Собачий вальс. Главы 21-30

Глава 21. Гиенов

Гиенов Калистрат Петрович во время командировки на лесоповал, куда был отправлен после конфликта с Крутолаповым, проявил себя беспощадным защитником державы в борьбе с контрреволюционерами. За это получил благодарность командования. Ему вручили именной наган, и он начал теперь уже из именного нагана постреливать врагов народа без суда и следствия, по собственному усмотрению. На всякий случай, иногда, он всё же старался соблюдать видимость социалистической законности. Особо не нравившихся ему врагов народа он провоцировал на побег и с холодной головой, с горячим сердцем чистой рукой посылал пулю во врага. Но, пару или тройку раз, будучи в кураже после разугрева стаканом чистого питьевого спирта (был и такой напиток, и на этикетке так и было написано «спирт питьевой»), на спор, с двадцати шагов, из своего именного оружия, Калистрат Петрович посылал пулю точно в голову указанного ему спорщиком зека. Совестью после этого Калистрат Петрович мучился. Долго. Минут пятнадцать. А потом служба затягивала. И он совершал очередные подвиги.

Калистрат Петрович нашёл себя. Начальство это поняло. И теперь Калистрат Петрович работал только по командировкам. Его заметил заместитель министра. Понравился он заместителю министра. И Калистрат Петрович был переведён на работу в центральный аппарат, то есть в министерство. Теперь он уже оттуда ездил по особо важным командировкам, выполняя особые поручения руководства. Звания пошли. Награды. За безупречную службу Калистрат Петрович получил медаль «За боевые заслуги», потом ордена «Красной Звезды», «Красного Знамени» и самую высокую правительственную награду – орден Ленина.

И в званиях начальство его не обижало. Калистрат Петрович было образцово туповат, поэтому особых должностей не занимал. И не рвался к ним. Его начальство это понимало, не ждало от него пакостей в виде желания подсидеть. По такой причине он избежал участи многих славных чекистов: не был арестован, а затем расстрелян. И выжил.

Он не был в штате какого-нибудь конкретного отдела, исполняя особые и лично ему доверенные поручения, поэтому никто из молодых и не пытался его подсидеть. Не знали как. Да и боялись. Ибо слухи о его героически беспощадной душе чекиста проникали в уши его сослуживцев и служили охлаждающим душем. Тем более, что его начальник как-то в присутствии нескольких офицеров  сказал, что Калистрата Петровича он считает настолько честным и преданным делу партии чекистом, что Калистрат Петрович может своих личных врагов считать врагами советской власти. Об этом тоже узнали. И, конечно, боялись Калистрата Петровича животным страхом, остерегаясь даже попадаться ему на глаза.

После 1956 года, то есть после XX-го съезда КПСС, в органах государственной безопасности стали очищаться от тех, кто уж очень много расстреливал. Калистрат Петрович не попал в их число. Оно и понятно. Калистрат Петрович выполнял деликатные поручения, а о них документов не писали, а те, кто эти поручения давали, на допросах не торопились рассказывать. Подозрения были, но эти подозрения на поверку оказались несостоятельными.

Так что полковника Гиенова из органов не уволили, а отправили возглавлять отдел комитета государственной безопасности на периферии. Послужив на этом месте двенадцать лет, получил орден Октябрьской революции, знак «Почетного чекиста». В возрасте пятидесяти семи лет был отправлен в запас. Пенсия у него была, по тем временам, очень даже ничего. Позволяла существовать безбедно. В силу своей специфической работы семьёй не обзавелся, поэтому все деньги тратил на себя.

Но в девяностые годы Калистрат Петрович, как и все граждане, враз лишился всего нажитого и иногда откровенно голодал. В стране ни до кого не было дела. Вообще-то, до кого-то было дело. И вот до кого было дело, тех кучами постреливали те, у которых до них было дело. И преступления эти, государство всё-таки считало факты таких расстрелов преступлениями, не раскрывались.

Голодали офицеры, находящиеся на действительной службе, а уж об офицерах, находящихся в отставке, так же как и об остальных российских пенсионерах, и думать позабыли.
Калистрат Петрович отличался завидным здоровьем и в свои семьдесят с лишним лет подрабатывал то грузчиком в магазине, то дворником в ЖЭКе. То есть везде, где только можно было поймать кусок хлеба.

В начале века на офицеров в отставке стали обращать внимание, и Калистрат Петрович почувствовал это на себе. Пенсия стала больше. С приходом Ивана Ильича Следопытова к руководству отделом, который когда-то возглавлял сам Калистрат Петрович, жизнь у Гиенова стала ещё сытнее и разнообразнее.

Предыдущие начальники сторонились Калистрата Петровича и приглашали его только тогда, когда никак нельзя было не пригласить. Ну, например, на вручение очередной юбилейной медали или на какой-нибудь торжественный вечер, посвященной какой-нибудь исторической дате в овеянной славой жизни Комитета.

Нельзя же огульно оценивать всю деятельность КГБ, как органа карающего и безнравственного. В КГБ служили не только гиеновы. А были и по-настоящему честные и преданные стране люди. И их, наверно, было больше. Но пробраться им к вершинам власти было труднее, потому как они делом занимались, а на интриги времени не хватало. Поэтому поводы для подобных торжественных заседаний были, и на этих заседаниях назывались имена истинных героев, которые очень часто ценой своей жизни обеспечивали безопасность страны.
А вот Иван Ильич уважил Калистрата Петровича, пригласил на личную встречу и обласкал. Стал давать ему отдельные поручения, за что и поддерживал материально. По его рекомендации Тузиков  был вынужден принять на работу Гиенова охранником в свою фирму.
Афанасий Ефремович был очень осторожен в общении с Калистратом Петровичем. Несколько раз приглашал для ничего не значащих бесед. Выпивал одну - другую рюмку со стариком. Пытался, тем не менее, несколько раз обнаружить Калистрата Петровича спящим на посту, чтобы иметь формальный повод для увольнения по старческой неспособности работать, пусть даже с некоторой добавкой к пенсии во избежание недоброжелательства со стороны Следопытова.

Но не тут-то было.

Старик был кремень, и во время своей смены бдительно охранял хозяйство Тузикова. После нескольких задушевных бесед Гиенов, по-своему, проникся теплотой чувств к Тузикову. Он  стал относиться к Тузикову не то чтобы без подозрений, но, по крайней мере, лояльно. Афанасий Ефремович услышал от Гиенова даже несколько ободряющих слов. Типа того, что, мол, когда они, гиеновы, вернутся, то таких, как Тузиков, сразу расстреливать не будут. Ну, некоторых, конечно, расстреляют, но за Тузикова сам Калистрат Петрович поручится. И ему, то есть Тузикову, и работа в возродившемся СССР найдётся. Так что отношения между Гиеновым и Афанасием Ефремовичем установилось не то чтобы дружеские, но вполне благожелательные.



Но сурово брови мы насупим,
Если враг захочет нас сломать
В. Лебедев-Кумач

Глава 22. Следопытов Иван Ильич

Начальник местного отдела ФСБ полковник Илья Иванович Следопытов, сурово насупив брови, сидел за своим рабочим столом и работал над планом обнаружения и ликвидации шпионской сети, сплетенной врагами, которые хотят нас сломать. Все стратегически важные объекты были отмечены на карте города разными цветами. Так, например, колхозный рынок – пионами, главный городской общественный туалет (очень заманчивый объект с точки зрения шпионов для передачи шпионской почты) – гладиолусами, кирпичный завод – черёмухой, дом на улице Кирпичной - фиалками.

Когда дом на улице Кирпичной не принадлежал ООО «Престо», на схеме он был обозначен сиренью. Но меняются времена, меняются статусы, и сами понимаете…. В общем, фиалками.
Илья Иванович  был опытный контрразведчик. Правда, раньше он был разведчиком и учился на разведчика, но в должности разведчика проявил себя как контрразведчик.

Как-то разведуя что-то в какой-то иностранной стране по особо важному заданию он обнаружил, что по такому же заданию что-то шпионит иностранный шпион. Илья Иванович хвать его за жо**. Нет, он схватил его за другое место (Илья Иванович всё-таки был человеком классической сексуальной ориентации), но принято говорить, что за жо**, взвалил себе на плечи и пешком через три границы притащил на Лубянку. Его сразу же похвалили, дали орден, добавили звездочки на погоны (по одной на каждый) и отправили в другую страну. Потом выяснилось, как-то само собой, что Илья Иванович не иностранного шпиона притащил, а нашего разведчика, только из смежного отдела. Перепутал немного. Ну, того разведчика, конечно, поругали за то,  что разоблачился, но и похвалили: хорошо замаскировался  иностранным шпионом.

А Илью Ивановича вернули из этой другой страны и перевели в контрразведку.
И не надо удивляться, что Илью Ивановича из разведчиков в контрразведчики перевели. Конечно, он учился на разведчика. Многие, например, учились, скажем, на врачей, а перевелись в писатели. Антон Павлович не только писателем, а даже драматургом стал.
Ладно, допустим, что про медицинские институты и говорить не надо. Они и писателей и драматургов и певцов готовят: Арканов, Горин, Розенбаум….

Но возьмём авиационный институт. Тот тоже писателей готовит. Подготовил он, по крайней мере, двух писателей-юмористов. И оба они очень юморные мужики. Каждый из них (школа-то одна – Московский авиационный институт) напишет что-нибудь и давай нам читать. Сам хохочет. Нравится ему то, что он написал. Или не нравится, поэтому и смеется. И мы с ним. Потому что смешно очень. Да  и правильно, что хохочет. Значит смешно. А если не смешно, то зачем людям читать? Он когда читает, ему кажется, что, то, что он написал, стало еще смешнее. Как на нас посмотрит, так прямо с хохота и помирает. Вот какой писатель. И читатель. Сразу двум профессиям в авиационном институте выучился. А тех, кто не смеется, он их вместе с американцами дураками называет. И правильно. Читают тебе смешное что-нибудь, так смейся, мать твою…, нечего деньги зря платить за билеты.

Или ещё один шутник. На артиста выучился. Хорошим артистом стал. Народным. Все его любили, а многие и сейчас (после его трагической гибели) продолжают любить. На родину свою стал ездить, так там его прямо заобожали. Ну, и решил он ещё шибче пошутить. Вот, мол, возьму и выдвину себя в губернаторы у себя на родине. Ну, артисты, его коллеги, знамо дело, всякие розыгрыши любят. Подзадорили. Поспорили:

- Не выдвинешь. 

А он свою линию гнет,

- Выдвину.
Напечатал этикеток для водки со своей популярной, как он говорил, красной мордой, лица, конечно, (а может, это конкуренты сделали, чтобы отрицательный имидж ему создать). И давай земляков спаивать. Юморил он так. Юморил, а внутренним умом надеялся, что не выберут. Юморил, юморил и пропустил последний момент, когда себя можно было с выборов снять. А тут раз, и наступил час икс. Если заявишь, что с выборов снимаешься, уже не снимут: не успевают чернил привезти, чтоб фамилию из избирательных бюллетеней вымарать.
Мужики юмора не поняли. Им водка понравилась. Они не только сами решили выбрать его губернатором, но  и баб своих подговорили. И выбрали.    

Артист как узнал результаты, так в лице изменился. Водку сразу, наверно, всю назад собрал. Одно дело шутить и совсем другое дело с пьяными мужиками хозяйство поднимать. Сам-то он парень, вроде неплохой. Понимал, что работать надо. Но учился-то на шутника. Увлекся и перешутил. Начал работать и учиться на губернатора. Наверно, что-то начал понимать. Может быть, и получилось бы. Ведь у Картера получилось же. И Шварцнегера тоже пока с работы не увольняют.  Но судьба распорядилась по-своему. Не дала она ему такой возможности.

А менталитет нашего человека «Будь здоров!». Как правило, считают, что если ты бухгалтер, то даже говорить что-нибудь серьёзное, скажем, об автомобиле не моги. Ты такому формалисту (а они бывают и среди автослесарей, потому что формалист – это не специальность и не должность, это особая популяция) скажешь, например:

- Измените угол опережения зажигания.

А он сначала нарисует себе морщину поперёк лба, нахмурился, значит, задумался, а потом:

- Ты что инженер по двигателям внутреннего сгорания?

- Да, нет. Я бухгалтер.

Он на тебя так посмотрит, будто ты вошь какая-то особенная. Ну не та, что в голове или на общем теле водится. А совсем даже из другого семейства. Та, что в особых потаённых местах человеческого организма проживает. И спасуешь ты перед этим долдоном. Он провозится с твоим автомобилем часа два. В конце концов, найдет причину. Она окажется именно той, которую назвал ты. И он увидит, что ты это понимаешь. Но ещё раз гордо и презрительно глянет на тебя, произнеся:

- Ходют тут всякие….

Поэтому умные люди не придирчивы к формальным признакам. Раз человек проявил себя контрразведчиком, то и не надо на него валюту тратит, командируя во всякие заграницы. Пусть дома в стране сидит, шпионов ловит. И надо относиться к этому с пониманием, без всякого бюрократического ехидства.

На новом месте Илья Иванович развернулся и поймал очень много шпионов: то ли троих, то ли пятерых. Правда, то ли двое, то ли четверо оказались опять-таки нашими разведчиками, возвращающимися с задания. Особый на них нюх был у Ильи Ивановича. Поэтому Илью Ивановича повысили до начальника отдела и отправили в город, где нет Белорусского вокзала, на который толпами прибывают наши разведчики после выполнения заданий.
Вот так мирно, но напряженно работал Илья Иванович.

Снова обратившись взором к карте города, Илья Иванович интуитивно остановил свой взгляд на доме, обозначенном фиалками, то есть на доме по улице Кирпичной. Неизвестно, что побудило его особым взглядом посмотреть на этот дом. И он сказал своему мозгу:
-  Об этом надо подумать, - и начал думать.



Глава 23. Фёдор Александрович

Подошло время, когда уже надо было подумать о получении родословной, и Фёдор Александрович, прихватив с собой Таймыра, отправился в клуб, чтобы записаться на выставку. Для Фёдора Александровича это оказалось обычной бюрократической процедурой, совмещенной с изыманием у него из кармана несколько сотен рублей.

Деньги Фёдор Александрович уплатил, получил квитанцию, и они отправились домой.
На выставку Таймыр был записан по имени, которое было указано в щенячке.





Глава 24 Таймыр

Что-то часто Фёдор Александрович стал говорить о какой- то выставке. Что же это такое?
 Ну. знаю я, что Петр Первый ассамблеи проводил, где все вусмерть напивались, а потом без штанов танцы творили. Англичане свои встречи называют «to give a party», то есть «гостей собрать». А что такое выставка? Попойка будет? Интересно.

Приехали в какой-то дом. Там всё собаками пропахло. Записали на эту самую выставку. А устроительница вечеринки про какое-то клеймо спрашивает: «Где, мол, оно у Таймыра». Ну и зашарашили мне татуировку в паху. Клейменный я, стало быть, стал. В уголовники определили. Уж никак, вором в законе решили сделать. Сопротивлялся я. А что сделаешь?

Ночью приснился страшный сон. Я – маленький еврейский мальчик лет пяти. И на моем худеньком запястье, зажав его в слесарные тиски, делают татуировку. А потом, не помню, через какое время, загнали меня в грузовик вместе с другими детьми. Загнали так плотно, что невозможно было присесть. От страха многие описались, обкакались. Вонь ужасная.
А потом вонь стала еще ужаснее. Из глаз покатились слезы, изо рта пошла пена, и все мы стали валиться друг на друга. Потом машину открыли. Больше половины были мертвы. И нас всех взрослые дядьки в полосатых арестантских одеждах, как мгновенно просочилось в моем сознании, с дыханием, режущим глотку от ужаса, оценивая наше состояние как собственное ближайшее будущее, начали перетаскивать нас к печи.

Я что-то хотел сказать, выкрикнуть, но из моей глотки даже стон не смог вырваться. Меня бросили в печь. Мгновение, длившееся столетиями, обожгло мне горло, руки, ноги, полосонуло огненной бритвой по моим яичкам и члену, и…

Я проснулся весь дрожа. Оглянулся.

- Слава Богу, это не со мной.

Но тревожная память долбила мой мозг, и подсознание подсказывало, что у меня была еще одна совсем короткая жизнь, из которой в памяти остался только этот ужасный эпизод. А может блуждающая материя чьего-то сознания залетела ко мне, перепутав адресата, и с ненавязчивой шутливостью природы проскоблила страхом всё мое тело?



Глава 25. Пивной завод

Афанасий Ефремович открыл своё «Престо» не для «выращивания» денег из ничего. Он знал, что такая затея обязательно рухнет, что и было подтверждено новейшей историей России. Поэтому он не назначал высоких процентов, а заработав денег на спекуляции недвижимостью и производственными мощностями, приобретенными за ваучеры, решил организовать  и производство. Он не ставил перед собой задачи поднимать отечественное машиностроение. Да ему бы и не дали. Страна, по инерции, ещё находилась в стадии его уничтожения. С высоких трибун слышался только треп про высокие технологии, про нанотехнологии и прочие придумки яйцеголовых. Поэтому он решил производить пиво. Продукт очень необходимый не только русскому, но и всякому народу. 

Одним «Престо», по определённым соображениям, организовывать такое дело было рискованно. Он мог получить массу беспокойств. Поэтому он открывает совместное российско-канадское предприятие с 15%-ным участием «Престо» и с 85%-ным, как нетрудно посчитать,… господина Джона Лабрадора.

Пивной завод в городе существовал с незапамятных времен. Лет, наверно, сто, а может больше.  Ещё до Великой  Октябрьской социалистической революции. Впрочем, потом дату его рождения вспомнили.

Был он некоторое время в период НЭПа во владении какого-то осколка капитализма, которого после окончательной победы социализма и расстреляли окончательно. А потом завод варил пиво, известное «от Москвы до самых до окраин»  под названием «Жигулевское». Вероятно, очень нравилось это название одному из бывших Бакинских комиссаров - Анастасу Ивановичу Микояну. Пиво под таким названием варили все пивные заводы страны. Рецептура была разработана министерством торговли, возглавляемым  этим самым комиссаром.

В период лихой приватизации завод несколько раз переходил из рук в руки. Двух хозяев подстрелили, но, справедливости ради нужно отметить, не смертельно. То ли стрелки были не меткие, то ли не было задачи «замочить», как это принято сейчас говорить. К тому же одна из жертв этих стрельбищ была «как оказалось, ни при чем» . Была, а точнее был он, по случайности,  однофамильцем одного из промежуточных хозяев.

Все эти промежуточные хозяева разогнали весь персонал, свалили в кучу всю документацию, распродали всю мебель, и завод существовал, до некоторого времени, только на бумаге и числился дебитором в налоговой инспекции. Его долги в несколько раз превышали балансовую остаточную стоимость.

Больше не находилось желающих овладеть этим хозяйством. И руины завода отнюдь не украшали центр горячо любимого горожанами города.   

- Возродить славу родного пивзавода! - С таким лозунгом выходили на санкционированные демонстрации патриоты города и делегации партии любителей пива.

- Снести с лица земли! - Требовали сторонники антиалкогольных мероприятий и примкнувшие к ним трезвые жены пивных алкоголиков.

- Оставить как памятник природы! - Подавала свой голос партия «зеленых», потому что с ликвидацией руин, как они считали, могли исчезнуть обитающие там крысы, мыши, тараканы, что, безусловно, нанесло бы непоправимый ущерб природе, сравнимый с исчезновением мамонтов.

У администрации не было средств на снос руин, поэтому мэр, взяв на вооружение требование «зеленых», сохранял руины. А сам, между тем, вел переписку и переговоры с министерством по налогам и сборам о  возможности списания долгов пивзавода. К этому времени под давлением четвертого вида представителей общественности здание было отнесено к историческому архитектурному памятнику.

Таких руин по стране было много. Правительство издало Постановление, в котором долги многих предприятий были отнесены к безвозвратно утерянным. В перечень должников, приложенный к данному Постановлению, были включены и руины пивзавода.

Тем не менее, и далее желающих взять этот памятник в собственность не находилось.
Однажды в кабинет мэра вошли два, скажем, очень симпатичных, сложенных телами по последним стандартам качков, молодых человека. Визга, как и доклада, своего секретаря мэр не услышал.

- Значит, Нюська, - метнувшейся мыслью подумал мэр, - получила, как минимум, сто долларов.

На вопрошающий взгляд мэра один из качков, судя по всему старший, успокоил:

- Да, ты, батя, не дрейфь. Если правильно будешь себя вести, то и живой останешься. А девка твоя нам не помешает, с ней там один наш кореш остался. Она всем будет говорить, что ты очень занят.

- Судя по всему, - нехорошей мыслью озарился мозг мэра, - Нюська денег получить не сумела.  А такая сметливая. Значит не по зубам ей эти посетителя, мать их….

- У нас дело к тебе, батя. Развалюху тут одну хочет достойный человек приобрести. Пивзавод.

- Так в чем дело? – принимая вид храбреца, резво спросил мэр, - пусть напишет заявление, соберет необходимые документы….

- Ты, чего, батя? В самом деле, не врубился? Тебе же сказали, что человек достойный, а, значит занятой очень. Времени у него, чтобы эту всю бодягу разводить нету. Да, к тому же, он по-русски ни бум-бум. Сколько тебе за труды дать, чтобы дело оформить, скажем, за недельку?

- Но…

- Да ты не волнуйся. Кое-какие документы есть. Вот тебе копия его иностранного паспорта, заверенная нашим нотариусом. Вот гарантии  Барклайз банка. В Лондоне такой банк, батя. Два дня тебе на проверку этих документов, уверяю тебя, подлинных, вполне хватить. Для этого гражданин Канады Джон Лабрадор выделил тебе триста гринов. На расходы твоей канцелярии.

- А почему он сам не пришел?

- Тупой ты какой-то, батя. Тебе же русским языком сказали: «Занят он очень». – и молодой человек настойчиво продолжил, - так сколько тебе денег надо, чтоб быстренько, за неделю всю эту канитель закончить?
Мэр, слегка обалдевший от напора, удивляющийся, что еще жив и потрясенный тем, что ему еще и денег предлагают, очумело что-то посчитал и пролепетал:

- Так…, земельный комитет,… бюро технической инвентаризации,… управление главного архитектора…. Ну, где-то две с половиной тысячи долларов.

- И ладненько. Значит так. Вот тебе пять тысяч долларов для твоих взяточников и десять тысяч тебе за труды. И чтоб все документы через неделю у твоего секретаря лежали готовенькими. Нечего тебя лишний раз от важных дел отвлекать. Наш кореш их заберет. А теперь покеда. Будь здоров, батя.

Через неделю собственником руин (мэр очень хорошо потрудился) и даже земельного участка стало вновь образованное общество с ограниченной ответственностью, зарегистрированное на Кипре.

Завод без присмотра после того, как ещё один молодой человек забрал документы, простоял всего три дня.

Молодые и не очень молодые люди в красивой и удачно подогнанной рабочей униформе начали обносить его забором, в котором все доски были хорошо подогнаны друг к дружке и очень были соблазнительны для дачников.

Один из них попытался как-то ночью отодрать парочку из них от забора. Но два спортивных юноши, оказавшиеся рядом, наверно случайно, убедительно поговорили с этим дачником на тему: «Воровство – пережиток социализма». Влили в него насильно два стакана настоящей (не левой) вкусной водки и пространство под бровями украсили несколькими синяками на память.

Мужик потом рассказывал:

- Иду как-то мимо забора вечером, споткнулся, а утром просыпаюсь около него пьяным и с синяками. Чудеса.

 Все ему верили, вздыхали, с завистью поглядывали на забор, но доски рвать не решались. А вдруг тоже проснешься утром, ну, и так далее….

Забор заинтересовал и администрацию города. Несколько раз под разными предлогами представители различных департаментов пытались проникнуть за это ограждение. Но по неизвестным ранее советскому народу причинам (право на частную собственность, частную жизнь) им вежливо  отказывали.

В первый раз приехал помощник мэра и, размахивая удостоверением, приступом решил взять эту крепость. Но наткнулся на надпись на заборе, что земля за забором является частным владением. Подтверждением служили документы, о существовании которых помощник знал. Но очень был обижен тем обстоятельством, что отчуждение земельного участка и завода произошло без его участия, а, следовательно, и без вознаграждения. Однако, несанкционированное посещение частного владения территории недопустимо.

Во второй раз приехал представитель департамента культуры мэрии, чтобы осуществить надзор за правильным использованием исторических архитектурных памятников. Но ему показали сертификат ЮНЕСКО, а также акт, подписанный секретарем союза архитекторов России и самим председателем Госстроя, что, мол, здесь всё в порядке. Дали переписать номера документов и отправили с миром.

В третий раз приехал сам Илья Иванович Следопытов. Его любезно приняли в прилегающем к территории домике, не имеющих окон на интересующий городских чиновников объект. Налили стакан хорошей водки, изготовленной по лучшим русским рецептам где-то в Скандинавии, дали закусить хрустящим неженским огурцом, ветчиной и вежливо объяснили, что могут, конечно, пустить Илью Ивановича посмотреть объект, но только с санкции прокурора.
 Прокурор города попросил разрешения у вышестоящих прокуроров. Ответа долго не было. Наконец прокурору города пришел ответ из секретариата Генеральной прокуратуры: «Санкцию можете выдать, но под личную ответственность». Личной ответственности у прокурора города не оказалось. Так и оставалось секретом, что же там делается.

Местная власть даже ОМОН, которому «сам черт не брат», не решилась пустить. Им показалось, может быть и не зря, что в заборе заинтересованы очень крупные дядьки.



Меня хотят,
Я ****ь, я молода,
Я возмутилась, я сказала:
«Да»!
А. Вознесенский

Глава 26. Зинаида Овчаркина

Зина Овчаркина - дочь доярки и лесоруба, то есть человек очень достойного социального происхождения, некоторое время несознательно работала проституткой на вокзале столицы одного из субъектов федерации. Сейчас, наверно, все субъекты федерации имеют правительства, министров, а, значит, и столицы. Для некоторых из них гимнюки даже гимны сочиняют. Гимны, как правило, для стран пишут. И пишут их не гимнюки, а гимнари. А гимн для субъекта? Сепаратизмом попахивает.

Она была очень начитанная и общительная девушка, поэтому несознательно работала некоторое время. А потом начала работать сознательно. Копила деньги, чтобы учиться.
Нет, Зинаида не собиралась учиться на проститутку. Она собиралась учиться на архитектора или ветеринара. На кого получиться. На архитектора, если денег насобирает на архитектурный институт, ну, а если на архитектурный не насобирает, то тогда, решила, что поступит  в ветеринарный.

Так вот за сбором этих самых денег ее задержал на вокзале один из стражей порядка, а попросту один из милиционеров.

Новенький. Старенькие ее все знали. Знали, что Зина девушка одаренная и с понятием. Когда надо и опохмелиться даст, а когда и просто даст. А этот молодой решил её, как это у них называется, завербовать. Мол, будешь мне всякие донесения передавать на контингент. Чего только эти милиционеры не придумают. Она не спросила, от кого будут донесения, но обещала передавать.

Оказалось, что эти донесения сама ещё и придумывать должна. Вот, думает Зинаида над донесениями, думает, а время идет, и его уже на основную работу не хватает. Навыки начинает терять. Но по заданию милиционера начинает приобретать другие. Милиционер уже нештатной сотрудницей оформил и иногда денег за работу начал давать. Правда меньше, чем она по своей первой специальности зарабатывала. Но работа тоже интересная: с людьми, а иногда и на свежем воздухе. Как у палача.

А потом милиционер исчез. Зинаида готовила донесения, готовила, а их никто не берет. От своей старой работы стала отвыкать, терять квалификацию, а новую работу, вроде как, потеряла. Но милиционер оказался не милиционером. Он по особому заданию из Москвы за этим вокзалом следил, а как только свое отследил, так снова стал не милиционером, а стал тем, кем был до того как стать милиционером.

Через некоторое время этот немилиционер опять приехал на вокзал. Отыскал  Зинаиду, привез ее в Москву и рекомендовал своему начальству как очень толкового нештатного сотрудника. Начальству Зина тоже понравилась.

Ну, конечно, не всему начальству. Всему начальству ее не показывали. А только двум начальникам. Ну, тем, к которым доступ имел «немилиционер». Они сами ее осмотрели, «оттестировали» по всем необходимым тестам. Вот  этим двум она и понравилась. И они, эти двое, направили Зину в свою специальную школу.  И никого к неё для дальнейших «оттестирований» не допускали. А желающих  «оттестировать» Зинаиду,  как показала её практика общения с новыми коллегами,  было вполне достаточно.

Во время учебы ей объяснили, что проституция, вообще-то очень вредная вещь. И для морали и для здоровья. Но если для выполнения задания, чтобы узнать какой-нибудь секрет, используешь эту вещь, то это уже не проституция, а подвиг. И если здоровью это ещё может принести вред, то морали никакого вреда не наносится, а даже наоборот.

Узнав это и ещё много нужных вещей, которым Зинаиду обучали два года, она  была откомандирована на стажировку к Илье Ивановичу.

Илья Иванович тепло и радостно встретил стажера. Проверил все боевые качества своего нового сотрудника. Оттестировал. Остался доволен. И решил с помощью Зинаиды заняться разработкой пока ещё, в силу недостатка опытных, со специальной подготовкой сотрудников, не охваченного им объекта. Этим объектом было ООО «Престо».

Вообще то, с точки зрения обнаружения шпионов, Илья Иванович ООО «Престо» считал бесперспективным направлением. Но там сочно пахло деньгами. А это не могло оставить равнодушным человека с хорошим обонянием.

По заданию полковника Зинаида должна была проникнуть в здание «Престо» через Сукинсына. Зинаида с успехом это осуществила.



Глава 27. Гьяв Нгок Зан

Возвращаясь однажды с одной из своих бесчисленных деловых встреч, Афанасий Ефремович, лениво поглядывая в сторону тротуара, стал свидетелем почти традиционной встречи нескольких молодых людей, объединенных в стаю, с одиноким прохожим. У молодых людей явно не хватало денег, и они не очень вежливо попросили прохожего поделиться.

Прохожий выглядел худосочным. Но отчаянно сопротивлялся. Однако молодая стая, с молоком матери впитавшая лозунг «Булыжник - орудие пролетариата», наплевав на рутинные традиции типа «Лежачего не бьют», с криками «Бей узкоглазого!» быстро приближала этот контакт к катастрофическому для прохожего финалу.

- Бей узкоглазого? – задал себе вопрос Тузиков, повторив услышанный призыв, - что это он тут делает? - И попросил по рации своих телохранителей, следующих за ним в другой машине, помочь «Узкоглазому».

«Узкоглазому» повезло. Если бы не помощь Тузикова, то «Узкоглазый», вряд ли, сумел бы в этот вечер добраться до своего жилища. Раскидав шпану, телохранители подвели спасенного к машине Афанасия Ефремовича, который пригласил его в салон и усадил рядом с собой.

Спасенный оказался вьетнамцем, но очень хорошо владеющим русским языком. Это был довольно взрослый мужчина, и в его глазах читались и мудрость и усталость. Молчаливым диалогом глазами гость и хозяин договорились о совместном проведении остатка вечера.
Подростки не успели потрепать вьетнамца. Его одежда имела вполне приличный вид, поэтому Афанасий Ефремович предложил ужин в ресторане.

Гьяв Нгок Зан родился в 1955 г. на южном берегу реки Бен-Хай, вдоль которой на широте шестнадцать с половиной градусов северной широты в соответствие с Женевскими соглашениями в 1954 году была обозначена демаркационная линия между ДРВ (Демократической республикой Вьетнам) и Южным Вьетнамом. Гьяв Нгок Зан (для сокращения будем в дальнейшем  называть его Гавом) родился, вроде бы, в демилитаризованной зоне, но как оказалось, демилитаризацией здесь и не пахло. Все детство Гава прошло под аккомпанемент бомбежек и залпов зенитных и ракетных орудий.

Рано потерял родителей. В двенадцать лет умело обращался со всеми видами стрелкового оружия. Жизнь заставила.

Не вдаваясь в особые политические причины, по которым на его родине уже более двадцати лет продолжались кровавые бойни, Гав в силу обстоятельств был на стороне повстанцев.
Он легко овладел грамотой. Умел писать, читать. Имея хороший природный слух, свободно улавливал иностранную речь. К пятнадцати годам стал сносным переводчиком, как с английского, так и с русского языков.

Однажды, попав в окружение, оказался в американском лагере военнопленных. Но по возрасту не был отнесен к партизанам. А Гав и не настаивал на своем партизанском звании.

Один из американских начальников обратил внимание на юношу, на его хватку к языкам и добился отправить в штаты на учебу за счет то ли фонда помощи слаборазвитым странам, то ли за счёт каких-то других средств. Но главное, у Гава появилась возможность бесплатно получить образование. В штатах он изучал английский и русский языки. Довольно успешно проучился два года и был направлен во Вьетнам переводчиком.

В 1973 году между воюющими сторонами удалось достичь перемирия. Вьетнамцы добились перемирия тем, что ценой любого количества человеческих жизней были готовы отстаивать свою независимость, потому что свободы досыта наелись и от цивилизованной Франции и от по-азиатски братской Японии, готовой задушить их в сладострастных объятиях. Ну, а янки? Янки свои жизни очень ценили и отдавать их не очень хотели.

Американские войска покинули Вьетнам. Гав остался на родине. С разделением страны на два лагеря многие, как с одной, так и с другой стороны, вьетнамцы были не согласны. В 1975 году опять же с помощью «штыка и гранаты» произошло воссоединение двух стран в единое государство. И в июне 1976 года было объявлено о создании единой Социалистической Республики Вьетнам.

Гав за свои подвиги до отъезда в Америку был отмечен несколькими наградами и, учитывая его способности, был направлен на учебу в Москву в университет Дружбы народов имени  Лумумбы. 

Получив диплом экономиста, Гав уже во второй раз вернулся на родину. Но жизнь была тяжела. Работы никакой.

В это время в Советский Союз уезжали толпы добровольцев, готовых за койку в общежитии и место работы два года провести на чужбине. Такие экспедиции предполагались на два-три года. По истечении срока, приобретя рабочие специальности, молодые люди должны были вернуться на родину, чтобы поднимать из руин собственное народное хозяйство.

Руководителем одной из таких групп был назначен Гав. И он во второй раз отбыл в СССР.
Однако по окончанию срока стажировки мало нашлось вьетнамцев, пожелавших добровольно вернуться на родину. Не пожелал и Гав. Ему удалось жениться на русской барышне, получить паспорт гражданина СССР и устроиться на работу.

Недолго длилось эта идиллия. Новые ветры повеяли на территории в двадцать два и четыре десятых миллиона квадратных километра. Советский Союз развалился. Но в новой России, свободной от братства народов Украины, Белоруссии, Казахстана, Молдавии, Киргизии… жизнь пошла «не сахар». Рабочие места сокращались. Все повально ударились в коммерцию. И в лучшем положении оказались те, кто этот невидимый глазу рыночный простор увидел раньше.

Гав и до этого времени не рвал отношений со своими земляками, многие из которых барражировали между нашим (с точки вьетнамцев) Западом и вьетнамским (с нашей точки зрения) Востоком. Обучал их совершенно бескорыстно русскому языку, помогал советами, а иногда, пусть небольшими, но деньгами.

Земляки относились к Гаву с уважением. И в каждой каморке, которую занимала либо отдельная вьетнамская человеческая единица, либо ячейка общества, вьетнамская семья, он был желанным гостем.

Некоторое время, в период ранней рыноизации страны, Гав ещё был нужен в своем совместном советско-американском предприятии. Но предприятие, которому на бумаге были даны льготы, а на самом деле, со стороны государства задавленное налогами, и со стороны учредителей разворованное, приказало долго жить. Гав оказался на улице в прямом смысле слова. Его жена не пожелала делить с ним свою судьбу и быстро оформила развод.

Пользуясь своим правом теперь уже гражданина России в период гнуснейшей рыноизации, когда за гроши стали продавать украшенные генеральскими звездами и звездами Героев мундиры, Гав зарегистрировал на свое имя индивидуальное предприятие, и теперь вьетнамцы, находясь под его патронажем, челночили уже вполне официально. То есть ездили в Турцию, Китай и другие страны, из которых привозили массу полезных и невиданных российскому глазу вещей.

Выросшие на обожженной войною земле и веками воспитанные на рисовых полях коллективизмом, вьетнамцы представляли собой единый организм. Многие, как и Гав, имели боевой опыт.  И в этот период их содружество помогало  устоять от многих посягательств.
Стычка на улице, от которой его спас Афанасий Ефремович, была случайностью. Она не была кем-то спланирована. Но могла иметь для Гава очень неприятные последствия.

Тузиков предложил Гаву взять на себя руководство всей финансовой деятельностью пивзавода. Пивзавод, как уже сказано ранее, был зарегистрирован на Кипре, являющемся оффшорной зоной. А в своём банке Афанасий Ефремович открыл текущий счет пивзавода для расчета по заработной плате и некоторых других незначительных платежей. Вся выручка от продажи продукции должна была поступать на расчетные счета на Кипре, а оттуда часть денег для решения неотложных задач переводилась в Россию.
Кроме того, к взаимной выгоде сторон, завод обеспечивался вьетнамской рабочей силой и охраной.

Через два дня Тузиков и Гьяв Нгок Зан подписали договор. Гав приступил к работе и начал формировать коллектив.




Глава 28. Пивной завод

Месяца через четыре после начала реконструкции пивзавода на заборе появилось объявление, что, мол, забор будут завтра разбирать, а доски продавать. С утра давка. Списки. Ну, всё, как водится.

Разобрали рабочие деревянный забор. И взору горожан открылась невиданная красота. Дом, обнесенный чугунным литым забором, не узнать. Красавец. А на самом верху даже цифры, запорошенные ранее пылью и сажей десятилетий, красуются: «1857». Это, значит, дата, когда завод построили. А за забором на фоне завода столы накрыты, и на столах пиво невиданное. В бутылках. В банках. В бочонках с насосом. И кружки. Деревянные. Стеклянные. Глиняные. Сказка.

Мужики про доски забыли. Давай пиво хлестать взахлеб. Пьют, пьют, а оно не кончается. Да вкусное. Мужики, оглядываясь (нет ли того, кто синяки за воровство раздает), пытаются кружечки украсть. А рядом ходят люди, хозяева, видно, улыбаются.
- Пейте, - говорят, - пейте. А кружки – это сувениры. 

Ну, мужики совсем ошалели. Кто-кто за водкой побежал и за закуской. Где это видано, чтоб пиво без водки….

Подъехал мэр. Удивляется и возмущается. Как это так? Без его  руководящего ведома, на его территории происходит какая-то пьянка, а ему об этом сообщают только через два часа после ее начала? Непорядок. Мэр просит старшего, и к нему, улыбаясь, подходит китайского вида человек. Представляется:

- Я, Гьяв Нгок Зан, финансовый директор пивного завода господина Джона Лабрадора и Финансового Дома Тузикова. Мы сегодня проводим презентацию нашего завода. Милости просим отведать нашей продукции, - и незаметно появившийся официант в белоснежном костюме подает всей свите мэра несколько запотевших кружек пенящегося напитка. А далее, Гав, приглашает именитых гостей в конференц-зал.

Входят гости в конференц-зал и любуются. По стенам лепнина восстановлена. Амуры всякие, Психеи. Потом какие-то другие дядьки и тетки, фамилии которых не указаны. Некоторые совсем голые, некоторые слегка одеты, но не в трусы и лифчики, как положено, а так, в тряпки какие-то цветные, но, судя по всему, хорошо выстиранные и тщательно выглаженные.
Вокруг столы с винами грузинскими, немецкими, венгерскими, французскими. Водками: для космополитов - финской, польской, шведской, для патриотов были выставлены водки московского завода, находящегося на Самокатной  улице рядом с вытрезвителем номер 7 («столичная», «московская», «гжелка»), для гурманов - водки, произведенные в северокавказских республиках. Гурманов не нашлось. Поровну оказалось космополитов и патриотов. Соки всевозможные. Воды минеральные с газом и без. И пиво, пиво, пиво….
Стаканы, рюмки, фужеры разных форм и размеров. И все чистые и протертые. Сверкают.

А около стен столы с закусками. Описывать закуски, нет сил. Было всё, что мог пожелать самый изощренный гурман. А если какой-нибудь ехидный посетитель капризно запрашивал дунайской или, скажем, волжской селедки, то ему вежливо подавали один из нескольких экземпляров, находящихся тут же, «Красной книги». Открывали соответствующую страницу и прочитывали, что такие селедки исчезли. Посетитель обиженно надувал губки, выпивал водки, запивал пивом, закусывал истекающей жиром чешской шпикачкой, и конфликт исчезал.

Изобилие.

Изрядно выпив и хорошо закусив, гости начали искать хозяина.

- Где же господин Джон Лабрадоров? - спрашивали одни.

- Мистер Джон Лабрадор, - поправляли другие, знатоки аглицкого политеса.

Но так как вопросы были адресованы в никуда, то, соответственно, и ответов из ниоткуда не было. Наконец, не дождавшись Джона Лабрадора, распоясавшийся мэр решил самостоятельно открыть торжественную часть презентации пивного завода. Он, указывая пальцем на окружающее пространство, вероятно, считая его чем-то одушевленным и обладающим большими деньгами, что-то назидательно говорил о необходимости крупномасштабных иностранных инвестиций в городскую промышленность. При этом он, то строго погладывал в сторону Гава, то заигрывающее ему подмигивал: «Знай, мол, наших!». Но его мало кто слушал.
Некоторых из гостей, с трудом переносивших дальнейшее продолжение праздника, услужливые официанты провожали до охраны. Охрана провожала гостей до проходной и за неё. Ну, а дальше каждый добирался до места своей ночной стоянки или лежанки сообразно своим возможностям: кто на служебной машине, кто умудрялся хорошо прицелиться и попасть в узкие двери общественного транспорта, а некоторые решали остаться здесь у забора до утра. Благо, что погода летняя.

Однако всему приходит конец. Последними праздник покинули мэр, Илья Иванович и начальник УВД. Мэра и Илью Ивановича Гав проинвестировал. Мэра двумястами  долларами, а Илью Ивановича - сотней. Но Гав это сделал так, что каждый думал, что только ему была оказана такая честь, и каждый был недоволен мизерностью оценки их чести.

Выйдя из проходной, мэр обратил внимание на своих сограждан, расположившихся на тротуаре возле проходной в спящем виде. Посочувствовав им, мэр дал распоряжение начальнику УВД доставить их всех домой. Начальник УВД вызвал машины, которые отвезли граждан в медицинские вытрезвители. Но денег с граждан за ночлег в эту ночь официально не взяли. А неофициально? Никто не выяснял.

Так закончилась презентация завода.

Завод работал уже несколько месяцев. Работал, судя по всему, успешно. Его пиво под торговой маркой «Адриатическое » шестнадцати сортов, в зависимости от процентного содержания алкоголя и рецептуры, пользовалось популярностью у всех слоев населения, но что-нибудь ещё о заводе никому узнать не удавалось.

Даже пронырливые журналисты не могли попасть на завод. Их любезно встречали в специальной комнате на проходной. Угощали пивом. Давали воблочку.  Иногда Гав допускал их минут на десять для интервью в конференц-зал. Отвечал на два-три незначащих вопроса и прощался….

За год Афанасию Ефремовичу удалось открыть около двадцати филиалов банка и пятнадцать филиалов пивзавода в различных регионах России. А ещё через два года всё хозяйство Тузикова оценивалось в полтора миллиарда долларов. При этом в ценных бумагах газовых и нефтяных компаний России, а также известных зарубежных банков и даже машиностроительных компаний и в валюте около четырехсот миллионов долларов.

Афанасий Ефремович защитил докторскую диссертацию и был избран действительным членом одной из множества расплодившихся академий.

Несколько дней подряд, приходя на работу, перед входом в Дом Афанасий Ефремович видел даму почтенного возраста. Бедно одетая женщина имела потерянный вид. Нищета сломала её гордость, но в облике её, всё-таки, просматривалось канувшее в Лету достоинство.

- Кто это? – Спросил Тузиков охранника на входе.

- Не знаю. Очень просит пропустить к самому большому начальнику.

На следующее утро, снова обнаружив женщину у входа, Тузиков, заняв своё рабочее кресло, попросил своего помощника, Лайкина, пригласить её.

Женщина, прикоснувшись остатками того места, взгляд на которое ещё лет тридцать назад вызывал у многих мужиков обильное слюновыделение, края предложенного кресла, и, сохраняя прямой спину, стала излагать свою просьбу.

Её единственному внуку, вернувшемуся калекой из Чечни и забытого теми, кто его туда посылал, требовалась специальная медицинская помощь. Денег на лечение у неё, конечно, не было.

Жили они в соседней области. Афанасий Ефремович пообещал помощь и попросил её назавтра обратиться к его помощнику по телефону.

В течение дня он, пообещав денежную помощь, договорился с главным врачом психиатрической больницы по месту жительства женщины о госпитализации её внука.

Может быть, Афанасий Ефремович считал, что услуги подобного учреждения могут понадобиться и для других целей? И даже хорошо, что он будет шефом такого заведения в другой области? Как бы там ни было, но участие в горе женщины он принял.
Однако, пришла пора приступить к интересующему его делу. И он решился на встречу с Крутолаповым.



Глава 29. Фёдор Александрович

Подошло время первой выставки.

В таком огромном собачьем собрании ни Фёдору Александровичу, ни тем более Таймыру участвовать ранее не приходилось.

Представители многопородного и, что еще интереснее, многонационального сборища песьего братства, слетевшиеся с прилежащих областей, вели себя по-разному.

Величаво и торжественно полеживали кавказские овчарки. Обособленное семейство ротвейлеров злобно материлось и облаивало всех и всё. «Немцы» и восточно-европейские овчарки, в силу своей природы, не умолкая, ругали, вообще, всё окружающее пространство безадресно.  Пыталась беситься мелкотня, но она предусмотрительно сдерживалась хозяевами на поводках.

Таймыр очень спокойно реагировал на это сборище и не выражал своего неудовольствия этому разнобойному поведению. Он улегся у ног Фёдора Александровича и безразлично поглядывал на человеческих посетителей выставки, некоторые из которых фотографировали его, как понравившийся экземпляр. Иногда он с интересом поглядывал на фотографов и даже, казалось, принимал соответствующую позу, чтобы снимок был удачным.

Подошло время ринга. Он, не выражая ни восторга, ни неудовольствия, пробежал по кругу, позволил посмотреть зубы, ощупать яички. Получил очень приличную оценку, диплом, и на этом его участие закончилось.

И тут к Фёдору Александровичу подошла какая-то дамочка и сообщила, что Елан, который был указан в щенячке, как  родитель Таймыра по мужской линии, на самом деле таковым не является. Елан, видите ли, принадлежит этой дамочке и, по её утверждению, несмотря на свой почтенный возраст (ему уже семь лет), ни разу не вступал в брачные контакты.
- Бедняга, - умственно пожалел Елана Фёдор Александрович. – Ну, и что?

Дамочка стала рассказывать какую-то путаную историю, о том, что у неё зачем-то брала родословную Елана одна её знакомая и вот, судя по-всему, использовала этот документ, чтобы незаконнорожденного щенка, которому присвоили имя Ю. Рэмбо произвести во вполне порядочного собачьего гражданина с пачпортом.

Фёдор Александрович вспомнил, что на рынке, рядом с хозяйкой, терлась ещё какая-то дама, которая при продаже щенков проявляла активность, большую, чем хозяйка. Тогда Фёдор Александрович не придал этому значения, а сейчас стало выясняться, что его, выражаясь современным языком попросту лохонули. То есть продали ему щенка с фальшивыми документами. А зачем? Да, потому что с документами щенок дороже.

Хозяйка Елана что-то пыталась говорить о деньгах, из чего Фёдор Александрович понял, что если он вручит ей некоторую сумму, то она признает отцовство. Но в эти дрязги Фёдор Александрович ввязываться не хотел.

Спустя некоторое время Фёдору Александровичу пришел пакет из Российской кинологической федерации (РКФ). Из полученного письма он узнал, что у Таймыра не только нет отца, но и мамы, указанной в документе, тоже нет. Она умерла за пять лет до рождения Таймыра.
Вот такие дела!

Как понял Фёдор Александрович произошло следующее.

Некая дама, та самая, которая была на рынке рядом с хозяйкой биологической мамы Таймыра, либо сама имела, либо у кого-то увидела красивого статного кобеля. Затем ею была обнаружена подходящая сука (Фёдор Александрович, забирая Таймыра домой, видел эту очень рослую и симпатичную собаку). Уговорив хозяйку суки, она повязала этих особей. Судя по-всему ни у хозяев кобеля, ни у хозяев суки необходимых документов не было, но проворная дама преодолела это препятствие. Денег хозяйке Елана она, вероятно, за использование документа не дала, и та возмутилась.

Ну, а дальше-то что? Или как? Во всей этой дури ему возиться не захотелось, но неожиданно взыгравшее глухо дремлющее молодецкое самолюбие толкало на определенные действия. Фёдору Александровичу оказалось недостаточным его личного признания Таймыра ротвейлером и восхищенных взглядов на его питомца прохожих. Ему необходимым стало получение настоящей родословной, пусть и безродного, брошенного родителями на самоустройство в жизни, но, но всё-таки, замечательного мальчишки.

А как это сделать?

Оказалось, что для этого необходимо иметь заключения трёх независимых судей. Следовало поучаствовать в трёх выставках и получить подробные описания его стати и выводы, подтверждающие его породу. В течение трёх месяцев Федор Александрович проделал эти процедуры, и, наконец, у него в руках появился этот замечательный документ с печатью самой РКФ, в котором Таймыр был назван именно Таймыром, а не каким-то Ю. Рэмбо.

Он показал его Таймыру, и тот чуть было не выхватил эту красивую бумагу для своих собачьих нужд. Благо что в этот момент, пообщавшись с Таймыром достаточно времени, Фёдор Александрович был готов к такому порыву, и его реакция оказалась быстрее.




Глава 30. Таймыр

Параллельно с нашим взаимным обучением (понятно, что Фёдор Александрович обучал меня, а я его) попал я на так называемую выставку.

Ну, и что же это такое?

Огромное собрание собак, по крайней мере, не меньше чем депутатов в четвёртой Государственной Думе, с 1912 по 1917 годы пережившей пять сессий. Депутатов было 509 человек, думаю, что полтысячи собак на выставке тоже насчитывалось. А, может быть, и более, потому, как оказалось, разные породы выставлялись в разное время.

Кроме того, что одновременно присутствовала такая огромная свора, более ничего интересного не происходило. Правда, на меня обратили внимание несколько дамочек, сфотографировали меня, но автограф не попросили. Прошелся я с теткой-училкой, привязанный к ринговке, и на этом мое выступление закончилось. Потом подошла какая-то тетка, и, судя по всему, сказала относительно меня что-то неприятное Фёдору Александровичу. Это я судил по выражению лица этой тетки. Фёдор Александрович её выступление проигнорировал, по крайней мере, так мне показалось, и сказал мне

- Ну, и хорошо. Ты по-настоящему, по документам будешь Таймыром, а не каким-то там боевиком Ю. Рэмбо.

Потом были ещё, уж не помню сколько, выставок, и наконец, Фёдор Александрович показал мне какую-то бумагу и сказал 

- Вот, Таймыр, твой пачпорт. На твоё имя, которое я тебе придумал.

Я захотел попробовать этот «пачпорт» на вкус, но Фёдор Александрович ловко избавил меня от этой затеи.