Она

«Её тело было соткано из света, и кожа – жемчужного шёлка, а глаза самые лазурные, прозрачные  и глубокие южные моря. И ещё губы… Да! Губы – лепестки вишнёвой розы, чувственные как сама любовь. От неё пахло весной: сирень – густое лазурное небо мая, горный альпийский подснежник – как сама жизнь и возрождение, медовая пыльца на крыльях невесомой бабочки – свобода, как бесконечное пространство  цветочных лугов,  запах  озона после дождя – пробуждение и полёт —  и  весь этот букет – счастье, любовь, бесконечная любовь!
Она источала её повсюду! Любовь жила в каждой клеточке её тела, в каждом движении, в каждом вдохе и ударе сердца.
Её улыбка всегда дарила надежду тому, кто в ней нуждался, Она рассевала тьму вокруг себя. А когда Она шла, никогда ни касалась земли – шаги были бесшумными и лёгкими, как полёт пера и, как самое лёгкое пёрышко, Она парила над землёй.
В ней всегда чувствовалось совершенство и таинственность космоса, его эфир будто  наполнял её тело так, как у других это делает вода.
В ней таилась вся сила дающей и отнимающей жизнь природы.
Её дыханию подчинялись ветра, даже самые сильные и неугомонные; её  улыбке подчинялось само солнце и согретые его лучами цветы; а глаза повелевали дождями и океанами. Мимолётное движение тонких пальцев извлекало из окружающего нас пространства застывшую в нём музыку,  и та звучала  сама по себе  без  каких либо инструментов, двигаясь за её руками.
В том, что нам кажется возрастающим хаосом вселенной, Она могла увидеть порядок более высокой степени, Она могла разгадывать тайны бытия как детские кроссворды.   Впрочем, Она и сама была одной из таких таен…
От её смеха в пустыни могла  зародиться жизнь, а от слез – тропики заливали муссоны; в волосах воздушных и шёлковых мог разгуляться ветер;  её прикосновения оживляли всё мёртвое, а улыбка могла рассеять самую непроглядную темноту  чёрных дыр и сама Она была воплощением духа вселенной…
И поэтому была слишком хороша для этого мира, но  я радуюсь тому, что Она всё-таки жила в нём хоть какое-то время и своим присутствием сделала его лучше».
 
Человек в чёрном похоронном костюме закончил речь. Всё  пришедшие на похороны люди были потрясены  его словами и ни смогли ничего добавить, да, в сущности, и добавлять было нечего, и даже священник ни нашелся, что сказать кроме  краткой латинской молитвы, произнесённой им скороговоркой, окончившейся  словом «аминь», которое знали все  и многократным эхом повторили его.  Уходя, каждый по старой традиции бросил в могилу горсть земли, людей  на похороны пришло так много, что когда все ушли, могильщикам  осталось  закопать лишь немного.
Трава  позже выросшая на  Её могиле была  мягче и светлее, чем  на других,  и  ветер никогда ни беспокоил  этих трав, он дул тише, будто лаская, а в самую пасмурную погоду  луч света всегда пробивался сквозь  титановые облака, освещая её лицо на могильной плите.