Премьера

                Дональд Бартельм
                перевод с английского

  Актеры чувствуют, что мелодия, зазвучавшая до подъема занавеса, неверно настроит публику перед спектаклем. Драматург думает, что намеренно печальная музыка должна исполняться в быстром, чуть ли не рваном темпе. Ему хочется придать мрачной сущности пьесы немного накала. Актеры внимательно слушают и соглашаются.
  Режиссер, он в белом комбинезоне и синей рабочей рубашке, шепотом беседует с актерами. Он относится к актерам чутко и деликатно, с отеческой добротой. Он может легко успокоить кого-нибудь из них, прислушаться к чьему-либо мнению, дать аспирин. Драматург относится к актерам с большим уважением: Как они умеют говорить и находить смысл, скрытый между строк, написанных им! Они видят то, о чем он даже не подозревает.

        Эдрис: Но так было и будет всегда.
        Павел: Не обязательно, дорогой друг. Не обязательно.

  Коврик, сотканный мастером, которого считают чуть ли не современным классиком, стоит четыре тысячи долларов. К нему в придачу (по кредитной программе) получен отделанный кожей диван. Никто не ходит по коврику (или не садится на диван) без особой надобности.
  Драматург изучает глазами никем не занятый коврик и стоящий на нем диван многими часами: можно ли все это немного передвинуть на несколько дюймов влево? Актеры уже начинают подшучивать: что будет, если все это на самом деле отодвинуть назад. Актеры – деликатные и веселые люди, но также могут быть очень жестокими, вплоть до применения физической силы. Во многие шутки включены обрывки из сценических диалогов, которые затем становятся всеобщим достоянием: «Не обязательно, дорогой друг. Не обязательно».
  В репетиционной художник по костюмам раскладывает эскизы на длинном столе. Актеры толпятся вокруг, чтобы увидеть, как они будут выглядеть в первом акте и как во втором. Эскизы светятся, другого слова здесь не подобрать. Кроме того, художник по костюмам старается не выйти за рамки бюджета, принимая во внимание, что художник-декоратор израсходовал лишних восемнадцать тысяч, и, оказалось, что все придется переделывать до последней дощечки.
  Кто-то из актеров шепчет сценаристу: «Эй, сценарист. Кто решил, что цель человеческой жизни описывать человеческую жизнь. Разве вам не кажется это странным?» Сценарист, который никогда именно так не думал о своей профессии, не находит это странным, и в этот день его что-нибудь обязательно волнует.
  Сценарист любит театр, когда в нем никого нет. Когда театр заполняется людьми, то ему уже становится некомфортно: публика несет в себе опасность для его пьесы (хотя он это чувствует лишь иногда). В пустом театре – как в оранжерее, его пьеса растет, расцветает и начинает приносить плоды. Репетиции, хотя они чрезвычайно утомляют и часто приводят его в уныние (сегодня актер может потерять то, чего он добился вчера), представляют собой интеллектуальный процесс, полный надежды.
  Актеры рассказывают о произошедшем во время разных спектаклей, в основном, о всяких происшествиях на сцене и за кулисами: «Когда я занимался благотворительностью в Лондоне…» В это время в мужской гримерке один из актеров рассказывает длинную историю о своей коллеге актрисе, чьи волосы загорелись во время постановки «Святой Жуан»: «Я вылил на нее целый графин», - сказал он. – «Фотографии были во всех газетах». Сценарист в одиночестве уходит завтракать в китайский ресторан, в котором есть бар. Он - единственный в этой группе, кто может выпить во время ленча. Уравновешенные, добродушные голоса актеров звучат во время каждых выборов и неистово поддерживают ядерное разоружение…

      Павел:      Вам нужно… взять верх… над обстоятельствами.
                Знаете, о чем я?
      Реджина: Проще сказать, чем сделать, Бойо.

  Драматург делает потрясающее открытие. Это меняет все к лучшему.

      Эдрис:      Луна стала красивой.
      Павел:      Это нужно было видеть до войны.

  …погрузившись в печаль, неподвластную времени, также нужно найти, чуть ли не слово слова, как у Оскара Уайльда в «Импрессионистах Америки». Как это могло случиться? Он написал эти линии или просто подразумевал их? Он не скажет прямо. И, если честно, то по краям он их обрезает.
  Режиссер тихонько садится где-нибудь сзади и смотрит прогон сцены, а затем говорит: «Мне нравится этот материал. Нравится». Сценарист просит, чтобы костюм, который был на одной из актрис во втором акте, был заменен. В нем она выглядит, как маленькая девочка – так ему кажется. Художник по костюмам с ним не согласен, но не старается навязывать свои возражения. «Теперь, на мой взгляд, эта актриса выглядит лучше», - думает драматург.
  Премьера – она скоро. Актеры дарят драматургу небольшие, но несущие в себе глубокий смысл подарки: глиняный горшочек с горчицей, изящно-оформленное издание «Искусство любви» Овида. Драматург раздает актерам – мужчинам и женщинам, небольшие тряпичные мешочки, в которых лежат шоколадные конфеты в красивых обертках.
  Знаки внимания – и это хорошо, очень хорошо.

         Небо в огне и неизвестность,
         и это так будоражит мужские умы.
                - затемнение; занавес.

  Актеры хвалят драматурга тепло и от души. Публика хорошо отзывается о спектакле. В антракте вестибюль переполнен парадно-одетыми, восторженными людьми, беседующими о пьесе. Постановщик – крупный, беспокойный человек с неисчерпаемым энтузиазмом. «Критика неуместна», - говорит он драматургу. - «Но иногда кому-нибудь может повести. Эта пьеса навсегда останется в истории театра».
  Когда представление заканчивается, то под конец второго акта Режиссер поднимает лебедкой большой, остроконечный механизм, который, появившись на сцене, должен зажечься разноцветными огнями. Актеры, видя, как опускается на платформу это чудовище, замирают в паузе: «Думайте, что он смог научиться этому, лишь выходя на угол за чашечкой кофе с датским печеньем?»
  «Проще сказать, чем сделать, Бойо».
  У драматурга уже есть эскиз его следующей пьесы, раскрывающей отношения между Святым Августином и девушкой из Карфагена, которую звали Луна, и о разбитом сердце.