Пойдем смотреть попугая или первая любовь...

                Пойдем смотреть попугая или первая любовь…


       Зоя вбежала в класс спустя десять минут после звонка. Задыхаясь, с растрепанными рыжими волосами, она замерла на пороге, про себя ругая свою несобранность. Сегодня был особенный день – первый урок нового преподавателя литературы. Опоздать было верхом неблагоразумия. Но она проспала, несмотря на то, что учились они с двух часов дня, прокопалась с учебниками, которые всегда ленилась положить в сумку вечером, и теперь вот, отчаянно краснея, выпалила:
–Можно войти?
–Надо сначала здороваться, милая барышня – сказал молодой человек, низко склонившийся над журналом для того, чтобы отметить отсутствующих.
       Зоя пискнула что-то вроде «простите!» и бросилась за первую подвернувшуюся парту. Эта парта стояла ближе всех к столу нового учителя. Долго и шумно копалась девушка в сумке, извлекая толстую, изрядно потрепанную тетрадку. Потом села, выпрямилась (она всегда сидела очень прямо) и вскинула глазами на учителя, писавшего на доске тему «М.Ю.Лермонтов».
      Когда преподаватель обернулся, то встретился с Зоиным взглядом, и ей показалось, что учитель немного нахмурился.
–Итак, Лермонтов… – голос у него был холодный – Хочу остановиться на поэме «Демон», потому как этот поэт тяготеет к трагическому мистицизму, к философскому вопросу добра и зла и…
        Зоя его слушала и не слышала. Она смотрела на учителя прямо, отмечая каждую черточку его лица, оттенок голоса, движений, и он ей все больше не нравился. Спросила у одноклассницы Верки его имя, та ответила: «Вадим Валерьевич».
         Бледный, высокий, Вадим Валерьевич имел необыкновенные глаза. Они были янтарные, горящие, и густой желтый огонь словно втягивал в себя всякого, кто смотрел в них. Его глаза напоминали глаза тигра. Густые темные ресницы делали их опасно бархатными, они то светились обманчивой мягкостью, то прямо и резко отливали холодной медью. Да и вообще весь облик его напоминал кошачий. Он плавно двигался, словно скользил по полу. Длинные тонкие пальцы, тонкие бескровные губы, смоляные черные волосы, правильные брови – все в его лице было Зое неприятно. Но более всего неприятен был его голос, который как будто существовал отдельно от своего обладателя, вползал в душу, и в душе становилось холодно и пусто.
–А что вы можете сказать о близости Лермонтова к его Демону? – этот вопрос явно обращен был к Зое, так как Вадим Валерьевич сверлил ее своими жгучими желтыми глазами.
–Я вообще не люблю Лермонтова – неожиданно для себя брякнула девушка.
        Класс мгновенно стих. Десятый «А» вообще сразу почувствовал, что с этим учителем шутки плохи и дерзость одноклассницы, которую они, впрочем, всегда считали странноватой, и даже чокнутой, заставила ребят напрячься.
–Отчего же вы его не любите? – вкрадчиво спросил преподаватель, и голос его теперь прямо - таки заморозил воздух.
          Воцарившаяся тишина окутала кабинет, и Зое казалось, что стук ее сердца слышат все. Но главное она задыхалась и чувствовала, что бледнеет.
–Он мрачен…– Зоя неимоверным усилием воли заставляла себя смотреть Вадиму Валерьевичу в глаза.
        Она ощущала, что погружается в их горячее желтое сиянье и тонет, тонет. А в висках бешено стучало, и кабинет вдруг стал зыбким, и лица ребят превратились в бесформенную розовую пену.
–Вот как? А вы вообще его читали? – Вадим Валерьевич оперся на парту, глядя на вздорную ученицу с насмешкой.
–Не сомневайтесь – Зоя встряхнула рыжими волосами – Можете спрашивать, если хотите, я почти всего его знаю наизусть…
         И он стал спрашивать. Сперва спокойно, взвешивая каждое слово, ненадолго задумываясь, щурился.
–«Парус», «Кинжал», «Демон»…
         Вадим Валерьевич назвал около тридцати стихов, начинал с середины поэмы. Зоя отвечала без запинки, словно читала по книге. Потом он стал спрашивать про других поэтов. Заболоцкий, Рубцов, Пастернак, Гофмансвальду, Бернс, Шекспир, Рабле… Потом задавал вопросы о романах. Зоя чеканила ответы. Их поединок прекратил звонок. Ученики, напуганные, растерянные, выходили из класса, перешептываясь о том, «как Зойка препода умыла».
–Грачева, останьтесь!
         Зоя сильно вздрогнула, и неловко повернувшись на оклик, уронила вазу с бумажными цветами, стоявшую на тумбочке. Собирая цветы, девушка не заметила, как он подошел, и присев, стал помогать ей собирать бумажные тюльпаны.
–Хорошо. Очень хорошо… – он повертел в длинных пальцах красный цветок, сделанный из красного картона – Сколько вам лет, Зоя? Шестнадцать?
–Пятнадцать, Вадим Валерьевич – ответила Зоя, подняла тяжелую вазу, и вновь водрузила ее на тумбочку – А еще я опаздываю на алгебру. Простите, я пойду…Последний урок все равно ваш, так что…
      Она резко развернулась и решительно зашагала прочь.
–Вы похожи на булгаковскую Маргариту… – ледяной голос, вдруг ставший горячим, потек за нею вслед.
–Я рыжая… – Зоя не смела взглянуть на него.
         Она отчаянно, до слез покраснела. Пылали уши и шея, а руки била такая дрожь, что ей пришлось сунуть их в карманы широких джинсов, чтобы учитель ничего не заметил.
–В вас что - то есть… Не пойму пока что…


         Последний урок прошел совсем не так, как первый. Вадим Валерьевич совсем не обращал вниманья на забившуюся за последнюю парту Зою, что ее несказанно радовало. Он говорил сухо, порой задавал вопросы скучавшим ученикам. Те вздрагивали, мямлили что - то невнятное, мало имеющее отношенье к стихам Лермонтова, а потом и вовсе умолкали, растеряв остатки и без того жидкого красноречия под горящим взглядом учителя.
        Одной из самых первых Зоя пробилась сквозь галдящую толпу школьников к окошку раздевалки, сунула в руку дежурного свою бирку, и, схватив куртку, метнулась на улицу.
        Морозная ночь встретила ее ясной звездной россыпью. Прямо над головой струился Млечный путь. А темнота была густая, звонкая, тихая, даже пестрые кучки учеников не могли растревожить ее гулкой тишины. Вытаял белый яркий месяц. Деревья, осыпанные колким инеем, сверкали, странным кружевом плыли их ветви над головой, подмигивая рыжеволосой девушке, доставшей сигаретку из золотистого портсигара.
–Зю, угости цигарочкой! – Ванька Савцов чертом подскочил к Зое, нахально приобнял за талию.
         Этот круглолицый парнишка, неуклюжий, как медвежонок, давно ей нравился. Зоя не была влюблена, совсем нет, просто с Ванькой, балагуром и раздолбаем, было безумно весело. Он таскал ее на концерты тяжелой музыки, на которых Зоя забывала все на свете, отдаваясь общей эйфории, кричала что - то, пила невкусное дешевое пиво, целовалась по темным углам с мальчишками. Ваньку, видно, она тоже  устраивала как товарищ, к которому в страшный вечер перед годовой контрольной по математике можно было прийти и прорешать оба варианта. В общем, дружба этих двух ребят была крепкой настолько, чтобы Ванька теперь сказал:
–Ну, ты этого знайку сегодня съела! Кстати, он на тебя так пялился…– Ванька расхохотался, закинув голову в стареньком петушке, и в большущих выпуклых глазах его отразились все-все до одной звезды.
      Зоя смущенно кашлянула, потом затянулась и вдруг вспомнила:
–Ах, я забыла учебник в классе! – и метнулась обратно в школьную дверь.
–Я к тебе зайду часов в десять, погуляем! – крикнул Ванька, глядя, как вспыхнули рыжие Зоины волосы.
        И девушка, входя в широкий школьный коридор, даже не стала ему отвечать – эта прогулка была ежевечерним ритуалом, так что ее согласие подразумевалось.
         В классе стоял пепельный полумрак. Зоя прошла к последней парте и, увидев свой потрепанный учебник по литературе, потянулась, чтоб взять его.
–Грачева, вы что-то забыли?
       Девушка вздрогнула так, что даже подскочила на месте. Бешено колотящееся сердце она прикрыла рукою, прижав ее к груди.
–Вы меня напугали… –  голос дрожал, и во рту пересохло – Я вас не заметила… Я забыла учебник… Что вы на меня так смотрите?
       Учитель слегка скривил тонкие губы, и глаза его, цвета гречишного меда, заблестели мягко, оттененные полуопущенными ресницами:
–У вас свои волосы, или это достиженье химиков?
        Зоя смотрела на него, как лермонтовская Тамара на Демона:
–А какая вам разница, Вадим Валерьевич? – девушка нахмурилась и прижала к груди злополучный учебник.
         Учитель подошел к противоположной стене и щелкнул выключателем. Вспыхнувший свет на мгновенье Зою ослепил, она ошалело заморгала и немного поморщилась.
–Не ершитесь, Грачева! – преподаватель сделал несколько шагов, но вплотную к ней не подошел, остановился и, присев на угол парты, беззастенчиво рассматривая девушку – Так значит, волосы свои…
–Пропустите меня, пожалуйста, мне нужно домой! – Зоя рванулась вперед, ожидая, что он отстраниться и пропустит ее, но молодой человек наоборот преградил ей дорогу, встав во весь рост.
            Глаза его были так близко, что Зое показалось, они сейчас ее сожгут. Повисла неловкая пауза. Нужно было что-то сказать, нужно было повторить свою просьбу разрешить ей выйти из класса, нужно было хотя бы на шаг отступить от него, потому что неприлично находиться в такой близости, но Зоя не могла. Ее хватило лишь на то, чтоб закрыть глаза. И в эту минуту она почувствовала, как он запрокинул ей голову и поцеловал. Девушка всплеснула руками в неистовой попытке освободиться, но это была какая-то секунда, и руки ее повисли бессильно, она обмякла, и сама потянулась к нему. Кроме его губ, сухих, горячих, Зоя ничего не ощущала. Мир словно выключили, а ее оглушили. В ушах звенело, а в полуоткрытые глаза лились, беспорядочно смешавшиеся краски кабинета литературы. Зоя не сопротивлялась, когда он расстегивал ей джинсы, когда снимал узкую блузку с глубоким вырезом. Опомнилась девушка, только когда учитель с силою взял ее за плечи и, развернув к себе спиною, толкнул на парту. У Зои закружилась голова, и бешено заколотилось сердце. Она ощущала себя безвольной, маленькой, жалкой, ей казалось, что сейчас ее больно ударят, и она захнычет, совсем как в детстве, когда мать давала пощечину за нелепую провинность.
         Но ее не ударили, только резкая, незнакомая боль заставила охнуть и вцепиться в край пошатнувшейся парты. Перед глазами все вспыхнуло, заплясали цветные бесформенные пятна. Зоя закусила губу, боясь вскрикнуть. Ей хотелось, чтоб это никогда не закончилось.
        Вдруг стало невероятно горячо, и безумно хотелось ощутить его глубже, и она выгнула спину, позволив ему опираться себе на поясницу. Рыжие волосы падали на лицо, прилипая к открытым вздрагивающим губам. Дышать было трудно и одновременно очень легко.
        Яркая вспышка, и Зоя как будто потеряла сознанье. Она содрогнулась всем телом, мир взорвался сотней мелких разноцветных звездочек, комната рухнула в это безумное сиянье. И пришел покой – сладкий, сладостный. По телу расходились теплые крупные волны: от губ, ставших влажными, до кончиков пальцев на ногах, которыми она теперь пошевелила. Что это? Может быть, счастье? Зоя со стоном встала на колени, опустив голову. Потом легла на прохладный пол и улыбнулась…


       Она сидела на подоконнике в одном лифчике, одна лямка которого соскользнула с острого, очень белого плеча. Пальцы ее судорожно сжимали сигаретку. Зоя давно не стряхивала пепел, и он бесшумно упал на пол, темнея серой полоской на коричневом линолеуме. В голую спину девушке дышал декабрь. Вадим (после того, что произошло в классе пятнадцать минут назад, было бы нелепым прибавлять отчество), стоял у стены, опустив голову. Он тоже курил, выпуская ровные кольца дыма. Ветерок, вползающий в комнату, мешался с теплым воздухом.
–Ну? – девушка подняла глаза на учителя – Что теперь?
       Ее была крупная дрожь. Все-таки декабрьский мороз напоминал о себе
–А чего ты хочешь? – он усмехнулся – Пятерку за год я тебе гарантирую…
       Зоя выпрямилась. Недокуренная сигаретка упала из рук и укатилась под стул, подмигнув красной точкой. Как во сне, девушка спрыгнула с подоконника, подошла к парте, на которой бесформенной кучкой лежали ее вещи. Оделась, медленно и обстоятельно застегивая пуговицы блузки, натянула джинсы, повесила на плечо сумку и, выходя, не обернувшись даже, бросила:
–До свиданья, Вадим Валерьевич…


       Она шла по темному городу, и только снег визжал под высоким тонким каблуком. Свет фонарей освещал искрящиеся сугробы. Он был неподвижен, словно окаменел, очертив желтыми кругами серый снег. Угрюмые дома неприступными глыбами высились вокруг. Зоя шла дворами, шла в парк, ничего перед собою не видя. Слезы текли горячими потоками по щекам, капали на воротник негреющей совсем куртки, становились голубоватыми мутными льдинками. Покусывая губы, девушка шагала, вырывая листы из учебника литературы, и бросала на ветер, который был слишком слаб, чтоб отнести их в сторону. Он лишь колыхал страницы, испещренные печатным черным шрифтом, теребил с тихим шуршаньем, и слегка припорашивал горстью белых снежинок.
      «Отчего так? Отчего это во мне теперь? – повторяла Зоя одними губами – Ведь я выдумала это все… Ведь я…» Вдруг она взглянула на свою руку, испачканную кровью и ее задушила боль. Она кипела где-то в груди, поднималась к горлу, саднила, колола виски и наливала ноги чугунной тяжестью. Девушка разорвала учебник надвое, отшвырнула от себя, словно на страницах его была запечатлена история ее грехопаденья.  Назвав произошедшее грехопаденьем, она сама удивилась. Попыталась посмотреть на свой поступок со стороны, искала себе оправданье, которое словно шло у нее за спиною, но шаги его были столь тихими, и оно было столь призрачно, что, даже резко обернувшись и прислушиваясь, Зоя не могла его заметить в душе своей. Она всегда думала, что, отдавая тело, отдаешь и сердце свое. И никогда Зое в голову не приходило, что овладевший ею мужчина, не захочет заглянуть в ее душу. А теперь вот, когда это произошло, она не знала что делать и имеет ли она право на то, чтоб дышать этим морозным воздухом.
           Зою посещала совершенно безумная мысль о том, чтоб тотчас же повернуть назад, бежать в этот треклятый класс и еще раз посмотреть ему в глаза. Ведь нельзя же так просто, так не бывает! Так не может быть! Но это случилось. Это было с ней, с Зоей. И именно Зое нужно было найти в жизни что-то, ради чего стоило в ней остаться. Девушке хотелось кричать на весь мир, что ей плохо, что она хочет умереть. Нет, что она уже умерла…
       Да, именно уже умерла. Она хотела ненавидеть его, но не могла. Ведь она имела возможность отказаться  – он не заставлял ее. Но она не могла отказаться, потому что доверилась. Впервые ей захотелось довериться, не задумавшись даже, как отзовется доверчивость эта в будущем. Почему для нее это важно, а для него – нет? Почему? Почему?
       А ответов не было. Единственным свидетелем того, что в глазах у Зои рушился привычный мир, был этот молчаливый равнодушный снег.
       Девушка достала из сумки пачку сигарет, непослушными окоченевшими пальцами попыталась вынуть одну, но выронила их все на снег, а поднять у нее не хватило сил… Она стояла, тупо глядя, как покатил их ветер.
      Потом снова пошла. Снова завсхлипывал снег под каблуками ее высоких сапог. Зоя не чувствовала мороза. Все внутри горело. Душа пылала, в какой-то безумной агонии растрачивая свой драгоценное пламя. Она освобождалась от этого огня, стремясь заменить его леденящим холодом.
      Зоя села на каменную скамью. Скамья была белой от засыпавшего ее снега. Села и закусила сустав указательного пальца. Все было черно-белым, бесформенным, страшным…


–Зойка! Зю, ты чего это? – Ванькин голос доносился откуда-то издалека.
      Она с трудом открыла глаза, лежа на руке товарища. Перед ней было круглое Ванькино лицо с большими добрыми глазами, бледное и испуганное.
–Зю, вставай, ты чего…ты это…вставай… – он тормошил ее, Зоя хотела ответить, но не слушался голос.
–Ты щеки обморозишь, Зю! – это ласковое прозвище, которым он назвал ее сразу, когда Зоя сказала свое имя, теперь резало ее ножом по сердцу.
–Я не Зю…– она, наконец, села – Не говори со мной, я такая… я… знаешь, что я сделала… – и Зоя зарыдала, закрыв руками исказившееся от слез лицо, скорчилась, подобрав колени под подбородок.
–Зойка, ну что ты… – Ванька взял ее на руки.
       Еще в детстве, когда они с цыпками на руках, бегали на перегонки на Ракитов родник босиком, он любил потаскать ее на руках, похваляясь не дюжей силушкой. Но теперь Ванька поднял Зою необычно осторожно, почти ласково. А она уткнулась лицом в его дубленку, затихла, всхлипывая и повторяя:
–Вань, я не могу…Меня нет…Меня никогда больше не будет…

        Пошел снег. Он валил и валил огромными хлопьями. Двое молодых людей шли медленно, молча. Остановились около подъезда.
–Слушай, Зю, пойдем ко мне. Мои ничего не скажут, и у меня есть кусок торта…Я думал завтра тебе его занести, специально оставил…А еще я хотел тебе показать попугая. Я научил его говорить твое имя…
           Зоя смотрела сквозь него. Слез больше не было. Щеки ломило. Пальцы тоже очень болели – видно мороз за три часа, проведенных на улице, все-таки прихватил их. В груди было пусто. Исчез бушующий жар и пришел холод. Холод, сковывающий все: мысли, движенья, чувства.
–Ну что ты? Ну что…Ну все будет хорошо…Ну я обещаю тебе…Я с тобой, я тебя не оставлю… – Ванька гладил ее по шапке, потом обнял крепко и по-братски похлопал по спине.
           А снег все шел и шел. И не было ему ни конца, ни края. Он встал сплошной белой стеною. И вдруг Зоя ощутила, как тает снежинка, упав на посиневшие от холода губы. И что-то в груди у нее трепыхнулось, застучало гулко, мощно, напоминая о том, что снег этот можно видеть, и можно знать, что он белый и еще… еще, когда-нибудь, она научится улыбаться. Совсем не так, как раньше, но обязательно научится.
–Пойдем смотреть попугая… – сказала Зоя тихо и, высвободившись из широких объятий Ваньки, улыбнулась ему натянуто, но как никогда искренне…


        А в темном классе, меряя пыльный линолеум  широкими шагами, ходил молодой преподаватель. Он был бледен, и глаза его горели тускло в полумраке кабинета. Прислонившись горячим лбом к ледяному стеклу, он встретил болезненное, желтоватое утро. Взглянув на часы, Вадим кинулся в кабинет директора и, задыхаясь, без стука, ворвался в маленькую светлую комнату.
–Я хочу… – он не мог говорить от волненья – Я заявленье хочу…
–Да на вас лица нет, Вадим Валерьевич, что вы? – директорша озабоченно поднялась из-за стола.
–Я увольняюсь… – выпалил он и резко сел на стул, схватив первую попавшуюся под руку ручку.
–Может быть, вы больничный возьмете?
–Нет-нет, это совершенно невозможно, я не могу больше не минуты… – педагог запустил пальцы в волосы, взъерошил их.
           «Какой же он все-таки странный» – думала директорша, а вслух сказала:
–Что, тяжело с нашими ребятами? – и глянула на него с усмешкой поверх очков.
–Да, да, очень… я… – молодой человек хотел что-то добавить, но слова не шли с языка, и на бледном лбу выступили крупные капли пота – Вы не поймете, а я не смогу вам пояснить…В общем срочно нужно уйти… я объясню после… по семейным обстоятельствам…
–Ну что ж, вот образец заявления, пишите… – женщина покачала головой, но отговаривать больше не стала, решив, что «такие неженки только с цветочками работать могут, куда уж им сумасшедших подростков чему-нибудь путному научить».
–Так почему же все-таки уходите? – снова спросила женщина, когда Вадим поставил размашистую роспись.
–Потому что я убил человека – бросил он и, не глядя на директора, выбежал прочь.

14 ноября 2007 года