Утёс

Shade посвящается, mr.F’ предназначается…

Понять – это значит стать равным.
                Рафаэль

  Порой жизненные истории встреч и расставаний оборачиваются невероятным узором хитросплетений судеб, различных жизненных путей и стольких, казалось бы, совпадений, что удивительность событий, в конечном итоге, предстает единственно возможной закономерностью. И, порой, перед нашими глазами предстают картины, достойные пера великих светочей поэзии прошлого, но, за грубостью наших лет, жизнь уже не перестала кормить душевные силы гениев, коих, тем паче, практически уже не осталось.
  Утверждать, что он был обычным парнем в полной мере нельзя – ни видом своим, ни поведением не соответствовал он статичному образу той «золотой молодежи», коей полны были и улицы города, и надежды уходящего поколения. Был он студентом – первокурсником, притом, весьма нерадивым, отчаянным уличным музыкантом, то есть выходил на промысел и днем и ночью, и в жару и в мороз, в дождь и снег, делая это не ради денег, как многим казалось, а исключительно ради удовольствия в порывах снедающего чувства душевного единения с безликой толпой. К тому же, что, надо сказать, самое страшное, был он человек исключительно творческим, в достаточной мере обладающим качествами и Байрона и Рембо, и, хотя, бесспорно, не носящим в себе громаду таланта, могущего поспорить с великими, но, зато, имеющим живой, взрывной поэтический ум и характер. Имя же довелось ему носить вполне обычное для своей бесхитростной эпохи – Иван. Носил Иван всегда взлохмаченную бороду, длинные, неопрятные волосы и столь же неопрятную одежду, а так же небольшие аккуратные очки. В совокупности весь его внешний вид и спокойная, уравновешенная манера разговора прибавляли в глазах общественности лишних четыре – пять лет к его полным двадцати годам. Наконец, можно сказать, что был он непринужденным полным одиночкой, и, в моменты трудностей, хотя и имея множество друзей, в силу присущей ему недюжинной скромности и самостоятельности, никогда не обращался за помощью и не делился своими невзгодами.
  Она же, напротив, являла собой тип совершенно иного человека – непритязательная, молодая провинциальная девушка, полная еще наивных юношеских надежд и мечтаний, открытая, совершенно незнающая жизненных огорчений и суровых, порой жестоких принципов большого и безразличного городского муравейника. И, самое главное, ее душа еще не подернулась тлетворным налетом пустой чванности и страшно раздутого самолюбия, который так присущ ее восемнадцатилетним сверстникам, выращенных городом. Звали ее так же просто – Анна. Не имея ровны счетом ни какого жизненного опыта, применимого в условиях новой, уже взрослой жизни, к тому же лишенная даже зачатков сколь-нибудь определенного, опять же, взрослого, мировоззрения, она в равной степени интересовалась и была восторжена всем, происходящим вокруг, еще не отдав предпочтений какому-либо образу жизни и мыслей. По странному, но, быть может, не случайному совпадению, она бала однокурсницей Ивана, кроме того, благодаря своей неопытности, излишней душевной простоте и прямоте, попытки ее завести друзей не увенчивались успехом. Все свое свободное время она посвящала одиноким бесцельным прогулкам по вечерним проспектам, надеясь, а, быть может, и мечтая встретить человека, который помог бы ей развеять ее светлую грусть.
  И вот однажды, во время очередной вечерней прогулки, Анна встретила Ивана, негромко поющего что-то красивое, но не понятное, так как случайный прохожий, к сожалению, слышит всегда лишь маленький, ускользающий отрывок песни. Она, правда, не узнав его, остановилась чуть поодаль и стала прислушиваться, и, как бывает в редкие моменты, когда внутренний мир приходит в полную гармонию с внешним, и угадать которые невозможно, душа ее стала наполняться неясным, и посему тревожным, захлестывающим восторгом. Было самое начало осени, и легкий, еще по-летнему теплый ветерок с тихим шуршанием гнал по пустой, притихшей улице редкие, еще зеленые листья, потемневшее небо с одной стороны еще хранило на себе выгорающие цвета роскошного заката, а с другой стороны медленно выкатывалась огромная, пока еще не четкая луна, затмевая своим сиянием высыпавшие в вышине звезды.
  Иван всегда играл с закрытыми глазами, поэтому, окончив песню, он слегка удивился одинокой слушательнице, а, приглядевшись, увидел в ней знакомое лицо, которое несколько раз встречал в редкие моменты появления в университете. Неспеша закурив, он, естественно, пригласил ее в свой скромный уголок.
  Вот так и началось их знакомство – среди пустой улицы, под шум проносящихся машин, легкий перебор струн, тусклый свет фонарей и сияние луны. Оба говорили без умолку, он – по привычке, она – от испуга и стеснения. Уже поздней ночью он проводил ее домой и побрел к своему ветхому домику на другом конце города, о чем-то грустно улыбаясь.
  С этого дня встречи Ивана и Анны стали, можно сказать регулярными. Она, сама того не замечая, каждый день спешила к этому месту и чувствовала неясную тревогу и легкие уколы вины, если вдруг случалось задержаться, а он, так же тревожась, с закатом искал глазами в плывущей толпе черные, как ему казалось греческие кудри Анны. Друзья сразу тогда поняли – вот, кажется, начало того, чего Ивану так не хватало и весьма тепло и дружелюбно приняли Анну.
  Так неделя бежала за неделей, и вот уже запорхали над землей первые, пока еще робкие и мимолетные снежинки, а неокрепший мороз взялся пробовать свои силы на утренних лужах, тщась запечатлеть в хрупкой ледяной корке хмурое ноябрьское небо. Город посерел, съежился и обезлюдел, готовясь к зиме, встречая редких мерзнущих прохожих колючими сплетениями голых ветвей. Холода принесли в душу Ивана множество новых чувств – неясная тоска, смутная и беспричинная тревога, тихая и слегка запоздалая осенняя депрессия – все это делало его предельно тихим и замкнутым, но, в то же время, крайне отзывчивым, горящим желанием прийти на помощь, и, самое главное, пробудило в нем неудержимый, пока неопределенный и оттого нестерпимо жгучий творческий порыв.
  Порой мы принимаем решения или совершаем поступки, значение которых не можем предугадать, и лишь с прошествием времени, оглядываясь назад, понимаем, что этот шаг сперва незаметно, затем – решительно и в конце, безвозвратно меняет всю дальнейшую жизнь, вмешивается в промысел судьбы или является ее законом, но всегда неясен и неуловим, лишая свободы сделать правильный выбор. А, может быть, необдуманная обыденность и поспешность – это и есть единственно возможный и всегда непогрешимо верный, непреодолимо единственный путь, без права расширить или изменить колею?
  Повинуясь движениям души подкрепленными своим особым состоянием и уговорами друзей, Иван совершил такой поступок – пригласил Анну жить к себе. Разумеется, это было исключительно дружеское предложение, не подразумевающее под собой ничего большего – нельзя сказать, любил ли Иван Анну, он испытывал к ней странное, угнетающее влечение, которое удовлетворялось одним лишь ее присутствием, большего ему не было нужно, а что такое любовь он попросту не знал, никогда доселе не испытывая этого чувства. Конечно, как вы понимаете, в двух маленьких комнатках и кухоньке старого частного дома, доставшегося Ивану от родителей, всегда находилось множество друзей – пели, балагурили, пили и курили, посвящая все излишки свободного времени этим утехам уходящей молодости. С появлением Анны в доме стало заметно спокойнее и тише, чему Иван был несказанно благодарен, уже основательно устав от ежедневной суеты, хотя никогда это не показывая.
  Поистине, это было золотое время для Анны и Ивана, период полного душевного спокойствия и равновесия, бесконечных ночных бесед и совместных мечтаний, построения великих планов и обретения несбыточных надежд. Когда Анна под утро засыпала, Иван уходил в свою комнату, открывал старую потрепанную тетрадь и погружался в доселе неизведанный, и оттого такой манящий, захлестывающий с головой, мир строительства эфемерных миров и вершения несбыточных судеб, мир творческого взлета и безграничной внутренней свободы. На следующий день он лихорадочно, в совершенно не свойственной для себя манере, путаясь и сбиваясь, но предельно вдохновенно, повествовал о грандиозных идеях и невероятных сюжетах, небывалых героях и фантастических историях. Потом, мучимый и гонимый нестерпимо жгучими приступами графомании, он вновь и вновь, отгораживаясь от внешнего мира, склонялся над бумагой, погружаясь, падая в распахивающиеся безбрежие страниц. Казалось, за его спиной раскрывались могучие крылья, которые несли его над рождающимися и рушащимися мирами, коим он был полноправным властителем и творцом. Движением руки он возносил до облаков прекрасные хрустальные замки и так же легко оставлял на их месте пылающие огненные руины. Он чувствовал себя Мефистофелем, мчащимся с Фаустом на шабаш к Данте, бредущему по девяти кругам к самому жерлу ада или Макиавелли, не просто создавшим, но и побывавшем в Городе Солнца. И постоянным его спутником было бескрайнее, головокружительное, не чем не омраченное и передающееся другим счастье.
  Ни для кого не секрет, и вовсе не открытие, что любовь порой, а иногда все чаще, бывает зла, жестока и коварна. Само это слово в наше время стало порицанием, а чувство – порицаемым. Мы всячески ее скрываем и стыдимся, а некоторые, не уступая нигилистам прошлых веков, отрицают и отвергают существование любви.
  Любовь Анны являлась одним из разнообразных, но редких проявлений этого чувства – самоотверженная до безрассудства и до боли мучительная. Томимая безудержным напором этой, с виду тихой, внутренней бури, она панически боялась открыться, пытаясь спрятать, вместить все быстрее растущую громаду агонизирующих от неволи чувств в ими же терзаемую, стонущую от гнета душу. Эта беспощадная и до времени бесконечная борьба с собой полностью и без остатка отбирала решительно все силы, и Анна все больше замыкалась в себе, отрекалась от реальности и увядала подобно ухоженной розе, чей садовник умер. Она все чаще стала принимать участие в нескончаемых кухонных посиделках с шумными друзьями, отчасти что бы не докучать Ивану своим, как ей казалось, назойливым присутствием, либо тщась приглушить вином пылающую душу, а, быть может, попросту механически, не понимая и не осознавая своих поступков. Так или иначе, смешно ли это или прискорбно, коварный и предательский Дионис помогал Анне хотя бы на мгновение расслабиться и развеяться, казалось, дарил силы и уверенность и, повинуясь притяжению этой мнимой, эфемерной опоры, она все больше и больше увядала в этой топи настойчивого самообмана.
  Разумеется, друзья ничего этого не поняли и лишь были рады обретению в своей компании нового и столь походящего на них человека. Не боясь громких слов, можно утверждать, что это был довольно самодостаточный микромир со своими принципами, идеями и законами, своими плюсами и минусами, порой жестокий, порой гуманный, он жадно втягивал в себя любого, коснувшегося этой жизни, цинично перебирая и отсеивая людей, которые, меняя друг друга, исчезая и растворяясь в этом вареве, сохраняли главное – жизнь этого общества. Вы, конечно, понимаете, что речь идет о всей общности людей, принадлежащих морально, нравственными установками и, соответственно им, образом жизни к течениям так называемых диссидентов, подпольщиков и прочих, порядком уже дискиридитированных, старательно и упорно забытых, имеющих десятки имен и названий на протяжении веков идеей, выпадающей или выбрасываемой, выметаемой из людской истории и памяти и оттого вечно живой, неизвестной и неназванной парадигмой. Возможно, слова эти излишне наивны, помпезны и оттого не верны, но, быть может, изощренный ум сможет увидеть в них тусклые отсветы пресловуто гипотетического общественного идеала? Но, все же, любой ответ на извечные вопросы природы человеческого бытия в равной мере верны и неверны. Так как все они предельно субъективны, а объективность возможно отыскать лишь у некоего извне… размышляя обо всем этом, Иван отчетливо понимал и предельно ясно осознавал кризис окружающего и с несломимым упорством выталкивающего его из себя жизненного водоворота, накопившего уже критическую массу внутренних противоречий, накаляющегося, не терпящего в своей среде инакомыслия. Полностью замкнувшись в себе, всячески избегая контактов с кем-либо, взаперти, Иван горел чувствовал загнанного зверя, рвущего сердце при каждом постороннем шуме, смехе, и совсем нестерпимую боль причинял звонкий голос Анны. С каждым днем она становилась все дальше и дальше, что для него, естественно, было совершенно непонятно и необъяснимо что усиливало душевные муки. Очередной парадокс жизни – близость счастья делает его недостижимо далеким и превращает в пытку, душевная слепота лишает надежды, а нерешимость, апатия, холодность сердца убивает волю к борьбе.
  Дни выстраивались бесконечной вереницей размытого полусна, и вот уже в тени календарных листков грезилась весна. На бесчисленных страницах, как в зеркале, переливались черными красками потаенные и сокровеннее грани Ивановой души. Сам он был предельно выжат, казалось, все без остатка силы были отданы на борьбу с собой, может быть, бессмысленно, но, возможно, полную порывом, когда-то ведущим Дон Кихота на сражение с мельницами. Правда, буря затихла, сменившись апатичным затишьем с одной лишь вьющейся, пусть странной, но светлой мыслью – скоро апрель, и грел не месяц, а состояние души с таким именем, и от этого слова перед глазами вставал образ хрустально прозрачного, яркого, нового, возрождающегося мира. А еще была ночь спокойного, безмятежного сна впервые за несколько месяцев.
  Наутро его разбудили озорные лучики первого мартовского солнца, весело щекотавшие щеки и норовящими влезть под сомкнутые веки, и странная, непривычная, звенящая тишина. С оплывших сосулек над окном падали мерцающие капли, и, казалось, каждая из них давала истощенному организму прилив бодрости и сил. С кипой тетрадей под мышкой, улыбаясь мысли, что давненько не приходилось выходить через эту дверь, а лица людей и вовсе порядком позабылись, да и преодоление завалов разнообразного мусора весьма забавляло и еще больше поднимало настроение.
  В косых полосках солнечного света, прочерченных от окна и разделивших кухню надвое, лениво плавали крупные светящиеся пылинки, и от них тянуло запустением и тоской. У дальней стены, в полумраке, за грязным, покосившимся столом, когда-то бывшим обеденным, уложив голову на скрещенные руки, полулежала-полусидела Анна, и, по всей видимости, крепко спала, Иван аккуратно присел напротив, наугад достал тетрадь,  положил поодаль, а на остальную стопку пристроил подбородок и принялся рассматривать порядком растрепанные кудри, по которым уже давным-давно и страшно скучал. Но чем дольше он смотрел, тем сильнее леденел, замирало и мертвело сердце. От чего ее лицо такое серое? И не вино разлито на столе, и вот уже это пропитывает, словно разъедая, страницы еще предательски белой тетради. И строчки. Спасительные строки, приковывающие застывающий взгляд и, до поры, не дающие сойти с ума. Они набухают, чернеют и медленно плывут по алым полям. Но вот и поля уже угрожающе побагровели и, от напряжения задрожав, хлынули по сторонам могучими волнами, от горизонта до горизонта, разливались необъятным, чернильно-непроницаемым морем. Грохот. Угольно-черное небо вспарывами изломанные кинжалы седых молний, высекая из жирных туч потоки ледяного, колючего, пронзающего ливня. И одинокий, высокий утес, объявший немеющее тело, режущий на части отточенными гранитными клыками ревущие, несущиеся со всех сторон гигантские валы. Боль и страх. Внезапно, в одно мгновение, все стихло, оставив лишь пульсирующий вакуум. Плавно качнувшись, море потекло вперед и вверх, отливаясь в монолитную черную стену, приближавшуюся все ближе и ближе, все быстрее и быстрее. И тьма…
 

P.S.    /вместо эпилога/

Иван никогда не рассказывал мне, что именно случилось с Анной, да и вообще, это время он вспоминает крайне неохотно, поэтому все описанное может показаться вам слишком обрывистым и неполным. И посему приношу вам свои извинения.
А Иван уже несколько лет избегает людей, лишь каждую весну приходит на могилу Анны. И, судя по тусклому, никогда не гаснущему свету в маленьком окне, каждую ночь он по-прежнему что-то пишет…


P.P.S.   /от автора/

Любые сходства с именами либо описаниями реальных людей случайны, либо обусловлены твердыми убеждениями автора в необходимости использования именно эти персонажей. Общий смысл рассказа основан на реальных событиях.



8 – 16 декабря 2008г.
Военный госпиталь, г. Великий Новгород.