Дорога к сыну, 2-1

Часть вторая
Глава первая

Много уж дней прошло с той поры, как путешественники оставили родной дом и с лёгкой руки Хызра, покровителя всех путников, были живы и здоровы. Дорога с каждым днём становилась всё короче и легче на один спуск-поворот, на другой камень-ущелье, на три фарсанга*, на четыре взгляда по сторонам, на пять часов пути, на шесть вздохов у костра, на семь молитв отдыхающей души. И человек и собака шли и несли - кто как умел и знал - признательность на глазах,  искренность на языке и открытость на сердце. И всё это принадлежало великому устроителю мира и его верховному наместнику Яздану*.
Бобо Юсуф, идя от перевала к перевалу, от песни до песни, от ночлега к ночлегу, тешил себя неустанной надеждой чудесным образом стать Якубом и прозреть от запаха и прикосновения к рубашке несчастного старшего сына. На сон грядущий старик касался сурьмой больных глаз своих и подолгу сидел без движений, как каменный истукан, опустив тяжело старческие веки. И было, видел он позавчера - как в грязном окне, вчера - как в лёгкой дымке, а сегодня - как в мелкий дождик.
Во славу Всевышнего да продлятся дни правоверных на земле - людей праведных и достойных. Да продлятся дни всех народов планеты, поскольку они достойны только счастья, живя на благо каждому человеку, природе и космосу. Так говорил старик над костром привала, перебирая древние чётки в старых сухих руках.
На милость Вседержителя мира и на благоденствие Его, как велел Пророк Мухаммед, старик пять раз на дню творил молитву. Омываясь из походного чилима*, старик становился лицом к Каабе. Находясь далеко за горами, за пустынями, за реками, она была в сердце каждого возвышенного и вдохновенного мусульманина всех народов мира.
Старик распускал свой поясной платок, стелил его на землю, разувался, восходил на платок, совершал два земных поклона и после касался земли семью точками на теле - коленями и большими пальцами ног, локтями и лбом. Дилкушод творил намаз и, когда он молился, всё вокруг благоговейно замирало и внимало простым словам старого человека.
Аллах велик! Нет Бога, кроме Аллаха, И Мухаммед - посланник его! Да будут молитва и покой -  над благовестителем его и увещателем Всевышнего. Да прославлен Аллах, Высокий и  Милосердный. Да продлит он род человеческий, да сохранит путешествующих старика и его собаку от гибельной судьбы, да поможет людям понять друг друга и простить - утолить печали и прекратить вражду. Да поможет Он, Великий и Могучий, встретиться на этом свете родным и близким людям - отцу и сыну.
И смотрел бобо Юсуф направо и налево, назад и вперёд, радовался тому, что видел перед собой, за спиной и вокруг себя, был безмерно счастлив и благоговейно говорил, молитвенно складывая руки: "Алла акбар!" - "Аллах велик!"  Да будет так, и так было - час за часом, день за днём.
Рекс с громким лаем, похудевший, но весёлый и бодрый, бегал за редкими горными мышами, поднимал на крыло встречных птиц, разрывал снег и камни. Пёс с благодарностью ел свою долю сухой лепёшки и отвечал преданностью на собачьих глазах. Ночью спал вполглаза и тревожно сторожил покой хозяина, а утром лизал тому лицо и будил негромким лаем -  мол, поднимайся, старик, - солнце встало.
                                Словом, Рекс радовался жизни, человеческой и  своей собственной, собачьей.
А вокруг стояли заповедные малоизвестные, а то и вовсе неизведанные, горы. Как сказочные каменные великаны, они возвышались над землёй гордые и недосягаемые, овеянные легендами и страхами, и прятали свои седые головы в косматых шапках туч. Что им простой смертный и такой старый человек, как бобо Юсуф? И что его старость против их вечности? Они смотрели свысока, молчаливо и сурово. Им ничего не стоит сдуть эту беспомощную человеческую букашку дыханием лавины, забросать снегом или задавить камнепадом.
Но нет, в глубине своих каменных душ они уважали этого жалкого двуногого червя, поскольку он, как и сами вековечные пузыри земли, словно застывшее на привале и окаменевшее до поры могучее войско Аллаха, был крепок духом и твёрд волей, найти сына своего. Старик стоял на этом, как тому и положено быть.
Горы любят такие натуры и опекают их от всевозможных бед, как мать заботливо опекает своего ребёнка, сделавшего первый шаг, сказавшего первое слово, совершившего первый поступок, достойный имени человека.
Иди смело, бобо Юсуф, горы приветствуют тебя!
И старик шёл, шёл и думал:
"Земля моя, ты головастым щенком зализываешь мои раны, нежной рукой любящей женщины умаляешь душевную боль и щедро поишь меня своим молоком. Я - твой сын, ты - моя мать! Ты - молитва для ищущей и беспокойной души, спасительное омовение сердца и ложе его, обитель и очаг усталому уму. Я весь в тебе - от первой морщины на лице до последнего седого волоса в бороде. Ты вся во мне - от первого крика новорождённого ручья человеческой жизни до последнего вздоха снежной лавины прожитых лет..."
И ещё думал мудрый старик: "А люди твои, - те, кто достоин отвращения, и те, кто достоин симпатии - все без различий и каждый в отдельности, слеплены из одной глины и созданы одной рукой Аллаха, Высокого и Великого.  И все они - это братья и сёстры одной семьи, каким бы языком они не говорили и как бы не называли отца своего..."
И такое говорил Щедрое Сердце, когда завязывал дорожный пояс: "В минуты нужды и отчаяния, в годы юности и старости я всегда был, остаюсь и буду с тобой - с твоим былым и будущим, ибо я сам - настоящее, пока живу на этом свете. Я с твоим голодным хлебом и сытой бедой, с людьми и животными, с камнями и деревьями - с тем миром, который меня окружает. Не смотря на трудности жизни,  на горечь потерь и утрат, на сумерки жестокости и туман равнодушия, моя душа и моё сердце, мой свободный ум слились для тебя одной песней, одной светлой мелодией, и я  посвящаю её тебе:
"Тебе, моя земля,
Дарю свой рай души!"
И говорил старик, засыпая: "Да умолкнут пустомели и внемлют тугоухие, да встанут на колени, да поцелуют прах, их носящий - прах праха, ибо здесь находятся святые места. И только открытому, искреннему и живому сердцу дозволено видеть эту красоту!"
Когда старик засыпал, на стражу мира заступали древние величественные горы. Они стояли и молчали, и в глубине своих недр таили возвышенную думу - то была вечность застывших мгновений. А спящий старик был не столько крошечным сгустком живой клетки, жалким комком человеческой плоти, сколько неслышным шелестом секунд, громовым водопадом срывающихся лет и шёпотом высохшего мха на мертвенно серых скалах, припорошенных снегом.
Уже много дней в горах стояла чудная солнечная погода. Редкие курчавые облака появлялись после полудня и растворялись под вечер в прозрачном тихом воздухе. И путники шли всё дальше от дома и ближе к своей цели - к несчастному старшему сыну, который воспалёнными от слёз и боли глазами просил о пощаде.
Но однажды, когда горы скрылись в вечернем мраке, а на вершинах ещё мерцали лучи заходящего солнца, появились длинные перистые облака - первые признаки большой беды, скорой на расправу, как смерть.
Вечер на цыпочках подкрался со стариковой спины, быстро и невесомо, как снежный барс. На западе пламенный диск солнца, словно попавший в болото и поглощаемый трясиной бессловесный огненный человек, медленно и неумолимо опускался за горизонт. Он отчаянно и тщетно цеплялся окровавленными пальцами последних лучей за остро отточенные вершины хребтов, лучи отрывались от непомерного напряжения, и солнце рвало до чёрной крови снежные спины каменных гигантов. Солнце на последнем издыхании исходило кровью, и она беззвучно клокотала в немом горле и изливалась из него.
Наконец трясина небытия по ту сторону зримого земного мира, который могли охватить подслеповатые глаза старика, полностью поглотила измученное, обессиленное и бездыханное солнце. В небе долго ещё, как пузыри на воде по утопленнику, стояло кровавое зарево, будто отлетевшая душа, которая из тысячелетия в тысячелетие печально провожала успокоенное обездвиженное солнечное тело, поглощённое мелкими чёрными червями бестелесного мрака, чтобы завтра утром снова встретить его и торжественно заключить в свои горячие объятья. Как только зарево затихло, погасло, на горные пики, ледники и склоны надвинулись, влезли и возопили о мрачном царстве ночи хмурые сумерки. Они, подобно расторопным торговцам, стали предлагать из-под полы то половинку луны, то звёзды, только заступивших неуверенной ногой на нечёткую тропинку ночного неба.
Стало темно. Правда, темнота была призрачной. Таинственно мерцал снег - снежные массивы на склонах гор каждой порой своей испускали призрачное мерцание, будто медленно истлевал солнечный свет, что собрался за светлое время суток на их дневной поверхности. Таинственно и зловеще мерцало небо, отражая призрачный свет ледников и снежников. Только над той ямой, куда упало и где пропало солнце, появились тревожные всполохи, и небосвод вокруг этого места становился чёрным-чёрным, чернее сожжённого дерева. И звёзды то появлялись, то исчезали, то снова мерцали, одинокие и холодные в тревожно притихшем мире земли. Как немые вестники большой беды...