А. Максимов. Так было... 32. Снова в Париже. -1-

Анатолий Максимов. Так было... 32. Книга вторая. Франция. Часть II. Снова в Париже (1)


Я прибыл на знакомый мне Восточный вокзал и моментально направился в знакомое мне казино. Никаких фантастических видений не было.
Меня внесли в списки прибывающих и, как это ни странно, никаких вопросов не задавали и ни о чем не расспрашивали: ни откуда я прибыл, ни куда направляюсь.
Каждое утро нас выстраивали перед парадным входом в казино. Потом нас обходило какое-то начальство, ничего не говорило и исчезало до следующего утра. Я заметил, что все, кроме меня, носили коричневую форму. Я попросил, чтобы и мне выдали такое обмундирование, но мне ничего не ответили: ни да, ни нет.

В очередное утро нас выстроили, как обычно. Начальство прошло вдоль строя, потом вернулось, посмотрело на меня и спросило: "Почему он не в форме?"

Начальству начали что-то объяснять, но, видимо, оно не поняло и переспросило. Тут я вмешался в разговор (что по уставу не полагалось делать) и сказал, что я уже просил, чтобы мне выдали соответствующее обмундирование, но моя просьба не была учтена.

– Пускай пойдет в швейную, – приказало начальство.
С этого дня я расстался с моим обмундированием "танкиста" и стал "коричневым"! Как все!

Меня вызвали в канцелярию и сказали, что через три дня я поеду в Нормандию. Я согласился поехать в Нормандию, но только после того, как вернусь из отпуска. И тут же попросил, чтобы мне дали отпуск, ссылаясь на то, что за два года службы я еще ни разу им не пользовался.
– Хорошо, мы согласны дать вам отпуск. Затруднение только в том, что отпуска выписываем не мы, а другое ведомство. Вам надо будет туда пройти – и вам выпишут отпуск.

Я явился в это "другое" ведомство, расположенное в южном пригороде Парижа, в бывшей семинарии. Полковник запаса военно-воздушных войск выслушал меня и сказал, что займется моим делом, но только через несколько дней.
– А пока вам дадут комнату и запишут на довольствие. Пройдите в соседнюю комнату, там вам все устроят.

Прошла неделя... За это время я побывал в банке и снял все, что было на моем счету: десять тысяч франков по тому времени! Это примерно соответствовало полугодовой зарплате среднего служащего, что составляло треть моего оклада на всем готовом. А две трети ежемесячно переводились моим родителям в Софию.

Попутно я выяснил, что попал я в "ведомство", которое, по сути, являлось распределительным пунктом для водителей организации Шпеер.

Проходит вторая неделя... И никто о моем отпуске не говорит!

Наконец полковник мне сказал, что мой отпуск "согласовывают" с моей командировкой в Нормандию.

Меня разбудил сильный стук в дверь и крики о помощи. В мою "келью" почти влетел молодой человек и, задыхаясь, начал мне рассказывать какую-то историю не то о нападении, не то о покушении.
– Успокойтесь, здесь вы в безопасности, – сказал я.

Посетитель мне сказал, что его зовут Федей Листовым и что он бывший советский военнопленный. Его дальнейшая судьба сложилась, как у большинства людей, "по ходу": ничего не искал и ни от чего не отказывался!
– Когда в лагере пленных начали набирать на работы на металлургическом заводе в Лотарингии, – пояснял Федя, – то я сразу же записался. А потом меня послали в автошколу при заводе, выдали права и отправили с другими ребятами на работу на северное побережье Франции. На прошлой неделе нам сказали, что нас отправляют в Париж для нового назначения. Погрузили мы наши машины на вагоны и двинулись. Нас было семь человек. На одном из полустанков поставили наш состав на запасной путь и сказали, что простоим на этом месте около суток: передвигались военные эшелоны по приоритетному графику…

... Смотрю, – продолжал Федя, – и вижу, что мои спутники повынимали пробки с бочки с ромом и наполняют фляги. Потом они взломали вагон и начали вытаскивать обувь и столовые приборы, и все это потащили в свои машины. Я им говорю: "Если не заткнете бочку, то весь ром выльется на путь, и до вас доберутся – по запаху!".
– Если до нас доберутся, то мы тебя убьем! – ответили они.
– Я испугался и убежал. На попутных машинах добрался до Парижа, и меня три дня тому назад направили сюда. Вчера вечером я увидел ребят из нашей группы и вспомнил об угрозе. Возник вопрос: видели ли они меня? Оказалось, что увидели: ночью ворвались в комнату и начали охоту на меня. Я вырвался с трудом и прибежал к вам. Надеюсь, что вы мне поможете, не выдадите.
– Постараюсь помочь, а выдавать не буду. Пока же никуда из этой комнаты не уходите.

Утром полковник принял меня раньше положенного часа. Я ему рассказал историю Феди со всеми известными мне подробностями. Полковник ответил, что примет соответствующие меры.
– Какие меры? Когда? Когда человек будет убит? Он не может сидеть в моей комнате безвыходно! Надо немедленно вызвать или фельджандармов, или Гестапо!

Люди Гестапо приехали во время обеда, зашли в столовую и забрали кого следовало. Под вечер приехал следователь, расспросил Федю о судьбе рома и обуви и уехал.

– Как обстоит дело с моим отпуском? – спросил я у полковника.
– Жду ответа.
– Мне нужен не ответ, а отпуск!
– Потерпите, все устроится как надо.

Прошла еще одна неделя. Полковника перевели на какую-то административную работу, а на его место прибыл хауптштурмфюрер Бриннер, который мне сказал, при первой с ним встрече, что полковник ему о моем отпуске не говорил и что в бумагах нет никакого следа!

С приходом нового начальства были введены новые правила: нас выстраивали каждое утро, сверяли наши фамилии со списком и давали распоряжения. В одно утро выделили двадцать человек и сказали, что мы поедем завтра в Сен-Мало (Saint-Malo) и что машины получим на месте. Меня назначили старшим группы, которая состояла в основном из бывших советских военнопленных. Федя тоже был в этой группе. В ней также оказался парижский таксист.

На следующий день, под вечер, нас привезли на вокзал Монпарнас (Montparnasse). Едва мы успели выйти из автобуса, как раздалось завывание сирен. Люди побежали к входу в метро, а я пошел на перрон отыскивать наш состав, зашел в вагон и лег на скамейку. Через какое-то время дверь в купе открылась и вошел парижский таксист.
– Разрешите войти? Я вас не потревожу?
– Заходите, вы меня не потревожите, а если нас накроет бомбой, то я буду в хорошей компании, – пошутил я.

– Меня зовут Павлом Алексеевичем, по фамилии Мусин, а друзья по Константиновскому кадетскому корпусу называют меня Павлушей. Рад познакомиться.
– Меня зовут Анатолием, присаживайтесь.

– Слышали ли вы гул самолетов? – спросил Павлуша. – Они сбрасывают бомбы без всякого разбора. На прошлой неделе сбросили бомбу над Булонь-Биянкуром и убили ни в чем неповинного сына моего приятеля, офицера Корниловского полка! Представляете ли вы себе, какое горе пережили родители?
– Скажите, пожалуйста, Павел Алексеевич, почему вы поднялись на перрон, а не пошли, как все, в метро?
– Я вам отвечу, но давайте обращаться попроще: я Павлуша, а вы Анатолий.

Просто, без всякого актерского позерства со стороны Павлуши, я услышал "необыкновенную" семейную историю.
– Я глубоко переживаю семейную драму. Жена требует развода, хочет уйти, это после десяти лет совместной жизни! Что же мне остается делать? Пулю пустить или отравиться – у меня нет воли. Кроме того, это не по-христиански. Единственное, на что я могу рассчитывать, – это попасть под американскую бомбу! Поэтому я пришел сюда, а не спустился в метро.

Что я мог ответить этому человеку? Можно ли его утешить и каким способом? Сказать, что не все потеряно, что все поправится, что время все залечит? Какой совет могу я дать человеку вдвое, если не больше, старше меня?

Единственное, что я мог сделать, это отвлечь его внимание, начав рассказывать о своем детстве в Болгарии, о нашей ферме в горах, о кринице, которую вырыл папа между двумя валунами. И о дровосеках, о встрече с медведем и т.д.

Слушал ли Павлуша рассказ о моей прошлой жизни или он углубился в свои мысли – не знаю. Он сидел против меня, смотрел в пол, меня не перебивал и вопросов не задавал.

В какой-то момент Павлуша поднял голову, посмотрел на меня в упор и совершенно неожиданно пошел на откровенность, словно он хотел проверить на мне вескость доводов, которыми он воспользуется при разговоре с женой.

– В то время, – начал Павлуша, – на нас, шоферов такси, смотрели как на желанных женихов: постоянная и не тяжелая работа и приличный заработок. Поэтому девушки, а иногда и их родители, занимались упорной "охотой" на нас. На одном из балов, которые устраивало Морское объединение, я познакомился с девушкой, по имени Варвара. Потом мы начали встречаться все чаще и чаще. Но, Анатолий, все обстояло благородно и не было ничего непристойного в моем поведении…
 
– Наступил день, – продолжал Павлуша, – когда Варя (мы уже были на "ты") пришла впервые в мою квартиру. "Я сказала маме, что буду ночевать у подруги, – пояснила она". Я сразу не понял, что произошло, и предложил проводить ее к подруге, но она отказалась и добавила: "Я останусь у тебя". И она осталась у меня.
Но, как вы знаете, православная церковь не позволяет иметь сношений с женщиной до брака. Конечно, бывают исключения, но в данном случае это было так. Варя мне говорила, что жить с родителями и младшим братом в одной комнате очень неудобно, нет никакой интимности, нет своего уголка. Я чувствовал, как, мало-помалу, все туже и туже затягивалась приятная петля на моей шее. Пришел день, когда родители Вари устроили официальный ужин, чтобы отпраздновать помолвку.

Павлуша мне рассказал, как они бегали по канцеляриям министерства юстиции, чтобы получить разрешение на брак француженки с иностранцем (в те времена большинство эмигрантов имело "нансеновский" паспорт, который давал право на выезды и въезды, но не приравнивал в правах к гражданам стран, в которых эмигранты были прописаны). Потом ходили в мэрию, чтобы определить день гражданского брака, и лишь потом в церковь. Венчание было совершено в соборе Александра Невского, а свадьбу они отпраздновали в ресторане, в окрестностях Парижа, куда приехали товарищи по корпусу и коллеги-таксисты…
 
– В то время я снимал маленькую меблированную комнату в отеле, – продолжал Павлуша. – Было около трех утра, когда мы приехали из ресторана домой. Заходим в комнату и видим, что кровать раскрыта и без простынь! Я разбудил консьержку и попросил ее дать простыни. Мы в кровати. "Нет, не надо сегодня, потом, – сказала жена!"…

– Анатолий, поверьте мне, что унизительно рассказывать об интимной стороне супружеской жизни, но как вспомню, что это "нет, не надо сегодня" продлилось около двух лет, я чувствую себя, как муж и мужчина, выбитым психически из колеи, потерявшим жизненные вехи!
Кроме того, в годовщину нашей свадьбы она пригласила родителей и близких знакомых "на пирог", несмотря на мою просьбу ничего не устраивать и предупреждение, что иначе я буду вынужден уйти из дома, ибо не желаю участвовать в этом водевиле.
Она настояла на своем – испекла пирог, – а я просидел вес вечер в соседнем кафе. На следующий день она мне сказала, что ее родители были шокированы моим отсутствием. "А ты?" – спросил я, но ответа не получил…

Сирены прогудели отбой. На платформу вокзала поднимались люди из метро. Павлушина исповедь на этом прервалась.

Колеса постукивали, переходя с одного рельса на другой. Купе освещалось тусклой лампой, закрашенной, как положено, в синий цвет. При таком освещении можно было рассмотреть только лицо соседа или сидящего напротив. Остальные пассажиры находились в тумане. Я закрыл глаза и задремал легким сном.

Поезд остановился. Мы приехали в Сен-Мало (Saint-Malo). После относительно спокойной ночи мы вновь попали в вокзальную суматоху. Кто-то что-то выкрикивал, но это оставалось без ответа. Мы вышли с вокзала, и нас направили к автобусу и отвезли в лагерь в Парамэ, пригороде Сен-Мало…

Не успели мы еще разместиться в отведенном нам бараке, как появился штурмфюрер – начальник лагеря – и сказал, что после обеда устроит экзамен по вождению машин.
– Какой экзамен? – спросил я.
– Самый обыкновенный: я хочу знать, как вы водите машины.
– Вам недостаточно того, что у нас есть права на вождение машин?
– Будет экзамен, и все!

После обеда мы собрались на площадке около машин. Пришел штурмфюрер и распределил грузовики.
– А этот, мы его только что получили, для тебя! – сказал начальник лагеря, обращаясь ко мне.
– Мне грузовика не надо, мне нужен отпуск, – сказал я.
– Ты сначала поработаешь, а потом мы дадим тебе отпуск.
– Такое обещание мне уже давали! Поэтому отдайте мой грузовик кому-нибудь другому. Кроме того, как старший группы я вообще на грузовике ездить не буду.
– Ну, это мы посмотрим!

На площадку прибежал вестовой и сказал начальнику лагеря, что его требуют к телефону.
– Отложим наш разговор до завтра, – крикнул он, убегая в канцелярию.

Вечером в наш барак зашел начальник канцелярии. Посмотрел, как мы устроились, и спросил, не нуждаемся ли мы в чем-нибудь.
 
На следующий день мы вновь собрались около грузовиков. Пришел начальник лагеря.
– Экзамен проводить не буду, – сказал он, – у меня нет на это времени. Но из простого любопытства хотел бы видеть, как вы держитесь за руль. А ты, – продолжал начальник лагеря, обращаясь ко мне, – будешь стоять на подножке и переводить.

У начальника лагеря хватило времени на пятерых. Все прошло без замечаний, без наставлений.
– Это все, – сказал он. – Остальных проверять не буду.
Утром следующего дня машины вышли на работу.

Близился конец апреля. Нам объявили, что первого мая мы работать не будем и что будет экскурсия на "Ле-Мон-Сен-Мишель" (Le Mont-Saint-Michel). Конечно, все разговоры крутились вокруг будущей экскурсии, хотя никто не знал ни истории этого аббатства, ни где оно находится.

Раньше, в VIII в., на месте сегодняшнего "Ле-Мон-Сен-Мишель" было укрепление. В XII- XVI вв. были произведены большие работы: на месте небольшой крепости на скалистом островке возникло аббатство в романо-готическом стиле. Посещение аббатства сегодня возможно только во время отлива по проложенной дамбе.

Наступило первое мая. Рано утром, перед тем, как занять места в автобусах, нас предупредили, что "французские партизаны очень активны в этих местах", и раздали оружие, в том числе и нам, иностранцам. Мы сели в автобусы: в двух головных были немцы, а в третьем - мы.
И двинулись...

На полдороге езды автобусы остановились. Начальник лагеря объявил, что будет устроено соревнование в беге по вспаханному полю, поперек борозд.
Были расставлены флажки на финише. Участники бега выстроились в длинную шеренгу. Ни начальник лагеря, ни я в беге не участвовали.

По сигналу шеренга сорвалась с места и, подпрыгивая на каждой борозде, устремилась к финишу. Первым прибежал Федя!

Начальник лагеря отменил соревнование под предлогом, что забыл объявить о награде победителю – бутылка французского коньяка "три звездочки"!

Немец, пришедший вторым, был небольшого роста, скорее худой, чем полный, пробежал положенное расстояние, как мне показалось, легко. Готовясь ко второму забегу, он сбросил куртку и снял сапоги.
– Федя, посмотри, что сделал немец: он снял куртку и сапоги!
– Он не добежит, – ответил Федя, – он зацепится за борозду, она же поперечная, и распластается. Он не знает, что борозду надо "давить"!

Начальник лагеря дал сигнал. Вновь образовавшаяся шеренга сорвалась с места и погналась за обещанным коньяком. С первых же метров, легко подпрыгивая, немец вырвался вперед. На полпути шеренга серьезно поредела. Лидирует немец, а за ним, высоко поднимая сапоги, "давит" борозду Федя. Осталось метров десять! Я всматриваюсь и вижу только Федю. А где же немец?

Начальник лагеря начал кричать, что соревнование недействительно, что, не упади немец в десяти метрах от финиша, победа была бы на его стороне!

Я слушал начальника лагеря как-то рассеянно: я смотрел на багровое, залитое потом лицо Феди! Я почувствовал гордость за него и за всю группу!
– Как обещано, – обратился я к начальнику лагеря, – победителя надо наградить!
– Да-да, – это я сделаю в ресторане, в торжественной обстановке.
– Обстановка обстановкой, а коньяк надо выдать тут, на месте победы!
– Я сказал: в ресторане! – так оно и будет.

Мы сели в автобусы и поехали дальше. По дороге я передал группе мой разговор с начальником лагеря.
– Раз он ведет себя так по отношению к нам, – заключил я, – то мы ему ответим как полагается. Если он не даст нам, как обещал, бутылку коньяка, то мы покинем ресторан и пойдем обедать в другом месте. Однако для большего эффекта мы попросим нас обслужить в первую очередь и, когда все будет подано, уйдем демонстративно из ресторана. Я вас приглашаю "на наш обед"!

Перед обедом все пошли рассматривать замок. Не буду вдаваться в подробности – я не гид, – но на меня замок произвел сильное впечатление. Широкое основание опоясано стеной. Потом начинаются строения, которые постепенно сужаются, сокращаются по периметру и, вытягиваясь ввысь, заканчиваются шпицем колокольни. Внутри здания огромный зал с огромным камином, в котором можно было запечь быка.

Гид нам сказал, что в камине такая тяга, что у невнимательных посетителей срывается и уносится ввысь головной убор. Он нам еще указал на широкое и большого диаметра колесо (беличья клетка), при помощи которого поднимали строительный материал.

После осмотра замка мы пошли в ресторан. Я напомнил начальнику лагеря его обещание.
– Вы споете несколько песен, и я вам выдам коньяк.
– Коньяк с песнями не связан!
– Как я сказал, так и будет!


Продолжение следует.