Гл. 1. 1. День за днем

А тем, кто сам добровольно падает в ад
Добрые ангелы не причинят никакого вреда.
Никогда! Никогда!
"Агата Кристи"



Стефания решительно взяла лезвие бритвы и провела поперек запястья, глубоко разрезая собственную плоть. Боль была обжигающей и мгновенной. Глядя как горячая вода в ванной стремительно окрашивалась в ярко-алые тона, Стефания не испытала чувства сожаления за свою прерванную жизнь или страха перед костлявой старухой с косой. Она просто хотела умереть. 



Примерно два раза в месяц к психиатрической больнице подъезжала машина «скорой помощи» и дюжие санитары в белой выглаженной форме грузили одного или двух пациентов скрученных смирительными рубахами. Истории их болезней и диагнозы были всегда разнообразными, так что выбор больных казалось, носил спонтанный характер. Но всегда еще до приезда «скорой» тот, кого должны забрать начинал испытывать возбуждение; то бился и с криками кидался на персонал и пациентов, то от необъяснимого страха старался спрятаться от кого-то в самые отдаленные уголки отделения. Другие пациенты, глядя на его внезапные буйные припадки, понимали, что скоро приедет «скорая» с санитарами в неестественно чистой форме и двумя подозрительными типами в костюмах, чтобы забрать его туда, откуда больше не возвращаются.

Вот и сегодня еще до восхода солнца пациенты почувствовали витавшее в воздухе напряжение. Ночью у одного из постояльцев учреждения началось внезапное обострение, предвещающее дурные события.

Когда-то у Романова Андрея была красавица жена, двое сыновей и успешный бизнес. Успех был его постоянным спутником до тридцати трех лет. Все говорили – он счастливый везунчик. Беда пришла,  как обычно бывает в таких случаях в самый неподходящий момент. Однажды утром жена проснулась в супружеской кровати одна и нашла Андрея в бельевом шкафу с револьвером, плотно зажатым в правой руке. Он плакал навзрыд как ребенок, скулил о голосах, звучавших повсюду, зовущих его из каждого темного угла, о приказах, которые Андрей больше не мог исполнять.  Он окончательно потерял голову, когда в завершение всему этой ночью сам Дьявол пришел забрать его душу в качестве расплаты за то самое счастливое везение, которое возвысило его над остальными смертными. Романов отстрелял в него всю обойму, Дьявол упал замертво, и голоса наконец-то утихли. В этот страшный момент открывшейся его сознанию истины Андрей упал на колени, исступленно осеняя себя крестным знамением, и принял решение отказаться от мирской суеты, чтобы провести остаток жизни в монастыре, вымаливая прощение и ища защиты для своей ничтожной души. Но истинное прозрение наступило лишь тогда, когда следователь показал ему фотографии с телом жены расстрелянной Андреем в упор, и услышал от него жуткую историю совсем не похожую на ту, которую видели его глаза.

«У нас есть два свидетеля».
«У вас ничего нет, поэтому убийство моей жены вы пытаетесь повесить на меня. А я не убивал ее! Она самое дорогое, что у меня есть. Я не убивал ее. Почему вы мне не верите?» - Андрей упрямо отказывался признавать факты, излагаемые следователем.
«Потому что ты застрелил свою жену на глазах собственных детей».

В ровном голосе следователя не дрогнуло ни единой интонации. Андрей схватился за голову. Он больше не мог вытерпеть этого многочасового дознания. Он рассказал все, что видел: про зловонную безобразную нечисть ползущую изо всех углов, про то как он боролся с кровожадными существами, про Дьявола, попытавшегося вырвать его душу. Он рассказал все вплоть до мелочей, понимая, насколько безумно это звучит для окружающих. Может дело в конкурентах, которые незаметно подмешали ему психоделики и галлюциногены. Может у него опухоль мозга… хотя врачи ничего не нашли в его крови и проблем со здоровьем вроде бы, не выявили. Остатки разума Романова отчаянно хватались за любые объяснения, но все безнадежно вязло в месиве охватывающего безумия и в какие-то редкие проблески ясности сознания появлялись еще более безумные мысли о том, что может мир действительно совершенно иной, но об этом не дано знать людям. 

Андрей ничего не понимал сам, но поверить следователю было просто невозможно.   
«Зачем вы мне это говорите?.. Чего вы хотите?!»
«Первая пуля попала Людмиле в плечо. Она закричала. Мальчики проснулись и прибежали в вашу спальню. Они оба видели, как ты стрелял в их мать. Старший кинулся на тебя, защищая Людмилу, и ты его ударил, а во второго стрелял. К счастью оба они не пострадали. Сейчас они в больнице, им требуется помощь специалистов…»

Дальше голос следователя слился в сплошной шум, и постепенно поглощаемый темнотой окружающий мир померк и исчез.

Кроме тех жутких фотографий с телом жены, застрявших в его памяти Романов больше ничего не помнил и не на что не реагировал почти два года. Казалось дьявол все-таки забрал его душу, оставив тело догнивать пустым мешком из плоти. А вот этой ночью Романов вдруг стал дико выть, кидаться на стены и рвать ногтями лицо и тело. Следящие из темноты вновь подступились к нему. Когда санитарам удалось его скрутить и уколоть, Андрей уже нанес себе глубокие раны на груди и вырвал глаз.

Персонал с научной точки зрения называл это ухудшение по-своему, а пациенты чуяли совсем другое. Они были напуганы и подавлены, покорно принимая свою утреннюю порцию лекарств, и с леденящим ужасом ждали прибытия людей.

Сразу после завтрака приехала бригада на  «скорой» и привезла двух мужчин в костюмах. Тот, который моложе сразу пошел с санитарами к главврачу, чтобы уладить бумажные формальности и заняться транспортировкой Романова. Другой уже с проседью на висках задержался  у входа в здание, оглянулся на больничный парк, словно невзначай расслышав оклик, прислушался. Сказав что-то напарнику, он свернул на аллею и быстро пошел по дорожке, точно выбирая нужное направление.

На одной из скамеек сидела молоденькая медсестра, на ее коленях лежала книга, и она тихонечко читала вслух. Будь-то заключение патологоанатома или сборник сказок Пушкина ее голосок звучал одинаково мягко и успокаивающе для слушателя. Рядом с медсестрой стояло инвалидное кресло, в котором бережно укутанный стареньким пледом сидел калека с ампутированными верхними и нижними конечностями. Редкие седые волосы были зачесаны назад и собраны в тонюсенький хвостик, лицо коренного сибиряка сморщилось и высохло. Голова склонилась на грудь; старик, заслушавшись, дремал.

Мужчина остановился напротив них, и медсестра подняла на него голубые глаза. Даша не раз видела этого человека и по слухам знала, что он забирал безнадежно больных в некую клинику для экспериментального лечения, а взамен перечислялись крупные суммы денег на развитие больницы. Впрочем, ходило много разных слухов (от опытов над людьми до умерщвления безнадежно больных), от всех этих историй мурашки бегали по коже, но никто не мог назвать наверняка истинный род деятельности таинственной организации интересующейся душевнобольными. Но что бы там ни было, Даша симпатизировала этому мужчине. Он был совсем не молод, не сказать, что красив, молчалив, немного небрит, немного неряшлив и взгляд серых глаз не пылал дружелюбием, но от него так же как от сидящего рядом с ней старика точно исходил свет, согревающий ее душу чувством безопасности. Вот вроде сидит дряхлый пень без рук и ног, чуть толкни завалится, а ей все равно кажется, что рядом с ним ей ничто не угрожает. То же самое было и с этим человеком, а вот его молодой напарник до самого нижнего белья глазами проест только и хочется спрятаться от него подальше.

Мужчина улыбнулся ей, и Даша, смутившись, опустила взгляд в книгу.
- Пойди, доченька погуляй минут пятнадцать, – не открывая глаз, скрипучим голосом ответил старик. – Я поболтаю с давним другом.

Даша послушно поднялась, положила книгу на скамью, заботливо укутала пледом старика. Робко, но с любопытством взглянув на мужчину, который все это время неотрывно следил за ней, и пошла по дорожке в сторону больницы. 

- Не пялься на нее, - упрекнул Горин. Он по-прежнему выглядел дремлющим и уставшим от убогой жизни стариком.
- Прости, – Джафаров присел рядом на скамейку, повертел книгу. – Библия? Ты же всегда твердил, что подобная литература не что иное, как собрание баек о Иешуа. С каких пор шаман стал изменять своим богам?
- Мои Боги такие же создания Света, как и твой Бог. – Он досадно вздохнул и произнес несколько строк из 34 псалма: – «Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною. Возьми щит и латы и восстань на помощь мне. Обнажи меч, и прегради путь преследующим меня; скажи душе моей: «Я спасение твое»! Да постыдятся и посрамятся ищущие души моей; да обратятся назад и покроются бесчестием умышляющие мне зло».

Джафаров подозрительно покосился на старика. Вера самого Бахрама была весьма и весьма сложной. Родителей он не помнил, вырос в Сочи у бабки с дедом упертых коммунистов и безбожников. В начале он называл верой скопище представлений выдернутых из православных и мусульманских традиций народов, тысячелетиями живущих в этих краях. В семнадцать лет Бахрам загремел в Инквизицию и с тех пор уверовал только то, что Зло существует всюду, и оно имеет осязаемую форму и конкретную цель. А Добро всегда остается где-то в стороне и придерживается политики невмешательства, позволяя людям самим решать, во что верить и к чему стремиться. Поэтому он даже не сразу сообразил, как отреагировать на религиозный настрой старика. Не хотелось оскорбить наставника, которому после продолжительной службы осталась разве что одна вера, но заподозрил, что в заточении здесь Горин потихоньку стал выживать из ума.

- И что помогает? – осторожно спросил Бахрам.

Горин многозначительно улыбнулся. Наконец-то открыл выцветшие синие глаза и взглянул на сидящего рядом мужчину. К сожалению, увидел он не юного пылкого мальчика полного энтузиазма, который множество лет назад был приписан младшим сотрудником в его оперативную группу. Рядом уже сидел крепкий мужчина сорока с лишним лет, уверенный в себе и своих знаниях, привыкший смотреть смерти в лицо, и наконец-то научившийся терпению. Но пока жизнь дрессировала Джафарова, уже пришел его черед передавать опыт молодым юнцам, рвущимся изменить весь мир.

- Щенка все таскаешь с собой?
- А куда деваться… - тяжело вздохнул Джафаров - пополнение штатов…
- Продай его душу демонам. Тебе хорошо заплатят.
- Он протеже Власти.
- А-а-а, понимаю, – закивал Горин.

После некоторого молчания Бахрам повторил любимую фразу старика, которая когда-то постоянно звучала в адрес юного Джафарова:
- Этот самоуверенный щенок загубит мою счастливую старость.

Они оба рассмеялись. 
- Сигаретки не найдется? Дашенька ангельская душа, заботится обо мне, но никак не поймет, что у каждого своя смерь, и я не умру от рака легких.

Джафаров прикурил сигарету и дал старику. Он жадно и глубоко затянулся дымом, и не торопясь, с наслаждением выдохнул.
- У Даши обостренное восприятие. Не слишком ли ты ее к себе приблизил. Почует, что к чему придется забирать, а девчонка-то хорошая.
- Только тронь ее или донеси, придавлю как блоху. – Он, конечно, знал, что Бахрам никогда не тронет без веской причины, но не мог промолчать.
- Вон как ты за нее. Это не спроста.
- Заткнись.

Бахрам грустно вздохнул. Он любил общество несговорчивого Горина. Отчасти потому что тот действительно его сотворил из желторотого юнца, разом оторванного от привычной жизни. Отчасти потому что именно в обществе Горина чувствовал себя сыном, которому порой нужен совет старика-отца, а то и серьезная трепка. И чего бы не добился в своей жизни Бахрам, каким бы авторитетом или врагом он не стал бы для других, в глазах Горина он оставался мальчишкой, и от этого было тепло на душе.

Они оба молчали.
Невдалеке от их скамейки прямо на земле под старым раскидистым каштаном сидела девушка. Она обхватила руками колени, склонила на них голову и сидела в странном безжизненном оцепенении. Из всех гуляющих в парке Бахрам обратил внимание именно на нее, и внезапно проникся душевной болью и отчаянным одиночеством этого беззащитного создания. Но жалость скребла сердце лишь мгновение, и он тут же стал анализировать ситуацию, ища причины по которым он должен забрать девушку с собой на дополнительное обследование. Он не разглядел ее лица, но чувствовал подозрительное притяжение, и уже был готов подняться и подойти к ней, чтобы вблизи почувствовать то неуловимое отличие, которое разделяет обычных людей от пешек Высших Сил, но Горин заговорил:

- Суицид,  – он хитро взглянул на Бахрама, и тяжело вздохнув, сделал для себя два вывода: первый: его ученик не потерял хватки и сразу чувствует ситуацию, и второй (это его разочаровало): Джафаров не допускал возможности, что эта несчастная девочка могла у него вызвать простые человеческие чувства. И так как он не сводил взгляда с нее, Горин избавил друга от излишних тревог. - Родители бедняги скоропостижно скончались, добавилась депрессия, и она располосовала себе руки. Бог уберег.
- Бог говоришь?.. – сильно сомневаясь, произнес Бахрам. - Мы оба знаем, что любые формы суицида это навязанное желание других. Вон одного уже грузят, тоже с виду был ничего…

С минуту он смотрел на девушку, и его чутье шептало нечто еще невнятное, но точно противоположное спокойному настрою старика.
- Похожа на Фаничку, правда?

От его слов Джафаров болезненно вздрогнул и отвернулся от девушки.
- Что говорят духи?
- А ты сам-то как? –  Горин сделал вид, что не расслышал вопроса и не придал значения реакции Бахрама. Неспешно дымил сигаретой и, не скрывая, любовался девушкой, попавшей в общество умалишенных.
- Так же как последние двадцать лет... пока жив.

Старик прищурился, присматриваясь к зыбкому невидимому миру. Так и есть. Рядом с девушкой, облокотившись о ствол дерева, стояла недвижимая темная тень.

Сукин сын, как верный пес у ног хозяйки.

 Тень злобно блеснула огненными глазами. Внезапная боль прошила старика насквозь. Он дернулся, закашлялся. Сигарета выпала.
- Ты что-то совсем сдаешь. - Бахрам заботливо стряхнул пепел и затушил окурок.
- Старость, - он отдышался. - Прикури  еще.
- Хватит с тебя.
- Давай не жадничай. Уважь старика. Ты знаешь, как тут меня строго содержат. Никаких поблажек калеке. Дашенька вот только ангельская душа, печется. Сладости мне тайком носит. Знаешь, пристрастился к конфеткам. День не выживу без конфетки. А сладкого мне тоже нельзя. Она вот только балует.
- Так она тебя уже балует?
- Заткнись.
- Ты к ней, наверное, во сне приходишь?
- Смотрю, ты там без меня совсем охамел.
- Да, ладно тебе злиться. Девчонка видная, особая.
- Ты бы заткнулся. Оборзел, думаешь, если у меня рук нет, так и подзатыльник не получишь.
- От твоих подзатыльников у меня до сих пор в голове звенит. – Взглянув по сторонам, и убедившись, что за ними не наблюдают, он сунул ему под плед нескольку купюр. – Вот, дашь своему ангелу, чтобы конфеты чаще носила, только смотри, чтоб ничего не слиплось.

Старик приободрился, глазки забегали в поисках Дашеньки, чтобы немедля послать ее за конфетами. Девушка невдалеке разговаривала с другой медсестрой. Он мог бы ее позвать, и она тут же выполнит его стариковский каприз, и купит ему шоколадных конфет с темной начинкой. А можно было бы несколько штучек с ромом! Но Горин промолчал, потупив взгляд в асфальт. Ему хотелось подольше побыть в обществе единственного друга из прошлого.

Кто знает, что будет завтра…
- Но ты от темы-то не отвлекайся, - напомнил Джафаров. - Говорить ты любишь, знаю, но время, сам понимаешь.
- Ты всегда приходишь за новостями, а не ради того чтобы навестить своего наставника. – С едва сдерживаемой обидой высказал старик, но Бахрам это почувствовал, и ему стало стыдно. Он и вправду стал редко навещать Горина.
- Прости, все некогда вырваться. Последнее время совсем замотался. Может старость подступает, может, мир действительно сошел с ума.
- Что духи говорят? А что они могут сказать, когда забвение не лучший удел… – старик осекся. Взглянул на девушку под деревом и того, кто был ее тенью. Горестно вздохнул, сожалея, что время чересчур быстро и безжалостно расправляется с людьми. - Вот посмотри я старый калека, тебе уже не третий десяток. Воины твои состарились, кто погиб, кто желторотый совсем, а солдатики для его новой игры уже расставлены. Тебя это не наводит на мысли?
- Что-то затевается. Вот они и осмелели.
- Да… - подтвердил Горин, – они готовятся. Парадокс в том, что Зло никогда не будет побеждено. А несознательный современный мир делает перевес не в нашу сторону.
- Ты как всегда прав, - согласился Джафаров. – Люди сейчас сами просятся им в лапы.

Джафаров прикурил и вновь засунул сигарету в рот расстроенному старику.
- У тебя есть, что противопоставить легиону? – повторил Горин, выпуская струйку дыма.
С видом виноватого мальчика Бахрам поскреб затылок, в поисках выученного ответа на контрольный вопрос, и, подобрав подходящее, произнес даже не заметив усмешки и сарказма в собственном голосе:
- Вера.
- А достаточно ли ее у тебя осталось с того раза? И в то ли ты веришь?
Ну, это было уже перебор.
- Тебе есть, что мне сказать?

Как всегда старик проигнорировал то, что ему не нравилось.
- Я вот тут по долгу сижу, Дашенька мне читает, а я все вспоминаю прошлое и тоскую. Славные были времена. Я задавал тебе жару, а ты был такой же, как твой новый напарник. Молодой, горячий, амбициозный. А я тебя нарочно травил. Ты прости, ладно.
- Ты уже тогда был старым и сволочным.
- Я скучаю по ней, – внезапно признался старик, и глаза его стали влажными от слез.

Джафаров промолчал, только вновь отыскал взглядом девушку под деревом. Она действительно была похожа на Фани. Та же хрупкость, светлые волосы маленькими колечками… легкий аромат цветущих яблонь. Бахрам даже в лице переменился, сердце тревожно застучало.

Глупости… все это глупости. Не придирайся к ребенку. Просто нервы стали сдавать… старость, наверное… все-таки похожа на нее…

Ему было слишком больно вспоминать прошлое, и он сосредоточил взгляд на своих ботинках. Некоторое время они просидели молча, думая каждый о своих проблемах.
- Мне пора, - решил Бахрам.
- И поговорить не хочешь со стариком?
- Некогда. Погрузка уже закончилась, – он взял окурок, притушил, стряхнул пепел и поправил на нем плед. – Надо все проверить за щенком. С ним одни лишние хлопоты. Только и знает, что выпендриваться, да девчонок соблазнять.
- Давид вернулся, - безрадостно выговорил старик.

Бахрам уставился на него, требуя объяснений.
- То время, которое ты дал людям, подошло к исходу. Вот о чем шепчутся духи. Они боятся того, что уже началось.
- Ты врешь мне. Инквизицией ничего подобного не было зафиксировано.
Но Горин вообще не имел привычки лгать на подобные темы.

Или  Власть намеренно умалчивает… от него скрывают данные! Значит следят? Ждут реакции? Власть ничего не забывает.

- Почему он вернулся? – Бахрам почесал лоб, лихорадочно подбирая причины. – Чего ему не сидится?.. Он же забрал все, что пожелал… зачем опять?..

Вот сейчас он смотрел на Горина точно несмышленый мальчика, растерянный и озадаченный внезапным исходом казалось благополучного дела.
- Все собираются на представление, а оно ближе, чем ты думаешь.
-  Как это понимать?.. новая война?..

Горин неопределенно повел плечом. Он сказал лишь то, что донесли до него болтливые духи.
- Значит… война… – и тут он почувствовал, как внутри что-то внезапно затихло. Не затаилось в ожидании бедствия как притихает погода перед страшной бурей, а именно затихло и отпустило. Уже без особого интереса и тревоги Бахрам спросил: - Когда?
- Думай мальчик, думай. Я много сил и времени вложил в тебя не для того, чтобы в итоге старичье за тебя решало все вопросы. 
- Фани была последней из рода. Ее душа отдана Давиду, и ей не суждено родиться вновь. Все это конец игры. ИМ опять стало скучно?
-  Духи говорят, что Смерть стала чересчур ненасытной и нахальной. Она чует скорый пир. Боюсь, что в этот раз опять столкнуться интересы слишком многих влиятельных фигур. Мой мальчик, ты должен хорошо подготовиться.
- От меня уже ничего не зависит. У Власти новые бойцы. Я просто выполняю свою работу, а бороться за людские души будут другие.

Стрик хрипло рассмеялся. Его позабавило внезапное равнодушие Бахрама. Но кого он пытался обмануть? Себя? Уставшего от нескончаемой войны, не приносящей видимых результатов. Горина? Человека с младенчества говорящего с духами и отдавшего не один десяток лет этой вечной войне.

Или это дало корни зерно обиды за то, что ОН допустил смерть Фани.
Не простил- таки Его, - понял Горин, -  Ни ЕГО  не простил, ни себя не простил.
- Как бы то ни было, но мы исполним свое предназначение, для чего же тогда живет на свете безрукий и безногий калека, справляющий нужду в трубочки, - все еще кивая головой своим печальным мыслям, сказал Горин.
- Замолчи… - кулаки Джафарова сжались, желваки на скулах заходили от негодования. Он больше не мог слушать подобные речи! Он больше ничего не хотел слушать о предназначениях пешек в великой игре и заранее спланированных судьбах людей. Он продолжает свою жизнь и выполняет свою грязную работу только благодаря жалости к роду людскому, которому хватает бед и без дьявольских козней.

Горин его прекрасно понимал, но за свою затянувшуюся жизнь он уяснил одну истину: совершается ли зло или благо оно в результате станет испытание для людей, их силы воли, силы веры, права на существование. И он – Горин, коренной сибирский шаман – в ответ может лишь с достоинством выдержать все уготованное ему.

Взгляд Бахрама вновь остановился на девушке. И ему грядущие перемены стали совершенно безразличными. Глубоко вздохнул, посмотрел на часы. Пора бы продолжать работу. Противостояние Света и Тьмы конечно увлекательно, но рутину никто не отменял.
- Это сражение все равно будет проиграно, – озвучил он свои мысли. - Впрочем, в мире и так много зла, никто ничего особенного не заметит.
- Это заметят те сотни, которые раньше срока погибнут из-за нарушенного равновесия сил.
- Значит на то ЕГО воля, - ухмыльнулся Бахрам.

К ним приближалась Дашенька, и в ее кармане Джафаров заметил несколько конфет. Он поднялся со скамьи.
- Вот и твой ангел, мне пора.

Старик заметно затосковал и сник. Ему не хотелось расставаться. Его ученик хоть и вырос, все же оставался для него несмышленым юнцом, которому все время надо подсказывать и предостерегать от опасности. Ох, как бы он хотел вновь подняться на ноги… разоблачить замыслы Тьмы и Света… но на сей раз его роль была в другом.
- Ты что-то мне не договорил, - заподозрил Джафаров.
- Ничего того, о чем ты не догадаешься сам. Я же должен гордиться своим учеником. – Он замялся, закряхтел, - у меня будет только одна просьба к тебе...

Джафаров, подмигнув Даше, опередил его.
- В следующий раз я привезу тебе пару килограмм конфет и бутылочку пива.

Горин бы непременно обрадовался, если бы не знал всего того, что невысказанным грузом лежало на его душе.
- В следующий раз… - Горин тяжко вздохнул, - я только прошу особенно сейчас, чтобы ты помнил все, чему я тебя учил… чтобы ты не забывал все те годы… - ком застрял в горле старика, и он замолчал.

Джафаров обнял его за плечи, прошептав на ухо, чтобы Даша не расслышала:
- Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною.

Уходя, он по привычке не оглянулся на старика, который потупил заблестевшие от слез глаза, и понурил голову, смирившись со своей участью. Дашенька присела рядом на скамеечку, взяла Библию, предложила продолжить чтение, и старик кивнул, соглашаясь. Джафаров лишь вскользь посмотрел на девушку; она все так же сидела под развесистым каштаном, похожая на недвижимую тень… видение из прошлого…



В жизни Стефании все складывалось более или менее удачно. Воспитывалась она у приемных родителей. Приемными, правда, называть как-то язык не поворачивался. Мама Ира и папа Саша взяли Стефанию из Дома Ребенка в младенческом возрасте, никогда не скрывали, что они ей не родные, но любили свою дочурку больше чем многие любят своих собственных детей. Стефания за подаренную ей настоящую семью и родительскую любовь была им всей душой признательна.

Люди они были не богатые, рядовые трудяги, так что ни финансами, ни выгодными связями не могли поддержать дочь. Единственное что могло помочь преуспеть Стефании в ее дальнейшей жизни, была учеба. Вот она и училась, днями и ночами зубря учебники. Школа с золотой медалью. Как теперь говорят «своими мозгами» поступила в институт на «Финансово-экономический». С ее знаниями и трудолюбием ей было все равно на кого учиться, хоть на зоотехника. Она бы и там преуспела, но финансово - экономический факультет по ее мнению звучал как-то денежно. Из всех специальностей «Государственное и муниципальное управление» было для Стеф наиболее не понятным, но опять-таки красиво звучало. И таким образом она определила свою судьбу на ближайшие пять лет.

К тому же Стеф предложили немного подработать в летние месяцы. Пока младшим менеджером, можно сказать, что девочкой принеси-подай, но зато с зарплатой, которую не стыдно произнести в слух. Лев Николаевич (преподаватель экономики) испытывал к Стефании то ли уважение за безупречную успеваемость, то ли жалость за ее самопожертвование науке, но так или иначе он переговорил со своим знакомым и порекомендовал ее как прилежную и работоспособную девушку. Федор Петрович состоятельный и преуспевающий бизнесмен и бывший ученик Льва Николаевича согласился устроить ее пока временно, а после института пристроить девочку в свою фирму. Когда-то бизнес Федора начинался со сборки компьютеров, а его должность переводилась, как мальчик принеси-подай, сейчас же он был директором своего собственного компьютерного салона «Мегабайт», так что у Стефании к сорока годам тоже все могло сложиться удачно.

Одним словом она была неприметной серой мышкой, которых тысячи и тысячи на этой планете. И ее жизнь проходила тихой почти незаметной, полной мелких жизненных радостей и неожиданных неприятностей. Но Стефания вполне могла назвать себя счастливым человеком. Все изменилось внезапно и самое страшное, что изменилось навсегда. В автомобильной катастрофе погибли мама Ира и папа Саша. Самое удивительное, что Стефания отчетливо помнила последний момент той безоблачной жизни, когда она открыла дверь незнакомому человеку, и он какими-то скупыми словами соболезнования сообщил ей о гибели родителей. А потом как пролитые на страницу чернила, навсегда застилают собой написанное, так и в ее памяти осталось только давящее чувство боли без образов и звуков. Мрак вокруг Стефании сомкнулся плотным кольцом. Это произошло почти год назад, но для нее время скорби показалось вечным невыносимым испытанием.

Началом отсчета новой жизни Стеф могла бы считать первое отчетливое воспоминание о горячей ванной, заполненной красной водой. На вопрос мозгоправов: почему она это сделала, придумывалось множество правдоподобных причин, но в действительности Стефания не знала, почему решила покончить с собой. Она ничего не помнила, и только уродливые шрамы на запястьях заставляли искать причины того, что врачи называли чудесным спасением.

После выписки из больницы она взяла на год академический отпуск в институте, отказалась от работы у Федора Петровича, продала в пригороде дом приемных родителей, и купила крошечную квартирку в другом конце города,  чудом уговорила бывшего владельца оставить ей старую мебель, и никому не сообщила о своем новом месте жительства. Стефания пыталась забыться и начать новую жизнь. Но найти другую работу не удавалось, деньги заканчивались, и депрессия все усугублялась. Когда за день бесплодных мытарств ей уже некуда было идти, она заходила в церковь. Ставила свечи, училась молиться, но в душе по-прежнему было пусто и темно.