Влюбленные

WARNING: Это моя первая попытка художественного перевода с английского. Я очень старалась, честно! =) Но неточностей, думаю, много, хотя смысл попыталась сохранить. С другими  переводами не сравнивала во избежание плагиата:)Итак,

А.К.Дойл.
"Влюбленные".

Обычному практикующему врачу, который принимает пациентов с утра до вечера и навещает их дома, тяжело выкраивать время для маленькой ежедневной прогулки на чистом воздухе. Для этого ему приходится рано вставать с постели и идти пешком мимо закрытых магазинов, когда еще холодно и  очень свежо, а все предметы резко очерчены, как при морозе. Этот час обладает своим очарованием, тротуар пуст, кругом ни души, кроме молочника и полицейского, и даже самые обычные вещи приобретают каким-то образом неповторимую новизну, и фонари, и вывески, и все вокруг пробуждается, встречает новый день.  Тогда даже обычный провинциальный город может выглядеть прекрасным, и добродетель витает в его грязном из-за смога воздухе.
Я жил в приморском городке, который был недостаточно красив, но только не для его славных жителей. Кто бы стал беспокоиться о городе, когда можно было в одиночестве сидеть на скамейке на мысе и любоваться огромным голубым заливом и желтым изогнутым берегом перед ним. Мне нравилось, когда эту великолепную картину нарушали рыбачьи лодки, когда мимо в даль уплывали большие корабли, похожие на маленькие белые холмы, без остова, с изгибающимися наподобие корсета верхушками парусов, такие торжественные и спокойные.   Но больше всего этого я любил, когда ни один след человека не нарушал величия Природы, и сияющее солнце поднималось из-за гонимых ветром туч.  Я наблюдал, как край неба  охватывала дымка надвигающегося дождя, тонкий серый полумрак под низкими облаками, в то время как мой мыс был золотого цвета,  солнце сверкало сквозь пелену и пронизывало глубину зеленых волн, освещая пурпурные клочья там, где качались морские водоросли. В такое утро, чувствуя ветер в волосах, мелкие брызги на губах, слушая крики чаек, можно ли заставить себя снова сосредоточиться, вернуться в зловоние  больничных комнат, к мертвым, к темной тоске врачебной практики.
В день, подобный этому, я впервые увидел того старика. Он пришел на мыс тогда, когда я уже собрался уходить. Мой взгляд выделил бы его даже из целой толпы, он был человеком огромного роста, приятной внешности, при этом что-то необычное было в линии его губ и позе головы. Он, прихрамывая, шел по извилистой тропинке, тяжело опираясь на трость, казалось, его величественные плечи стали когда-то такими из-за недостатков других частей тела, утомлявших его. Как только он появился,  мой взгляд заметил предупреждающий об опасности знак от самой Природы: легкий синеватый оттенок его носа и губ, что говорило о затрудненной работе сердца.
- Крутой берег немного утомителен, сэр, - сказал я. – Говорю Вам как врач, было бы лучше, если бы Вы хорошенько отдохнули, прежде чем идти дальше.
Он спокойно, по-старомодному кивнул мне и опустился на скамью. Видя, что у него нет ни малейшего желания разговаривать, я также молчал, но не мог перестать краем глаза разглядывать его, потому что он был прекрасным образцом джентльмена первой половины века, в шляпе с низкой тульей и загнутыми полями, с черным сатиновым галстуком, который был сзади застегнут пряжкой и, ко всему остальному, с огромным лицом, чисто выбритым, с сетью морщин. Эти глаза, теперь уже тусклые, смотрели в окно почтовой кареты и видели землекопов, которые возводили коричневую насыпь. Эти губы смеялись над первыми номерами «Пиквика»* и беседовали о подающем надежды юноше, который написал его. Это лицо само по себе было семидесятилетним альманахом, и каждая морщина на нем представляла собой отдельную запись, как об общественной, так и о личной скорби, оставившей этот след. Вот этот шрам оставлен мятежниками, возможно,  эта линия, говорящая о беспокойстве, - Крымской зимой, наверное, а эти мелкие морщинки, как рисовалось моему воображению, смертью Гордона**. Таким образом, как я по глупости вообразил, с приходом пожилого джентльмена с блестящей тростью  семьдесят лет жизни великой нации в красках воскресли передо мной в это утро на мысе.
Но вскоре он вернул меня на землю. Как только его дыхание восстановилось, он достал из кармана письмо и, надев очки в роговой оправе, принялся очень внимательно читать его. Даже не изображая из себя шпиона, я мог разглядеть, что почерк женский. Когда он закончил, то перечитал письмо снова,  затем уголки его рта грустно опустились, он безучастно смотрел на залив и выглядел самым одиноким пожилым джентльменом, какого я когда-либо видел. Все это благоприятствовало тому, чтобы я заговорил с ним и оживил это печальное лицо, но я знал, что он не в настроении беседовать, и, к тому же, меня ждали завтрак и пациенты, так что я оставил его на мысе и отправился домой.
Я ни разу не вспоминал о нем до следующего утра, когда, в тот же час, он вернулся на мыс и сел на скамью, которую я привык считать своей собственной. Прежде чем сесть, он снова поклонился, но был, как и ранее, не склонен к разговору. За прошедшие двадцать четыре часа он изменился, причем не в лучшую сторону. Лицо выглядело более мрачным и морщинистым, зловещий венозный оттенок стал более отчетливым, поднявшись на склон, он задыхался. Чистые линии щек и подбородка испортила выросшая за сутки седая щетина и его огромная, приятной формы голова утратила свою смелую позу, которая привлекла мое внимание с первого взгляда. У него было письмо, то же или другое, но написанное, как и прежде, женской рукой, читая его, он строил гримасы, бормотал по старческой привычке, хмурил лоб и уголки его рта опускались, как у недовольного ребенка. Я покинул его со смутным интересом, кем он может быть, и почему один весенний день произвел в нем такую перемену.
Я был так заинтересован, что следующим утром высматривал его. Уверенный в том, что он придет в тот же час, я увидел его поднимающимся на холм; очень тихо, сгорбившись, с опущенной головой. Как только он показался, меня потрясла перемена в нем.
- Боюсь, что наш воздух не идет Вам на пользу, сэр,- осмелился заметить я.
Но само собой разумелось, что он не расположен разговаривать. Он старался, как я заметил, найти подобающий ответ, но эти попытки свелись к бормотанию и тишине. Каким сгорбленным, слабым и старым он выглядел – старше на десять лет, не меньше, с тех пор, как я впервые увидел его! Мне было печально наблюдать, как славный старик  гаснет на моих глазах. У него снова было проклятое письмо, которое он разворачивал дрожащими пальцами. Кто была та женщина, чьи слова произвели в нем такие перемены? Дочь, возможно,  или внучка, которой следовало быть светом его жизни вместо… Я улыбнулся, поняв, как сильно разыгралось мое воображение и насколько быстро я сплел историю о старике и его корреспондентке.  Весь день он занимал мой ум, и я порой видел перед собой эти трясущиеся, с синими прожилками вен, руки с шуршащим в пальцах письмом.
У меня была слабая надежда на то, что я увижу его снова. Другой день должен был ухудшить его здоровье, как я думал, и задержать его в комнате, если не в постели. К моему великому удивлению, когда я появился на мысе, то увидел, что он уже здесь. Но когда я подошел к нему, то у меня почти пропала уверенность в том, что это тот же человек. Он был в той же шляпе с круглыми полями, с блестящей тростью, в очках в роговой оправе, но где же его сутулость, седая щетина, жалкое лицо? Чисто выбритый, со строго сжатыми губами, со сверкающими глазами, головой над величественными плечами, поза которой напоминала орла на скале. Его спина была прямой и подтянутой как у гренадера, и он постукивал палкой о камни в чрезмерном оживлении. В петлице его хорошо вычищенного черного пальто сиял золотой цветок, край изящного красного шелкового платка выглядывал из нагрудного кармана. Этот человек мог бы быть старшим сыном того изнуренного создания, которое сидело здесь прошлым утром.
- Доброе утро, сэр, доброе утро! – крикнул он, весело размахивая тростью.
- Доброе утро! – ответил я. - Как прекрасно выглядит сегодня залив!
- Да, сэр, но Вам следовало бы посмотреть на него прежде, чем взошло солнце.
- Что, Вы сидите здесь с самого восхода?
- Я тут с тех пор, как стало достаточно светло, чтобы видеть тропинку.
- Вы очень рано встаете.
- Время от времени сэр, время от времени!
Он поднял на меня глаза как бы оценивая, достоин ли я его доверия.
- Дело в том, сэр, что моя жена приезжает ко мне сегодня.
Я полагаю, что по моему лицу было заметно, что это объяснение не вполне убедило меня. Мои глаза уверили старика в доброжелательном отношении, он подвинулся немного ближе ко мне и заговорил тихим, таинственным голосом, словно речь шла о чем-то настолько важном, что даже чайки не должны были слышать наш разговор.
- Вы женаты, сэр?
- Нет, я не женат.
- О, тогда вы не сможете этого полностью понять. Моя жена и я женаты  около пятидесяти лет, и мы никогда не расставались, никогда, до этого.
- Вы надолго расстались? – спросил я.
- Да, сэр. Сегодня четвертый день. Ей пришлось поехать в Шотландию. Дело касается одного обязательства, вы понимаете, и доктора не позволили мне сопровождать ее. Я бы никогда не позволил им остановить меня, но она  была на их стороне. Сейчас, слава тебе, Господи, сейчас все закончилось, и она может быть здесь в любое мгновение.
- Здесь?
- Да, здесь. Этот мыс и скамья были нашими старыми друзьями пятьдесят лет назад. Люди, у которых мы остановились, сказать по правде, не очень благожелательны, и из-за них нам приходится искать уединения. Поэтому мы и предпочитаем встречаться здесь. Я не знаю точно, на каком поезде она приедет, но если бы она пришла сюда очень рано, то нашла бы меня здесь.
- В таком случае… - сказал я, вставая.
- Нет, сэр, нет, - возразил он, - я прошу, чтобы вы остались. Не слишком  ли утомителен для вас этот домашний разговор обо мне?
- Совсем наоборот.
- Я довел себя до такого состояния в течение этих нескольких дней! О, какой кошмар это был! Возможно, Вам кажется странным, что старик вроде меня испытывает такие чувства.
- Это очаровательно.
- Не нужно снисхождения, сэр! Нет ни одного мужчины на планете, кто не чувствовал бы себя так же, если бы ему повезло жениться на такой женщине. Наверное, видя меня таким и слушая мой рассказ о нашей долгой семейной жизни, вы решили, что моя жена тоже старая.
Он искренне рассмеялся, его глаза заблестели от комичности такой идеи.
- Она одна из тех женщин, знаете ли, кто в сердце вечно молод и это отражается на их лицах. Для меня она остается такой, какой она была, когда мы впервые взялись за руки в 1845 году. Она стала чуть полнее, возможно, но зато, когда она была девушкой, у нее был слишком стройный силуэт. Она была выше меня по положению – я клерк – а она – дочь моего работодателя. О, это была целая история, даю Вам слово, и я победил. Представьте, что эта очаровательная, прекрасная девушка была со мной всю жизнь, и что я мог…
Он внезапно остановился, и я с удивлением посмотрел на него. Он весь задрожал, каждая клетка его величественного тела. Его руки сжали трость, под ногами зашуршала галька. Я смотрел на происходящее. Он попытался встать, но был настолько взволнован, что не мог этого сделать. Я почти протянул ему руку, но вежливость заставила меня опустить ее и повернуться к морю. Затем он поднялся и поспешил вниз по тропинке.
Навстречу нам шла женщина. Она была еще на далеком расстоянии, когда он увидел ее – тридцать ярдов, по крайней мере. Не знаю, была ли она когда-нибудь такой, какой он описывал ее, или это была не более чем идея, которая запечатлелась в его уме. Особа, на которую я смотрел, была высокой, это верно, но при этом худой и нескладной, с румяным лицом, запыхавшаяся, ее юбка гротескно собралась в складки. На ней была шляпа с зеленой лентой, цвет которой вызывал резь в глазах, неаккуратный корсаж. И это была прелестная девушка, вечно юная! Про себя я подумал, как мало эта женщина подходит ему, насколько она может быть недостойна его любви.
Она поднималась по тропинке своим путем, пока он, пошатываясь, шел ей навстречу. Затем, когда они встретились, я увидел, благоразумно наблюдая за ними краем глаза, как он протянул к ней обе руки, пока она, не обращая внимания ни на что вокруг, взяла его за руку и пожала ее. В этот момент я смотрел на ее лицо, и  понял моего старого джентльмена. Даруй мне, Господи, чтобы, когда мои руки станут дрожащими, а спина согнется, женские глаза так смотрели на меня.

*Первые номера «Пиквика» - первый роман Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба».
**Гордон – Байрон Джордж Гордон (1788-1824) – английский поэт.