Ревную

               Она столь сладка, что с ней вполне можно было бы пить чай, она обладает редким свойством сводить с ума мужчин и я – не исключение. Распространённая женская болезнь, столь редко находящая подходящую жертву.
Она – тот самый клинический случай. Впрочем – ей самой это нравится, как нравится нравиться молодому красивому насекомому орде полоумных ботаников. Раз! – сломан тонкий сачок о мимолётную истерику. Два! – увяз в ресницах – выходи. Никуда не деться от её сладкого, как яблочный сок, кокетства, что уж поделать, флирт у неё в крови.
              Мы вместе год. Любовь у нас, понимаете? Лю-боф. Противостояние ядовитого инфантильного обаяния и беззащитной, заросшей щетиной харизматичности, дни и ночи, наполненные путами скользящих объятий, бег от самих себя по пустой ноябрьской квартире. Да, конечно, любимая, ты всегда права. Раз, два, три, четыре, пять, я иду за хлебом, уже в третий раз моя очередь.
             Дни по-прежнему наполнены жёлтым осенним светом, мои ночи коротки и бессонны, под порядковыми номерами – забытье приходит на третью. Ночи без неё, - она говорит, что любит полетать иногда сама, понимаете, - напоены дурманом ревнивой бессонницы. Впадаю в полусон, вижу: вереницы обласканных взмахом ресниц соперников штурмуют твердыни моих четырёх окон, тех самых, через которые мы наполняем дом розовыми закатами в хорошую погоду. Встречаю её днём на пороге, как заблудшую, мокрую, хреновую весну, хмурым взглядом провожаю до кухни. Молчу. Медленно отогреваются руки, начинают болеть, за ними – что-то внутри, хотелось бы думать, что сердце. Ах, не стоит обращать внимание, промёрз, должно быть, высматривая тебя с любимого подоконника. Первым начинаю разговор. И не смейте судить, лучше сперва на неё взгляните.   
              Ночью я целую её тёплую руку, на несколько секунд перестаю ревновать. Всего на несколько. Борюсь с желанием раздавить об себя, влить в себя это хрупкое тело и решением послать её к чёрту прямо сейчас – на мокрую, осеннюю улицу, голую, тёплую, без денег, хлопнуть вслед дверью, молчать вслед многозначительно и страшно, шумно взбить подушку и хохотать в темноте – хули уж будет стесняться.
              Но знаю – бессильна даже проверенная самурайская месть. Так же, как я всегда найду, где напиться, так и она, благодаря своей самочьей наивности и фарфоровому румянцу, выйдет ещё и не из такой передряги. Добрые люди-жертвы укроют ей колени тёплым пледом, нальют чай, будут тепло трогать мягкими толстыми пальцами за грудь и ниже; победоносно злясь на меня, она будет вяло кому-то отдаваться (не забудьте, она утверждает, что любит-де она всё-таки меня!), я же напьюсь до блевоты ещё до рассвета, ещё два дня не в счёт, на исходе третьего – приползу на коленях, искренне жаждя прощения. Она – королева, я – потенциальный висельник. И снова осень, пора перевести часы, вот, убей бог, не знаю, для чего это делается, а ты не знаешь, милая?
Восемь. Тебе пора бы на работу, родная, не опаздывай! Да не размазал помаду, не размазал. Закрой, пожалуйста, дверь поплотнее, жуткий сквозняк. Задержишься? Ах, у подруги… Ну, я так и знал.
              Полюбуйтесь – вот, опять.
              Да, конечно, до вечера, а сейчас мне нужно полить цветы, ну! Ну почему ты всегда над этим смеёшься?
              Пока-пока. 
              Солнце висельника – подброшенная в воздух монета. Выпадает «навсегда вместе». 
              Блестят, переливаются капельки воды на иглах твоего любимого кактуса. Целюсь тебе в спину пониже левой лопатки, ближе к позвоночнику, прячась среди пыльных комнатных растений, убогих обитателей саванны подоконника.
              Люблю. Будь ты проклята, да и я вместе с тобой.
              Моя…

              Выстрел.

29. Х. 2005