Дорога к сыну, 2-5

Часть вторая
Глава пятая



Прошло время.
Диловар ходил вокруг старика и бросал в него камни. Камни отскакивали и падали на землю. Испуганные люди всё так же лежали в снегу и грязи, протягивали руки и просили о пощаде. Мустафа стоял на коленях.
На вытянутых руках он держал труп собаки и со слезами на глазах и в голосе обращался к небу и просил простить его. Я виноват, говорил он, но я дал клятву боевого братства, и Диловар - мой хозяин. Как быть мне, спрашивал Мустафа-воробышек, и небо молчало.
- Хватит! – закричал Диловар. Подскочил сзади к Мустафе и неожиданно ткнул того ногой в спину: - Заткнись, собака!
Мустафа охнул от резкой боли и с мёртвой собакой на руках рухнул в грязный снег.
- Вы все, - кричал взбешенный Диловар, - вы все узнаете, кто здесь хозяин и кто ваш бог на этой земле!
Он подскочил к лежавшему в грязи Мустафе и сунул тому в окровавленное лицо свой американский ботинок:
- Целуй!
- Каждый из нас – пастух своего стада. Мы отвечаем за тех, кем управляем, – раскрыв спёкшиеся губы, сказал Мустафа священный хадис.
- Целуй! – взорвался гневом Диловар.
- Милосердие не свойственно только тем, кто отправится в ад, - ответил Мустафа новым священным хадисом, пытаясь образумить своего хозяина.
- Молчи, комок глины! – заорал Диловар: - Ты будешь целовать? Целуй!!!
- Можно убить тигра, но нельзя из него сделать труса, хозяин, - сказал Мустафа и добавил: - Я не буду целовать твой вонючий ботинок!
- Ах, так! Так заговорила куча навоза… - Диловар размахнулся и ударил ботинком по лицу Мустафы, а после повернулся к своим людям, лежавшим ниц: - Смотрите, их бог ничего не может сделать со мной! Вы слышите, ни-че-го-ооо!
По земле прокатился подземный гул возмущения, будто материки сошлись вместе, чтобы раздавить этого тщедушного человека. Звёзды вспыхнули и закрылись тучами. Ветер налетел на скалы, вырвал их из земли, оторвал от породы, растёр в пыль и развеял по свету. А Диловар остался стоять на ногах, закричал и в бессильной злобе швырнул в старика камни, а те снова отскочили от невидимой преграды. Тогда вымещая свою злость над поверженным человеком, озверевший бандит безнаказанно нанёс несколько ударов ботинками по затихшему Мустафе, который так и не выпустил из рук мёртвой собаки. Мустафа только плакал и шептал, уткнувшись в густую шерсть убитого Рекса: «Прости меня, прости…»
Вскоре Диловар устал от собственной подлости и оставил несчастного Мустафу. Главарь повернулся к своему войску, распростёртому на земле, и закричал:
- Встать, дети войны! Я ведь стою!
Люди на земле зашевелились. Стали неуверенно, один за другим, подниматься с земли. Они сбились, как испуганные безвольные животные, в плотную толпу и руками закрыли свои лица. Они боялись смотреть на старика, от которого продолжал исходить призрачный звёздный свет.
- Принесите мне новый фонарик! – приказал Диловар.
Фонарик принесли.
Диловар включил его, и снова по стариковскому лицу хищно заплясал, словно лезвие кинжала, яркий луч электрического света, и старик закрыл рукой свои незрячие глаза.
- Ну, чей свет сильнее? – спросил бандит;  бросив себе под ноги шапку,  истязатель приблизился к своей жертве – грозный орёл сытости и довольства против почтенной старости.
Как у зинджей, чернокожих африканцев, густо курчавился волос на непокрытой голове Диловара, а на щеках и ниже – борода самого шайтана.
- Ну, как, дорогой и уважаемый муйсафед*, продолжим урок вежливости? – злобно спросил Диловар, вытянул вперёд свою руку, и рука снова наткнулась на преграду.
- Твой прадед, твой дед и твой отец в своих могилах посыпали голову пеплом, - ответил на это Юсуф Устоди Дилкушод. – Твой дырявый глиняный горшок не стоит и помёта шакала!
- У-ууу!!! – только и выдохнул Диловар, и лицо бандита исказилось гневом, и стало оно похоже на панцирь черепахи.
Диловар замахнулся, но спохватился, и только грязная брань потекла из его уст, как забродившая простокваша из прохудившегося хурджина*.
Бобо Юсуф хотел на это прочитать вслух, по памяти, два стиха из поэтического наследия Джами – одной из сокровищниц таджикской земли: « Стоит подлому наполнить свой живот, тут для подлостей и храбрость обретёт», но мудрость его корней и воля Всевышнего подсказали ему не сердить подлого скорпиона. И старик воздержался, поскольку открылось ему, что этот скорпион уже пронзил самого себя своим смертельным шипом.
«Кто, не сочувствует младшим и не оказывает почтения старшим, тот не из нас», – шепнул ветер Дилкушоду и обнял его своим братским объятием.
«Да простятся ему все его прегрешения», - прошептал в ответ Старик Щедрое Сердце и молитвенно приложил свои руки к груди, обращаясь к небу.
«Велико твоё сердце, - сказал ветер, - но прегрешения его больше».
«Велико твоё сердце, - прокатился по земле подземный гул, - но всякий хромой осёл находит свою яму».
«Велико твоё сердце, - сказали звёзды и благодарно пролили свой свет, - но, как гласит священный хадис, обучайте друг друга мусульманству, а если не будете делать этого, Всевышний даст верховенство над вами самому дурному и не примет ваших молитв».
И ещё сказали звёзды: «Мы приняли твои молитвы, ибо ты великий мусульманин, Юсуф Устоди Дилкушод, и ты каждого обучал вере своей, кто желал приобщиться к истинному свету ислама». И ещё сказали звёзды: «Сердце Диловара, как дурной кувшин, полно нечистотами помыслов его и поступков, но есть в нём искорка света, дарованная небом, и мы прощаем этого человека, по словам твоим». 
И звёзды простили Диловара.
А вокруг стояла тишина, забитая и затравленная. Даже факелы не трещали. Ночь снова закрылась чадрою туч, чтобы недостойные люди, стоявшие внизу, не видели её слёз по загубленным и обманутым душам. Только звёзды влажно мерцали сквозь чадру.
- Может, повторить урок, если не пошёл впрок, дорогой и уважаемый Дилкушод? – процедил сквозь зубы Диловар, и голос его был подобен звуку ножа по стеклу. Этот голос был голосом сушеного сердца, которое высохло на солнцепёке безверия, это был голос песка равнодушия, это был голос пустыни безрассудства и отчаяния, без оазисов и колодцев добродетели.
- Не стоит, - вздохнул Юсуф, - сколько не бей осла, человеком не станет.
Никто не понял стариковых слов. Лишь Мустафа  встрепенулся в грязи, как подранок-воробей. Вздрогнул он всем избитым телом своим и затих. Не высох, не высох ещё цветок его сердца. Не завалило камнепадом безразличия ручей его души. Будто капли живительного дождя упали слова Дилкушода на воспалённый рассудок побитого юноши. Он лежал на земле, как молодая виноградная лоза, побитая крупным градом чужой жестокости и чужого бездушия.
- Люблю самокритику. – Диловар-бородач расплылся в самодовольной улыбке. Он всё так же держал фонарик у лица Юсуфа. Хотел похлопать старика по плечу, но рука снова наткнулась на преграду, и бандит скривил лицо в злой ухмылке и прочитал священный хадис: - «Во времена смут и анархии удалиться на молитву так же мудро, как паломничество ко мне…» Ложь! Всё это ложь, старик. Так что, будь добр, расскажи нам по совести, кто научил и подослал тебя. – Чёрные, как уголь, глаза сузились в смотровую щель для выстрела – это наглая буря хотела повалить древний чинар, да сама об него и разбилась.
-  Меня никто не учил, - ответил старик, - я сам пришёл сюда.
- Тогда зачем ты небо коптишь своим грязным дыханием и топчешь землю рваными сапогами, старьёвщик прошедшего времени? – спросил Диловар.
- Я иду к сыну. Он остался внизу. Живёт в Душанбе. Сейчас ему нужна помощь. Он ждёт меня, и я иду к нему, - ответил старик и сказал слова поэта: - «Но годы весны сменились годами суровой зимы. Дай посох! Настало время для посоха и сумы!»
- Молчи, старик! – закричал Диловар. – Заклинаю тебя твоим сыном: молчи! Ты прожил жизнь и не знаешь, что ныне настало время для войны. Твои слова сегодня не стоят и дырявого динара. Даже сорок восемь ячменных зёрнышек не стоят они. И ты всё врёшь!
Бандит снова заходил кругами вокруг старика и в бессильной ярости и злости, как человек, в которого вселился разрушительный дух Иблиса, бросал в него камни. И те снова отскакивали и падали в грязь.
- Это не я сказал, а Рудаки! – гневно бросил Юсуф Устоди Дилкушод, и то был не просто голос смертного человека, а голос его родины, его земли, его мира, где жили его дед и отец, где живёт сам старик.
- Так черви его давно уже съели! – засмеялся бородач и плюнул в лицо старика.
Плевок вернулся негодяю, и бандит, вытирая лицо, продолжал натянуто смеяться: - Ну, и насмешил ты меня, заношенный халат, ха-ха-ха! Так уж и быть, подарю тебе пять лишних минут твоей никчемной жизни.  Так что, цени мою доброту. Если окажешься в раю, то попроси у Аллаха тёплое местечко для меня – он тебе не откажет. Аллах, Великий и Могучий, Милосердный и Справедливый, Вездесущий и Всезнающий, любит таких ослов, как ты, ха-ха-ха!!!
Он смеялся в одиночестве. Потерянные испуганные люди толпились в ночной тени, отвернувшись от света старика, и затравленно молчали. Молчал и Мустафа.
Наконец, Диловар замолчал. Остановившись, спросил:
- А сколько лет твоему сыну?
- Столько, что он гордится своей бородой и не стыдится собственной судьбы! – ответил старик, глаза его заблестели, как острые клинки, а в голосе зазвенел суровый металл богатырского меча.
- Хорошо… - бородач отступил на шаг назад, удивлённо оглядел старика – лицо, одежду, но в душу так и не проник – и продолжил: - Не торопись, Щедрое Сердце, на всё  будет воля Аллаха, и всему свой черёд. Вы лишь куклы в его скучающих руках, а я его послушный раб на этой грешной земле, и ему не нравится бесконтрольная щедрость.
Диловар подошёл к лежащему Мустафе  и, указывая на Юсуфа,  спросил: «Сколько стоит эта старая одежда?» Мустафа растерялся, приподнялся и сел, обратившись лицом к чудесному старику. Юноша-вольнодумец ничего не понял и простодушно ответил: «Цена этого рваного халата не больше стоимости камней под моими ногами, хозяин». «Молодец, хорошо ответил, - сказал Диловар и отсчитал Мустафе деньги: - Это твой заработок, аванс. Остальное получишь после. В три раза больше». Мустафа отстранил деньги, а Диловар продолжил, будто ничего не случилось: «Воробышек, это твоя цена за твою одежду, а старика – в расход. Что-то он задержался на этом свете, и мы поможем скатать пыльный коврик его существования, поскольку мусульманин должен помогать мусульманину».
Главарь подошёл к Мустафе,  протянул руку и помог тому подняться: «Видишь ли, Мустафа-вольнодумец, если ты убил собаку, то тебе выпала честь и мудреца кончать. А то Аллах не простит, что мы разлучили Айаза и Махмуда. Пусть два преданных друга вновь встретятся и обнимутся в райском саду. Помнится, ещё Рудаки сказал по этому поводу: «Нет в этом мире радости сильней, чем лицезренье близких и друзей!» Не будем огорчать прах достойного сына достойной земли. Пойдём навстречу разлучённым душам, не чаявших увидеть друг друга. Как говорится, благое желание одного мусульманина открывает двери для активных действий его собрата по вере».
Мустафа стоял подле своего хозяина, земного вершителя судеб людей, запуганных, обманутых и заплутавших среди обломков рухнувших устоев своих легендарных отцов, а Диловар продолжал развивать безбожную тёмную мысль: «Нам лучше быть коршунами, чем ласточками. А ты, Мустафа, скажу тебе откровенно, один из немногих коршунов, на которых и держится истинная вера. Сейчас ты уведёшь старика, и одной ласточкой станет меньше, - заключил Диловар и добавил: - А деньги спрячь, а то потеряешь – не каждый день можно получить на руки тысячу американских долларов», - сказал и направился к старику.
«Юсуф, прости мою грубость, но пеняй на себе, поскольку ты давно заносил одежду своих прожитых лет. Пора отдать её в стирку, чтобы не смущать посторонних людей своим грязным и гадким бельём. Надейся на Аллаха, что он с радостью встретит тебя, а ты не обессудь, как могли, так приняли и оказали внимание. Как сказал Селеме бин Динар - да продлятся корни его: «Самое большое достояние –  надеяться на Всевышнего и нечего не ждать от людей».
Обратился с такими словами к старику Диловар, по прозвищу Грозный, а Юсуф, по прозвищу Щедрое Сердце, стоял на ногах и читал молитву, закрыв глаза. В молитве он благодарил Великого и Милосердного за долю быть убитым, а Диловару просил оказать прощение и снисхождение за его безрассудство и злодеяние. Только бородач уже с места, как собаке бросают голую кость, бросил Мустафе:
«А ты, Мустафа, помилосердствуй о старике, чтоб ни в чём он не нуждался. Я приду и проверю, как ты выполнил мою просьбу и как уважил почтенную старость. Да будет на всём благословение Аллаха!» - сказал Диловар и бросил в старика последний камень, и тот снова отскочил от невидимой преграды и упал на землю. Но тут бандит не выдержал и закричал, разрывая собственные голосовые связки, что горы зашатались, и небо закачалось от нечеловеческого крика: - Убей старика, убе-эээй!!!»
«Как я это сделаю? – спросил Мустафа и огляделся вокруг, ища поддержки: - Как я могу убить такого светлого человека? У меня рука не поднимется…»
«Сделаешь. Сможешь. Поднимется», – ответил Диловар и отступил от старика в сторону.
«Сынок, - обратился Юсуф к Мустафе, - у тебя всё получится. Ты всё сможешь».
Сказал старик и протянул Мустафе свои руки, и взял он руки вольнодумного юноши, подошёл к нему и приложился старыми губами к огрубевшим рукам юности, и прошептал тише шелеста секунд: «Сынок, у тебя всё получится».
Увидел это Диловар и со своими людьми скрылся в складках мрачной одежды последней ночи уходящей осени. 
Мустафа остался наедине с причиной угрызения своей совести. Он болел по убитому псу и по купленному старику. Как он мог? Что он сделал? Человек ли он на самом деле, или только жалкий комок глины, лишённый сострадательной души и доброго сердца? Нет, нет, нет, он всё-таки человек! Человек, не лишённый солнечного луча в путанице собственной души. И Мустафа спросил:
«Что делать, отец?»
«Делай, что сказали, мой мальчик, - тихо улыбнулся на это Дилкушод и добавил: - Будь же самим вниманием и повиновением, и простит тебя высокий и великий Аллах!» - сказал это, отвернулся от юноши и пошёл прочь от него.
Следом потянулся Мустафа, и они спустились по откосу, и прошли лощину, и оставили кустарник, и преодолели камни, и вышли к реке. Юсуф Устоди Дилкушод оставался спокойным, ибо твёрдость духа и преданность вере делают настоящие чудеса по тайным замыслам Содержателя и Повелителя мира. старик ни на шаг не качнулся, не споткнулся, не упал, когда шли к реке, будто кругом стояла не глухая ночь, а светлый день, будто он не был стариком и не болели глаза его.
Мустафа той порой тяжело дышал за стариковской спиной, шептал молитвы, то и дело гремел затвором, взводил курок и отменял. Столпившиеся горы не сводили глаз с юноши, собравшиеся со всех окраин звёзды не сводили глаз с юноши, припавший к ногам молодого человека мудрый ветер не сводил глаз с юноши. Все ожидали исхода. Что будет, о Великий и Милосердный, Гуманный и Справедливый?
И тут издалека донёсся протяжный вой Диловара:
«Убей старика, убе-эээй!»