Buhs d buhs III

Однажды попали мои записки к одному рецензору. Была она умна, талантлива, немолода и по её уверениям – жуткая матерщинница. Прочитала она всё, поправила ошибки, добавила возможные правки, указала на ляпы, написала итоговую рецензию и со словами «Не сердитесь и отнеситесь философски к замечаниям. Это не более чем мнение одного человека, который сам всегда и во всём сомневается» отослала обратно.

Я начал читать. Сначала улыбался своим орфографическим несвязушкам, понимающе кивал пунктуационным правкам, хмурил брови от предложных вариантов прочтения, от двусмысленных выводов и догадок, вызванных моим косноязычием. Читал внимательно, глотал каждую страницу. Подошла собака, ткнула меня под локоть. Она так всегда делает, когда не уверена, всё ли с хозяином в порядке. Обернулся на неё и остановился. Я прекратил. Смеяться… Оказалось я ржал в голос, сидя рядом с талантливой матерщинницей и глядел на то, что я ей отослал. Смотрел со стороны и смеялся над тем, как просто можно всё повернуть, всё то, что казалось мне пусть не идеальным, но как минимум непреклонным вектором. Решив повременить с ответом, лег спать.

Во сне передо мной стояли записки. С рюкзачками и узелками в руках. Трогательные и грустные до безобразия. Вышла одна вперед, держала на плече палочку, на конце которой болтался завязанный узелок из платка в горошек. И сказала: «Зачем вы так?»… А я ответил: «Но ведь вы – это я». «Нет, вы – это вы, а мы – это уже мы» сказала она, повернулась и пошла к выходу. За ней потянулись се остальные. Я встал, выглянул за дверь. Где-то внизу, вдоль петляющей реки, среди зарослей пижмы мелькал узелок в горошек, а за ним топали, опустив головы остальные.Проснулся в слезах и вывел для себя две вещи.

Утвердился в правдивости приметы, что смеяться на ночь – это к слезам. И что писателем я тоже не стал. Потому что так нельзя. Потому что смеяться можно над собой. А над ними – нельзя. Потому что они беззащитны и открыты, пусть вместе с тем наивны и глупы.