Вася по имени Шлёма Refugee Stories

     По тем временам, о которых речь, комплекс трёхэтажных зданий завода «Пидаран» с просторными цехами, широкими окнами и крытыми переходами из корпуса в корпус представлял собой блестящий образец современного производства восставшего, как белоснежный мираж,  в средиземноморских  ядовито-жёлтых  песках...
      Полированные до блеска незабудковые полы из мраморной крошки с золотыми блёстками, кафель и вишнёвый мебельный шпон  на стенах, внутренние дворики с цветочными клумбами и фонтанчиками прозрачной воды то эректируемой вверх, то   самоуспокоенно ниспадающей вниз, мазганы, источающие живительную прохладу и уютно урчащие, как домашние коты... Продукция завода была самая клёвая – бытовые холодильники на фрионе.  Чистота на заводе царила  необыкновенная. Такая  гигиенная, что порой хотелось крепко выругаться.
     Идеальная чистота эта на заводе поддерживалась исключительно благодаря олимам. «Олимы» - это вновь прибывшие. Иногда их ещё называли репатриантами.   Олимы и, в особенности, олимки были  всё людьми интеллигентными: молодые да красивые, да статные -  недавние выпускники опороченных советских инженерных да филологических вузов, музыканты и медики, учителя всех профилей.  Они, в силу своей ментальности, легко освоили новый для них язык  и были, в сущности, легко управляемыми юными особями обоего пола, привычными к директивам, распоряжениям и указаниям. Работы здесь для всех для них, естесственно, не находилось и носители бывших интеллектуальных профессий  выступали здесь в основном эмигрантском начестве: были спонжами, мататэшниками и  мататяшками,  мойщиками посуды, подсобными рабочими на стройках. На столовских кухнях  и в уламеях-ресторанах их называли «преподавалками». То есть, не преподавателями литературы или физики - преподами, а просто официантками.
      -Шама! По! Лё! Шама! По! –То и дело покрикивали на них садраны-надсмотрщики. (Там! Здесь! Нет! Там! Здесь!).
     Ишачили по десять-двенадцать часов в сутки исходя из трёх-пяти шекелей за час; под страхом немедленного гона-увольнения запрещалось уносить домой остатки пищи. Мизерная зарплата складывалась-вычиталась из такого расклада:  если какой хозяин из милости брал на работу двух олимов-олимок, то ежемесячно получал от министерства абсорбции денежную дотацию-вознаграждение в размере двести шекелей за каждого. Если  босс удосуживался нанять больше олимов на своё производство,  то вознаграждение хозяина возрастало в геометрической прогресси.  И выходило так, что вся чёрная и другая иная работа, выполняемая олимами  в большой  хивре-компании,   обходилась хозяину  практически задарма.
     -Да ладно! – рассуждали между собой пидаранские олимы. –Это ведь не на тридцатипятиградусной  жаре камни ворочать и битум на дорогах разливать да и не в горячих полиэтиленовых парниках георгиновую да  помидорную химоту глотать. Тут хоть прохладно!
     Среди черноголового народа, суетящегося на заводской ниве чистоты, больше всех доставалось высокорослому белобрысому парню лет тридцати пяти. Он был как раз тем, кого обычно называют богатырём. Сторожевой башней возвышалась  надо всеми  его бросающаяся в глаза белёсая бестолковка. 
     Всё в этом парне было по-богатырски  гипертрофировано. Дылда – под потолок,  грудь – шкап двухстворчатый, репа – с чугунок картофельный,  кулаки на мотовилах - кувалды, лицо... Э-э-э, да что лицо?! Белёсые и плотные, как седые заросли вереска, негустые волосы в чубчик;  крохотные непропорциально телу и какие-то блёклые, словно застиранное небо, совиные глазки, белые щетинистые реснички  и щетинистые,  молочно-белые, словно известковые, бровки. Словом, нестандартный  по обличью оказался  для этих мест  этот чувак.
    В основное время богатырю вменялось в обязанность, сгибаясь в три погибели,   выбирать в цехах металлическую стружку из-под токарных и сверлильных станков. Добытые им   никчёмно сияющие сокровища сумрачный подёнщик тартал на задний двор на  горбу в поддонах, а  ближе к обеду  парню полагалось проявиться  в заводской столовой, где богатырь шуровал  подметалой, шваркая мататой то тут, то там – где кто укажет, да откатывал с кухни неподъёмные зелёные контейнеры с зэвелю – с кухонными отбросами и остатками  пищи. А если требовалось  какой-нибудь фифочке-официантке  обеденный стол переставить в зале для командиров производства, то    парень мнговенно оказывался тут как тут. Ни слова не говоря, выскочит, переставит, и опять за швабру – полы подтирать.
      -Тебя-то хоть как зовут? – находу как-то бросила ему  рябая хохлушка-веселушка, крохотная молодая женщина Верка Шеина. Филолог и  кандидат этих самых филологических наук не то из библиотечного института, не то  из инъяза.
    -Вася, - как бы нехотя  буркнул в ответ парень. И продолжил:   - По имени Шлёма. И наоборот. Шлёма по имени Вася.   
    -Угу, -в тон ему понятливо подугукнула Верка. –Басилиус и Соломон. Два царя. Тильки  заласково.
      -Да нет, -сумрачно отмахнулся Вася. –Это у меня дедушку Шлёмой звали. А я – Вася, но тоже шлёма. «Привет, Вася!» «Привет, Шлёма!» Оба «с приветом». Два Шлимазла Мамайских из Оренбурга.
     - А я зпид Полтавы! Мать-одиночка.
     И подумала вдруг, вспомнив выражение Козьмы Пруткова: «Гони любовь хоть в дверь, она влетит в окно».
     И хвэська в мелких кудряшках рассмеялась над неожиданно выказанным остроумием молчуна-великана.
     Так бы и трудился  покладистый «Вася по имени Шлёма», может быть, и всю оставшуюся жизнь в дружном рабоче-крестьянском коллективе «Падирана», да   что-то  не показался наш   мощный подсобник    местному шеф-повару. Природа угодила Васю в рост и в плечи, а главного повара – вширь и в брюхо. И во  всех иных ипостасях  были эти два мужика один другому рознь.  Вася-Шлёма отличался белизной, а шеф-повар   вороной черноволосостью, скрытой под  высоченным, как  свадебный торт, белоснежным накрахмаленным клобуке. Ко всему, шеф хвастливо утверждал, что он настолько местный, что якобы и родился в этой стране, хотя в это трудно было поверить, потому что и страна-то была «страна-подросток». Основным аргументом шеф-повара в его доказательствах местного происхождения фигурировала персональная шизофрения. Пышнотелый  утверждал, что в моменты обострения его хронического заболевания он бредит на родном ему иврите. Фамилия у него была тоже характерной –Мизрахи, что означает Восточный. Да уж куда восточней!
    Любимым занятием Мизрахи  было приставать к   «русским» официанткам, обслуживающим командирский отсек. Ухватывая какую-нибудь из них за ягодицу, повар говаривал:
     -Басар лаван!   (мол, «белое мясо») .
    Женщины деланно взвизгивали от щипков, тыкали в  гигантское поварское брюхо наманикюренными ноготочками и проворливо  убегали. Несолоно хлебавши, Главный озабоченно засовывал руки под белый холщовый фартук в карманы  своих цветастых сатиновых шорт и чем-то там долго пошевеливал. И ещё: шефа  жутко раздражало, что все эти бывшие инженеры, учителя и медики-педики были такие неумехи: то поднос у кого-нибудь из рук выскользнет, то блюдо под ноги рухнет. И чему их там только учили! А тут ещё этот  Вася!  Полный ассимилянт! И опасный.
    Едва Василий, закончив   изъятие стружки в цехах, появлялся в столовой как шеф-повар тут же высовывался в широком проёме кухонного окна, словно  поджидая своего белёсого антипода, и начинал «гноить».
     -Ата, шама! – выкрикивал он из окна.- Ата, по!
     То бишь значило: «Эй, ты, подотри вон там! Эй, ты, подотри здесь»
     Заводской народ во время обеденного перерыва, как правило, пёр валом.  Сплошь в голубых и белых, как бы врачебных, халатах. Посекторно, поцехово  и посменно. С полудня - до двух часов. Заводчане  отанахнивали свою дневную пищу, и тогда после всех, за квадратные дюралевые столы на четверых едоков    усаживалась и обслуга.
   Каждый брал себе кто сколько хочет или сможет... В переплетениях  отдраеных до блеска дюралевых поручней и полозьев проглядывали «на закуску» коричнево-красные  коровьи языки, желтая стружка  бастурмы из баранины, красные панцири тихоокеанских крабов, трепещущая в «розочках», просто заливная рыба и рыбы gefilte-fish, крупянистая творожная масса, салат «оливье», салат из свежей капусты, сдобренный сметаной с яблоком. В  сердцевинах «распущенных» на лепестки  куринных белков, облитых фарфоровым майонезом, горели золотом переполовиненные ножами для красоты    желтки. Рядком – красная лососина и на белых одноразовых тарелочках с голубыми каёмочками красовались колбаски твёрдого копчения и варёные.  Тут же – горчица и подкрашенный свеколкой крепкий хрен, шибающий в нос. Затем - вторые блюда.  Тонко нарезанные пластики запечёной в духовках говядины, истекающей аппетитным соком,  «упитанные» молочные  сардельки и красно-кирпичные плотные сосиски, чебуреки и фалафель, камбала жареная. На гарнир – картофель-пюре, картофель-фрай, картофель-кусками «по-домашнему», греча, рис, капустка томлёная типа «бигус» и знаменитый по изготовлению и  по названию на весь арабский восток «кус-кус», где «кус» означает женский половой орган.  На выходе  – короли  стола – супы в блестящих кастрюльных доспехах и страстно поджидающие едоков. Тут суп-уха из золотистого карпа, суп луковичный, суп-горох с панировочными сухариками, суп с фрикадельками и суп-харчо. В углу красочно разрисованные под американских индейцев высоченные автоматы выдавали кофе чёрный, кофе с молоком, ледяную коку, томатный сок, джус оранж и кипячёное молоко.
    После скудной  пищи на родине еда здесь казалась настолько обильной и вкусной, что упасть можно. Рубон в этих местах был отменный. Трудно  остановиться. Наедались впрок – сколько влезет. Причём, практически, этой пищи приходилось один раз в день. Хочется сказать: «Ой, да божешь ты мой!». Но я скажу:  «Зашибись!».  Поест кто, бывало,  то после и наклониться    не может,  а, порой,  и вздохнуть.
     В один из обыденных дней  Вася-Шлёма оказался за одним столом с боевой Веркой Шеиной и ещё с двумя олимами-мужичками. Какой-то унылый парниша  средних лет, прихлопнутых великоватой для него кипой и ещё один – ханурик в очёчках.  Верка-морковка ела мало, как птичка,  и так же на удивление мало, хотя степенно и молча,  с расстановкой,  поглощал пищу Василий, помаргивая пшеничными ресницами.
     Вдруг в окошке раздачи выставился  накрахмаленный  клобук-колпак шеф-повара.
     -Эй, вы, русские! –громыхнуло тенорком лоснящееся от жира  лицо Главного. – Эй, вы неумеки! Ничего не умеете делать как надо! А еще инженерами там были! А водку пить умеете?   Будем пить наперегонки! Кто больше выпьет!
     Народ малохольно примолк. Показалось, что унизительная акция соревнования в нелюбимом для олимов деле была шеф-поваром тщательно продумана. И возникло некое внутреннее напряжение. Золотой осёл Апулея встал на задники, показав своё мохнатое брюхо и ещё кое-что более значительное. Кто же этого не знает?! Историческая судьба русских евреев  весьма оригинальна. Национальную гордость -  огненную российскую водочку их организмы чаще всего отвергают на генетическом уровне, а  восточных снадобий таких, как «травка» или «укольчик в вену», в России  не водилось почитай что пару  тысячь лет до сегодняшнего дня. Генофонд выходцев из знойных стран в славянских снежных краях как бы  законсервировался. Засахарился. Хотя, впрочем,  были у меня два приятеля-родственника с характеристичными фамилиями:   Давид Хмельницкий да Иосиф Пьянков. Но в целом - нет. Можно сказать, что белые евреи – исторически сложившаяся наиболее трезвая – со всех сторон- европейская нация.  И не пьют, и не подкуривают. Получается как бы, мол, вот вам всем! 
  Потому и вопрос шефа-повара поверг многих из присутствующих в уныние. Пить или не пить? 
    Народ худосочно помурмурил, помумлил, побрухахил и  затруселялся. Учитывая мощную комплекцию повара, никто не хотел умирать. За столом Васи прихлопнутый кипой парниша торопливо уплетал  «салями», накалывая на вилку сразу по два кружалка. Очкастый ханурик в это время опасливо опустил взор в тарелку с супом-харчо. И тут морковная хвэська токнула Шлёму-великана под столом.
     -Вася, та покажи ему срацю!
    -Это ты покажи. А мне западло, - растерянно похлопав белёсыми ресницами, ответил Вася.
     -Нет, Вася, ударим кулака нашей совковой лопатой по яйцам. Ты жеть сибиряк!
     - Что-то я не совсем понял? Дать в пятак?
    -Нет, Вася,  дёрни стоп-кран. Поучи его, Вася, как родину-мать любить...
     -Да какое у него тут бухалово? Суррогат!
     -А ты скажи!
     -Это ты скажи, -снова возразил сибирский гигант. – Переведи  этому барахлу, что соревноваться с ним мне западло. Я буду пить под деньги. Только «Столичную». И сто шекелей под гранёный стакан.
    -Ну почему именно «гранёный»? – переспросила женщина-морковка.
    -Из гранёного пьётся легче, – тоном бывалого дегустатора заверил богатырь. - По граням само стекает. И держится крепче.
     -А почему  «Столичная»?
     -Ну, это   не косорыловка какая из целлюлозы или  из нефти.  Балдёж? Да! Но «столичная» не так цинична. Она мягко пьётся  и  по мозгам не так сильно   бьёт как другие.
    «Столичная» нашлась в шинке напротив. Перед взорами обслуги  прозрачная горючая жидкость  предстала облеченной в стройненькую бутылку с этикеткой выполненной  в золотисто-красных  тонах и с  изображением  гостиницы «Москва», поверх которого курсивом на английском языке, из нижнего левого в верхний правый угол,  тянулась подтверждающая надпись Stolichnaya vodka.  В это же время некто запасливый, похожий на вековечного шофёра, моментом смотался  из столовой к паркингу под окном и притащил из бардачка своей легковушки ещё  советскую «гранёнку» без ободка. Такой стакан употреблялся для распива бутылки водки «на троих».
    Заинтригованный народ напряжённо привстал из-за своих столов.  Шеф-повар торжественно  уложил в центр васиного стола стопку золотистых «голд» с изображением Голды Меир и достоинством по десять шекелей каждая. Потом заводила спора вскрыл серебрянную головку «столичной», набулькал в «гранёнку»  доверху и утвердил стакан  на банкнотах.
    Шеф приэтом  сказал типа:
    -Ну, давай, ассимилянт!
    И Вася-Шлема вдруг взвился:
     -Кто ассимилянт? Я обрезанный! Хочеь покажу?
     Парень вскочил из-за стола и решительно отдернул молнию на ширинке его просторной  джинсы. Глаза женщин загорелись: Вася вывалил  увесистую штуковину, которой, по-видимому, гордился и демонстрировал ее при всяком удобном случае. Штуковина напоминала здоровенную дюралевую тюбу дезодоранта с розовым колпачком. Верка зачарованно охнула. Очкарик за васиным столом наклонился и по складам прочитал "тату" вслух: «Rose Garden». 
    Довольный Вася уселся на свое место и несколько мгновений   гипнотически всматривался в предоставленное шефом угощение. Так пристально смотрит на штангу тяжелоатлет-штангист. Или  заклинатель змей на кобру. Затем Вася примерился: правой рукой за деньги, левой – за стакан. Что-то ему при этом не понравилось и он переиграл: левой рукой за сто, правой – за стакан. Наконец, парень, явно  юродствуя, хрипло выкрикнул:
     - За родину, фуфло!  Камон! Азохэнвэй!
     И в следующий миг Вася залпом метнул в себя содержимое «гранёнки». Жидкость бесследно  исчезла в его широко раскрытом хайле и стол навсегда очистился от банкнот Мизрахи.
   Вася крякнул, продвигая «столичную» в пищевод и совершенно без всякого выражения на лице и даже  не смигивая уставился на Мизрахи.  От неожиданности тот тоже невольно крякнул, но тут же пришёл в себя.
      -А ещё? А ещё можешь?! –заорал он в запале.
     И Вася сказал ахнувшей от удивления Верке:
    -Переведи этому сатрапу: под второй стакан - двести!
    В этот раз на стол легли две коричневатые бумаженции достоинством по сто шекелей, изображающие Володю Жаботинского. Пробулькнула в стакан ещё одна доза жидкого жгучего косорылового вещества.
    И Вася без всякой подготовки тут же повторил свой манёвр. Только чуть живее, чем прежде, упрятал детина деньги в свой широченный карман, для чего слегка привстал над краем стола, потрясая штаниной. 
      От неожиданности смуглолицый шеф-повар залился румянцем.  Вернее, густо покраснел. 
   -Это что?! –возопил он недоверчиво. - Это ерунда! А ещё стакан? А? Слабо?!
    И Вася-Шлёма, ничуть не меняясь в лице и не смигивая своими белёсыми бровками, выразительно посмотрел на соседку.
   -Не надо, Вася. Как же ты смену свою отработаешь? –ужаснулась кандидат филологии. – Ты даже не закусил!
   В ответ на слова соседки Вася усмехнулся, вытащил из нагрудного кармашка своей джинсовой куртенки пачку «Памира», зажигалку-бензинку, крутанул колёсико и закурил.  Запах дешёвого табака, прозываемого в народе «Нищий в горах» шибанулся  по углам пидаранской столовой и по народным ноздрям.  Многие повеселели: смесь дорогих женских духов, мужицкого одеколона, дорогого питания и табака восоздавали атмосферу роскошного ресторана и как бы   отдалённо предстоящего секса.
   Неслучайно ведь существует выражение, что водка – приключение не на один день, а на всю жизнь.
    -Скажи этому болвану, что нечего мне мозги втирать. Я и не таких как он видел, - сказанул вдруг повеселевший Вася. – И мне не жаль его шекелей.  Пусть наливает ещё  стакан и триста бумажек – под стакан...
   Дождавшись перевода, шеф взвизгнул от восторга и заверещал своему помощнику:
   -Давай, давай мне твои сто! У меня только двести осталось. Я тебе потом отдам. Но я его свалю всё-таки. И мы посмотрим, как этот ассимилянт будет кувыркаться тут.
   ...Было видно, что третий стакан Вася-Шлёма дотягивал с трудом. Похоже, что потребитель алкоголя мог и «в Ригу поехать». Притихший народ нутром это  чувствовал. Допивая, доглатывая, дожёвывая прозрачную, огненную жидкость, Вася встал во весь свой огромный рост и, не разжимая зубы, глумливо сказал Верунье:
   - Видишь? Я  в умат бухой. Тачку! Достань мне тачку!    Я поеду мацу кушать!
   Верунья пулей выскочила на центральный подъезд, махнула рукой в сторону паркинга. Тут же подкатил какой-то «левак» и Вася пьяно плюхнулся на заднее сиденье.
   Рыжая Верка оглянулась на толпившуюся в дверях прислугу, резко сорвала с себя чистенький белый форменный фартучек, швырнув его прямо на ступенки подъезда и, обежав машину с капота,  утроилась рядом со Шлемой.
   В дверях выставился что-то осознавший Мизрахи. На чистеньком русском языке он тоненько прокричал:
   -Хаверим! Ребята! Приходите завтра! Для вас всегда есть работа!
   -Гони, братец! – выдохнула женщина.- Рубль - на водку,  два – на похмелку!
   С тех пор только  эту парочку и видели. Но поговаривали  потом, что издавали эти ребята в каком-то городке, типа Кирьят-Шмона, русскоязычную газетку. И, вроде бы, неплохо продвинулись.



                жжжжжжжжжжжжж
 Ссылки по теме:
 http://perorusi.ru/?p=55247