Мой милый Маэстро!

                Мой милый Маэстро!

         Каждый вечер, возвращаясь с работы, Лия долго стояла на остановке, дожидаясь автобуса. Была осень. Сухая и ясная, стояла вокруг, осыпая прохожих пестрыми листьями. Девушка сидела на деревянной, давно некрашенной скамье, сунув маленькие руки в глубокие карманы черного плаща, и смотрела на клен, который рос через дорогу.
        Этот клен, очень старый, стоял здесь задолго до рожденья Лии. Мать рассказывала, что именно под этим деревом она впервые встретила отца. Каким был отец, девушка не знала. У него с матерью было лишь несколько встреч, несколько ночей безумной любви. Мать рассказывала об этом, сияя глазами. А потом они просто расстались. Так же внезапно, как и встретились. Он куда-то пропал и больше не появлялся в ее жизни. Лия была похожа на него. Те же черные глаза, те же восточные брови, длинные, тонкие, очень правильные, тот же узкий нос, те же полные губы, и только кудрявые рыжие волосы, которые в свои девятнадцать лет девушка так и не научилась держать в порядке, достались ей от матери. 
     Сегодня Лию одолевала грусть. Она замерзла и хотела есть, и отчего-то было невыносимо одиноко этим осенним холодным вечером. Мимо прошла влюбленная парочка, держась за руки. Высокий красивый юноша и улыбающаяся девушка в белых лакированных сапожках. Им не холодно, они вдвоем, а ей, Лии, остается только, закусив губу, вспоминать про мальчишку с пронзительными синими глазами, про его горячие слова и невыполненные обещанья. Про то, как она поверила в любовь, и влюбилась со всем пылом, который может быть только в шестнадцать лет. А потом и он, этот юный мальчик с мягкими светлыми волосами куда-то исчез, а почему так произошло, девушка не смогла бы объяснить. Все вышло очень глупо. Однажды утром, она подняла трубку, и, набрав его номер просто, чтоб проверить, как сильно он любит ее, ожидая вопроса: «Почему же?» и уговоров, сказала «Давай расстанемся?», а он, вместо ожидаемой печали, ответил: «Ну ладно, раз так», и повесил трубку. А гордость, эта чертова женская гордость, вскипевшая в шестнадцатилетней девчонке, не позволила ей больше ни позвонить ему, ни прийти в его квартиру на пятом этаже, в квартиру, где Лия была так счастлива четыре с лишним месяца.
        «Может я, как и мать – думала Лия – один мужчина на всю жизнь, и никого у меня больше не будет. Да я и не хочу… – она посмотрела на клен, с которого посыпались листья – Да нет же, я хочу! Хочу! Хочу! Хочу, чтоб кто-то был рядом, и любить хочу, и вообще хочу, чтобы что-то, ну хоть что-то случилось!»
            И случилось.
–Простите, можно сесть? – раздался мужской голос совсем рядом, и Лия вздрогнула и подняла глаза.
–Да, скамейка же для всех – ответила она и посмотрела на говорящего.
        Молодой человек, очень высокий, худой, с огромными голубыми навыкате глазами, лихорадочно блестящими, словно он вот-вот заплачет, с длинным узким носом, и узкими плечами, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Он напоминал одновременно и знаменитого героя романа Достоевского Родиона Раскольникова, и сумасшедшего гения. В смешном, нелепом берете в крупную серую клетку, в пальто, которое явно было ему велико, и досталось с чужого плеча, молодой человек нервными движеньями поправлял торчащие в разные стороны светло-каштановые волосы, вихрами выбивающиеся из-под берета.
–Вы…Как ваше имя?.. – странный юноша порывисто сел рядом, теребя пуговицу на коричневом драповом пальто.
–Я не знакомлюсь с парнями на улицах, извините… – девушка отчего-то покраснела.
      Ей вдруг стало очень жаль этого чудаковатого юношу с большущими голубыми глазами. Она как будто себя обидела, отказав ему в знакомстве. Подумав немного, сказала тихо, не глядя на собеседника:
–Лия…
–Первый раз слышу такое имя. Какое красивое. Знаете на что оно похоже?
–Понятия не имею – девушка улыбнулась.
–Так птицы в лесу поют. Лия, Лия…Неужели никогда не слышали? Ваше имя – птичья песня, и люди никогда не смогут его произнести так, как надо. Только птицы…
–Да ладно вам, перестаньте… – она смутилась и встряхнула копной рыжих кудрей.
        Молодой человек не делал попытки сесть к ней ближе, не заигрывал, даже не улыбался. Он говорил так, словно задыхался, словно ветер дул ему в лицо, и глаза блестели еще ярче, чем прежде.
–А как зовут вас? На что похоже ваше имя? – спросила девушка, вглядываясь в его тонкий профиль, освященный последними солнечными лучами.
–А меня все зовут Маэстро…
–Маэстро? А почему Маэстро? Вы музыкант?
–Я художник…
–Ах, вот как… – больше Лия не знала о чем спросить и что сказать.
        Повисла неловкая пауза, одна из тех пауз, когда хрустишь пальцами рук, погруженных в карманы, смотришь в сторону и чувствуешь себя виноватым за все, происходящее на этом свете.
–Я пойду, простите, мне нужно…Мне очень нужно сейчас идти… – Маэстро поднялся и, пошатываясь, пошел прочь.
        Девушка долго смотрела ему вслед. А вскоре пришел автобус и повез ее домой. А перед сном, лежа в теплой постели, Лия вдруг заплакала. Ни с того ни с сего, просто заплакала, и плакала долго и тихо, задыхаясь в горячую подушку.
          
     Утром Лия вновь стояла за стойкой крохотного магазина, расположенного на краю шумного базарчика. Никаких праздников не близилось, покупателей было мало, никто не желал приобретать ни живых, ни искусственных цветов. Вокруг девушки плыл густой цветочный запах. За аромат этот Лия любила свою работу. Ей казалось, что так пахнет настоящая жизнь, что в каждом лепестке белых хризантем, охапкой поставленных в синюю вазу дешевого стекла, скрыта великая тайна. Цветы знают все на свете – Лия верила в это. Когда ей было грустно, то казалось, они утешают ее, говорят что-то неразборчивое, лепечут, и на листьях и лепестках выступают сладкие капли слез. А вот искусственные цветы девушка не любила. Они не источали сладость и свежесть, не льнули к Лииным пальцам, когда она касалась капроновых лепестков.
      Звякнул колокольчик, и дверь распахнулась, впустив струю прохладного воздуха с гремящей улицы. Девушка обернулась на этот звук и чуть не вскрикнула, увидев художника.
–Маэстро, это вы?
–Да, конечно же, это я…Сегодня решился зайти – он снял свой дурацкий берет, сунул его в карман, пригладил непослушные вихры – Я полгода смотрю сквозь стекло витрины на вас, а зайти не решаюсь…А теперь вот не сдержался… Здравствуйте!
–Здравствуйте, присядьте – девушка подала ему плетеный стул, поставила его около черной вазы с красными гвоздиками.
        Это были ее любимые цветы, и Лия словно хотела проверить – понравится им Маэстро или нет. Бледный, на лбу у художника выступили капельки пота, он опустился на предложенный стул, вновь пытаясь усмирить свои волосы. А гвоздики, словно к солнцу, повернулись к нему и потянули лепестки…
        «Это мне кажется – сказала про себя Лия – это мне только кажется…»
–Вы любите цветы. Но нужно любить не эти – другие, которые живут и растут – художник смотрел на алеющие гвоздики.
–Я всю жизнь провела в этом городе… – девушка грустно улыбнулась.
–Я обязательно покажу вам, как они растут. Там, в поле, в лесу, далеко от суеты этого проклятого города. Верьте мне! А пока вы любите эти цветы… Может, эта любовь лучше, чем никакой любви… – Маэстро смотрел прямо на нее, весь подавшись вперед, словно птица на ветке, готовая вот-вот вспорхнуть.
–Хотите, я подарю вам одну? Или… Нет, давайте я подарю вам букет… – вдруг выпалила Лия, сама не ожидая от себя.
– Подарите мне себя, подарите мне один день и одну ночь: я напишу вас…Пожалуйста, я болен вами с того момента, как увидел под старым кленом, который теперь почти сбросил листья… – художник поднялся со стула, расстегнул верхнюю пуговицу пальто, словно ему не хватало воздуху, потом расхлестнул ворот давно нестиранной посеревшей рубашки.
–Вы сумасшедший, мой милый Маэстро! – Лия подошла к нему совсем близко, достала из вазы гвоздику с длинным мокрым стеблем и, взяв его руку, вложила цветок в дрожащие бледные пальцы.
–Вы сумасшедший, мой милый Маэстро! – повторила девушка и засмеялась, запрокинув голову.
–Один день и одну ночь – повторил он одними губами – Я не коснусь вас, я буду лишь смотреть, я буду любить вас кистью на белом холсте…
          Снова звякнул колокольчик, и вошла пожилая полная дама, похожая на жабу, в яркой вульгарной шляпе и в длинной бархатной юбке:
–Милочка, подскажи-ка мне… – начала, было, дама, но осеклась, глядя на странного молодого человека с гвоздикой в руке, которую он судорожно стиснув, держал цветком к полу.
–Один день и одна ночь… – все твердил Маэстро, а Лия испуганно оглянулась на покупательницу, боясь, как бы чудаковатый художник не спугнул ее.
–Да, да, я обещаю… – Лия взяла его за плечо и подтолкнула к двери – Уйди, пожалуйста, Маэстро, я обещаю, что приду сегодня!
–Я живу на улице… – он шепотом назвал адрес – Ты запомнишь?
–Да, да, только уходите скорее… – девушка резко развернулась к даме – Выбирайте, какие на вас смотрят… Вам на какой случай?..
 
          В девять вечера, закрыв магазинчик, девушка быстрым шагом направилась по назначенному адресу. У нее, казалось, выросли огромные синие крылья, но ветер тревоги не давал взлететь. Мэстро жил недалеко. Пятиэтажный дом, явно нуждающийся в ремонте еще лет пятьдесят назад, казался огромной неприступной громадиной. Лишь в нескольких окнах горел свет, отчего дом казался еще мрачнее. Темный грязный подъезд встретил удушливым запахом затхлости и подгоревшей картошки. Нащупывая ногою ступеньку за ступенькой, Лия оказалась на третьем этаже, нашарила в темноте звонок и нажала на маленькую кнопку.
–Входи! – он открыл дверь медленно и отступил на шаг, пропуская девушку.
       Маленькая однокомнатная квартира, с обоями, цвет и рисунок которых невозможно было разобрать под мазками краски, с какими-то потеками и пятнами, похожими по цвету на вишневый компот, и картинами, навешанными на стены и сваленными на полу. У окна стоял мольберт с белым холстом, а рядом тумбочка, заваленная немытыми палитрами, кистями в грязной литровой банке, карандашами, бумажками, прочими инструментами и мусором. Все вокруг в разноцветных красках, даже тахта, затертая, с размахрившейся бахромою, и та в синих и желтых пятнах.
–Это твои картины? – Лия остановилась у одной небольшой, стоявшей в углу.
       На ней была изображена обнаженная женщина, лежащая на животе. Совершенно голая, она окунула лицо в ладони, словно плакала.
–Кто это? – Лия оглянулась на Маэстро, стоящего за ее плечом.
–Мы с ней познакомились два года назад. Ее изнасиловали, избили и бросили в парке. Я принес ее сюда…
–А потом? Что ты делал с ней потом? – Лия только теперь разглядела синяки на руках и на округлом бедре нарисованной женщины.
–Я писал ее здесь, вот на этой тахте. Я положил ее так, а она заплакала и закрыла лицо руками. Она сначала думала, что это я с ней сделал…ну…в общем…
–А потом? – зачем Лия задавала эти нелепые вопросы, она не знала.
–А потом я сделал вот так – он взял девушку за руку и подвел к тахте – Ляг, как она лежала.
       Лия села, и уже хотела, было, лечь, но Маэстро вдруг сказал.
–Разденься – он подошел к окну, открыл форточку и закурил.
–Зачем? – девушка положила руки на колени, одернула юбку.
–Я же буду писать тебя. Ты спрашивала, что я сделал той женщиной, когда отложил кисть. Разденься, я покажу тебе – он говорил, не оборачиваясь – Не бойся…
       «Боже мой, какая я дура!» – думала Лия, но все-таки расстегнула блузку, скинула юбку.
–Она была совсем раздетая… – Маэстро выпустил тонкую струйку голубоватого дыма через тонкие ноздри.
          Лия сделала, как он велел, легла на живот, закрыла лицо руками. Несколько секунд девушка ждала, потом почувствовала, как он укрыл ее простыней.
–Вот так я и сделал…И гладил ее по руке и обещал, что теперь все будет хорошо – Маэстро сел рядом – Хочешь чаю?
–А потом?
–А потом она просто ушла. И я забыл ее лицо, и не могу вспомнить. Впрочем, неважно… Это совсем неважно. Она навсегда со мной, здесь…  – он взглянул на картину, а затем сжал виски своими тонкими руками с белыми костяшками и очень длинными пальцами, словно у него страшно болела голова, потом вздрогнул и отнял ладони от висков – Так ты хочешь чаю?
–Нет, пожалуй…А почему ты выбрал меня? 
–Если б ты знала, как ты хороша, как я люблю тебя сейчас…– он отодвинул прядь рыжих волос, упавших на ее высокий белый лоб – Ляг на спину, скинь простыню, пожалуйста…
          Он развернул мольберт так, чтобы весь свет освещал белый холст, схватил квадратный кусок мутного стекла, служащего палитрой и кисть, и принялся за работу.

         Было уже за полночь. Пошел дождь. Он шуршал по крышам, и дышал в открытую форточку нежной свежестью. Лия лежала, запрокинув голову на подушку. Блик света от тусклой лампочки скользил золотой нитью в ее пушистых ресницах. Тоненькая, длинноногая, с маленькими упругими грудями, узкими запястьями и тонкими пальцами, она крепко спала. А Маэстро стоял у холста, одной рукой сжав кисть, другую, запустив в свою шевелюру. Маэстро рисовал Лию торопливо и как-то исступленно, словно в этой девушке была вся его жизнь, которую у него кто-то вскоре отнимет. Перед глазами у него плыла комната, он не слышал шума дождя, не чувствовал прохлады. Лишь тонкий изгиб очень белой шеи в сиянии рыжих кудрей, наполненных сиянием электрического света, и кисть в его  дрожащих пальцах… И больше ничего. И голова была в огне, и пересохшие губы, которые художник поминутно облизывал, казались горько-солеными. На щеке у него виднелась синяя полоса от краски, вся рубашка тоже была в пятнах, а глаза, совершенно безумные глаза, ставшие теперь мутно-серыми, лихорадочно скользили взглядом по спящей девушке. Она застонала во сне и повернула к нему лицо. Рыжие волосы ее рассыпались по подушке, они пахли цветами…
       Он задыхался, вставая перед ней на колени, почти плакал, дотрагиваясь ее шеи алой гвоздикой. Девушка проснулась сразу, как только красные прохладные лепестки коснулись ее теплой кожи. Открыла глаза, но снова закрыла их, откинув голову на высокую подушку. Он провел цветком по груди, потом по животу, а потом опустил гвоздику ниже… А потом цветок с влажными сияющими лепестками он оставил ей между бедер и вернулся к мольберту.

      …Поляна. Огромная, круглая поляна… А в лесу, который совсем близко – несколько шагов, и окажешься в царстве душистых пихт и ветвистых берез – щебечут птицы.
        «Лия - Лия - Лия…» – щебетанье и трели, и все это ее имя – Лия. Они зовут ее к себе, эти птицы. Они обещают, что научат летать и петь так же чудесно, как они поют. И вот она уже сама пытается повторить свое имя на ломаном, неумелом птичьем языке, но у нее выходит неловко. И девушка смеется, вскакивает на ноги, и повторяет, повторяет свое имя. И никак у ней не выходит, не получается того серебристого прохладного звука, сходного звучанию тысячи маленьких колокольчиков, похожих на те, что растут вокруг.
          «Лия - Лия - Лия…»
          Солнце ласково гладит ее по щекам лучами. На коже дрожат росинки и сияют, переливаются перламутром. А вокруг ромашки и колокольчики, и стрекозы трещат прозрачными крыльями… Настоящие живые цветы. Все в бисеринках капелек, душистые и теплые, и такие настоящие, простые. В полевых цветочках этих, в невзрачной кашке и взлохмаченной траве, нет вычурности тех роз, млеющих в целлофане, которые каждый день продает девушка. И аромат у них, у цветов этих, совсем другой. Настоящий и свободный.
        «Вот, оказывается, как пахнет жизнь!» – думает Лия. Она любит все эти травинки, и каждый колокольчик, чей венчик пронизан светом утреннего солнышка…
–Да, вы правы, мой милый Маэстро! – говорит девушка – Вы правы, я люблю…Я теперь люблю, я теперь умею…

–Лия, вставай, ты и так проспала! Ну, вставай же, просыпайся! – мать тормошила ее за плечо.
       Девушка открыла глаза, и сон беззвучно разбился на тысячу мельчайших осколков:
–Все, встаю, уже встаю…
       «Было или не было? Было или не было? – лихорадочно повторяла Лия, торопливо застегивая пуговицы своего старенького черного пальто, торопясь на работу – Мой милый Маэстро, вы были моим? А я – вашей?»
         Весь день девушка провела в томительном ожидании. Даже живые цветы, которые всегда доставляли ей радость, теперь были какими-то глупыми и ненужными.

      Он открыл дверь точно так же, как в первый раз. Все такой же лохматый, в запачканной красками рубашке, в стоптанных тапочках. Запах ацетона, бумаги, масляных красок, все так же затертая тахта, подушка, которая все еще хранила форму ее головы, мольберт…
–Ты ее закончил?
–Кого? – художник растерянно оглянулся.
–Картину! Ты ее закончил?.. – Лия смотрела ему прямо в глаза.
–Вы хотите, чтобы я нарисовал что-то? – молодой человек прислонился спиной к стене – Простите, девушка, я не спал три ночи подряд, если вам нужен портрет, или зачем вы там пришли, то дайте мне сперва отоспаться и приходите завтра…
–Мой милый Маэстро, ты не помнишь меня? Совсем-совсем не помнишь? – Лия взяла его за руку и поцеловала ладонь.
      Он недоуменно смотрел на нее.
–И ты не помнишь гвоздику, которую я тебе дала тогда? Я – Лия…
–Первый раз слышу такое имя. Красивое имя…Оно похоже на…
–На птичью песню – перебила его девушка – Так птицы в лесу поют, и люди, как бы не старались, не смогут произнести его так, как надо…
–Да, верно… – художник запустил длинные пальцы в копну своих жестких каштановых волос – Да, верно, так я и хотел сказать…
–Ты уже говорил! – Лия бросилась к тумбочке и, выхватив из грязной банки кисточку, вложила в руку молодому человеку также, как когда-то красную гвоздику – Нарисуй меня, и ты вспомнишь…
        Художник неуверенно подошел к мольберту и вдруг отшатнулся. На холсте тоненькими линиями и робкими теплыми красками была нарисована она, Лия. Рыжие волосы на подушке, правильные, красиво изогнутые брови, длинные руки, очень белые и тонкие, даже блик света на сомкнутых ресницах. И Маэстро стоял, пораженный красотою работы, словно не мог поверить в то, что написана она им самим.
–Это я, твоя Лия! – она стояла посреди комнаты, прижав к груди руки, словно хотела закрыть ими сердце, спасти его отчего-то страшного, что вот-вот должно случиться – Мой милый Маэстро, неужели ты меня не помнишь?..
–Да, это ты… – он переводил взгляд с холста на девушку – Это ты… Но я не помню…

25 февраля, 2008 года