкам.
Веду раскопки в зоне воображения, упорно ищу драгоценные залежи. Думаю о горах, о сильном человеческом характере.
Помоги мне, Мария!

3
Coffea arabica

Ом-ма-хум наблюдает за скифами, доителями кобылиц, молокоедами. Удивляется молочным пристрастиям дикарей. Алтайцы, например, выгоняют спирт из кислого молока. Куда понятнее греки, предпочитающие виноградное вино.

Однажды он заметил, как козы, поевши ягод какого-то дерева, запрыгали и не могли успокоиться в течение всей ночи. Из любопытства проделал эксперимент над монахами-дервишами, которые обычно дре¬ма¬ли во время вечерней молитвы, гневля хаджу. Завел людей в рощу зеленых деревьев с черно-синими ягодами. Любовался гармонической симметрией крон деревьев и смеялся над жадностью, с которой дервиши поедали диковинные плоды. Ох уж эти человеки — не ведают, что через рот гибнут.
Ночью заглянул в мечеть: дервиши стучались лбами о каменный пол, нисколько не уступая в резвости наевшимся ягод козлам.
***
Я родилась в городе «гаванских кофейниц», в старом Петербурге, где чашкой кофе, а не стаканом чая горожанин начинал трудовой день. Но все же, должна признаться, не знала настоящего вкуса кофе, пока не попала в страну ислама, на лазурные берега малоазиатской Турции. Только здесь, в знойные часы полдня, когда все живое прячется от палящих лучей солнца в тень и прохладу бесчисленных «кахве-хане», я поняла разницу между благородным черным напитком мусульман и теми сероватыми помоями, которые составляются у нас на севере, по экономичному немецкому рецепту, из молока и цикория, прибавляемых к жиденьким отварам кофейных зерен.

Чередуя маленькие глотки душистого кофе с затяжками из «наргиле» ароматным самсунским табаком, я размышляла о странной связи распространения настоящего кофе с внедрением на земле ислама.

На мягком диване я наслаждалась прохладой от фонтанов и густых крон чинар, растущих у входа в кофейню. Пьянела от кофе, сваренного по-турецки, как от вина. Разглядывала черную гущу на дне чашки и слушала голос учителя.

Он поведал, что кофе и ислам — два завоевателя, вышедшие из далекой Аравии и затопившие, как два сильных потока, почти половину земного шара. Они покорили много стран и народов: ислам силою меча, а кофе — вкусом и ароматом. Но на протяжении столетий кофе оказывался сильнее ислама. Бодрящий напиток побеждал религию, люди по-прежнему вкушали.

Было время, когда казалось, что забудется окончательно слава Мекки и Медины, и бывшие мусульмане не пойдут на поклонение черному камню Каабы, чтобы заслужить право на звание хаджи и на ношение на голове зеленой чалмы. Большую славу, чем Мекка, приобрел Мокка — знаменитый порт — исторически первое место вывоза лучшего аравийского кофе.
Религия следила за ком¬мер¬ческой вкусовщиной. Уже в 1511 году собор законоведов в Мекке проклял кофе за то, что он пьянит, как вино. Духовенство ополчилось на шайтанский напиток, пытаясь вернуть паству из кофейни в мечеть.

«Сироп из сажи» быстро покорил Западную Европу. «Черной турецкой кровью» не брезговали англичане, «отваром из старых сапог» наслаждались французы. Кофейное дерево было перевезено на остров Яву голландским губернатором. Отличный коммерсант, он положил начало внедрению прибыльной культуры на новой почве. По инициативе амстердамского бургомистра Николая Витсена началось промышленное распространение кофейного дела. В то время гостивший у Витсена русский царь Петр наблюдал, как к берегам Голландии прибывали суда с грузами кофе. После первых опытов голландец Горн выслал Витсену несколько саженцев кофейного дерева, акклиматизированного на Яванской почве. Один экземпляр растения был подарен Витсеном как трофей экспериментальной войны Парижскому Ботаническому Саду. Подарок Витсена был использован для размножения кофейного дерева черенками в оранжереях Парижского Сада, и вскоре французское правительство располагало множеством молодых тропических растеньиц, заботливо выращенных на берегах Сены. В 1727 году капитану Дескло было поручено доставить ценный груз в заокеанские французские колонии Вест-Индии — на остров Мартинику…

Слова учителя серебряным колокольчиком стучат по моему мозжечку. Ом-ма-хум берет меня на руки, качая. Он был в том путешествии. Как я не догадалась, благодаря ему единственное оставшееся в живых деревцо достигло берегов Америки!

РАССКАЗ ОТЦА

…Наконец установился попутный ветер. С игривыми пожеланиями от чувствительных мадмуазель и под неусыпным взглядом кардинала мы снялись с якоря, под буксиром вышли в открытое море.

В английском канале ненастье, туманы и неблагоприятные ветры. Капитан решил огибать Англию с севера и пройти в Северный Атлантический океан между Оркнейскими и Шетлендскими островами.

Первое время все шло сравнительно гладко, хотя перегрузка — почва для саженцев, деревья и вода для полива — сразу начала сказываться. Под всеми парусами — наш барк может нести до 29 парусов при умеренном ветре — мы довольно легко пробежали Северное море и уже прошли скалистый островок Файр Айл, когда ветер внезапно затих. Течением корабль вынесло обратно.

Несколько раз мы пытались пройти этим чертовым проливом — да простят меня англичане! — и каждый раз судно выбрасывалось. Наконец Дескло решил обходить Шетлендские острова с севера. В полночь на 6-января, на Крещение, обогнув мыс Норд-Унст, мы вступили в Северный Атлантический океан.

Казалось, господь покинул нас! Тотчас, как мы вышли в открытое море, ветер усилился и перешел в жестокий шторм. Тяжелая лавировка, особо мучительная для перегруженного корабля и его неопытной команды наводила ужас даже на меня. Парусное судно двигалось против ветра по ломаной линии, давало отчаянные размахи при качке. Каждую минуту его борта уходили под воду. На палубу врывались ледяные океанские волны, все разрушавшие на своем пути.

Качка доходила до 10 размахов в минуту. Тяжелые реи на высоте совершали размахи по 30-35 саженей каждые пять секунд. На трех мачтах укреплены 18 громадных рей. К этим поперечным бревнам привязаны большие четырехугольные паруса. Вода на палубе доходила временами до уровня высоких, в рост человека, фальшбортов, и среди ревущих водоворотов уже не было видно парусов. Только мачты, возвышенные нос и корма.

Корабль отчаянно дрейфовал, при встречном течении уходя все дальше на север, в открытый океан. Мы пытались укрыться за Исландией, но вскоре выяснилось, что туда попасть невозможно. Надежд на перемену ветра, которая бы дала возможность прорваться на юг, не было почти никаких, так как в зимнее время в Северной Атлантике господствуют юго-западные штормовые ветры, дующие иногда месяцами без перерывов.

Я молился, продолжая бороться с бесновавшейся стихией. С отчаянием в душе капитан воодушевлял команду. Мы были единое целое, господь даровал нам мужество и выносливость.
Но положение ухудшалось. Кто уступит? Море? Никогда! При тех ужасных напряжениях, которые испытывал перегруженный наш ветеран, было ясно, он долго не выдержит. После недельной жестокой борьбы в корабле открылась течь.

Моряки испытывали недостаток в пресной воде для питья. Казалось, все боги морей были против переноса кофейного дерева на американскую почву.

Мы были уже за полярным кругом, и ночь, сомкнувшаяся над нами, освещалась лишь изредка северным сиянием.

Гольфстрим, огибающий Скандинавию и заходящий в Ледовитый океан, помогал шторму уносить нас все дальше. Бороться с течением бессмысленно, нужно спускаться по ветру и искать спасения в ближайшем порту на норвежском берегу. Но судно, заливаемое и разбиваемое волнами, очень плохо управлялось, а входы в Норвежские порты, находящиеся в глубине запутанных фиордов, окруженных грядами островов и скал, в такую погоду почти недоступны.
Дескло твердо верил, что деревья будут доставлены. Он усердно поливал их, но все же нежные деревца гибли одно за другим. Моряки были в отчаянии, им казалось, капитан сошел с ума.

Французы не позаботились о картах севернее полярного круга. Пришлось мне от руки нарисовать морские карты берегов Норвегии и подсунуть ослабевшим морякам.

Судно, покорившееся стихии, под одними нижними марселями, с минимумом парусности, неслось среди ревущей, непроглядной ночи, все дальше углубляясь в Ледовитый океан.
Впереди, на пути к полюсу, лежала кромка вечных полярных льдов, у которой ожидала экипаж медленная мучительная агония и смерть от холода и цинги. Религия, торговля, культура, дерево, вкус, слава, деньги — на одной чаше. И произвол стихии — на другой…
«Стихии?» — переспросила сонно я. «Состояние погоды — видимость, направление и сила ветра, волны и вызываемые ими течения, все это легко поддается управлению», — ответил Ом-ма-хум. — «Прежде всего относится это к парусным судам, движение которых всецело зависит от метеорологических условий в районе плавания».

«Отец, так ты владеешь тайнами погодной кухни?» — мой вопрос повис в воздухе. Я вспомнила, как Ом-ма-хум учил внимательно наблюдать за солнцем, луной, небом, облаками, водной поверхностью, за характером ветра, поведением морских птиц.
Если чайки сели в воду —
Жди хорошую погоду.
Если ходят по песку —
Морякам сулят тоску.
Морские птицы могут улетать за сотни миль от берега. Но зато перед штормом многие из них непременно возвращаются к побережью, и это является довольно точным признаком изменения погоды.

«Ты говорил, когда я взлетала на качелях и кричала от страха, что убивает не падение, а изменение направления? Я не понимала и боялась еще сильнее» — сквозь сон говорю отцу. «Слушай меня лучше, даже сквозь хаос или молчание. Смотри на небо с вечера. Если я рисую его красным, тебе бояться нечего!» — мой бред продолжается.

…Между тем картина неизбежной гибели рисовалась в сознании моряков, и многие уже опустили руки и горько улыбались, когда капитан поливал кофейные деревца.
По звездам, промелькнувшим среди бешено носившихся по небу клочьев облаков, удалось определить довольно точно место, куда попало злополучное судно и направить его к мысу Норд-Кап, самой северной оконечности Европейского континента.

И вот, после трехнедельных скитаний блеснул во мраке маяк — первый маяк за это время. За Норд-Капом ветер значительно ослабел и дал возможность ближе подойти к берегам.
Совсем неожиданно мы оказались не в тропиках Южной Америки, а за полярным кругом.
Мы прожили много лет за это время. А деревья?
Все саженцы, за исключением одного, погибли.

Когда судно было поставлено на зимовку, и экипаж в полном составе распущен по домам, капитан пестовал своего любимца.

Долгие месяцы угрюмой полярной зимы и такой же мрачной весны корабль стоял всеми забытый на пустынном рейде.

Кофейное дерево росло, как сказочный богатырь. Оно достигло 4 метров высоты, покрылось во время цветения тысячами душистых белых цветов.
Цветы эти, похожие, на первый взгляд, на цветы жасмина, выходили из пазух темных, вечно зеленых листьев, напоминающих слегка листья лавра.
Листья сидели на ветках друг против друга, а самые ветви шли от ствола почти горизонтально.
Крона своей гармонической формой напоминала мечеть.
«А вкусны ли плоды?» — спросила я, обняв отца за крепкую шею. Ом-ма-хум вдруг испугался вопроса и продолжил рассказ об отважном путешествии.
…Сутки за сутками, неделю за неделей, сияющее, но плохо греющее солнце не сходило с бледно-голубого неба.
Вскоре оно надоело всем и начало угнетать людей. Лишь дерево набиралось соками.
Капитан Дескло продолжал его усердно поливать и оберегать от прямых солнечных лучей.
Моряки работали без перерывов и совершенно терялись: ложась спать в 5 часов утра, просыпаясь в полдень, бродили по палубе раздраженные и недоумевающие, день это или ночь.
К радости капитана дерево принесло первые плоды — сначала зеленые, потом красные и наконец черно-синие ягоды.
Наверное, на борт корабля попало зрелое дерево. Иначе трудно объяснить чудо плодоношения, ведь кофейное дерево начинает давать плоды только через 6 лет после посадки.
Его плоды по ярко красному цвету и внешней форме напоминали вишню.
В каждом из них заключалось по два боба, окруженных двумя оболочками и мякотью.
Капитан знал, что нужно отделить зерно от мякоти и оболочек.
Он с вожделением соскучившегося любовника рвал плоть, нащупывая суть, само зерно.
Ягод на нем было так много, как будто дерево благодарило за чудодейственное спасение урожаем.
Дескло привлек матросов к собиранию и обработке зерен.
Ягоды высушивались, и ломкие плодовые оболочки отшелушивались на морском ветру.
Выделенные семена, еще одетые белым шелковистым покровом, поступали на кухню.Там они раздавливались руками моряков, подвергались брожению и высушивались еще раз.
С деревца, спасенного капитаном и достигшего берегов Вест-Индии, собрали 12 фунтов молотого кофе.
Кофейные зерна поджарили, размололи в мелкий порошок и сварили до вскипания, подав на стол уже на земле Америки.
При поджаривании в кофейных зернах образуется особое эфирное масло, придающее кофе характерный аромат.
Новый Свет — запах по-новому.




Полную версию цикла «Ом-ма-хум», три историии из жизни
Марии Павловны Преображенской, читайте и смотрите:
http://elkipalki.net/author/1milla/2009-02-25/