Из цикла Жизнь в миниатюрах

  Петрович! Давай! Тише, тише! Сейчас свечку даст!
  Петрович аккуратно выуживал рыбу, подводя ее к борту лодки.
- Ну, еще чуть-чуть! Все, попалась!
  Большой, дрожащими от возбуждения руками,вытаскивал уже
уставшую щуку  из подсачника.
- Красавица! – воскликнул он с неподдельной
радостью, стоя в лодке и держа рыбину за жабры.
- Да, на килограмчик потянет! – ответил Петрович
с неподдельной улыбкой, – кинь в лодку, а то,
как мотнет хвостом – и поминай,как звали.
   Большой покорно подчинился, сел и, не без наслаждения,
 закурил, глядя на щуку, спазматичными движениями
рта заглатывающую воздух.
- Чего сидишь? Шею ей сверни!
- Как сверни?- удивился Большой, улыбка сползла с его
губ.
 - А вот так, - ответил Петрович, сломав хребтину рыбе
об колено, словно хворостину. Щука издала какой-то
хриплый писк и обмякла.
  Следующая рыба была поймана без эмоций. Петрович
взял ее в руки, собираясь повторить трюк.
- Петрович, не надо. Дай, я лучше ножичком.
Большой сделал аккуратный разрез позади головы
щуки, и с усилием перерезал позвоночник.
Петрович молча смотрел. И тоже закурил.
- Пивка не хочешь? – сказал он, протягивая
Большому открытую бутылку. Тот взял и отхлебнул
чуток, - Вот ты думаешь, так лучше, если ее
ножичком?
- А хрен его знает, - задумчиво прошептал Большой,
поднеся бутылку к губам.
  Ночью хорошо на острове. Костер, запах ухи.
Только комары да мошка достают.
   
                ***

   Свалилась нечисть на голову егерю Санычу. 
Приехал сын к нему, и говорит, мол, выручай,
батя, братва на охоту сходить хочет. Лицензий
нет у них, только стволы. Стрелять умеют, денег
отвалят. А батя:"Нет,- говорит,- нечего делать им
тут". Сын не унимается:"Конец мне,батяня,
обещал я им охоту организовать. Ну и выпить, с бабами
в баньке попариться. Знают, что ты у меня егерь, не
отмазаться мне теперь. Сам знаешь, сейчас время такое -
не исполнил обещанного - и пулю в лоб.
  - Ладно, воля твоя, сын, кабы не сыном был,
дробью бы задницу продырявил,за просьбы такие.
     А животины в лесу мало стало. Днем с огнем не
сыскать. Даже гончаки след не берут. А у Саныча –
лосенок двухлетний был, ручной почти, с бутылки
вскормленный. Пришел он к лосю, сена в люльку
закинул, и говорит «Ты прости меня, друг, но сын
мне дороже, хоть ты и умнее него».
    В среду  утром товарищи приехали. Девок – сразу в
гостевые отправили, пару тех, кто рангом помладше был,
оставили - баню топить. 
   - Ну, показывайте ружьишки ваши, - молвит Саныч.
Посмотрел, и пожалел.
  - Чавой-то у тебя такое?
 - Э, дед, ты что, шутишь? Это ж калаш!
 - Да знаю, что это такое.
 - А чего спрашиваешь тогда? 
 - Так разве ж с автоматами на охоту ходют? Вы бы еще "Максимку" взяли.
 - Чего б ты понимал, старый! Ты план действий
     расскажи.
- Я в загон пойду, а вы на номера встанете. Собак брать не
   будем. Толку с них нынче мало.
- Чего, папаш, бить-то будем? Медведя?
- Нет медведей нынче. Лося брать будем. К болоту
  пойдем. Я с болота лося гнать буду.
 Расставил Саныч мужиков на номера, а сам за лосем пошел.
 Ружьишко солью зарядил. Да как всадил лосю в зад, тот
 и побежал прямиком к неизбежности.
 А там такое началось! Дед  сразу синявинские бои вспомнил.
 Бежит вперед, кричит. В рожок дует, все,ребята, кончена охота.
 Добежал до места. А мужики – довольные стоят. Водочку
 с фляг попивают, за охоту удачную. А лось – живого места нет.
 Изрешетили всего.
 - Что же, ребят, вы наделали? Изверги!
Саныч достал нож из кармана, и кинул в руки товарищу, тому,
кто помоложе. На, говорит, свежевать скотину надо, пока теплая.
 - Э, старый, я не умею.
 - Кто ж на охоту ходит, коли свежевать не умеет?, - сказал
Саныч, присев перед лосем и начав снимать шкуру с ног, а слезы
стариковские из глаз текут.   
 - Ты б, старый, с брюха начал.
 - А ты меня не учи, вот проживешь с мое, тогда и говорить будешь.
 - Слыш, батяня, ты потише, или не из трусливых?
 - А чего, мне вас, сопляков бояться? Я до Берлина дошел,
и в штаны не надул.
   До Берлина дошел, а полег в лесах под Ленинградом,
рядом с другом своим — лосем.

                ***

  Жила Марья Викторовна и не тужила. Хутор, хозяйство,
мужик, хоть и пьющий, но работящий. Работала в местном
колхозе ветеринаром. Уважаемым человеком была.По всем
вопросам сельчане к ней бежали. Да помер муженек по весне.
Почки отказали. Трудно стало Марье одной. Распродала скотину,
да и колхоз совсем захирел.
   Переманили дети Марью в город. Комнату в коммуналке
 купили. Приезжай, мама, и мы ближе, и поживешь хоть в
условиях цивилизации.
   Перебралась Марья в город. Загрустила совсем, Дети хоть
и помогают, а до пенсии еще пять лет. Пошла на горветстанцию.
Трудовую принесла и характеристику. Двадцать пять лет ударного
труда. А ей говорят – нет у тебя опыта с собаками да кошками
работать. Поникла Марья. Ладно, говорит,и на том спасибо.
А ей – стой, есть у нас место одно. Только на нем мало
кто больше года может. В «усыпальнице» работа. Подумала Марья,
да и согласилась. Поросят ведь резала, да коням загнанным
помереть помогала.
   Так и прошло четыре года. Неблагодарная работа, да должен
кто-то и там работать.
   Подкинули как-то по зиме на станцию щенка. Хорошенький,
 брюхо толстое, глазки смышленые, шерсть тигровая.
 И некуда девать его. Не нужен такой никому. Породы нет.
Хотя явно кто-то голубых кровей в роду был. Бойцовский
какой-то, модный. И себе взять не может, времени нет, да и
кошка Машка дома.
   Жаль, а что делать, видимо судьба у него такая.
Вкатила Марья дитилина сукиному сыну, и в коробочку на стул
положила, да и пошла чай пить с пирогами. Приходит, а нет
щенка в коробке. Куда делся? Спросила  всех. Никто не знает.
Да и ключи от кабинета только у нее, да у уборщицы. Чудеса.
Села Марья, закурила. Ничего не понимает. Был, да сплыл.
А время медленно так тянется. И вдруг слышит Марья писк.
Послышалось, думает. А писк громче и громче. Смотрит она
под стол, а там сучонок лужу наделал. И сидит перед ней, благим
матом орет, и хвостиком своим виляет виновато. Случился тут
с Марьей сердечный приступ, покрылась потом холодным. А как
отошла Марья от потрясения, взяла пустую ампулу, повертела
в руках. Сперли студенты дитилин, чтоб подработать, а вместо
него глюкозу подложили.
   А с работы Марья ушла. Выбили ей пенсию раньше положенного.
И из города съехала. Но уже не одна. А с кобельком по кличке
Вермут. В память о муже назвала.

                ***

  Волка объявили вне закона. Расплодились волки.
Скотину пугать стали, да и люди тоже побаивались.
Рассказывали даже, что вышел Семеныч, спьяну по
нужде малой, услышал сопение сзади. Подумал, что
Полкан с цепи сорвался. Обернулся, погладить хотел.
Так ему волчара так пальцы и оттяпал. Байка, конечно.
На заводе Семенычу пальцы станком отдавило. Пить
меньше надо. Но народ брехне всякой верить склонен.
И история эта обросла подробностями. Только ленивый
не рассказывал.
   Егерь Саныч, человек закалки старой, все повадки
волка знал. Все тропы волчьи – наизусть. Отстрелишь
обычно с десяток, и все, уходят волки. Умные.
А тут уже пятнадцать шкур солятся, а скотину режет
кто-то. И решил Саныч не в чистом поле волка валить,
а облаву с гончими устроить в чаще. Растянул флажков
красных, спустил собак. Лают гончаки звучными голосами
– на след вышли. А для Саныча, лай этот заливистый – как музыка.
Встал перед флажками, ждет серого. Волк, он хоть и умен,
но через флажки прыгнуть не решается. Держит что-то волка.
В этот момент ему свинца и достается порцайка.
   Закурил Саныч, ждет. Слышит лай вдалеке. И топот.
Вскинул ружье, прицелился. А волчара, матерый такой,
здоровый гад —  метнул через флажки. И встал в метре от
Саныча. Стоит, смотрит исподлобья. А глаза маленькие
такие, светло-желтые. Пристально смотрит не моргая.
Шкура битая, на лапе – старый уродливый шрам от капкана.
Саныч медленно на курок жмет. Да вот, не слушается
палец. Не может, Саныч. Старый стал, сентиментальный
что ли. Опустил Саныч ружье. А волк медленно развернулся,
и спокойно, с достоинством, пошел обратно. Обернулся разок,
а Саныч опять ружье наготове держит. И опять не может. Хоть
и животное – а в спину стрелять негоже. Разрядил ружье в воздух,
махнул рукой, сплюнул, в рожок потрубил - собак позвал,
да и поплелся домой. Долго еще Санычу снились глаза зверя.
    А волк ушел. И долго еще неслась молва народная, об огромном
старом волке, на которого у самых отчаянных охотников рука не
поднималась.

                ***


 Разгульный образ жизни вела Ксюша. Первой девкой
на деревне слыла. Парни Ее не то, чтобы любили, а
уважали. Еще бы. Всем отдавалась Ксения, и взамен
ничего не просила. А еще с ней можно было водки
откушать, потому что не только на передок слаба была,
но и выпить не дура.
   А отец Ксении, человеком был солидным, интелегентным.
Председателем колхоза был, дом имел шикарный, и живот
не маленький. Как не старался образумить отец дочь,
ничего у него не получалось. Только хуже делалось.
А после того как застал дочь в пикантной позе, голой
попой елозившей по красному атласному флагу, да по
портрету самого товарища Ленина, да еще и с трактористом
– ударником социалистического труда, то руки совсем
опустились. Вот уж точно,пролетарии всех стран соединяейтесь.
   Боялся отец дочь выпороть, да дома запереть. Знал,
что не поможет. Да и не смог бы. Все-таки дочь родная.
Была бы мать жива – точно бы ремня вкатил. Сама образумится.
   А Ксения тем временем, не унималась все. Абортов
понаделала, переболела всем, чем могла, и все равно –
за старое. Только перешла теперь на более зрелых.
Надоел ей молодняк неопытный. Самих обкомовцев "валила".
Да так, что свататься приезжали. Стыдно было отцу за дочь.
Председатель, передового, образцово-показательного колхоза
красного знамени и ордена Ленина "Пик коммунизма",
как никак. А дочь – ****ь- *****ю.Но пришла как-то Ксения
к отцу и говорит. Пап, я замуж выхожу. У отца даже пот
холодный выступил. Люблю я его. Оказалось, влюбилась
Ксюша в агронома нового. Что ж, парень хороший, статный,
высокий,красивый, в Москве Сельхоз Академию закончил, по
распределению попал. Не пьет, не курит. Культурный.
Порядочный даже. Может и в город когда жить поедем.
    Свадьбу в районе сыграли. Скромно. Да только после
свадьбы назначили нового председателя в колхоз. А
Ксения на ребенка созрела. И все никак. И доктора надежды
не вселяют. Окстись девочка, раньше думать надо  было,
а теперь о детях и не мечтай, и медицина тут бессильна.
По-хорошему – вообще все удалить надо.
    А интеллегент тем временем быстро в коллектив влился.
От былой порядочности и следа не осталась.
Вечером пришел домой, пьяный. Не успел придти –а уже орет:
 «Сука! Убью на хрен! Ксюха, поди сюда, такая сякая!».
Отметелил Ксюху, живого места не оставил. Рассказали ему
мужики по пьянке, про жену его и молодость ее бурную.
Дружба мужская - дело такое, а зависть - вообще страшная
штука.
   Решила Ксения самоубийством жизнь покончить.
С обрыва прыгнуть. Разбежалась, да только роса
вечером выпала. Поскользнулась на мокрой траве,
 и вместо того, чтобы солдатиком наземь пасть и
насмерть, покатилась по крутому обрыву.
   Очухалась в больнице. Кровотечение у нее
маточное открылось. Спайки разошлись, перед которыми
светила медицинские стасовались. 
   Развелась Ксения. Да через год судьбу свою
встретила и детишек нарожала.