Собачий вальс. Пролог. Главы 1-10

Но истые пловцы – те, что плывут без  цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт
Шарль Бодлер

ПРОЛОГ

В это время с кушетки, на которой лежало тело Рыкова, раздался голос.

- Я ни есть русский баба. Я есть благородный немецкий фрау. И ты, - обращаясь к Крутолапову, промолвило тело Рыкова, - русский свинья не иметь права говорить при моей персон неприличный русский слов.

Крутолапов опешил.

- Мадам, - обращаясь к телу Рыкова, начал свою речь Крутолапов, - я приношу Вам глубокие извинения за несдержанность, - и ещё более не сдерживаясь, продолжил, - но во всём виноват этот козёл!

И Кондратий Варфоломеевич показал на Рыкова в собачьем теле, в глазах которого стояло вызывающее, скребущее сердце жалостью, отчаяние.

- Ты есть совсем глупый русский мужик, - залепетало тело Рыкова, - там, в клетка совсем не козёл. Там такой же глупый, как ты, есть русский собака.

Кондратий Варфоломеевич достал бутылку коньяка налил себе полстакана, потом, жестом обозначив состояние «будь, что будет», достал коньячный фужер, капнул в него несколько капель и протянул телу Рыкова, говорящему по-русски с акцентом.

- Ты не совсем глупый, русский мужик. Если тебе дать хороший женский рука,  ты можешь научаться хороший манер.

Крутолапов задумчиво выпил. Посидел, молча, минут пятнадцать, не слушая ни визга Рыкова, ни бреда тела Рыкова. Потом резко подошёл к генератору, крутанул ещё несколько раз его ручки и с облегчением вздохнул.

Всё встало на свои места.



Глава 1. Фёдор Александрович

Фёдор Александрович, проснувшись, побрился, почистил зубы и стал строить планы на день.

Планов было не очень много. Наступала весна, и нужно было что-нибудь приобрести из одежки. Одежка у него, конечно, была. И было её вполне достаточно. Но гардероб хотелось обновить.

Бутики-шмутики особо не пугали ценами. Но уж больно нахальны эти цены. И за гораздо меньшие деньги на рынке можно было приобрести вполне приличную одежку, не уступающую бутико-шмутиковским шмоткам.

Не имея привычки ходить по рядам, где продавали друзей человеков, собак, в этот день всё-таки заглянул туда. И сразу же обратил внимание на выводок ротвейлеров, предлагаемых на продажу.

Его, в принципе, не интересовали родословные собак, хотя собаку всегда хотел иметь. Взглянув на одного из щенков, подивился пренебрежению, с которым тот смотрел на окружающий мир. В поведении его сквозило такое неприкрытое равнодушие к окружающим, что даже несколько оглушало высокомерие, с которым щенок реагировал на все происходящие вокруг него события.

Попросил показать это создание, не выражая готовности  приобрести. Щенка достали, но поведение того не изменилось. Брат, находящийся рядом,  проникновенно глядел на Фёдора Александровича, ерзая на своем месте, и предлагая себя с завидной настойчивостью куртизанки.

Поблагодарив хозяйку, продолжил свой путь по торговым рядам. Но, приобретя все, что хотел,  вернулся к приглянувшемуся щенку.

*****

Как уже сказано, Фёдор Александрович собаку хотел иметь всегда. И первый раз приобрел в далеком детстве. Не будучи опытным собаководом, точнее, будучи совсем не собаководом, принял то, что предложили. Назвал, конечно, Ингусом.

Боевой пограничник, Герой Советского Союза Никита Фёдорович Карацупа в  схватках с врагами социалистических границ поменял трех или четырех верных псов, но всех неизменно величал «Ингусами». Это покорило юное романтическое сердце, и простая дворняжка, преподнесенная хозяевами щенка, как отдельный экземпляр очень породистого кобеля немецкой овчарки был воспринят щедрым подарком.

Хозяева щенка были людьми сердобольными. Они знали участь, уготовленную больной животине, но сами акт эвтаназии свершить не решились, оставив  это на откуп будущему владельцу.

История оказалось и будничной, и трагичной.

Щенок был так себе. Хиляк. Но маленький хозяин, с ним сроднился. Он так и не вырос в собаку, хотя прожил почти два года. И кобелем Ингус был никудышным. Соседская сука даже во время течки, демонстрируя свою великолепную стать, не позволяла его носу приблизится ей под хвост.

Теперь и Фёдору было совершенно очевидно, что Ингус болен и страдал от этого: жидкий стул, постоянные рвоты….

Но чем?

В пятидесятые годы XX-го столетия не всегда спешили определить диагноз даже людям. И многим из них эскулапы разрешали положиться на волю Божью, забывая, что именно им Создатель передал часть своих полномочий в области здравоохранения.

Ветеринарные заведения действовали, но только для скота, имеющего значимость, как создателя продуктов, необходимых для полной и окончательной победы социализма.

А простого пса не к кому и отвести было.

Загибался бедный Ингус.

Была предложена радикальная мера излечения. Расстрел.

Это была привычная форма, которой пользовались широко. Ходил даже анекдот. Якобы, Василия Ивановича Чапаева спросили: «А как умерла твоя жена?»  И он, не задумываясь,  откровенно ответил: «Она сломала ногу, и я её пристрелил, чтоб не мучилась».

Не имея альтернативы и, руководствуясь сложившимися традициями, Фёдор согласился. Тут же нашелся стрелок. Он и сейчас, через много лет, помнил фамилию этого красивого шестнадцатилетнего парня, хорошо владеющего охотничьим ружьем шестнадцатого калибра. Тот лихо приложил ружье к плечу и выстрелил в обреченного пса, который стоял, понурив голову, перед неизбежным окончанием своей собачьей жизни.

У Фёдора не вырвался крик отчаяния. Но помнил он об этом, не самом приятном эпизоде в жизни, более пятидесяти лет.

*****

Вернувшись к «мерзавцу-ротвейлеру»,  понял, что судьба его решена.

Выслушав предупреждение о необходимости доставки щенка на следующий день для прививки, оставил залог и попросил подержать пса еще один день. После проведения необходимой процедуры пообещал его забрать.

Назавтра, казалось бы, немного «протрезвев», решил плюнуть на залог и за псом не ходить. Очень это ответственно. Но неудержимая внутренняя сила заставила его прийти.

И …



Что-то  с памятью моей стало
Всё, что было не со мной, помню.
Роберт Рождественский


Глава 2. Таймыр

Как всегда, опять не помню, как появился на свет Божий и представляю процесс только теоретически. Прихожу в себя, когда, уткнувшись в сиську, чувствую сладковатый вкус еды. Насосавшись, пытаюсь оглядеться, но перед глазами сплошная тьма. Оставив все размышления о смысле бытия, утыкаюсь во что-то и пропадаю. Будит  возня, возникшая у сиськи. Какая-то скотина пытается оттеснить, но, отодвинув эту сволочь бедром, опять хватаю сосок. Несколько глотков успокаивают, и засыпаю. Так продолжается некоторое время.

Неожиданно темнота отступает, прорезается свет.

Свет.

Свет?

Что-то смутно вспоминается об этом. Вспоминаю окончательно, когда с его появлением  начинаю различать предметы.

Лежу под чем-то теплым и мягким. Оно укрывает, греет, и иногда, довольно бесцеремонно, давит. Но стоит, под натиском этого мягкого, зашевелится, как оно слегка отступает. Оказываюсь в более свободном, пространстве. В очередной раз, лизнув по привычке сосок, чувствую готовность его поделиться своим содержимым. Вдоволь наглотавшись  исходящей едой, опять пропадаю в неизвестности.

Однажды пытаюсь подняться. Отяжелевшее брюхо подламывает колени, и я падаю. Какие-то зубы хватают, немного трясут и ставят на неслушающиеся ноги. Охота упасть под угрозой оказаться снова в зубах отступает. Кряхтя и, еле двигая непослушными ногами, делаю два или три шага. Но снова падаю. В этот раз зубы, как ни странно, не хватают. И лежу некоторое время во вневременье. 

Каждый раз, когда происходит мое появление на свет - это и неожиданность, и давно ожидаемое событие. Правда, в последние двадцать-тридцать лет я научился этим процессом немного управлять. Но, вполне возможно, что так, только, кажется.

Через некоторое время, месяца через два по человечьему времени, оказываюсь на рынке, где продают колбасу, водолазки, детские колготки, вьетнамские джинсы и … собак. Одна из этих собак я. Чистопородный ротвейлер, самых изысканных кровей.

Как мне на все это наплевать! Вы знаете? Конечно, нет.

Я, бывший когда-то министром во Временном Правительстве Керенского, Матвей Иванович Скодулев, жду своей, на первый взгляд, позорной участи, но если вдуматься основательней, то в силу рыночных отношений, вполне заслуженной судьбы: быть проданным за денежки какому-то хрену. И покупатель, конечно, будет гордиться своим приобретением, то есть мною.

Поначалу я хотел оказаться на государственной службе: в милиции, на границе…. Но поразмыслив немного, отказался от этой идеи.

Муж хозяйки в милиции служит и не только от доброты душевной они у себя в квартире псарню развели. Мамка ведь нас восемь щенков принесла. Власть в настоящее время ещё не сделала достаточно сытыми и милиционеров и военнослужащих, поэтому продажей щенков эта семья решила немного подкормиться. Кроме того, в неслужебное время он в своей замечательной милицейской форме, по частному договору, ларек чей-то охраняет.

А уж собакам…. Да на государственной службе…. Без вариантов. На особый приварок рассчитывать не стоит. Лучше, все-таки, пришел к выводу, быть у кого-нибудь в приватном служении. Есть хоть какая-то альтернатива, в смысле еды: может быть, будут хорошо кормить, а, может быть, как на государственной службе. В случае, если как на государственной службе,  посчитаю, что и этот выбор оказался неудачным. Но прославиться, охраняя частные владения, скорее всего, не удастся. Да, ладно, может, повезет.
Следуя инструкциям И.П. Бавлова, сделал все, чтобы не оказаться коровой, глистом или, в лучшем случае, бездомным псом. Иван Петрович обещал более благоприятную судьбу. И вот я ротвейлер. Сижу и жду. Того, кто меня купит.

Люди подходят, цокают, как лошади копытами, своими языками. Меня поднимают, демонстрируют им, но мне это совершенно безразлично.

Зато мой братец, вертлявый такой, всем своим видом пытается понравиться, кому бы то ни было, и всякий раз, виляя тем неприличным, что осталось от нормального собачьего хвоста, тянется своим языком до предполагаемого хозяина.

Говорят, что в некоторых странах запрещено собакам хвосты рубить. И правильно. Ведь больно же. Но люди уж весьма изысканы во всяких, природой непредусмотренных, инновациях. Даже самим себе в интимных местах лишнее, на их взгляд, обрезают.

Братец? Выскочка. Хотя выскочил он из нашей общей мамки последним. И чего выскакивал? Была бы моя воля, остался бы там навсегда. Откровенно говоря, не помню, как там всё происходило, но забот, ровным счетом, никаких не было. И неудобств тоже. Были бы заботы и неудобства, помнил бы. А так? Нет. Не помню.

По собственному желанию и от хозяйки и от мамки, вряд ли, захотел бы уйти. Надо быть справедливым. Хозяйка - тетка, в общем-то, добрая. Да и у мамки сиську лизнуть, у меня проблем нет. Все как-то уступают мне это право. Наверно, я самый здоровый. Или вид у меня такой умный? А может, знают, кем я был когда-то? Поэтому и не спорят?

Подходит дядька. С ним тетка рядом. И начинают разглядывать меня завистливыми глазами. Более завистливые глаза у дядьки, но тетке, вроде, тоже нравлюсь. Рассматривают меня, а братец опять тут как тут.

- Вот он я. Сожрите меня хоть с перцем, хоть с горчицей, хоть с халвой.
Ну, а мне не кажутся они интересными. Видал я таких….

Отходят. Тоже не захотели. Но, судя по всему, глаз положили на меня. Хоть мне это и не нужно вовсе, но чувство гордости слегка щекочет селезенку.

Нет…. Через некоторое время возвращаются. Хозяйка, судя по-всему, уступает в цене. Но,  нутром чувствую, старого хрыча цена особо не волнует. Запал он на меня. И виду даже не подает, что рад такому обстоятельству, как снижение цены.

С грустью приготовился расставаться с родней, но дядька, дав хозяйке деньги, поворачивается и уходит.

- Ну, и, слава Богу! Катись, хрен старый! Что делать со мной будешь? Я же когда вымахаю, уволоку тебя в такую Тмутаракань, что ни одна тетка не отыщет!

Но немного обидно.

На следующий день мне делают инъекцию, прививку от какой-то заразы, и, почти сразу же после этого, приходят старый дядька и тетка. Тетка, вообще-то даже по моим, теперь уже собачьим, понятиям вполне молода и довольно привлекательна. А дядька… да чего мне о мужиках говорить? Меня успокаивает тот факт, что кроме его дряхлой морды я буду видеть еще и вполне симпатичное лицо.

Дядька подготовил сумку, устеленную старой курткой, и не успевают они с помощью хозяйки отловить меня, как братец-нахалюга уже влезает в нее. Его, конечно, эвакуируют, а меня заталкивают. Грузят в машину (о машине потом скажу отдельно), и везут. Привозят в квартиру, почти такую же, как та, в которой я родился, и тетка уезжает.

- Во, блин…, - новым термином, приобретенным за эту пока ещё короткую жизнь, бьет мозг тревога. – А, как же тетка?

И тут же следующая мысль вползает в меня.  Дремлющая во мне потребность русского интеллигента  в слюнявом самоанализе, ищущем обоснования осуждения или оправдания того или иного поступка, проснулась.

Итог?

Я себя оправдываю.

- А почему пока ещё короткую? Я достаточно быстро развиваюсь и уверенно пополняю свой словарный запас новациями современной лексики. 

Оказалось, что тетки здесь постоянно не будет. Она уезжает, а я остаюсь с этим придурком.
Стелет он какую-то тряпку и  ждет, что я буду делать.

В старом моем доме тоже была тряпка, и все мы, исключая мамку, оставляли на ней все, что из нас выходило. Было ощущение коллектива.

С дядькой оказались вдвоем. Тоже, вроде, коллектив.

И вот. Он ждет, что буду делать я, а я жду, что будет делать он. Писаю на эту тряпку, а он…, он не то что на неё не писает, а сразу берет и меняет на другую, сухую.

- Что-то здесь не так.

Делаю еще раз то же самое. Никакого эффекта. Дядька в коллектив не включается. Тогда  решаю на неё покакать. Эффект такой же. Он быстро собирает какашки, протирает пол (зачем?) и опять стелет сухую.

- Да! Дела! Мало того, что он старый. Он ещё очень тупой. Ясно же, что надо ходить в туалет на тряпку. А он ни в какую.

Тогда решаю задачу проще.

Зачем портить жизнь человеку и заставлять его всякий раз менять мне место туалета? Начинаю это делать по всему коридору. В местах,  где сплю или отдыхаю, конечно, этого не позволяю. А в других - пожалуйста.

Однако, этот тип меня не понимает и начинает выражать свое неудовольствие. Нет, он не орет. Не пытается меня ударить, но очень укоризненно взглядом оценивает каждый такой поступок. Уж, лучше бы ударил. Когда же я делаю на тряпку, тон у него был мягкий и, кажется, это ему нравится. Успокаиваюсь.

Первые две ночи с этим дедом спим в одной постели. Принюхиваюсь к нему. Вроде, ничего. Да и спать в человечьей постели удобнее, чем где попало. Конечно, с мужиком как-то не очень приятно. Но на третью он, лишив меня этого удовольствия, предоставляет возможность самостоятельно искать место ночлега в жилище. Пришлось начать сомневаться в правильности вывода о пикантности ночлега в одной постели с мужиком. В общем случае это, конечно, вряд ли можно считать нормой поведения. А в частности...? Никаких действий, наносящих ущерб моей  мужской гордости, он предпринимать не пытался. Погорячился я, однако, с выводами.



Глава 3. Афанасий Тузиков

Афоня Тузиков происходил из самой настоящей пролетарской семьи. Отец - дворник, мать – штамповщица на каком-то механическом заводе. Еще две сестры и брат. Папашка умотал на заработки, но денег не присылал. Мать и выкручивалась на свои восемьсот рублей, как могла.

В школе Афоня учился неплохо. Обладал хорошими природными данными: высок, приятен лицом, не по летам хорошо сложен. И глупым нельзя было назвать: за словом в карман не лазал.
В те времена в ремесленных училищах учащиеся находились на полном государственном обеспечении. В тяжелые послевоенные годы у государства хватало средств на содержание растущего рабочего класса. И Афоня, в силу бедности семьи, после окончания седьмого класса продолжил образование в  таком учебном заведении,  постигая азы слесарного мастерства.

В училище увлекся изготовлением всяких  хитроумных приспособлений. Притягивали интересные задачи.

Поговаривали, что Трофимыч, мастер производственного обучения, установил на своём шкафчике секретный замок собственного изготовления. Афоня решил его вскрыть. И вскрыл.
В шкафчике обнаружил спрятанные Трофимычем, скорее всего, от собственной жены (была такая манера у жителей страны: прятать деньги от жен) двадцать один рубль двадцать копеек. Деньги были старинные, еще до реформы 1961 года, которую тогдашние правители  стыдливо называли не реформой, а обменом денег. Ровно столько стоила бутылка водки с простонародным названием “сучок”. Нет, на этикетке это название не было обозначено, но звали ее все именно так.

Следует заметить, что названная цена, в целях сохранения исторической истины, требует уточнения. Сама водка стоила двадцать рублей, а один рубль двадцать копеек стоила тара, то есть бутылка, в которой хранилась незамерзающая жидкость. Можно было прийти в магазин с пустой полулитровой бутылкой, желательно, вымытой, отдать её продавцу, добавить двадцать рублей, а в обмен получить желаемую огненную воду, упакованную в тару, подобной той, которая была передана продавцу. И по сей день, ещё живы люди, помнящие это чудо отечественного производства алкоголя.

Афоня не стал конфисковывать обозначенную сумму, а перепрятал деньги в том же шкафчике, который аккуратно закрыл.

Трофимыч, мучаясь головной болью, никак не мог вспомнить, куда же подевал свои кровные и никак не мог установить точную дату, когда же он уже успел их пропить. Для других целей сбережения не предназначались.

Афоня еще несколько раз вскрывал банк Трофимыча и перепрятывал деньги.

Наконец, Трофимыч прозрел. Денег не оставил, а оставил письмо. Ну, не письмо, а так записку, впрочем, точнее, писульку. “Хрен тибе”. Афоня лаконично ответил: “Казел! Пасматри на втарой полки”.

Трофимыч нашел накопившуюся сумму, обрадовался, но обиделся на оскорбление.
Взяв оставленное Афоней письмо, отправился к учителю русского языка, и та безошибочно определила почерк Афони. Однако, высказала сомнение: Афоня не мог так безграмотно писать.

Трофимыч был мужик простой, его такие тонкие психологии не смущали. Отмутузил Афоню. И Афоня на всю жизнь зарекся марать бумагу без нужды.

Надо отметить, что Афоня не лазал по чужим карманам, столам…. Короче, в чужих вещах своего любопытства не удовлетворял. Ему было заманчиво решать головоломки.

Позднее он узнал, что такое же хобби имел очень известный американский физик Ричард  Филипс Фейнман. Работая в лаборатории Оппенгеймера над созданием атомной бомбы, однажды, шутя, вскрыл самый секретный сейф. Документов никаких не взял, но оставил записку: «Угадай, кто?» Генерал Гровс, возглавлявший проект, был взбешен. И, если бы «Угадали, кто?», то Фейнману было бы гораздо хуже, чем Тузикову.

Итак, вскрывать он больше ничего не хотел. Это было мимолетное увлечение.
Основное же его желание: иметь много денег, было очень сильным. Оно преследовало его день и ночь. И каким-то внутренним чутьем он знал, что они у него будут. Будет много денег. Но для этого нужно терпение.

Афоня решил продолжить учёбу. После окончания ремесленного училища и одновременно вечерней школы, а, точнее, школы рабочей молодежи , поступил на экономический факультет изучать бухгалтерский учет и одновременно материально-техническое снабжение.

В те далекие времена, а с точки зрения получения образования, сказочные, подобные инициативы поощрялись. Разрешали бесплатно (да и всё обучение было бесплатным) посещать лекции по курсам не входящим в обязательную программу. Если успеваемость по основной программе деканат устраивала, то студенту разрешали выполнять курсовые работы по дисциплинам, не входящим в программный перечень предметов…. В общем, Афоня, а теперь уже Афанасий Ефремович, защитив две дипломные работы по двум специальностям, получил два экономических диплома. И оба с отличием.

Предложение остаться в дневной аспирантуре  отклонил. Получив свободное распределение , был принят в штат одного из заводов.


Глава 4. Крутолапов

Научная биография Кондратия Варфоломеевича Крутолапова заслужила отдельной монографии. И она была написана, но… в Гарвардском университете.

Блестяще окончив среднюю школу в двенадцать лет, в пятнадцать - университет, Кондратий Варфоломеевич в восемнадцать был признан корифеем в одной из самых изысканных областей математики. Будучи самым молодым ассистентом, со степенью доктора наук (за малостью лет ученого звания не только профессора, но даже доцента еще не заслужившего: такие звания не за заслуги, а за выслуги дают), Кондратий Варфоломеевич был  откомандирован преподавать в артиллерийскую академию.

Молодой ученый плохо разбирался в пушках, затворах, прицелах и прочих милитаристских изысках, а учил уже состоявшихся командиров обращению с логарифмической линейкой. Скукотища. И, бывало, молодой учитель филонил: попросту пропускал занятия, чему командиры были весьма рады.

Многого, однако, в жизни не знал и не понимал Кондратий Варфоломеевич, засев за свои формулы. Не знал, что не только на великих комсомольских стройках его страны используют бесплатную рабочую силу. Тысячи ученых трудились под бдительной охраной, двигая ещё дальше вперед итак уже передовую советскую науку. Не знал, конечно, и того, что поступил заказ для таких работ на перспективного математика. И эта разнарядка-задание поступила именно в артиллерийскую академию. Да  если бы и знал, то данное обстоятельство всё равно бы его не спасло. Задание есть задание.

Однажды в самом начале Великой Отечественной войны к Кондратию Варфоломеевичу, как ему показалось, случайно подошел специальный человек, замаскированный артиллерийскими эмблемами в петличках и попросил написать уравнение одной кривой, которая, вроде бы, догоняет другую. Кондратию Варфоломеевичу мог бы промолчать и просто написать то, что попросил загадочный артиллерист. Нет. Попытался уточнить

- Скажите, первая кривая - это траектория движущегося объекта, по  Вашему пониманию, цели? А вторая, как я полагаю, траектория поражающего его снаряда?         
«Артиллерист» как-то сразу забеспокоился, весь покрылся красными пятнами и быстро-быстро побежал.

Через два часа, ничего не подозревающего Кондратия Варфоломеевича, вызвали в особый отдел, объявили иностранным шпионом. Предупредили, что могли бы сразу расстрелять, война, мол, идет. Но так как идет война... народная, всё-таки, его не расстреляют. Но работать он будет… в другом месте.


Глава 5. Фёдор Александрович

И…

-Серьёзное это все-таки дело – собака, - ещё раз сокрушено подумал Федор Александрович, привезя щенка домой.

Но отбросил последние сомнения, так как дело было сделано. Нужно было обустраивать жилище для животинки, с которой предстояло в ближайшие годы осуществлять общежитие.

К счастью, было кому помочь не имеющему никакого представления о новом для него предмете занятий, собаководу. Разве что Вячеслав Тихонов немного рассказал, как нужно жить с Белым Бимом Черное ухо . Но это сказки. А тут, пусть, не суровая, но реальность. И он стал узнавать расположение в городе зоомагазинов, чтобы приобрести там ошейники, поводки, чашки для корма, корм и прочие принадлежности для обеспечения комфортной собачьей жизни.

Собака казалась ему  весьма породистой. Документ (на языке собаководов «щенячка»), поначалу, не вызвал подозрений, но, как оказалось впоследствии, напрасно.  Впрочем, он больше доверял собственной интуиции.

Когда-то в пору студенческой юности он прочитал одну весьма поучительную историю.
Пианист Рубинштейн (уже не помнил, кто из них, то ли Антон, то ли Артур, но то, что ни Николай – это точно) гастролировал по Испании. И вот однажды к нему в артистическую уборную вошел элегантный молодой человек, представился тореадором и сказал, что со всем своим храбрым коллективом желает послушать игру знаменитого маэстро. Но так как с билетами существуют проблемы, то просит маэстро оказать в этом содействие.

Контрамарок, как это было принято у советской публики, молодой человек не просил. Но выразил готовность заплатить цену за билеты, в полтора-два раза превышающую общепринятую для любителей фортепьянной музыки.

Рубинштейн был несколько озадачен. Ему трудно было представить заинтересованность людей, воюющих с быками, в изящном искусстве и с большой доверительностью, присущей деликатным людям стал говорить, что чувствует себя не в лучшей форме. Ну, например, в одном из этюдов Шопена на клавише си бемоль непроизвольно соскакивает четвертый палец, а следующий за ним септаккорд звучит неоправданно легкомысленно.

Рубинштейн не знал среду, из которой в те времена формировалась элита тореадоров. В Испании занятие это очень дорогое и весьма почетное. Людям из низших слоев, только обладая недюжинными способностями, можно было пробиться в этот клан. И то, только в том случае, если кандидат сможет случайно попасть под бдительные очи крупного и, что весьма важно, состоятельного знатока. Обучение стоило больших денег. Поэтому, в основном, обучались такому мастерству юноши из богатых семей, не нашедшие себя ещё в более, на взгляд зрелых представителей общественности, серьёзных делах. И весь свой молодецкий порох тратили в рискованных занятиях. Но, как представители элиты общества, успевали получать вполне приличное образование и, уж, по крайней мере, понимали, когда их пытаются водить за нос.

Что же ответил молодой тореадор?

- Знаете ли Вы, маэстро, что когда мы работаем на корриде, - после витиеватого отказа Рубинштейна начал свою речь юноша, - то очень немногие и только истинные знатоки понимают все наши хитрости и уловки? Но когда мы делаем свое дело хорошо, все понимают, что это хорошо.

Этот юноша довольно точно определил понимание человеком прекрасного. Оно сокрыто внутри человека, оно сокрыто в его душе. И если эта душа у человека ответственная, то она правильно подскажет ее обладателю истину.

Федору Александровичу душа подсказывала, что щенок очарователен. Ему была представлена метрика, которая свидетельствовала о «королевском» происхождении песика. Правда, его имя «Ю. Рембо» не пришлось по душе, и он назвал его Таймыром.

А почему Таймыром? Родился он там. В далеком заполярном Норильске.

Первые две ночи, чтобы щенок к нему принюхался, брал Таймыра с собой в постель. Ну, а далее, чтобы это не переросло во вредную привычку и, чтобы Таймыр не стал считать постель своей, в которую он милостиво приглашает своего хозяина, предоставил ему возможность самому выбирать место ночлега за пределами спальни.

К своему удивлению, на первых порах не ощутил особого напряжения по уходу за вновь приобретенным другом. Постелил ему простынку, как советовала хозяйка, и обнаружил, что Таймыр исправно справляет горшок на неё. Однако, через некоторое время наметились сбои. Иногда на простынку, а иногда…. А какашки так вообще по всему коридору разбрасывает. И много. Маленький, а в кишечнике накапливается массы, как у слона. Впрочем, это тоже беда небольшая. Надо пережить неделю или дней десять карантина и начать выводить на улицу и в лес. Привыкнет  к горшку на свежем воздухе, а там и отучится дома гадить.

Через два дня ему показалось, что Таймыр немного вял. Повез его в ветлечебницу. Ничего подозрительного ветеринар не обнаружил, но, на всякий случай, за пятьсот рублей вколол витамины. На вопрос: как долго может продолжаться карантин после прививки, порекомендовал пять-семь дней.

Через семь дней после переселения Таймыра, Федор Александрович совершил с ним первый выход в свет.

Прямо на выходе из дома произошла встреча Таймыра с соседским пуделем. Таймыр весил всего девять килограмм, пудель – пятнадцать, и потому гарцевал перед Таймыром этаким гусаром. При этом пытался на него взгромоздиться, неизвестно для каких целей: то ли опустить, то ли проявить особое покровительство.

Федор Александрович отнесся к этому сдержанно, предоставив Таймыру право самому решать его собачьи проблемы. Что тот и сделал, но в следующий выход в свет.

Не успел пудель взгромоздится на него, как тут же получил оплеуху по морде мощной лапой Таймыра и скатился с лестницы.

В этот очередной выход в свет Таймыр встретился и с взрослым ротвейлером. У них возник дружеский, если не сказать братский, контакт. Фёдора Александровича даже удивила та дружелюбность, с которой старый кобель отнесся к малышу.

Но стал беспокоить один весьма неприятный факт. Во время этих выходов в свет Таймыр даже не пытался как-то освободить свой организм от шлаков. А сразу после выгула он аккуратно проделывал это дома. Вот такая незадача.

- Надо везти в лес, - решил Федор Александрович.


Глава 6. Таймыр

Через два дня этот старый дядька привез меня в какое-то заведение. Запахи…. Но я виду не подаю, пытаюсь выяснить, что тут со мной делать будут. А в нос всё равно бьёт. Воняет!.. Лекарствами и кошками. Лекарства, еще, куда ни шло. А уж кошачий запах. Кажется, противнее не бывает.

Все глаза на меня вытаращили, как будто никогда нормальную собаку не видели. У дядьки кличку мою спросили. Не имя, а кличку, как будто я партизан или революционер какой-то. Дядька называет меня Таймыром(?) Фёдоровичем, и все соглашаются с тем, что у такой, как я собаки должно быть не только имя (по ихнему кличка), но и отчество. Наверно, дядька меня сыном признал, если его зовут Фёдором. А что это за имя Таймыр? Ну, об этом потом. Хотя в своих выводах я до конца не уверен, но понравился мне поступок дядьки, и, помню, даже ботинок ему лизнул. Ну, не ботинок, а тапочек спортивный. Потом узнал, что они, эти тапочки, теперь кроссовками называются. Поставили меня на стол, зажали со всех сторон и воткнули иглу, из которой какую-то жидкость в меня влили. После этого вернулись домой.
На улице благодать. Прохладный ветерок. Очень хотелось попрыгать. Но ничего не понимающий в природе дядька затащил меня домой.

Этот старый хрен наконец-то дней через пять после посещения заведения вывел меня на улицу. Благодать! Есть возможность пообщаться с кем-нибудь. Свежий весенний воздух, неся массу запахов, и пробуждающаяся от зимней спячки природа влекут к контактам.

- Фу, что-то уж очень по-человечьи рассуждаю, я ведь собака, - внутренним  умом проконтролировал себя.

Но куча запахов, доселе незнакомых, взбудоражила мой внутренний мир, и я немного растерялся.

Неожиданно на лестнице, которая от подъезда дома представляет сходящему по ней весь мир, столкнулся с пуделем, превышающем меня раза в два. Этот пудель, не очень рассуждая об этикете, сразу стал пристраиваться ко мне сзади, водрузив на меня свои лапы. Приятного мало. Его хозяйка кричала:

- Фу! Нельзя!

Но этот нахал продолжал непонятные для меня попытки.

Мне это надоело. Стряхнул его. Очень осторожно спустился по лестнице, она мне казалось очень крутой, но этот «остряк» не оставлял меня своим вниманием. Настойчиво чего-то домогался от меня.

И вдруг я его вспомнил. В гимназии был один тип. Он был здоров физически. Звали его Константин. И очень любил издеваться этот Константин над младшеклассниками.
Одним из объектов своего, скажем, «дружеского»  внимания он избрал меня. Потом оказалось, что таких жертв у него было достаточно много. Что касается остальных, то  мне до них особого дела не было. Главное, что он издевался, как мне казалось особенно изощренно надо мной. Я очень был на него зол. И помню, что когда подрос, набил ему морду.

И вот на тебе. Совершенно неожиданно он опять здесь. И если в те времена он не делал попыток залезть на меня, то здесь вдруг обнаружились его совершенно непонятные наклонности.

Подумалось,  что это нормальная собачья жизнь.

У моего дядьки есть игрушка, как это я потом понял. Тряпичный лев размером с меня. А вначале я представлял его живой тварью. Используя собачий опыт, приобретенный с Константином, я попробовал проделать нечто подобное с этой зверушкой. Дядька рассмеялся и сказал буквально следующее:

- Таймыр! Если эта скотина от тебя не забеременеет, значит, она нас с тобой не уважает.
Ох, как ехидно он надо мной пошутил. Но убедительно. И как-то сама собой отпала охота поддерживать с этой игрушкой интимные отношения.

Через два дня мы снова встретились с Константином. Он опять попытался взобраться на меня. Но у меня хватило смелости и уверенности заехать ему своей, довольно могучей лапой по его противной морде. Он свалился с лестницы. В первый раз я почувствовал свою собачью силу.

А потом начались воспоминания. Константин рассказал, что связался с октябристами. Потом с Савинковым. А когда Савинкова  ВЧК арестовала, скрылся. И всю жизнь в Сибири, собирая грибы и помогая деревенской бабе по хозяйству, прожил у нее в примаках.

Потом я встретился с красавцем ротвейлером. Правда, он был уже пожилой. По человечьим меркам ему было двенадцать лет. Он вначале не обратил на меня никакого внимания. Поднял лапу и хотел прямо на меня помочиться. Да, и ладно. Мочись. Но старик одумался и вдруг проникновенно спросил:

- Матвей Иванович! Это Вы?

- Не понял, - был мой ответ.

- Да я же Владимир. Был Вашим сыном.

- Владимир Матвеевич, - удивился я, - как Вы здесь оказались?

- Долгая история. После того, как Вас арестовали, мы с матушкой собрались, было, вернуться в Париж. Но нам не разрешили. К счастью, не выслали из Москвы, и матушке было позволено даже работать. С нашей, то есть с Вашей служебной квартиры нас, конечно, выселили. Дали комнатенку. Там мы с матушкой и проживали.

- А дальше?

- Закончил университет. Уехал из Москвы. В одном из  периферийных университетов организовал кафедру светотехники. А когда Вас реабилитировали, вернулся в Москву и работал старшим научным сотрудником научно-исследовательского института.

- А в новом своем виде Вы родились здесь?

- Нет, что Вы? Я родился в Казахстане. Но после развала СССР, в Казахстане, как и во многих бывших республиках, началось, как бы это помягче сказать, что-то типа национально-освободительного движения. Я жил в русской семье, и этой семье пришлось покинуть Казахстан. Русским трудно там стало жить. Начались притеснения. И моя семья, а прожил я с нею двенадцать лет, поэтому, думаю, что имею право так говорить, переехала в этот город. А Вы?

- Я родился здесь, в этом городе. Но я-то знал, что когда-то появлюсь собакой. Мне это обещал Иван Петрович Бавлов. Успел старик «наколдовать». И помер во время. Не попал под репрессии. Теперь попал к этому старому дураку. И не знаю, что меня ждет.

- Зря Вы так, Матвей Иванович. Поверьте мне, этот человек, кажется, не настолько глуп, чтобы сделать Вашу жизнь несносной. Вы, просто, ещё очень молоды и всего не понимаете. Вспомните, как один интересный писатель говорил: «Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я с ужасом обнаружил, что мой отец большой идиот. Но к моим тридцати годам старик весьма поумнел».

- Да, да. – рассмеялся я, - помню, что я  цитировал его Вам в Вашей молодости однажды, когда Вы засомневались в правильности какого-то моего решения.

- Вот видите. А Вы сразу даете категоричные оценки. Мне кажется, что я с Вашим хозяином, простите такое выражение, но у нас у собак либо есть хозяин, либо нет. А если нет, то собаки тогда дворяне, или, как их называют люди, дворняжки.

- А быть дворянином плохо?

- Дворянином? Когда-то было хорошо, как Вы помните. Но собак так называют в шутку. – задумавшись немного он продолжил. - Как Вам сказать? Свобода, конечно, полная. Но с питанием у них огромное множество проблем. Да и с жильем тоже. Многие не выживают. Либо погибают от холода и голода. Либо их топят, как Муму, только сразу после рождения. Поэтому дворняжки стараются приобрести хозяина. Иногда это удается…. 
Немного помолчав, он продолжил

- Да, возвращаюсь к сказанному. Мне кажется, я с Вашим хозяином когда-то встречался. Он тогда был весьма молодым человеком и производил неоднозначное впечатление. Но дураком его никто не считал.

- И где же Вы с ним встречались?

- Точно уже не помню, но скорее всего в Москве, когда работал в научно-исследовательском институте. Простите, Матвей Иванович. Хозяйка, собирается вести меня домой. Да и устал я. Надеюсь, что ещё встретимся.

Ну, и дела. Надо же такому случиться. Родного сына встретил. И где? Чудеса, да и только.
Кстати, новое открытие: дядьку, оказывается, нужно считать хозяином.



Глава 7. Дом на улице Кирпичной

На улице Кирпичной, названной так, то ли потому что все дома там должны были быть кирпичными, то ли потому что в этом месте хотели построить кирпичный завод, стоял дом. Дом, так себе. Но, конечно, кирпичный. В четыре этажа.

Построен был, судя по всему, чтобы стоять этаким строением среди других. Парадный подъезд присутствовал. Но не один. Несколько. Но не все парадные. То есть, можно сказать, парадные, но можно сказать, что и нет, не парадные. Хотя главный парадный выделялся. В нем были три входа. Но два из них никогда не были, ни входами, ни выходами. На них как поставили в самом начале металлические щиты, так они и стоят. По сей день. Ну, а про другие подъезды и говорить не стоит. И дверей-то всего по одной, да и те никогда не открывались.

Вначале в этом доме были какие-то учреждения. И к дому подъезжали колхозники на телегах, а то и на велосипедах. А иногда даже автомобили останавливались. Остановится авто, выйдет из него шофер, пнет раза два и все, почему-то, по заднему левому колесу норовит угодить (оно, наверно, у шоферов с каким-то секретом), обязательно на дом посмотрит, чтобы запомнить что-то понятное только ему шоферу. Сядет в свой автомобиль и поедет дальше.

Потом в городе началась большая стройка. Народу понаехало. И в доме этом жить стали.

Появились люди в шляпах. Ходить они туда-сюда начали. Вечером придут. А утром опять уйдут.

Попасть на  второй, третий и даже первый этажи можно было только через последний четвертый этаж. И то, только на одну из половин. А если захочется из одной половины пройти в другую, то, пожалуйста, сначала поднимись на четвёртый.
Начали люди всякие вещи в дом привозить. Один мужик даже рояль притащил. Ни через одни двери его втащить не могли. Для рояля на третьем этаже часть стены разобрали и на веревках втащили, а дыру бревнами заделали. До тех пор пока рояль в доме был, бревна еще защищали внутренности дома. А как вывезли, бревна убрали, около дыры табличку со словами “Не влезай! Убьет!” поставили. Она дыру так и стережет.

Потом в доме было какое-то общежитие. Жили там все. Вот просто так человек придет и живет себе.

И дом был к этому почти безразличен. Дом, какой бы он ни был, уважает себя тогда, когда в нём постоянные люди обитают.

Если в нём вовсе нет людей, то он дышит лениво без настроения. Наступает зима, весь скукожится и мрачнеет, мрачнеет. А солнышко пригреет, весь развылупенится, все свои щели напоказ раскорячит и ждёт милостей от природы.

А когда люди, пусть временные, то дыхание у него особенное: иногда ровное, иногда судорожное, но всегда с настроением. Плохим или хорошим? По обстоятельствам. Но с настроением. Это точно. То щами задышит, то макаронами по-флотски, а то портянками. Зимой от него пар идёт, а летом замаскируется стираным бельём, и все свои щели прикроет, как наготу неприличную.

Ну, а уж если совсем по душе ему его постояльцы, когда они постоянные, то щели свои он и замажет и закрасит.

Хорошо дому, когда в доме жильцы есть, да особенно если душевные они. А если никаких нет, то совсем плохо. И неухоженная старость наступает быстро-быстро. То стекло ветром разобьёт, а то и рамы все повыдергают для дома, у которого постояльцы есть.



Глава 8. Рэд Ривер – будущий американский шпион

Рэд Ривер с детства мечтал стать шпионом. Но не таким, который подсматривает в замочные скважины, а благородным. Таким замечательным шпионом, для которого интересы американского народа, в какой бы части света они не находились, были превыше всего. И он представлял себе, как с риском для жизни бегает по городам и полям иностранных государств во имя  Соединенных штатов.

Желание было столь велико, что он написал письмо Президенту с просьбой направить  в шпионскую школу.

Обращение в Белом Доме не оставили без внимания. Он получил приглашение и был принят в резиденции Президента одним из служащих аппарата Государственного секретаря.
Конечно же, в шпионскую школу его не направили. Поблагодарили за благородный порыв, подарили памятную медаль о посещении Белого Дома, но шоу для журналистов из этого факта делать не стали. Пожелали здоровья, успехов в учебе. О приглашении в Белый Дом просили никому не рассказывать, и Рэд об этом случае не сообщил даже родителям.

Рэд был взят на особый учёт в кадровый резерв Центрального разведывательного управления. Для его будущего начали разрабатывать несколько вариантов биографий, в зависимости от назначения использования.

Родиной предков Рэда был Казахстан. Он унаследовал от родителей евроазиатскую внешность, что делало его малоприметным во всех странах мира. Китайцы не запоминали его, так как все европейцы были для них на  одно лицо. А для европейцев и африканцев он был чистопородный японец.   Редкий человек мог взять на себя ответственность за точное описание внешности Рэда.

Родители хранили национальные традиции, и Рэд свободно владел казахским и русским языками.

Продолжал учиться в школе. Увлекался биологией и музыкой. Одновременно с окончанием школы прошел курс обучения игры на баяне. Освоил его достаточно добротно, почти профессионально. При выборе специальности для дальнейшего обучения биологию он предпочёл музыке.

После двух лет обучения в колледже выиграл грант и поехал изучать редких среднеазиатских козявок. После полугодичной командировки  написал две работы. Опубликовал их в одном из журналов колледжа. И неожиданно был приглашен на беседу… в ЦРУ. ЦРУ все это время пристально наблюдало за Рэдом. И, наконец-то, вызвало для обучения в одном из своих учебных заведений.

Нельзя сказать, что Рэд очень обрадовался. Уже появились достаточно серьёзные планы дальнейшей жизни, но предложение принял. Попросили принести памятную медаль. Её поместили в одну из ячеек огромного сейфа, ставшей его персональной.
В учебном заведении ЦРУ его специально не обучали приёмам ведения рукопашного боя. Так, немного. На всякий случай.

Биология? Замечательно! И самые выдающиеся биологи штатов занимались с ним индивидуально. Но занятия проводились таким образом, что, ни студент, ни преподаватель друг друга не видели, хотя находились на расстоянии вытянутой руки. Более того, их голоса с помощью специальной аппаратуры искажались до неузнаваемости.

Ему также предписали продолжить занятия музыкой. Выдавали ноты. Выполненные задания прослушивал невидимый профессор. Свои замечания и рекомендации передавал в письменном виде.

В качестве же основной дисциплины была определена экономика.

В начале его основательно познакомили с классиками экономической мысли, начиная от Адама Смита. Проштудировал он работы и классиков советской экономики: Агенгебяна, Хачатурова, Грандберга и ряда других более раннего периода. Не забыли Глазьева и многих других российских экономистов и политологов. Помнили и современных, отечественных, то есть американских: изучив работы Лафера, экономиста, популярного во времена Джимми Картера, Рэд написал очень  умную работу и получил степень магистра.

Особое внимание было уделено изучению финансовых потоков в современных условиях, а также различным системам бухгалтерского учёта: американского, европейского и российского. В специальную программу, по которой готовили Рэда, входил курс новых экономических отношений в России, которые активно назывались рыночными. И вновь он осваивал понятия прибыли, дивиденда….

Как американец он владел этими понятиями. Более того, он реально это ощущал, получая дивиденды с акций крупных компаний, которыми он владел. Но изучаемый курс был посвящен становлению новых экономических отношений в стране, в которой долгое время слово прибыль было редко употребляемо, так как у предприятий она полностью изымалась в пользу государства, а слово «дивиденд» было почти ругательством. В СССР какой-нибудь артист разговорного жанра, излагая чье-то повествование сатирно-юморного жанра, мог озадачить зрителя-слушателя такой, например, фразой: «Что это ты тут свой дивиденд выставил напоказ?» И зрители-слушатели поняли бы, что хотел сказать писатель, используя данный капиталистический термин. И радостно посмеялись бы открытию «истинного» значения этого иностранного слова.

И в этом была своя прелесть. Потому что иносказательный, Эзопов язык, в силу политических обстоятельств, сформированный на одной шестой части суши, не давал застояться мозгам граждан этой страны. И этот язык был так основательно отрихтован, что позволял донести действительный смысл сказанного словами, в своем изначальном смысле предназначенными для описания совсем других явлений и происшествий.

Идеологический аппарат ЦК КПСС контролировал все средства массовой информации и культуры. Существовала масса запретов. Весь набор просторечия, используемый в повседневной жизни большим числом граждан из разных социальных слоёв, был полностью исключён из официального обращения и признан нецензурным. Слова «г***о» и «ж**а», появившиеся в титрах перевода фильма «Вверх по лестнице, ведущей вниз», представленного на одном из московских кинофестивалей в середине шестидесятых годов XX-го столетия, вызвали тяжёлый шок у российских зрителей. Конечно, слова эти россияне знали и зачастую использовали их в повседневной жизни. Но для российской публики откровенное их применение в произведениях искусства было кощунством.

Что это?... Ханжество?... Или ранимость особо тонкой  души, которой может обладать только не наевшееся досыта тело?...

Гигантская страна находилась почти в полной изоляции от мировой культуры. Для людей, родившихся после Великой Октябрьской революции 1917 года и составляющих основное население страны через полвека после её возникновения, скелет мамонта, извлеченный из недр земли, был менее экзотичен, чем живой иностранец.

Страна победившего социализма не могла похвастать высоким уровнем жизни. Поэтому она «берегла» своих граждан от общений с сытыми чужеземцами. Эта изоляция породила инфантильность во всех сферах жизни. Люди стали ожидать не того, что они заработали, а того, что им должны дать. Квартиры, места в дошкольных учреждениях для детей, путёвки в санатории и пр.пр. Ну, а уж, коли, они, то есть граждане страны, ничего не могут добиться сами, а могут только ждать, когда Родина-Мать или Отец народов выделит им что-нибудь, то и язык у такого народа должен быть детский. И нечего ему, этому народу, излагать свои мысли так, как он этого пожелает. А нужно вот «только так» и не как иначе.
И надо отдать должное идеологам. Они добились своего. В душах людей поселилась какая-то гипертрофированная стыдливость, запрещающая им говорить о некоторых вещах очень даже приличными словами, если синонимами этих слов могли быть устоявшиеся просторечия, носящие оскорбительный для слуха характер.

Новая Конституция России отменила цензуру. И этим многие воспользовались весьма неосмотрительно. Возникла передозировка. Весь мат, который был в своё время признан нецензурным, с отменой цензуры стал стыдливо называться ненормативной лексикой. Но проник почти во все поры общественной жизни и даже в культуру.

Вряд ли можно говорить, что нанесён непоправимый ущерб языковой культуре. Ведь даже такой выдающийся лингвист как академик Дмитрий Лихачёв решился на участие в работе объясняющей смысл, как терминов лагерного жаргона, так и матерных слов. Однако мощный удар, нанесённый языку, как средству сосуществования, отменой цензуры, для определенного поколения весьма ощутим. И нужно время, чтобы прийти к необходимому равновесию между образовавшейся сегодня избыточной массой ненормативной лексики и нормальной человеческой речью.

Впрочем, мат ещё не самое страшное. Бывают ситуации, когда даже очень сдержанный и очень воспитанный человек, вряд ли сможет отказаться от ненормативной лексики. Хуже другое. Отмена цензуры (мероприятие, в принципе, разумное) привела к искаженной переоценке ценностей. Не знавший свободы слова народ напружинился. А его пишущая часть изнахалилась, и потоки помоев полились в оторопевший люд.

Ну, например, лежит какой-нибудь очень известный человек на смертном одре, а журналюги тут как тут с вопросами.

- Иван Иванович, нам стало известно, что Вы скоро умрете. Что Вы по этому поводу думаете? И ещё вопрос: а когда Вы умрете, что Вы будете делать?

Не выдержит тут, конечно, Иван Иванович, и будьте спокойны, всё, что он накопил в себе за свою жизнь ненормативного, выплеснет журналюге. А тот? Тот всё это напишет. И газетенка, в которой он творит, всё это, слово в слово, напечатает.

Может быть, им (пишущей братии) всё-таки это надоест? Подождём. Нужно время. Нам не привыкать жить ожиданиями. Мы всю свою жизнь прожили в ожидании светлого будущего, не зная, когда и для кого оно наступит.

Изучение зарождений рыночных отношений в России оказалось весьма актуальной задачей для американских экономических экспертов. Наши гайдары, лифшицы и прочие реформаторы послушно кивали головой в ответ на рекомендации заокеанских партнеров, предлагавших всевозможные эксперименты. И послушно экспериментировали. И до того доэкспериментировались, что один из известных американских экономистов, разоткровенничавшись, сказал приблизительно следующее: «Мы подготовили тело России к хирургическому вмешательству, побрили его, положили на операционный стол, а когда вскрыли, то обнаружили, что перед нами другая анатомия».

Промахнулись чуток эксперты.

Но реформаторов-экспериментаторов это не смутило, они бы продолжили дальше, но тут пришли другие экспериментаторы…

Обучение для Рэда закончилось. Конкретной задачи ему поставлено не было. Трудно было поставить какую-нибудь конкретную задачу. СССР развалился, и от самых секретных людей СССР стали поступать предложения на продажу самых секретных секретов. Предложений было так много, что курс доллара даже немного упал. Поэтому Рэду было предписано вжиться и законсервироваться. И подготовить себя для решения задач, которые, может быть, у его руководства возникнут в будущем.

Ну, а если возникнет какая-нибудь чрезвычайная ситуация?

В этом случае Рэду разрешалось под благовидным предлогом обратиться в посольство США к человеку, занимающему определенную должность. В обязанность человека, занимающего указанную должность, входило  обеспечение Рэда необходимыми инструкциями в нестандартных ситуациях.

Начались стадии внедрения и легализации в страну исследования, а именно в Россию.
ЦРУ очень хорошо знало квалификацию работников КГБ, переименованного в ФСБ. И даже при той неразберихе, которая возникла после распада СССР, не рискнуло направлять Рэда напрямую в Россию.

В штатах был подобран подходящий человек, Казкыров Капкар, прибывший из Казахстана двадцать лет назад. Внешне он был очень похож на Рэда. Почему был? Потому что умер. Согласно сотворённой легенде Нурсултан Казкыров, (такое имя дали Рэду) стал сыном Капкара. По заявлению Рэда, (теперь уже Нурсултана), желающего вернуться на историческую родину, были оформлены документы для переезда в Казахстан. Кроме того, ему были выданы документы американского образца, подтверждающие, что он по специальности учитель музыки. Для связи был присвоен псевдоним Сидор.



Глава 9. Афанасий Тузиков

Отказавшись от аспирантуры, Афанасий Ефремович в качестве соискателя ученой степени кандидата экономических наук стал посещать занятия по иностранному языку и марксистско-ленинской философии. Через год сдал на отлично экзамены кандидатского минимума по философии и двум языкам: английскому и немецкому.

Завод, на который он устроился, был небольшим. Специалистов не хватало. Работая в отделе материально-технического снабжения, через полгода Афанасий Ефремович был назначен начальником отдела.

Завод испытывал дефицит метизов, то есть всяких болтов, шурупов, шайб, гаек и т.д.
В те времена всё распределялось и поставлялось по фондам. Всё было очень планово. И для того, чтобы получать на предприятие какие-нибудь материалы, комплектующие изделия,  полуфабрикаты, ну, в общем, всё, что нужно для производства, необходимо было иметь разнарядки Госснаба СССР или его областных подразделений. 

Тузиков пошёл, как учил в своё время В.И. Ленин, другим путём. Он нашел маленький никому не нужный склад. Собрал небольшую бригаду из молодых и, безусловно, талантливых специалистов. Забрал с завода несколько списанных автоматов. Привлеченные им отчаянные  специалисты сообща отладили их. И начали изготавливать эти самые метизы для своего родного завода.

Производительность была очень высокая. Но её нужно было скрывать.  Была и такая необходимость в старые времена.

Пришлось вступать в договор с директором. По его приказу участок был включен в состав завода как филиал. На этом филиале Афанасий Ефремович работал и за директора и за главного бухгалтера, получая очень скромную зарплату.
В связи с высокой производительностью были наняты подставные лица.

Для чего они были нужны?

Платить, в те времена, большие деньги было не принято. А всем очень хотелось их получать. И далеко не всегда задаром.

Вот и на филиале сложилась парадоксальная ситуация.

К примеру, рабочий зарабатывал одну тысячу рублей образца 1961 года в месяц. Это были очень большие деньги. По официальному декларативному курсу Государственного Банка СССР (1 доллар США на 24 декабря 1971 года равнялся 0,829 рубля) указанная сумма была  больше, чем тысяча долларов США. Но когда рабочему платили более двухсот пятидесяти рублей, наблюдательные органы за трудом считали, что подрываются основы Советской власти. И поэтому в платёжной ведомости Афанасий Ефремович указывал двести пятьдесят рублей. На оставшуюся сумму нанимал ещё трех рабочих, которым выписывал также по двести пятьдесят рублей. Эти трое расписывались в ведомости, но фактически им выдавалось по пятьдесят рублей. Разница распределялись в пользу действительно работающих. Естественно, что и себя он не забывал.

Не оставлял Афанасий и основной работы, где тоже научился маленьким хитростям.
Например, находит завод, который завален металлом определенного вида в очень больших количествах. Так называемые сверхнормативные запасы, то есть запасы выше всякой нормы. Афоня выкупал эти запасы по цене металлолома, но в металлолом не сдавал. Ибо в этом случае получал бы, выражаясь вычурно, бульон от сваренных яиц. А продажа этого металла заводам, имеющим литейные цеха по цене «чушек», то есть литейных заготовок при больших объёмах приносила вполне ощутимый доход.

Вся эта побочная деятельность по оценкам тех времен была чистейшей воды экономическим преступлением. Но на эти преступления толкало само государство, ибо оно назначало предприятиям очень много плановых показателей, в том числе и по сдаче металлолома. Ради выполнения этого показателя в металлолом сдавался излишне полученный кондиционный материал одними предприятиями, который Афанасием Ефремовичем продавался в переработку другим предприятиям, недополучившим нужный металл по фондам. Предприятия, недополучившие нужный материал, были вынуждены покупать его у Тузикова, ибо неполучение материала в полном объёме по фондам Госснаба не являлось веской причиной для невыполнения плана по выпуску готовой продукции. Вот такие замкнутые системы имело народное хозяйство нашего славного прошлого.

Наряду с этим за два года Тузиков написал диссертацию по рациональному управлению производственными мощностями. Ему назначили срок защиты, а диссертацию направили двум «черным», то есть неизвестным соискателю учёной степени, в данном случае Тузикову, оппонентам. Так как в диссертации использовался симплекс-метод, в котором Афоня попытался наследить, сделав весьма изящный вывод, то одним из черных оппонентов был назначен специалист по линейному программированию, доктор физико-математических наук из института имени Стеклова.

В своем отзыве доктор отметил, что вывод соискателя следует считать новой теоремой, и на основании решения ученого совета этого математического института Афанасию Ефремовичу был выдан сертификат об авторстве теоремы, которую назвали то ли теоремой Кентавра, то ли именем ещё какой-то аномальной лошади. Таким названием шутники-математики, вероятно, хотели подчеркнуть, что на пастбище их табуна, состоящего исключительно из тщательно отфильтрованных особей, нахально вперся беспородный конь, но сумел оставить достойный след своего пребывания. Тузикову предложили защищать ученую степень кандидата физико-математических наук (очень высокая, как говорят нынче, рейтинговая оценка) и должность младшего научного сотрудника с окладом 150 рублей (неслыханная щедрость). Но, мотивируя тем, что ему почти невозможно будет сдать экзамен кандидатского минимума по специальности как математику, Афанасий Ефремович отказался.

Защита прошла удачно, несмотря на то, что испортить её пытался один древний в восемьдесят шесть лет член ученого совета. Казалось бы, труха должна сыпаться из этого чуда природы. Но не тут-то было. Дедульке хватало двух дней, чтобы наизусть выучить контрольные цифры развития народного хозяйства, продекларированные очередным Пленумом ЦК КПСС или, того пуще, Съездом КПСС. Ну, а что касалось знания вычурных догм теории научного коммунизма, то тут ему равных не было не только в родном институте.
При одном черном шаре (всем было понятно, кто на него расщедрился) учёный совет принял решение считать Афоню кандидатом экономических наук. Приложив определенные усилия и деньги, ещё через полгода он получил диплом кандидата экономических наук.


Глава 10. Фёдор Александрович

Через некоторое время Федор Александрович, погрузив пса в машину (упирался очень) повез его в лес. В лесу отстегнул поводок, очень беспокоясь: не убежал бы. Но Таймыр был как привязанный. Не отступал ни на один шаг. Однако за все время прогулки, а прошагали они километра три, пес ни разу не помочился и не очистил кишечник. Зато, когда вернулись домой, то тут исправно все сделал (при этом именно на простынку) и, как говорится, «От всей души». Так называлась когда-то очень популярная  телепередача, которую долгое время вела весьма обаятельная актриса Валентина Леонтьева.

На следующий день проделали маршрут в пять километров. Результат тот же.

Федор Александрович был слегка обеспокоен неадекватным поведением щенка. Консультировался. Ему давали всякие поучительные советы, но всё разрешилось естественным образом. На третий день утомительной скачки по лесным просторам Таймыр не выдержал, и нужда заставила его отступить от сформулированных им правил. Он справил нужду на просыпающейся от зимней спячки природе.

Начало было положено, и щенок научился совершать эти интимные поступки даже при кратковременных прогулках невдалеке от дома. Вероятно, что этот опыт помог ему приобрести более зрелый соседский пес. Можно сказать, состоялся мастер-класс.

А время потихоньку бежало. Таймыру скоро должно было исполниться три месяца, и Федор Александрович стал подыскивать школу, в  которой пса и его научили бы уму-разуму.
Федор Александрович, только в первые минуты принятия решения, был зачастую отягощен легкомыслием. Но, поразмыслив, он, как правило, правильно оценивал свои силы и не стеснялся обращаться за помощью к более сведущим, чем он, по его мнению, людям. Надо сказать в жизни у него были случаи, когда, очертя голову, бросался в неизведанное, нахально требовал, то, что нужно, представляясь своим оппонентам этаким знающим их дело специалистом. И иногда везло. Под напором его энергии люди зачастую пасовали, и он добивался того, что ему нужно.

Но собака? Её ведь чужда человеческая логика. Она сожрет тебя, тем более, такой «красавец», как ротвейлер, даже не подумав о том, что ты крупный специалист в дрессуре. Ей это надо доказать.

И начались поиски кинолога, который научил бы, вначале может быть даже, и самого хозяина ходить на поводке и правильно выполнять команды: «Сидеть! Стоять! Вперёд!» и так далее.
Нашел. Ему назначили первый день обучения, но жизненные обстоятельства не позволили прийти в назначенный срок. Извинился, и встреча была перенесена на неделю.
Явившись немного ранее назначенного времени, никого не обнаружил. Но находящиеся в этом месте люди подтвердили, что пришел он по правильному адресу. Именно здесь и занимаются дрессурой собак.

Отнюдь не с немецкой пунктуальностью стали прибывать обучающиеся и их наставница. Наконец всех ввели в спортивный зал заведения, где и проводились занятия.

Федор Александрович мельком оглядел всю собачью свору и невольно остановил глаз на одной, как ему показалось, очень симпатичной суке. Она была атлетически сложена. Явно не щенок. Но у неё отсутствовал, какой бы то ни был, осмысленный взгляд. С виду спокойная она излучала агрессию. И, судя по всему, её следовало опасаться. Но это было не мнение специалиста, каковым себя Федор Александрович не считал, поэтому очень быстро об этом забыл, полностью полагаясь на профессионализм кинолога.

Кинолог, симпатичная дама, довольно лихо расправлялась со всем зверьем. И оно слушало её и беспрекословно делало всё, что от этого зверья требовала дама. Она не была суровой, но и конфеткой собаки её не считали. В ней они ощущали власть над их собачьими душами и, получая то зуботычины, то мягкие поглаживания, пытались угодить даме и, вначале нехотя, а потом с какой-то даже радостью, выполняя её команды.

Подошла очередь Таймыра, и он, вначале всбрыкнувшись, начал выполнять её пожелания. Его хозяин попытался повторить то, что делала дама, но, с первого раза, конечно, не получилось.

- Вы не жалейте его, он же Вас не жалеет. Поэтому при команде «Рядом!» не тяните поводок, а резко его дергайте.

Послушав этот совет, через несколько попыток он почти научился подавать эту команду и, кажется, Таймыр тоже понял, что Федора Александровича, как и даму, необходимо слушаться.
Устроив небольшой перерыв, хозяевами с питомцами вышли на улицу. Среди всех владельцев Федор Александрович был единственным мужчиной. Вероятно, дамы имеют большую, чем мужчины, привязанность к этому виду четвероногих друзей. Раньше просматривалась и у мужиков любовь к четвероногим друзьям человека. Газеты писали даже о знаменитых доярах. Читатели иногда (скажем, некоторые из них) похихикивали.  Уж больно не престижным для сурового мужского племени казалась им эта «забава». А бабы радовались:

- Хоть один мужик научился вымя дергать, - говаривали они.

Федор Александрович в те времена думал, что одни врали, а другие, по глупости, верили. Газеты врали в силу требований идеологии, а бабы верили по недоумию, ибо  верили газетам, которые им подсовывали председатели колхозов.

Во время короткой передышки Федор Александрович, посоветовавшись с кинологом, отстегнул поводок и отпустил Таймыра.

Всё произошло мгновенно. Неожиданно щенок оказался в зубах той самой суки, на которую Федор Александрович обратил в самом начале свое внимание. Она схватила его своими зубами-клещами за правое предплечье и неумолимо терзала щенка. Таймыр, извиваясь, визжал, и от страха его кишечник выпрыснул из себя содержимое.

Три отважных дамы: хозяйка суки, кинолог и, судя по всему, ее товарка бросились разнимать эту мертвую связку. Длилось это секунд сорок. Они оторвали суку. Сука укусила при этом и свою хозяйку. Кроме того, хозяйка ободрала колени об асфальт, и эта тварь (сука), почувствовав запах крови, ещё долгое время свирепела.

Федор Александрович ощутил легкий приступ тошноты, но как только щенка отняли, взял его на руки (а весил он уже килограмм пятнадцать) и стал его успокаивать.
Продолжение занятий не состоялось. Кинолог, осмотрев щенка, разрывов кожного покрытия не обнаружила, но нащупала небольшую гематому.

Федор Александрович на руках отнес его в машину. Дома, по совету кинолога, дал две таблетки валерианы.

Ночь прошла, вроде бы, благополучно.

На следующий день отвез щенка в ветеринарную клинику. Тому сделали блокаду, добавив витаминов. Блокаду щенок перенес нервно. Инъекцию витаминов весьма спокойно.
На последующий день повторили блокаду. В этот раз он перенес её безболезненно. Оставалось еще два раза прийти на витаминизацию.

Кинолог предположила, что этот факт может иметь последствия: либо Таймыр станет бояться больших собак, либо в последствие станет к ним очень агрессивен. В последующие два дня особого страха перед большими собаками Таймыр не обнаружил, а об агрессии говорить еще рано, так как он понимал свои физические возможности.
В подтверждение первого факта могла служить его встреча со старым знакомым, двенадцатилетним ротвейлером. Он его не испугался. Они обнюхались и мирно потерлись друг о друга.

Было принято решение: в эту группу Таймыра больше не водить. Договорился о переводе в другую, где таких агрессивных собак нет.