Голуби

                Голуби
               
                Существует легенда будто бы после смерти      
                Христа голуби скорбно ворковали «умер, умер», 
                а воробьи радостно чирикали «жив!»   
      
         На окраине, там, где растут три старых, как сам городок наш, дуба, стоит резной белый терем. И если пройти мимо, особенно в ранний час, можно увидеть, как вспыхнут десятки пестрых крыльев, и в небо рванутся голуби. Кинутся врассыпную белые, как снег, чеграши, летающие вертикально. Закувыркаются в каком - то безумном веселье темные турманы. А вокруг терема воркуют, красуясь перед голубками, якобины с огромными воротниками, которые на солнце отдают малахитовой зеленью. И стройные дутыши, подтянутые, как офицеры, положа голову на цветастый зоб, важно вышагивают по серенькой гальке. А если проходящий рядом с голубятней этой человек знающий, то заметит он среди напыщенных прекрасных голубей-франтов пару сизых, маленьких невзрачных почтовых.
      Давно эти голуби, живущие в тереме, хозяина лишились. Теперь за ними ухаживают соседи. Держал ту голубятню дед Степаныч. Дом его недалеко стоял, и всегда, когда ни придешь к нему: на крыше голуби, в доме голуби, всюду голуби – воркуют о чем - то своем, голубином, людям непонятном. Дед Степаныч жил тихо, никто бы припомнить не смог от него обиды какой, ни с кем он не спорил, но ни с кем и особой дружбы не вел. Старуху свою он уж лет десять как схоронил. Бог детей не дал, опустел дом совсем – только голуби, знай себе, воркуют. Ходит по просторным светлым комнатам старость одинокая, ветром в занавесках шепчет: «Ты, дед, не горюй. Толку от детей-то? Нужны ль вы им, старые?»
–Тьфу, морока, брысь с порога! – скажет дед, перекрестясь трижды – Дожился дурень, с ветром говорю…
      Так и жил, а как семьдесят по лысой голове стукнуло, стал голубям жалобиться:
–Зажился я, родимые, на свете этом…
       Да только смерти нет – сама не идет, а искать ее, вроде, грешно. Раз как - то вечером постучала к Степанычу соседка, прижимая к груди какой - то сверток:
–Деда, Христом Богом прошу, возьми дите! – сунула ему прямо в сухие, старческие руки мальца, года от роду, не больше.
–Да куда ж я возьму, милая, мне, неровен час, ведь помереть придется, куда ж я этого?..
–Бери, деда, некуда больше…
–А откудова несешь? Аль уворовала у кого? – Степаныч погрозил корявым пальцем – Ух я тебя тогда окаянную!
–Да Бог с тобой, старый! Это Настькина дочка. Она при родах умерла. А так как сама мамка круглою сиротой была, так малого и деть некуда. Его в детдом определили, а приют этот, как помнишь, утром прошлым погорел крепко. Документов нету толком, бери…– тараторила женщина, испуганно оглядываясь.
–А отец-то чай есть у него? – дед нахмурил брови.
–Да какое там! – женщина махнула рукой – Настьку что ль не знаешь? Такая беспутная была, концов теперь не сыщешь чей…
–Чего ж себе не возьмешь? – спросил дед недоверчиво.
–У меня у самой пятеро. А ты не возьмешь, всю жизню ему по детдомам мыкаться…– она, наконец, совсем передала сверток старику и, поправляя на голове белый плат, пошла прочь.
–А как зовут? – крикнул Степаныч.
–А как назовешь, так и люди будут звать…– раздался из темноты теплый соседкин голос.
        И стал Юрка для Степаныча отрадой. С малых лет приучил его дед за голубями ходить. И, видя, что ухватистый да скорый на учебу мальчонка попался, дед даже козой обзавелся. Хозяйство любому на загляденье поставили. Юрка к голубям всем сердцем потянулся:
–А как этот зовется, с воротником? А как поилку установить, чтоб воду не расплескивали? А как для гнезд место сделать, чтоб его голубки облюбовали?
         Все пацану интересно, во всем он успевать старается. Степанычу восемьдесят годков натекло, а Юрку в золотую макушку десять лет поцеловали. Старый да малый – душа в душу. Порой глянешь на них – не поймешь: то старик засмеется по - мальчишески, то мальчик по - стариковски задумается.
      Больше всего белых голубей Юрка любил, от того ему дед как - то и сказал потихоньку:
–Белым голубем ведь и дух святой приходит к людям. Ты их пуще других люби, а виду не показывай, следи за всеми одинаково. Они ведь все чуют, не то, что мы, человеки…
         Но не всегда в жизни гладко, порою и круто бывает. Тяжелые дни настали: не давали Степанычу пенсию, урожай худой выдался, коза от хвори неизвестной померла – не успели заколоть. А в городок приехал какой - то богатей и, увидев голубей, попросил продать. Да такую цену предложил, что пошатнулся Степаныч – согласился:
–Сердце кровью обливается их отдавать, а куда ж деваться? Помрем мы с тобой с голодухи, Юрка…
–Так ведь он два десятка белых чеграшей попросил! Черт с ней с ценой, деда! Проживем как - нибудь!.. – так и вьется вокруг старика Юрка, упрашивает, в глазах слезы встали – не сморгнешь.
–Тебе голодать ни к чему, лучше я грех на душу возьму – продам. Отвези ты ему, супостату, голубей… – говорил Степаныч и отворачивался, чтоб в глаза мальчонке не взглянуть, своего горя не выдать.
       Нечего делать, посадил Юрка в клети птиц, а среди них и голубку свою любимую – Снежку, сел в электричку, повез к богатею. А на какой - то крохотной станции открыл клетки настежь – выпустил всех до единого – не выдержало Юркино сердечко птиц в чужие руки отдавать. Полыхнули белыми крыльями голуби, нырнули в даль и скрылись. А мальчик смеялся им вслед, и глаза его были счастливыми…


       …Проснулся Степаныч на заре от странной тревоги. Вчера вечером не дождался он Юрку с поезда, лег спать. А теперь охватило старика какое - то странное беспокойство. Любопытное утро заглядывало в окна, и прямо из ослепительной глубины этого чистого утра, порхнула в открытые ставни Снежка. Сразу узнал ее дед – приметное пятнышко темное на крыле было – заворковала:
–Умер, умер, умер…
        Похолодел Степаныч, поднялся, пошатываясь и, машинально, не задумываясь для чего, включил радио:
– …при столкновении поезда с электричкой погибло более…
           Больше старик ничего не слышал, кольнуло сердце, а потом  вдруг стало легко и спокойно, и старые ноги, которые всегда мерзли, согрелись…

23 января 2007 года