Господи, пронеси!

Без работы,2001. UNEMPLOYED

        Мельком   просмотрела   дешевую    газету   объявлений   и рекламы. Грузоперевозки    стоили от  1100 до  16оо рублей, можно было заказывать двери и решётки стальные и кованые, простые и ажурные. Людям предлагались красивые потолки и стены, жалюзи защитные горизонтальные, европодоконники,   стеклопакеты,   паркет,   душевые   кабины   и   разборные
ванные комнаты. Всё старое выбрасывалось на помойку, весь старый русский хлам с допотопными рамами и шпингалетами, бумажными обоями и, о ужас, дедовской извёсткой на потолке и мастикой на полу. Сейчас паркет был ла- ми-ни-ро-ван-ным а обои- саморастворяющимися (вечером поклеил, утром встал-   нет   обоев!).   Неизменными   оставались   гранитные   и   мраморные памятники,   которые   поставлялись   почему-   то   вместе   с   документами военкомата.   Наверное,   это   тоже   был   еврокомплект-   встал   на   учёт   в  военкомате,   сразу   закажи   себе   памятник.   На   всякий   случай-   вдруг родственников не окажется или, чего доброго, денег пожалеют. Для работы за рубежом требовались девушки не старше..., а на родине в дефиците были грузчики, слесари, кровельщики, агенты по недвижимости (почему-то в цене
были только женщины) , швеи и строители. Прежний обыватель обрастал имуществом, строился, ремонтировал своё жильё, освобождался от старых квартир, старой мебели и одежды. Филологи, доценты и кандидаты наук не котировались. Иностранный язык изучался за 24 часа в " полном объёме " через Интернет , видеокассеты и общение с зарубежным преподавателем. Функционировали " скандинавские и европейские школы " и чётко было измерено время для овладения языком- 59 часов! Мать так и не поняла, почему для  круглого  счёта не  добавить  ещё  час.  Или  у  иностранного специалиста виза заканчивалась так быстро? В обменных пунктах меняли доллары по 29. 20, а на Невском- аж по 29. 35. Сбербанк не сдавался и покупал валюту дёшево- почти на два рубля дешевле. Клиентов, конечно, было мало.

Последний приют,2002.  The final shelter

Ветер и сырость забирались глубоко под тоненькую спинку плаща. С удивлением от подлинности происходящего (не сон, не сон, это явь!) мать торопливо и путаясь ногами шла вперёд. А впереди ничего не было. Вот кончится тропинка, в обход пойдёт другая, под ногами грязь и слякоть, пронизывает ветер и пути вперёд нет. Куда идти? В Питере были каналы, сырые  набережные  и   невидимые   призраки  Достоевского,   мятущиеся  в сумраке. Здесь не было ничего. Грязная дорога, изъезженная тракторами с прицепами, редкие деревья, строем посаженные когда-то первопроходцами Лесного,  детский  стадион и обрамляющие  его  канавы  с  водой.  Глушь. Последний приют матери. И это тоже явь. Скамейки для болельщиков, всего три, притулившиеся к тополям, были сырыми и грязными. Сидеть на них не хотелось. Мать прошла к прозрачным зарослям репейника, сунула руки в карманы плаща и так застыла, бессмысленно вглядываясь в далёкий простор. Не привыкшая плыть по течению, мать упорно цеплялась за мысль: Что же делать? Пойти было некуда, не к кому. И это было самое ужасное.,

У Никольского собора. Close to Nickolsky Cathedral.

             Но вот опять поздний вечер, и опять она одна. Одна- со своей депрессией и нехорошими мыслями. День назад бросилась на Крюков канал, прошла по мостам и спускам. Воняло пивом, мочой и ещё какой- то дрянью. Иностранец  фотографировал свинцовую мёртвую воду , в углу у Никольского собора в водорослях канала плавала кисть. Верно, обронил художник. И вот этот незатейливый      символ      искусства,      брошенный      поверх      растений, распластавшихся по воде, вернул её к жизни. Есть кроме печали великая сила искусства, поэзии, романтики. Отвлекись, мать, от обид и горестей. Забудь.


Сорок капель корвалола. 40 drops of the drug

 Ночью внезапно почувствовала сильнейшее биение справа под черепом. Почти у самой шеи что-то поворачивалось , переливалось, дёргалось, как нарыв. В ушах звенело и гудело, монотонный шум ослеплял, не давал двигать головой. Можно было бы лечь и постараться заснуть. А вдруг давление? С неохотой поднялась с дивана, достала тонометр. Так и есть:
двести тридцать. Впереди инсульт, Это мать знала точно. Что ж , попытаемся сбить таблетками. Кордафлекс, кавинтон, энам... Разобрала постель, легла. Внутри, у сердца и под черепом, стало широко и просторно, только не двигаться, чтобы не разбудить спазмированные сосуды.  Через час вновь тонометр, толку от таблеток было мало. Нужны уколы. Увы, кто их будет делать? Телефона нет, за окном - тьма- тьмущая, тихо спят соседи-алкоголики, да и телефона у них тоже нет. На четвёртый этаж к Г.Ф. не подняться, да и будить их в столь поздний час стыдно. Правая половина головы вела себя очень беспокойно. Внезапно, как-то вдруг, появилась резкая боль в травмированной ноге, пошла кверху и угасла где-то в тазобедренном суставе, резко заныл большой палец, который уже месяца два не давал покоя. Тошнота поднималась откуда-то из желудка к глазам.

Что же делать? Налицо признаки надвигающейся катастрофы. Было очень обидно, что вот так бесславно, в одиночестве, без участия и сочувствия родных и близких, кончится её жизнь. Нашла в себе силы подняться, вынула ключи из входной двери: если она будет лежать здесь, в этом раздвинутом кресле, затихшая и скрючившаяся, дочери будет легче дня через три открыть своим ключом дверь. Соседи беспокоиться не будут. Им это не надо, она для них чужая и ненужная. Взяла под язык ещё две таблетки коринфара, разжевала. Если появится позыв, значит давление снижается. Господи, хоть бы пронесло и на этот раз! Ей вспомнилось, как году в 86- м у неё остановилось сердце и нечем было дышать. Единственной страшной мыслью было: А как же дочь? Я не оставляю ей ничего. Она остаётся одна. Без денег, без богатства, без родных. Сейчас, через 15 лет после того дня, тоже была мысль, единственная и страшная - о дочери. Но была эта мысль горькая и обидная. Помираешь одна, и неизвестно, сколько ещё будешь лежать в этой комнате, пока не откроется дверь и не войдёт ОНА.  Хотелось встать, спрятать куда- либо оставшиеся деньги, квартирные бумаги, написать предсмертное письмо о том, как глупо она умирает - от отсутствия цивилизации,  от  глухого одиночества и от беспощадности и напрасности всей предыдущей жизни.

Кому повем…?  Is there anyone to understand my sorrow ?

Кажется, в голове шума поубавилось, тошнота спала, очень хотелось спать, и сил не было вновь измерить давление. Минутные приступы мешались с кошмарами, мать стонала и плакала во сне, а наяву вытирала крупные слёзы и переворачивалась с боку на бок, ибо сердце заходилось, задыхалось от того, что несли в себе эти кошмары. Мотив расставания, потери, именно потери дочери, преследовал её в сновидениях. Написать письмо, излить душу этому Володе с ростом 160 сантиметров или Олегу Е., блокаднику и вдовцу с 1996 года? Не делай очередной глупости, говорил ей кто-то внутри неё, сколько раз ты пыталась высказаться, и что из этого получалось? Ничего хорошего. Один отнял у тебя квартиру и лишил имущества, другой чуть не прикончил тебя в твоей квартире, третий уже строил планы развернуть в твоей квартире производство бастурмы и собрать под крышей всех неприкаянных армян Ставрополя, четвёртый.... Ах, что их вспоминать! Всем им надо было от неё что-то выгодное, своё, и наплевали они на твою боль и искренность. Вот и эти двое - а что им надо? Втереться в доверие, прописаться, урвать долю жилплощади, да ещё и прикончить старуху. Она уже не верила в добрых людей и чистые помыслы. Зря вот адрес сообщила, поспешила. Дочь не такая уж простая, не то что ты. « Если бы ты не была моей матерью, я бы отняла у тебя всё…»,- говорила она несколько  лет назад. Это были не её слова, чужие. Хотелось верить …

        Боль всей тяжестью наваливалась на грудь, прижимала к подушке гудящую голову. Мать натужно кашляла, раздирая бронхи, и боялась пошевелить головой, чтобы не лопнул какой-нибудь сосуд. Спать, забыться. Убежать от этой мучительной тревоги, от страха не быть похороненной вовсе или быть найденной в грязной чужой комнате, на чужом матрасе, среди старых засаленных кофт и халатов. Бомжиха, старая и никому не нужная интеллектуальная бомжиха , у которой нет ни работы, ни жилья, ни прописки, очень мало денег и нет ни друзей ,ни родных.  Понимаешь, почему и твоя мать хотела броситься с лестницы, потому как крестец весь синий был, когда обмывали.

Мать гнала от себя серые картины своей будущей смерти, бесславной и плебейской. Может быть, выбрать место, подальше от людей, где-нибудь на канале? Нет, не надо, чтобы хандра тебя победила. Соберись, мать, с силами. Будь добра. Поспать бы. Лицо опухло от слёз и лекарств. Всё-таки эналаприл дает отечность. И кашель из-за него. Нужны уколы, капельница. Увы. Уколов не будет. Иди на канал. Смотри в воду и размышляй - быть или не быть.

    Тени. Shadows

Всё настойчивее возникает образ Набокова. Вот он сидит в неуютной лондонской квартире, курит дешёвые папиросы (турецкие) , бросает в урну скомканные листы исписанной бумаги, корчится от одолевающей его "болезни беременных женщин " (судороги икроножных мышц?). А по ночам из трубы его камина вылетают огненные, сказочно красивые птицы (листы лакированных журналов) и пугают полицейских. Что заставило его скитаться в чужом краю, бедствовать и зарабатывать на жизнь случайным интеллектуальным трудом? Эмиграция? Бегство от обстоятельств жизни? Неприятие или непризнание? В этом разбираются поклонники и ценители его таланта. А кто разберётся в тебе? Может быть, ты тоже талантлива и чувствительна. И в тебе замечали искру божию. Так борись и не хнычь. Стол бы вот только письменный заиметь, не сидеть в этой камере на четвёртом этаже и не паниковать от инсультного давления и отсутствия света в конце туннеля. Пока туннель длинен и тёмен. Дай Бог, чтобы кончился! Дай Бог!
      
25 мая 2001  г., С-Петербург, переулок Макаренко, 6, 4 этаж и очень крутая лестница.