12 серий и высокая температура

Он был из молодых, небритых, но лысых. Симпатюга такая. Росточка небольшого, кость узкая, морда хитрая. Хотя глаза исключительно голубые. И весь задавленный счастьем. Прямо-таки им замордованный. До основания. А затем вновь им обласканный. До немоготы. До онемения чувств. Но он выкарабкался. Чтоб снова увязнуть в нём. И хлебнуть счастья по самые закрома. До незабвенности. До исступления. Затем он вновь выбрался из него. Отчистился. От всего этого. И опять . И вновь. Утонул в счастье. До взвизгования. До умопомрачения. До солидарности. Хотя сам был из лысых. Но не бритых. Голубоглазых. Так себе. Но вообще-то красавчик. Только кость узкая. Но морда хитрая. Такая хитрющая рожа. Но голубоглазый. Хоть и молодой. Но уже голубоглазый. Такой он вот был. Весь из себя. Мешок со счастьем. Джутовый. С клеймом. Чёрным. Печать такая. Оплачено написано. Хотя кость узкая. А глаза голубые. Ну очень. А вот рожа небритая. И хитрая. И счастьем набитый по само то, что хотите. Битком. Под завязку. С голубой рожей. И небритыми глазами. Но красавчег. Неизмеримый. Один к одному. Два к двум. Три к трём. И тонна счастья. Плюс килограмм. И грамм пятнадцать ещё. А может больше . Хотя возможно и меньше. Но не на много. Хотя вряд ли. Ну вообще пузырь со счастьем. Пузырыще. Но узкий в кости. И росточка небольшого. Хотя глаза голубые. Навсегда. Но не брит. Совсем.  И лыс. Сильно. Просто  до конца. До лысины. Сволочь.  А вот женщины его любили. Целовать в лысину. Или в подбородок. В зависимости от роста. Но чаще в щёку. Хоть он был не брит. До самой лысины. И женщин не любил. Ни бритых, ни лысых. Вообще их не любил. Хотя и мужчин тоже. Особенно лысых. А уж небритых как не любил. Голубоглазых. Как и детей со стариками. Не любил и всё. Небритых детей и лысых стариков. Или на оборот. Но не любил. Хоть был сам голубоглаз. Но в кости узок. И счастлив. Безмерно. Противоестественно. Но натурально. По самые гланды. Пробу ставить не куда. Да он и не дался бы. Лыс был абсолютно. Как счастлив. Как небрит.  Но вот росточка небольшого. И голубоглаз. Хотя в кости узок. И морда хитрая. Хитрющая такая морда. Как рожа. А вот глаза голубые. И лыс. Хоть и не брит. Такой вот счастливый. По самую сурепицу. С верху до низу. До слёз. Хотя иногда и выбирался из него. Время от времени. Но опять каждый раз обратно вляпывался. А что делать. Ведь голубоглаз. Да лыс в добавок. И не брит. И морда хитрая. И кость узкая. А женщины его любили. И лысые. И не бритые. И голубоглазые. И с мордами хитрыми. И мужчины хотели его любить. Все. Разом. Скопом. Коллективно. А ведь он был в кости узок. И лыс. Хотя и не брит. А вот дети и старики его не любили. Ни лысые. Ни небритые. Ни какие. А что ж. Морда хитрая. Хоть голубоглазая. За что любить. Кость-то узкая. Хотя счастливый. Правда не всегда. Но чаще всего. Да чего уж там. Чаще частого. Но вот не любили. Дети. Старики. А женщины любили. Небритого. Лысого. Узкого в кости. Но голубоглазого. И счастливого. Совсем. До конца. От  начала. Хотя голова, как коленка. Лысого. Вот так. Просто. Совсем просто. Проще. Ещё проще. А вот морда хитрая. Всё равно. И глаза. Голубые. Наотмашь. В лёт. Впрочем и лысый, и не бритый. Но он остался. Счастливым. Не побороть. Кость-то узкая. И морда. Как рожа. Красавец. Кругом и повсеместно. Не повезло крепко. А вроде как счастливый. Нет, точно счастливый. Хотя и с голубыми глазами. Ужас.