Пиьсьма небу

                Письма небу

Письмо первое

      В глазах моих отражаются звезды твои. В темноте твоей отражается лицо мое. Сегодня, подойдя к зеркалу, я не узнала себя. Знакомыми на лице моем остались лишь глаза, но и те, потускнели от слез и бессонных ночей. Но главное, что из глубины их темной, смотрит бедная душа моя, которую никто, кроме тебя, Небо, не видел. Ты любишь мою душу, я знаю, так возьми ее, бескрылую, чистую к себе и сожги на угольях звездных, как сжигают дорогие сердцу письма в старом камине…
     За окном моим зима. И в груди моей зима – белая, ледяная. О жестокое Небо, дай мне доброе солнце, я вложу его в грудь, ибо много вечностей подряд мне холодно. Я боюсь остыть настолько, что не смогу произнести твое чудесное имя.
    Не отпускай мне грехов моих, я хочу помнить. Я однажды подарю тебе свою память – всю, без остатка. И ты еще больше полюбишь меня, мое голубое, мое любимое.
    Я читаю стихи свои твоему дождю. Голова моя в огне, и прохлада ливня – благодать твоя. Я одинока, как твоя луна в окруженье созвездий…
       Но я люблю тебя, Небо. Ты всегда меня утешало. В детстве, когда я засыпала, ты улыбалось мне, разрешало забраться в сияющий ковш большой медведицы. Ты укрывало меня белым, как сахарная вата облаком, чтобы я не простудилась в твоей ветреной темноте.
        А в день моего рожденья, ты всегда посылало мне в подарок огромные снежные хлопья. И я выбегала на улицу, запрокидывала голову и смеялась. А потом лепила снеговика. Такого большого-большого, и долго стукала по его бокам руками в варежках.
      Спасибо тебе за любовь твою. Ты ведь тоже одиноко. Одни мы с тобою в этом большом мире, в который попали случайно.
        Прощай, мое высокое, ответь мне скорее, я очень тоскую…

Письмо третье

     Небо мое, как же могло случиться, что я так влюбилась! Как ты допустило это, Небо! Зачем ты меня к нему отправило пятнадцатилетней девчонкой с тонкими косичками, зачем не подул твой ветер с холодным дождем – не остановил меня, не заставил остаться дома. Какая глупость, боже мой, какая безумная, сумасшедшая тоска в моих глазах теперь. Каким большим стало мое маленькое сердце! Ему тесно в груди, как огромной птице в маленькой клетке.
      Это твой очередной эксперимент, небо? Что угодно ты могло пробовать на мне, но только не так. Это несправедливо, это невозможно, это нельзя, но так хочется... Так сладкобольногорячо чувствовать его руки на своих плечах. Так горько и нужно, задыхаясь от нежности, словно от ветра, слышать его голос из черной телефонной трубки, судорожно прижатой к уху…
       Он обречен на меня, как на смерть, а я на него – как на жизнь. Это не безумная страсть, когда руки и губы любовника жгут, а не греют. Это совсем другое. Это одиночество, в одночасье разбитое вдребезги, как ваза, упавшая на пол…
        Мужчина и женщина – две половинки одного яблока, и, все-таки, не равные части. Ничего непонятно, но так сладко и больно, и так хочется плакать. И все в тумане: и слова, тихие и теплые, как будто не твои, и все не те; и прикосновенья, робкие, как васильки во ржи, и долгие, как летние вечера, когда в окно дышит лето, и мальвы в палисадниках алеют.
       …И когда я смотрю в его воспаленные глаза, хочется сказать: «Ты вся моя жизнь!». Сказать глухо, словно признаться в страшном грехе, за который никогда-никогда не раскаешься. А еще мне часто кажется, что мы потеряем друг друга. Кто-то нас у нас отнимет. И жизнь разобьется, подобно оконному стеклу, а сотни перламутровых стекол-осколков затопчут ногами прохожие, забрызгают грязью проходящие мимо машины. И никто не вспомнит, как мы любили…
        И любишь так, что боишься поцеловать – вдруг исчезнет. И любишь так, что страшно говорить, потому что словами ты можешь спугнуть бабочку любви, присевшую на цветок сердца. Но кто из нас любит больше? Ведь двое не могут одинаково сильно любить…
         Мы сделали шаг друг к другу через бездну. Я не побоялась, что нет моста и что нога моя занесена над гулкой темнотою. А он? Он – тоже не боялся? Впрочем, какая теперь разница, кто пожертвовал больше для того, чтобы прийти к сердцу другого… Хотя, по правде говоря, огромная разница…
       Это бредовая горячка, лихорадочная дрожь, нестерпимая жажда тепла, которого все мало, мало, мало…
      Нельзя от одного человека требовать согреть тебя за все века нестерпимого холода. Я знаю, что нельзя, но куда же мне идти, кому рассказать все, что со мною случилось? Кто простит, полюбит и поймет, как он понял, простил и полюбил? Перед кем бросить все позорные козыри на стол, кто не отшатнется от меня, как от прокаженной, с кем будет тепло?
       Это похоже на ливень после томящей жары, похоже на робкие васильки в переспелой ржи, похоже на песню одинокого жаворонка, от которой сладко замирает сердце. Это ночи напролет, когда чувствуешь прикосновенье его щеки к своему плечу, слушаешь его дыханье, и боишься сама вздохнуть и шевельнуться – боишься, что его вдруг не станет.
      И часто хочется сказать, спрятав лицо у него на груди «Ты не знаешь, как долго я тебя искала. Ты даже представить себе не можешь, как долго…» Но я не говорю, потому что знаю, что он ответит: «Это я тебя искал. Всю жизнь, много вечностей подряд». И это будет ложь. Прекрасная, необходимая мне, но все-таки ложь. Это ему только кажется. Он всегда любил других, нет, скорей, другую. А я – я сейчас и поэтому он думает, что я самая хорошая, самая дорогая. И все же я девчонка, я – сладкий сироп после крепкого коньяка. И стихи его не обо мне и не про меня, и слишком много было у нас обоих до нашей встречи. И все же, и все же…
       А еще между нами – время. Чертова пропасть времени, и поправить ничего нельзя. Время непоправимо. И бессилие это изматывает и бесит. Ты знаешь, чем все кончится, Небо, ведь так? И я знаю. Так давай, мое голубое, будем молчать об этом. Давай врать друг другу. Говори мне, уверяй меня, что он мой, мой – и всегда будет мой, и никуда не исчезнет. Тверди мне это по ночам весенним дождем, пиши мне его имя на запотевшем, мутном стекле. И никогда, слышишь, никогда не говори мне о финале!..

Письмо четвертое

     Я беру лезвие и быстро провожу им по трем линиям на моей ладони – судьбы, жизни, любви. Сперва ничего не происходит, а потом на розовых бороздках выступает бисеринками кровь – красная и горячая. Она смешивается в одну алую струйку и медленно скользит по узкому белому запястью.
       Ты спросишь – зачем, а я не отвечу, потому что сама не знаю – зачем? А еще у меня на столе лежит перо филина. Это старая история, как оно попало ко мне. Отец мой, охотник, и однажды, ходя по лесу он в листве спутал филина с глухарем. Дробь перебила птице оба крыла и вошла в грудь. Филин распластался на земле, уткнувшись в нее искалеченными крыльями, и смотрел на нас долго-долго. А в его глазах была такая человеческая боль…
     Эта птица погибла напрасно, по случайности, и перо я сохранила для того, чтобы помнить всегда ее глаза, полные вопроса: «За что так со мною?».
     Раньше я спросила бы тебя, Небо –  неужели умирать так страшно? Но теперь не спрошу. Потому что знаю ответ.
     Так вот я беру это перо и, обмакнув его в своей собственной крови, начинаю писать на тетрадном листе. Исповеди всегда пишутся кровью…      
        Ты, наверное, думаешь, что я прошу у тебя милости? Помилуй, высокое мое, разве я умею об этом просить? Я совершенно точно позабавлю тебя, потребовав еще боли. Но еще более я позабавлю тебя, когда вытерплю все, что ты ниспошлешь. Мне наскучило умирать, Небо. Ты слишком долго убивало меня. Так долго, что я приобрела иммунитет к этой загадочной болезни, которую люди зовут «смертью». Так вот, Небо, мне теперь дьявольски весело. Ты думаешь, что зимними ночами в черной, как печь, комнате, я корчусь от боли? Нет, право, меня сводят судороги чудовищного ледяного хохота. Я и теперь, когда пишу тебе, смеюсь, как безумная. И завтра, когда я подойду к зеркалу, ясные глаза мои, снова ставшие прекрасными, утратят душу.
         Ах, Небо, мы стоим друг друга! Право, мы с тобой глубоко порочны. С недавних пор меня увлекает наблюдать за тем, как люди выбирают в каком углу сдохнуть – в красном или в пятом? А ты говоришь я сумасшедшая. Нет, что ты, рассудок мой наконец - то приблизился к точности математических формул. Это вдвойне странно, оттого что всегда я думала сердцем. Когда оно у меня было.
          Небо, спускайся! Мне не снизойти до тебя с моей любимой Земли. Повеселимся! Я подарю тебе коллекцию сломанных судеб самых близких мне людей. А ты мне подаришь свое равнодушие. Давай, хватит испытывать меня. Ты добилось своего – мне больше не больно, не страшно. Мне холодно и смешно. Мне больше нечего терять. Знаешь, как это страшно, когда нечего терять?
       Будем скучать вместе. Заведем списочек душ, которые в таком беспорядке валяются в наших карманах. Кстати, в твоем кармане была дырка – многие их плененных вылетели наружу. А я вот, предусмотрительней тебя. Правда, когда мне надоедает, я выбрасываю души, ставшие льдинками. И я само собою не виновата, потому как хочу согреться. Разве это плохо?
         Письмо посылаю с первым утренним ветром. Адрес – последняя Вечность, марки на конверте – яблоневые листья. Пока, голубое мое! Проклинаю тебя всеми проклятьями, приходящими мне на ум. Пусть тебе будет больно! Я всею душой, которая сегодня ночью еще осталась в глазах моих, желаю этого.
         Мои орфографические ошибки считай за улыбки. Верней, за горькие усмешки.

PS: Кстати, увидишь Бога, похлопай его по плечу. Скажи, что я разучилась обижаться и больше на него не злюсь. И передай ему вот это перо филина. Пусть он разыщет эту великую птицу в Раю и попросит у нее прощенья. Этот филин последнее существо, перед которым я виновата.

2008 год