Безумие

«С непонятным страхом смотрел
 я на собственное тело, словно
 глаза мои могли увидеть в
зеркале нечто полностью не
от мира сего, непостижимо
мерзкое и отвратительное».
Говард ф. Лавкрафт
«Тень из Безвременья»

«И не бойтесь убивающих тело,
 души же не могущих убить;
 а бойтесь более того, кто может
 и душу и тело погубить в геенне».
Ев. От Матфея
10:28

Что у тебя за душою, дружок, –   
Дьявол в ней спрятался, или же Бог;
А может, там нет ни того, ни другого,
И эта душа –  лишь красивое слово?
Стишок



ГЛАВА 1
ЗАБЫТЫЕ ТЕНИ

1
   Том открыл глаза. Яркий ослепляющий свет от настенной бра тут же резко ударил по ним, словно разряд тока. Его передернуло, а к горлу стал подступать очередной ком, словно сгусток мерзкой душевной гадости, от которой необходимо было освободиться. Голова парня дернулась вправо, послышался быстрый рвотный хрип и коричневая струйка полилась на пол.
   Хлюп…
   «…Нет боли, Стэн? Войди сюда, а я покажу тебе, что такое боль…»
   Голос был настолько отчетливым, что Том вздрогнул и, вытерев губы ладонью, прислушался в тишину. «…Иногда ты можешь быть классным парнем, Кейен…»
   «Кейен? Какой к черту Кейен? Ах, это тот, что был в сегодняшнем фильме! Да, фильм действительно был что надо. На большом экране ужастики производят еще большее впечатление! Только вот зачем я столько выпил?»
   Том Ливейн уже и не помнил, что именно они пили с друзьями в этом отвратительном баре «Хорс», в который решили зайти после двухчасового просмотра нового фильма ужасов; которым на протяжении недели Том буквально бредил, жадно собирая статьи из газет про грядущую премьеру и упиваясь кадрами, нарезанными в рекламных анонсах по телевидению. Он помнил лишь яркие зеленые салфетки на столиках, а жгучая горечь в желудке напоминала о влитом в себя спиртном. Из еды за весь вечер был только этот чертов поп-корн в кинотеатре, может поэтому вкус блевотины напоминал Тому жженую кукурузу.
   «…Знаешь ли ты, что только что съел, мистер Обжора?… Финчер, Финчер, кыс-кыс, поздоровайся с Нортоном. Он хороший мальчик. Этого проклятого кота только вчера кастрировали, и…»
   Том сжал руками пульсирующую голову. Рвотные позывы исчезли. «Какого черта!? Этого не было в фильме! Не было никакого Нортона и кота Финчера! Что за чушь?» Том попытался подняться с дивана, на котором лежал – сколько? Он тоже не помнил этого – страшная боль в голове тут же дала о себе знать, и его руки сдавили черепную коробку еще сильнее, словно это была не голова, а перезрелый арбуз. Его затошнило, а перед глазами пошли круги.
   «…Что с тобой, Нортон? То же был всего лишь кошачий пенис! Да, видимо, тебе действительно плохо…»
   Нетвердыми шагами Том направился к ванной, чуть не споткнувшись о стопку видеокассет, валявшихся на полу. Опустив затуманенные глаза, он встретился взглядом со своими «родными» – доктором Лектором, клоуном Пеннивайзом и старым хулиганом Фредди.
   «…И это есть все то Зло, которое ты знал, мой мальчик? Бедный Нортон, тебе еще предстоит увидеть его истинное лицо…»
   Глаза сжались, протолкнув боль куда-то в затылок, а нога, словно протрезвевшая отдельно от остального тела, резко пнула одну из кассет. Та завертелась на скользком полу как шайба на льду хоккейного поля и ударилась о стену.
   Хрясь…
   «…Ах ты проклятый мальчишка! Зачем ты убил свою бабушку? Ладно бы просто придушил, так нет, еще и содрал с нее всю кожу! Нет, зря она купила тебе «Молчание Ягнят»… Том заткнул себе уши пальцами и в таком положении доковылял до двери ванной. Тут ему пришлось освободить уши, чтобы щелкнуть по кнопке выключателя и дернуть дверную ручку. Осветившаяся ванная комната показалась ему какой-то чужой, как будто он не посещал ее уже месяц. Том дошел до раковины и посмотрел на себя в зеркало прямо над ней. Вначале он не узнал себя, долго всматриваясь в отражение и пытаясь уловить знакомые черты лица. Этому парню было явно больше двадцати пяти лет – все лицо было каким-то опухшим и осунувшимся, нижняя часть полностью заросла щетиной. Мало того – на правой своей (или все-таки не своей?) щеке Том с удивлением обнаружил длинную полоску-шрам, которого прежде не было. Причину появления этой отметины он не помнил и сейчас никак не мог себе ее объяснить.
   «Вот черт! Неужели я так напился, что мне отшибло память? Ладно бы только это, ведь еще этот херов голос звенит в ушах. Надо прекращать это» Так думал Том, открывая кран и подставляя голову под поток ледяной воды. Вдоволь и с наслаждением наплескавшись, чувствуя холодные ручейки, потекшие за шиворот, он взял махровое полотенце, висевшее на двери, и начал вытираться. Пришло заметное облегчение даже голова стала болеть меньше, хотя пульсирующие удары все еще продолжались.
   Когда Том освободил свое лицо от полотенца, он ничего не увидел. Абсолютно ничего – была лишь одна темнота. Ужас окатил его с головы до ног и он чуть не закричал – было полное ощущение ослепления.
   «…Что это, Господи! Что за чертовщина… Свет. Видимо, погас свет», – вдруг нашлось облегчающее душу объяснение, но тут же померкло: «Но почему? Если перегорела лампочка, то был бы слышен треск, а так… В нашем районе никогда не было перебоев со светом…»
   Том зашагал на ощупь, открыл дверь и направился в комнату, где только что лежал на диване. Все было погружено во мрак. Снова полное ощущение ослепления. Мурашки пробежали по коже, а сердце чаще застучало в груди. «Глупости, я не ослеп! Что за чушь лезет в голову! Стоит лишь чиркнуть спичкой, и все встанет на свои места. Конечно же, спички! Все элементарно, кажется, они лежали в верхнем ящике стола…» Без труда найдя небольшой стол-тумбу, стоящий у изголовья дивана (хоть и в полной темноте, Том все же хорошо ориентировался в собственном доме), он выдвинул самый верхний ящик и стал нащупывать рукой его содержимое.
   «Видеокассеты. Две (Повсюду эти чертовы кассеты!) Записная книжка. Кипа каких-то бумаг, глянцевые обрезки из журналов (на одном из них, кажется, тезка Круз из «Интервью с вампиром»), старые чеки и неоплаченные телефонные счета. Пачка сигарет, полупустая…
   Вынув последний предмет, Том закрыл ящик. Спичек не было, и его мозг отказывался выдавать свои соображения на этот счет. Два оставшихся ящика были полностью забиты видеокассетами с подборкой классических фильмов ужасов Альфреда Хичкока, так что там искать было бесполезно.
   «Черт! Как же звенит в ушах! Мини-аэродром в башке – слет прихвостней Дьявола на именины его бабушки…»
   Хотелось курить. Чертовски хотелось курить, даже рука невольно вытащила из найденной пачки одну сигарету и начала мусолить фильтр.
   «…А ну-ка немедленно брось эту гадость, Нортон! Разве ты не знаешь, что курение вызывает рак легких? Твой отец насрал на это, и теперь чистит навоз в адских конюшнях! Финчер, какого хе…»
   Том закричал, закричал громко, чтобы заглушить вновь появившийся голос – это стоило ему страшного взрыва боли в голове, такого сильного, что Том повалился на пол, как скошенный в одно мгновение стебелек.
   Хлоп…
   Сквозь звон в ушах прорвался мерзкий кошачий вопль, который как показалось Тому, заполнил всю комнату. Вопль был похож на не прекращающийся крик младенца, но звериная  принадлежность голоса не вызывала сомнений.
   «…Потерпи, Финчер, осталось немного. Еще парочка надрезов – и все. Поверь мне, бабушке Нортона было куда больнее…»
  – Нет! Нет! – закричал Том. Его ногти врезались в ворс ковра и заскребли по мягкой поверхности. Из прихожей донесся ответный скрежет – кто-то царапал по наружной стороне входной двери. Том знал, что это кот по кличке Финчер.

2
   Мать Тома (его мама, мама из того прошлого, которое он помнил, все еще помнил) была из тех женщин, для которых личная жизнь и личное время являлись превыше всего. Выбирая между тихим домашним вечером с возней у плиты, мытьем посуды и воспитательными беседами со своим чадом и между поездкой с подругами в ночной клуб или ресторан с целью «поддержания себя в форме», такие женщины бесспорно выбирают последнее. Мэри Ливейн не то чтобы совсем не смотрела за детьми, она просто никогда не всматривалась в них, то есть не носила в себе и доли их маленьких радостей или переживаний. Она просто знала, что они есть (Том уже большой, ему тринадцать и ему ничего не страшно – ведь он целыми днями смотрит фильмы ужасов и не боится. А Лора, десятилетняя красавица с живыми голубыми глазами, во всем слушается брата и любит читать), что  им есть чем заняться в отсутствии мамы, а самое главное – у них есть бабушка, замечательная бабушка, которая сготовит им еду и уложит в кроватки. Днем Том и Лора в школе, школа в пяти минутах ходьбы от дома, они всегда ходят туда вместе (тут все в порядке), в школе их учат различным умным вещам, говорят, как себя нужно вести, дают полезные советы (все отлично, миссис Ливейн! Ваши дети в полном порядке, под присмотром добрых учителей.). А так как «все было в порядке», Мэри Ливейн обзванивала всех своих подруг и вместе с ними обсуждала, как провести сегодняшний вечер. И завтрашний вечер! И послезавтрашний вечер! И последующие вечера на неделю вперед. («В среду у Саманты новоселье, мы обязательно должны быть…» – «Так она…» – «Представь себе, она все-таки купила этот дом…»)
   Оставленное огромное состояние отцом Мэри, мистером Джаддом Ливейном, позволяло его дочери не утруждать свои плечи работой, а смерть мужа Криса в 1979-ом, через два года после рождения Лоры, и вовсе освободила ее (этот подонок хотел, чтобы она работала в его гребанной компании по производству парфюма, который вонял лошадиным потом!). Теперь же ее ничего не держало дома (с детьми полный порядок, мать Криса – хорошая бабушка, хоть и немного не в себе, постоянно что-то бормочет себе под нос – все еще никак не отойдет от потери сына, а так – мировая старушка! Мужа нет, а это значит, что можно снова быть «дрянной девчонкой» и предпочесть домашней кровати с холодными простынями общество ненасытного самца, пусть хоть на голых досках), и она летела, дыша полной грудью в свои клубы, кафе, рестораны, да мало ли куда можно пойти женщине в самом  соку! В свои тридцать два она выглядела двадцатилетней девушкой, и никто бы из случайных знакомых и не поверил бы, что у этой симпатичной, подтянутой блондинки двое подрастающих отпрысков. Она и не говорила им ничего. Кому какое дело? Сегодня я здесь, завтра меня там нет. Сейчас вы удостоены чести любоваться моими прелестями, а через час-другой будете сидеть за стойкой и хлестать пиво, обсуждать с барменом бейсбол.
   Птицей, птицей свободного полета – вот кем была Мэри Ливейн в в период полового созревания своего сына. Клетка раскрылась – лети, птичка, да смотри не спали свои крылышки! Ты недополучила свободы в детстве – так вперед, наверстывай упущенное, облети все страны (бары, салоны, диско-клубы), посмотри на людей, погадь на их тупые головы. А если вдруг вспомнишь про своих птенцов в гнездышке, принеси им что-нибудь поклевать и помни – у каждого из птенчиков свой вкус!
   Птенец Том любит полакомиться видеокассетами с фильмами ужасов (чем страшнее кушанье, тем легче оно пролезает в его маленькую глотку), а еще не может заснуть без страшной истории (это мы доверим старой курице – бабушке Сьюзен, она застала Вторую Мировую). Птенец Лора предпочитает читать сказки и отрывать головы куклам, а еще выкалывать (выклевывать) им глаза, после чем плакать над пластмассовыми трупами (просто игра в дочки-матери. Почему бы и нет?)
   Почему бы и нет? Мэри считала увлечения своих детей нормальными, то есть самыми что ни наесть обычными увлечениями. Ее ничуть не смущало, что в то время как Том упиваясь смотрит, как маленькую девочку насилуют в подвале, а потом вспарывают ей живот двое парней из Ордена Сатаны, его сверстники гуляют по парку или играют в футбол. Каждый учится жить по-своему, каждый узнает жизнь по-разному. Кто-то смотрит за окно и впитывает в себя лживую правду бытия, а кто-то – в прямоугольный экран, наблюдая в притворной игре сокрытое зерно страшной реальности. Таким образом, Мэри Ливейн предполагала, что ее сын будет более приспособлен к жизни, чем эти тупые ублюдки. Ей не нужно было долго думать, что подарить Тому на Рождество или на день рождения. Просто заходила в видеосалон и покупала очередной «ужастик», внутренне насмехаясь над своими подругами-мамашами, бегающими по супермаркетам в поисках наборов-конструкторов, бейсбольных бит или роликовых коньков.
   Лоре, как всегда, доставалась книжка, полная сказок, или же очередная пустоголовая кукла – подопытный кролик, жизнь которой с момента покупки начинала отсчитывать последние часы.
   В те редкие вечера, когда Мэри была дома со своими детьми, они всей семьей смотрели телевизор. Точнее, только она и дети. Бабушка Сьюзен возилась на кухне…
   (…Бабушки Сьюзен уже не было в живых. Ее обезкожиное тело, лежащее на бетонном полу в холодной пустой комнате, грыз худой плешивый кот. Он недовольно рычал, когда ему попадались куски слишком жилистой плоти…)
   …она пекла малиновый пирог.

3
      Это были две тени, нельзя было разобрать ни лиц, ни голосов. Просто размытые черные силуэты на белой стене. Они шептались, они хотели спрятаться. Лишь они понимали, о чем идет разговор…
   – Нужно кончать с ними…
   – Особенно с этой сукой…
   – Да, она плохо влияет на них…
   – На нас…
   – Да, мы не можем воплотиться…
   – Пока еще нет…
   – Но скоро, уже скоро…
   – А что со второй?
   – Она пока не препятствие…
   – Но скоро им будет…
   – Тогда и решим. Главное сейчас – это…

4
   …кукольная голова», – это были последние слова, которые услышал Том, возвращаясь в сознание. Он по-прежнему лежал в гостиной на ковре, уткнувшись в него лицом. Рядом валялась полураздавленная сигарета. Настенная бра горела.
   «Что за черт?! Мне приснился кошмар или я сошел с ума?»
   Поразмышлять над этим Тому не удалось – телефонный звонок вернул его к реальности. Он смог подняться и взять трубку.
   – Мистер Любитель Поспать уже на ногах! Какое чудо…
   – Кто это? – спросил Том, протирая глаза и глянув в окно. Солнечный свет пеленал улицу даря ей свои привычные краски. Деревья были зелеными, мостовая серой, а парень, развозящий почту на велосипеде, был откровенно радужным, совершенно не стыдясь этого факта. Том увидел, как размахнувшись, он бросил ему свернутую газету.
   Хлоп…
   – Алло, мистер Банановые Мозги, у вас все дома?
   Только теперь Том понял, что звонит Сара.
   – Это твоя девушка, если ты еще не забыл меня. С тобой все в порядке?
   – Вроде да. Немного не в себе после вчерашней попойки, а так…
   – А твои кошмары – самые верные друзья алкоголя, да? Хороший был фильм?
   – Не помню. По-моему у меня в голове вставили другую кассету, пока без названия фильма.
   – Ты в своем уме, Томас? – голос Сары стал серьезней, а обращение по его полному имени означало то, что она беспокоится.
   – не уверен, хотя вроде бы уже все прошло.
   – Я звонила тебе вчера вечером. Ты уже спал?
   – Отключился. А ты где?
   – У Хизер. У нас тут маленькая встреча. Приезжай, нам надо поговорить.
   – Но…
   – Никаких «но», Мистер Страшила. Я жду тебя здесь.
   Сара положила трубку. Ее голос несколько изменился, как показалось Тому. Немного, совсем чуть-чуть, но изменился. Странно, хотя то что произошло вчера вечером куда большая странность. Может, все это и сон, подумал Том, поднимая с пола раздавленную сигарету. Если так, то нужно прекращать пить.
   «И прекращать смотреть фильмы ужасов» – промелькнуло у него в мозгу, но он немедленно отвел эту мысль.
   В дверь постучали, и Том пошел открывать. На пороге он увидел высокого, плечистого парня с острыми чертами лица, глаза были закрыты темными очками. На вид ему можно было дать лет тридцать. В руках он держал коробку в серой оберточной бумаге. Небольшую, как от новых ботинок.
   – Мистер Томас Ливейн? – поинтересовался мужчина. Голос его был мягким, располагающим к доверию и удивление Тома окрасилось легкой улыбкой.
   – Точно так. С кем имею честь?
   Вместо представления незнакомец протянул ему блокнот, до этого торчащий у него в джинсах.
   – Распишитесь в получении и примите это, – взглядом он указал на коробку, которую теперь держал на одной руке, словно это был торт, которым он хотел угостить лицо собеседника.
   – Что это?
   – не имею чести знать. Мое дело – разносить посылки, а не исследовать их содержимое.
   Рот мужчины скорчил ухмылку, на мгновенье обнажив желтые зубы. Том принял коробку и черкнул роспись напротив своего имени в блокноте.
   – Благодарю. Всего наилучшего, мистер Ливейн.
   Посыльный поспешил ретироваться, Том закрыл за ним дверь и начал отдирать бумагу от коробки, мысленно перебирая возможные варианты.
   Подарок от Сары. Нет, с чего бы это, да еще таким странным способом. К тому же несколько минут назад ты, Мистер Банановые Мозги, говорил с ней по телефону и никаких намеков о подарке не было.
   Новая кассета, или даже несколько (с новыми хоррорами, конечно) от Саймона Элиота из Невады. Вряд ли. Старый приятель обычно сам дает о себе знать.
   Весточка от Лоры. Сестра живет в Корквуде, маленьком городке, который еще называют Долиной Безвременья за его размеренно текущую жизнь и отчужденность от цивилизации конгломератов, и редко балует визитами, да и то только по праздникам. Возможно, но могла и позвонить, прежде чем…
   Черт!
   Том открыл, наконец, коробку и несколько секунд тупо пялился на ее содержимое. Если бы из нее вылез этот самый черт, как из табакерки, в которой обычно прячутся эти отродья, изумление Томаса Ливейна вряд ли было бы большим.
   Нет, конечно, ему приходилось получать в своей жизни странные подарки, по большому счету от друзей, которые в основном любили хорошие шутки. Взять хотя бы того же Саймона, как-то вручившему ему кассету в многообещающей красочной обложке с названием «Мертвые тоже люди», на поверку оказавшуюся самодельным порнофильмом с участием Элиота и какой-то девицы, которые, одев жуткие маски, безбожно прелюбодействовали на протяжении полутора часов (снимавшая их камера тоже была довольно активной, что свидетельствовало о наличии оператора, скорее всего гонявшего шкурку за этой работой). Или Билли Андерсона, подарившего ему на день рождения живого попугая, умевшего цитировать строчки из Стивена Кинга. Кинг (кличка попугая, что совершенно естественно) сдох через два дня, последней его фразой была: «Если я наконец доберусь до тебя, тебе это вряд ли понравится. Мы собираемся убить тебя». (Веселенькое напутствие  умной птички перед безвременной кончиной! Тезка – писатель был бы рад этому обстоятельству).
   Но то, что Том увидел на дне этой самой картонной коробки, было более чем странно, а если это и была одна из таких шуток, то не совсем удачная.
   Внутри лежала кукла, вернее голова куклы, с ошметками шеи из кусочков воска, измазанного какой-то красной дрянью. Этим же подобием крови была измазана и часть картона. Голова тоже была восковой, с блестяще-матовой поверхность серо-желтого оттенка. Рот-улыбка будто бы был вырезан ножом, по краям его тоже крошился воск. Вместо глаз у этого монстра было две больших зияющих дыры, словно в черепной коробке детского скелетика. Светлые волосы тянулись из темени, и можно было подумать, что они настоящие. Каждый волосок был как бы втоплен в игрушечную кожу.
   Том отшвырнул коробку, голова вывалилась из нее и покатилась по полу, оставляя на нем красные слезы.
   «Какой сумасшедший идиот сделал это чудовище, и что за глупые шутки?»
   Ему вспомнился вчерашний вечер – голос в его голове, перебои со светом, кошачий крик. Потом он потерял сознание, потом заснул. Да, именно так и было, сначала все это, только потом сон. А как бы ему хотелось, поменять его местами с явью!
   Теперь вот это. Новый подарочек из Неизвестности. Но от кого? И для чего? Нет никакого намека от дарителя.
   «…кукольная голова» – это был прямой удар в мозг, и Том вскрикнул от боли. Теперь он вспомнил и сон, который ему приснился.
   «Посылка из Мира Грез… Так не бывает… Это не может происходить здесь и сейчас… Это…»
   Намек был. Он отклеился от дна коробки, лежащей на боку, испачканный кукольной кровью. Отклеился и медленно стал падать на пол. Это мгновение Томас Ливейн схватил своими затуманенным взглядом. Схватил, но не смог удержать. Глянцевая фотография упала. На него смотрела его двадцатидвухлетняя сестра Лора. Смотрела сквозь красную пелену, похожую на…

5
   …Кровь, это похоже на кровь, бабушка, – Лора скривила ротик и деловито уставилась на старушку, режущую ножом очередной кусок пирога.
   – Это малиновый джем, дочка, – отозвалась Мэри из прихожей, уже одетая.
   – Не говори глупостей и не обижай бабушку. Она старалась.
   Лора нехотя облизнула джем с пальца, которым исследовала доставшийся ей кусок пирога, и побежала к маме, наводящей марафет у зеркала, заключавшийся в припудривании носа и шек.
   – Ты уходишь? – в голосе девочки не было и капли удивления, в нем скорее сквозила надежда услышать утвердительный ответ.
   – Да, детка. У твоей мамы много дел.
   – Ты принесешь мне новую куклу?
   – Как, – на мгновение Мэри отшатнулась от зеркала, уставившись на дочь.
   –А как же та, что я купила тебе пару недель назад, кажется, Лиза?
   – Ты шутишь, мамочка? Лиза была плохой, она не слушалась. Я ненавижу ее, – капризный тон Лоры перешел в грубое восклицание. Маленькие детские пальчики сжались в кулачки, ротик, измазанный малиновым джемом, скорчил недовольную гримасу.
   – Нельзя ненавидеть, – сказала Мэри, вернувшись в Зазеркалье, где женщина с белой, как свежевыглаженная простыня, кожей рисовала помадой губы.
   – Ненависть это плохое чувство.
   – Бабушка говорит, что ненависть и любовь – родственные чувства, и что тот, кто познает любовь, познает и ненависть.
   Мэри вновь оторвалась от зеркала и пристально посмотрела на Лору. По спине женщины пробежал холодок – она не думала, что ее десятилетняя дочь знает такие высокопарные фразы (с подачи бабушки Сьюзен или нет, не столь важно, но главное ведь – знает. Знает и говорит).
   Да, Мэри Ливейн, давненько вы не говорили с дочерью на серьезные темы.  (Да и вообще, давненько вы не говорили со своей дочерью!)
   – Да? А что тебе еще сказала бабушка Сьюзен?
   Лора не колебалась, словно у нее была заготовлена целая кипа серьезных слов для своей мамочки.
   – Что куклы – бездушные создания, а те, у кого нет души, достойны ненависти.
   Из кухни доносились звуки от телевизора (начинался какой-то очередной фильм ужасов) и голоса бабушки Сьюзен и Тома, бурно дискутирующих о чем-то. Звуки сплелись в один голос, и Мэри не смогла разобрать ни слова. Она оставила Зазеркалье и подошла к Лоре.
   – Зачем же тогда тебе нужна новая кукла?
   – Чтобы попытаться еще раз.
   – Попытаться что?
   – Вложить в нее капельку своей души.
   Девочка вдруг улыбнулась, и такой доброй улыбкой, что легкое беспокойство, закравшееся в сердце матери, сразу улетучилось, снова уступив место привычной пустоте.
   – Это возможно? – Мэри уже собиралась вылететь за порог дома, чтобы освободиться от всего этого дерьма – ей уже не терпелось сесть в машину, заехать за Марком Денвером (девятнадцатилетний парень-хиппи, подцепленный ею месяц назад в баре. Немного странный, но зато в постели даст фору любому) и рвануть в Корквуд к давней подруге Саманте Хьюз, на днях купившей там дом (странное решение, как казалось Мэри. Отчужденный от цивилизации маленький городок, там даже нечем поразвлечься. Ну ничего, -- большой дом, много людей, еды и выпивки. Это ли не развлечение? Именно то, что нужно сейчас Мэри Ливейн. И пускай все это будет даже в самой безнадежной дыре, ей ведь там не жить!)
   – Конечно, мамочка, это возможно, – Лора продолжала с серьезным видом. – Ведь душа может просто спать, как ненадутый воздушный шарик. То есть она может быть в оболочке, но не иметь власти над ней. Спать или быть замерзшей на время. И если не получится разбудить ее, значит она умерла и ее больше нет.
   – И что тогда? – Мэри обувалась. Теперь ей было все понятно. Девочка начиталась сказок, или же насмотрелась страшилок вместе с братом. Или и то, и другое. В результате у девочки в голове сформировалась какая-то идея. В конце концов это просто игра, и вполне безобидная, ведь куклы это не люди.
   – Нужно отправить оболочку в Безвременье.
   – Безвременье Что это?
   – Место, где он рождается.
   – Кто «он», Лора?
   – Тот, кто очистит мир от бездушия, мама. Так ты принесешь мне новую куклу? – Лора вновь превратилась в капризного ребенка.
   – Может быть, но я ничего тебе не обещаю.
   Мэри подошла к дочке, наклонилась и чмокнула в щеку, оставив легкий след от помады на нежной коже ребенка.
   – Маме пора. Будь умницей, слушайся брата и бабушку Сьюзен.
   Мэри помахала рукой и выскочила из своего заточения.
   – Лора, там началась «Мертвая зона», пошли, – это Том выбежал из кухни. В руке он держал здоровый ломоть малинового пирога, который с удовольствием уплетал.
   – А где мама?
   – Она уехала, – из уголка глаза девочки покатилась слеза. Докатилась до испачканного помадой места, ненадолго замерла, словно думая, следует ли продолжать свой путь, и поплыла дальше, к подбородку. Дорожка, обозначенная ею на коже светилась от горевшей в прихожей лампы.
   – Она не сказала тебе, когда вернется?
   – Лора повернулась и посмотрела на брата.
   «Разве он не видит? У него она есть, он не может не видеть! Я же вижу, что у него она есть…»
   – Она не вернется…

6
   – Том, что с тобой? – Сара открыла дверь и сразу поняла, что с ее парнем что-то не ладно. Он еле держался на ногах, лицо его было напряжено, в глазах таился ужас.
   – Сара, мне нужно уехать. Срочно. Если ты составишь мне компанию…
   – Да что произошло? – перебила она его.
   – На тебе лица нет. Куда уехать, зачем?
   – Что произошло? Пока не знаю, но что-то ужасное. Что-то с моей сестрой. Это похоже на безумие, и пока я не нахожу этому объяснение. Но что-то случилось. Или может случиться. Нужно спешить.
   – Ты едешь в Корквуд? – вопрос Сары прозвучал так, словно она обрадовалась этому обстоятельству.
   Так показалось Тому, и еще он убедился в том, что ее голос несколько изменился. Появились какие-то жесткие нотки, которых раньше не было. Это все. Что он успел заметить, так как голова его была занята в данный момент совсем другим. Он должен был увидеть сестру, чтобы убедиться, что все в порядке. Но на это понадобится пять часов – именно столько ехать до Корквуда.
   – Да. Ты со мной?
   – Конечно, только поехали на моей машине, и я поведу. У тебя трясутся руки. На заднем сидении в пакете есть два сандвича с курицей, если хочешь.
   – Я не голоден, – он протянул ей руку.
   Через пять минут они уже мчали по шоссе.
   Сара слушала молча, не перебивая и не задавая вопросов. Том даже несколько раз удивленно смотрел на ее спокойное выражение лица, словно хотел поймать движение губ, глаз, бровей. Она лишь изредка кивала головой, как заведенная кукла, у которой вот-вот сядут батарейки.
   – Понимаешь, у нее была целая коробка этих пластмассовых уродин, вернее их частей. Она отрывала куклам головы и выкалывала глаза. Хотя сначала играла с ними, как все девочки, даже давала им имена. Дочки-матери, так кажется это называется. Носилась с ними, как угорелая. Расчесывала им волосы, кормила с ложечки, укладывала спать. Но в какой-то момент все прекращалось. Она брала большие ножницы, что лежали в столе, в маминой комнате, и начинала делать это. Один раз я зашел к ней в комнату и застал ее за этим занятием. Это была ее последняя кукла, Лиза, которая умела говорить. Ну знаешь, всякие односложные фразы, типа «Есть хочу», «Спать хочу», «Мама», «Привет», заложенные в программу. У нее был вмонтирован чип в голове, и подведен маленький микрофончик. Лора сидела на полу и пыталась оторвать лизину голову. Глаза ей она уже выдрала – два маленьких шарика валялись рядом. Что самое нелепое, так это то, что кукла пищала своим голоском: «Мне больно», а этой фразы я от нее раньше ни разу не слышал. Будто у нее раньше и не было повода ее произносить. А тут и повод нашелся. Ведь действительно было бы больно, если бы она хоть что-то могла почувствовать.
   Том снова представил маленькую комнату сестры, напомненную ему сегодняшним сном; все, до мельчайших деталей, он видел и ощущал, словно был там не двенадцать лет назад, а сейчас, сию минуту. Кровать, стол, два маленьких детских стульчика, полка с книжками (большей частью сказки), мягкий коврик на полу со смешными пушистыми котятами, играющими в мяч на зеленой травке. Лору посреди ковра, откручивающую голову у куклы. Сквозь дыры, там где раньше были глаза, виднелись разноцветные проводки. Сами глаза «бедной» Лизы теперь принадлежали одному из котят, черному, с серебристым ошейником. Было забавно. Шерстяной зверек словно выпучил свои глазки, наблюдая за тем, что происходило наверху. Наверное, он верил, что Лизе действительно больно.
   – Зачем ты это делаешь, ведь это была хорошая кукла. К тому же это мамин подарок… Лора…
   – Кто тебя звал? – Лора уставилась на брата, на мгновение прервав свою работу.
– Я услышал странные звуки из твоей комнаты и решил посмотреть.
– Ну и что? Разве не видно, что это Лиза кричит… тупая дура. Она не хочет уезжать туда, никто не хотел, а ведь всем пришлось. Все, у кого нет самого главного, отправляются туда не по собственной воле.
   Лора ударила куклу головой о пол, пластмасса на шее треснула.
«Мни-и-и-е бо-о-а-ально» – фальцетом пропела Лиза. Часть темени вдавилась внутрь, видимо, повредив чип.
   – Это неинтересная игра, Лора. Придумай что-нибудь позабавнее.
   – Для начала мне нужно покончить с ней, – Лора скривила ротик.
   Еще несколько ровных, резких ударов о пол, и голова Лизы с хрустом отвалилась от шеи.
«Мо-о-о-а-ама!» – это было последнее слово куклы.
   – Наконец-то заткнулась, – удовлетворенно сообщила девочка, сгребая руками пластмассовые куски. – Лучше помоги мне отправить ее.
   – Что ты собираешься делать? – Том усмехнулся. Игра была дурацкая, но что поделаешь, если сестре она нравится. Для себя Том решил, что подарит Лоре на ее будущий день рождения что угодно, только не еще одну куклу.
   – Достань из-под моей кровати коробку, – попросила Лора, держа в руках все, что осталось от недавнего маминого подарка.
   Это была большая, широкая картонная коробка – туда могли бы поместиться все кассеты Тома, вся его бесценная коллекция ужасов. Непонятно было, то чего она и как оказалась в комнате Лоры, но по всей видимости, она лежала здесь уже давно, об этом свидетельствовал слой пыли, покрывавший ее верх. На крышке красовалось выведенное черным фломастером название:

                БЕЗВРЕМЕНЬЕ

Первым, что увидел Том, открыв ее было…

7
   … Это восковое чудовище. Оно лежало в этой чертовой посылке, которую мне принес этот странный посыльный. Понимаешь, Сара, этот человек не был похож на посыльного. Я бы не сказал, что так одеваются посыльные, понимаешь меня? Коммивояжеры, разносчики пиццы, и посыльные – что-то в них должно быть общее, что-то конкретное в одежде. Да и потом – этот народ всегда готов помолоть языком с первым попавшимся собеседником. Тот, который приходил ко мне, как внезапно появился, так и исчез. А знаешь, с ним бы я и сам с удовольствие побеседовал – у него был приятный голос. Вот скажи мне – где ты видела посыльного с приятным голосом?
   Сара обернулась и только теперь Том заметил искорку беспокойства в ее глазах. Но это беспокойство показалось ему далеко не однозначным, а с примесью какого-то больного возбуждения. Никогда он не замечал у нее такого взгляда. Какой-то новый оттенок, как и в голосе. Колючий, жесткий.
   – Так ты говоришь, он был одет? – спросила она, вновь повернувшись к дороге.
   – Он был в темных очках. А одет… темно-синие джинсы, белая футболка… с какой-то надписью
   – Какой? – голос Сары чуть дрогнул…
   – Он все время держал эту коробку перед собой, и закрывал тем самым надпись. Но когда он передал ее мне, на секунду я увидел…
   Том напряг память.
   – Да. Там было написано «и ты познаешь ее». Я еще подумал, что это похоже на цитату из Библии.
   Несколько минут они хранили молчание. «Ситроен» Сары выехал на ту часть магистрали, где по обеим сторонам росли только деревья. Том наблюдал, как кроны мелькают перед его глазами, словно кадры крутящейся пленки. Что было в его прошлом, и что происходит сейчас – в какое-то мгновение обрывки памяти склеились в одну прямую ленту. Гладкую, как эта дорога. Но чужую от неизвестности, куда она приведет. Приведет ли? Откроются ли кадры, пока еще скрытые туманом какого-то затаенного страха – ом не знал этого.
   – И что, какая же кукла лежала в коробке твоей сестры? Та, что принес тебе этот посыльный?
   Какое-то время Том не мог ответить. Он перебирал в голове безглазые лица маленьких монстров.
   – Понимаешь, я знаю, что восковых кукол у Лоры не было, во всяком случае, я никогда не виде, чтобы она с ними играла. С другой стороны, я не очень то интересовался из чего они сделаны. Но эту я бы запомнил, она страшная, как смерть.
   – Тебе надо было захватить ее собой, чтобы показать ее сестре. Все бы выяснилось, – заметила Сара.
   – Это не приходило мне в голову, – признался Том, стараясь вспомнить детали своего сна. Его смущал сам момент появления
из под кровати Лоры картонного кладбища кукол. Дело в том, что во сне все было немножко по другому. Не так. Как много лет назад наяву. То есть во сне была комната, был ковер, была кровать, была, наконец, Лора, занятая своим делом – все это было. Но коробка…
   Это была не картонная коробка, а железный ящик, словно выросший из пола. Врытый в пол. Как вход в подземелье, подвал, появившийся из неоткуда. Старая, покрытая ржавчиной крышка с какими-то древними, непонятными рисунками. Ручка-кольцо, которая долго не поддавалась, когда Том начал тянуть за нее.
   – Открывай же, открывай его! – кричала за его спиной Лора безумным голосом. Ручка наконец поддалась и люк открылся. На Тома накатила волна спертого воздуха, пахнущего могильной сыростью.
   – Отправь ее, – взвизгнула сестра. Отправь эту бездушную дуру к нему!
   Том обернулся. Лора держала отрубленную голову восковой куклы
за волосы, на пол капали темные сгустки крови.
   – Она была в моем сне, а не наяву, – сдавленным голосом подытожил Том, все то, что ему удалось вспомнить за эти несколько секунд.
   – Сначала она тебе приснилась, а потом тебе  принесли ее в посылке, ты это хочешь сказать? – уточнила Сара.
   – Именно так все и было. Но самое главное – фотография Лоры на дне коробки. Если бы не это, я бы вообще, наверное, забыл об этом кошмаре. Ты знаешь я вначале подумал, что это очередной прикол Саймона. Но когда увидел фотографию, понял, что…
   – Подожди, – оборвала его Сара и повернулась к нему, лицо ее было напряженно. Ты ничего не знаешь?
   – Смотри на дорогу, дорогая, если хочешь, чтобы мы доехали целыми. Не знаю что?
   Сара послушалась. Они проезжали мимо знака, указывающего на скорое разветвление основной магистрали дорогами 12 Пейстон и 14 Камберленд. Им нужно было ехать прямо, на север, по 13 Дерри, чтобы потом свернуть на северо-запад по Джейс-Роуд.
   – Ты не читал сегодняшнюю утреннею газету? Конечно, это глупо, прости, – спохватилась Сара. Тебе было не до газет. Хизер, знаешь ли, имеет привычку сразу просматривать свежую прессу. Ты же знаешь, что они с Саймоном в свое время были близки…
   Том слабо кивнул. Да, еще бы он не знал этого! Были близки? Да нет, они просто-напросто были единым целым, парочкой, упивающейся своей любовью. Три года, что они были вместе, стали самыми счастливыми для них обоих. В этом признавался и сам Саймон, умотавший через эти самые три счастливых года в Неваду с какой-то крашенной дурой. Однако же он не смог полюбить так же сильно другую женщину, как любил когда-то Хизер Гайон. Он не однократно говорил об этом Тому, иногда сопровождая свои исповеди горькими слезами, то ли раскаяния, то ли жалости к самому себе. («Знаешь, старина, я люблю, но люблю не так. Не так как Хизер любила меня, а я ее. Это невозможно понять, я знаю. Я даже думаю иногда, не сошел ли я с ума. Постоянно спрашиваю свое сердце, любишь ли ты сейчас Хизер? Ответ – нет. Да я и сам знаю, что нет. Не люблю, но и не могу забыть, как не пытаюсь. Ты меня знаешь, Том. Я бабник до мозга костей, и это не исправишь. Натуру не вылечишь микстурой, вот что я скажу тебе, старина.»). А Хизер все еще любила его. Она не с кем не встречалась с тех пор, как Эллиот ее бросил. Жила одна в своем домике и тихо плакала по ночам. Это уже доподлинно знала Сара, лучшая подруга бедняжки.
   – Так что там с Саймоном?
   – Его машину обнаружили в сорока милях от Голдфилда, на трассе. Возле того места, где шесть лет назад хотели построить церковь. Там теперь ничего нет, одно поле, заросшее травой…
   – С ним что-то случилось? – перебил ее Том, сразу забыв про свое. Выпучив глаза, он смотрел на Сару.
   – Его не нашли… Совсем. Ни живого, ни мертвого, похоже на то…
   – Это похоже на Эллиота! – Том громко рассмеялся, картинно хватаясь за живот. Видимо. Саре было не смешно, ее лицо застыло, словно маска фараоновой мумии.
   – Я знаю, это его штучки. Его новая пассия взволновалась за него? – увидев утвердительный кивок Сары, Том продолжал:
   – Да он просто-напросто сбежал от нее! Уж поверь мне, Саймон на такое способен – бросить машину у обочины и умотать в неизвестном направлении. Вспомни, как он обошелся с Хизер…
   Том замолчал, так как понял, что немного перегнул палку. Хизер, и та, другая, которую Эллиот любил, но любил не так – это совсем разное, совершенно другие полюса и точки отсчета.  Все-таки Хизер несчастная девушка, девушка, грустные глаза которой Том частенько видел и ему было ее жаль – в тот момент Том думал про себя, что Саймон – настоящая свинья.
   – Ты не дал мне договорить, – жестко прошелестела Сара. – Ты считаешь, что о том, что Саймон бросил эту крашенную дуру, будут писать в газетах?
   Том напрягся. Нет, он так не считал. Молча он дал Саре продолжить.
   – В этом месте, где нашли его машину шесть лет назад погибло и пропало много людей. Понимаешь о чем я? Пропавших не нашли по сей день. Полиция ничего не смогла нарыть. Она и теперь разводит руками. Газеты сообщают о паронормальных явлениях, призраках и прочей чепухе, так как разумного объяснения нет. Убийства походили на какой-то странный ритуал – людям отрезали части тела. Что-то из области сатанизма. Полиция пошла по этому пути. Но зашла в тупик… Сара замолчала, переводя дыхание. Том молчал, переваривая услышанное и не в силах поверить в него. Когда он смог снова заговорить, он спросил только одно:
   – Зачем он поехал туда, Сара?
   – Об этом знает только Бог. Будем молиться за него и надеяться, что он жив.
   Их «Ситроен» отклонился от магистрали и поехал по северо-западной дороге в направлении Корквуда. Мужчина, скованный страхом и женщина, переполненная радостью. Радостью, скрытой на время тревогой.
   У них еще было время.

8
   Если бы Том Ливейн прочитал письмо Саймона, которое до сих пор лежало у него в почтовом ящике (письмо, которое дошло чудом и письмо, которое он до уже никогда не прочтет – ему было не до газет, какие там письма! Ведь ему прислали посылку), он бы, возможно, не мчался сейчас по дороге А13 на встречу своей гибели.
Правда, тогда, если бы он все-таки получил это божественное письмо, написанное неразборчивым почерком, маленьким огрызком карандаша, его голова бы разорвалась, как начиненная порохом самодельная бомба. Да, посылка с головой куклы была страшной, но то, о чем сообщал ему Саймон, было во сто крат страшнее. И если получив странную коробку Том начал бояться за сестру, то прочти он письмо своего давнейшего друга – он бы начал бояться сестры.

9
   «Здравствуй, Том, старина! Я пишу тебе из Долины Безвременья, места куда сходятся все дороги. Куда бы ты ни направлялся, если совесть твоя нечиста, попадешь сюда. Этого и я избежать не смог. Я чувствую себя уткой, на которую открыли сезон охоты. Уткой, которую хотят не просто убить, чтобы зажарить в духовом шкафу, а из которой хотят сделать чучело, набив его дьявольскими воспоминаниями. Да, один раз я стал его орудием, но больше я этого не хочу. Иногда страшные мысли превращаются в страшные желания, а эти желания, в свою очередь, становятся действием. Кошмарным действием, безумным по своей сути. И когда действие совершено, он довольно потирает руки и уходит. Но уходит на время, чтобы потом вернуться. Вернуться, чтобы забрать тебя с собой, сделать из тебя свою новую марионетку. У него их сотни, тысячи, а может и миллионы. Все летит к черту, Том. Какое точное выражение! К нему, к нему, голубчику. Он этим доволен. Он любит, когда к нему «летят» сами, без посторонней помощи. Как Лора. Да, да, Том, не удивляйся. Как твоя родная сестра.
   Я хочу предостеречь тебя, старина. Предостеречь от самого ужасного. Ты тоже один раз прикоснулся к этому безумию, но просто не помнишь этого. Как не помнил я. Он всегда стирает память «еще не готовых лететь». Но ты не совершал того, что сделал я, и тебе еще можно спастись.
   Не приезжай в Корквуд ни под каким предлогом, они будут выманивать тебя, сопротивляйся. Сопротивляйся во имя Бога! Он есть, я знаю. Он есть даже здесь, в Долине, иначе я бы уже был мертв. Я надеюсь теперь только на него, на то, что он поможет мне отправить тебе это письмо. На то, что они не опередят меня. Ты можешь посчитать меня сумасшедшим. Возможно, ты думаешь, что Эллиот сбрендил на почве чрезмерного любвиобилия. Я на твоем месте наверняка именно так бы все и воспринял. Или посчитал бы это глупой шуткой, очередной придурью друга – весельчака. Но ты меня знаешь, и я пока еще в своем уме (слава Богу!).
   Свое письмо я начал с главного. Боюсь не успеть написать про то, как я сюда попал. Но, с Божьей помощью, попробую. Пока они не вернулись.
   Все это началось со мной еще в Голдфилде. Я должен был его открыть. Этот старый, заброшенный ангар на окраине города. Не использовавшийся с тех пор, как там приостановили строительство церкви. Не знаю, что там у них случилось – я слышал от старика Никса, что строители вдруг стали подыхать, как мухи. Один за другим. На протяжении двух недель там умерло двенадцать человек, причем трупы, которые находили, были в ужасном состянии. У большинства из них отсутствовали глаза, были отрезаны уши, язык. А с одного, представляешь, содрали кожу. Просто содрали всю кожу, как шкуру с кроличьей тушки. Несколько человек просто пропали. Там же, на территории стройки их видели последний раз. Видели те, кто все-таки остался в живых после этого кошмара. Конечно, было расследование и все эти полицейские дела, но ничего так и не смогли выяснить, только потеряли еще одного человека. Детектив, ведущий дело, осмелился выехать туда один. Надо ли говорить, что обратно он не вернулся. Всю эту историю еще немного помусолили и решили забыть. Люди боятся старых подвалов и чердаков, где обитают призраки. Лучше туда не заходить лишний раз.
   Мне пришлось туда зайти, Том. По собственной ли воле или нет, я не знаю (вернее не знал тогда. Теперь-то я уверен, что не по собственной). Меня что-то тянуло туда, как старика, возвращающегося в те места, где он когда-то бегал босоногим мальчишкой. Как рука, которая тянется за стаканом воды, когда ты хочешь пить. Как Неизвестность, от которой холодеет кровь в жилах и чаще бьется сердце. И ты не можешь не прикоснуться к ней, иначе она сведет тебя с ума, высосет твою энергию.
   Я приехал в то место, оставленное в забвении. Там все заросло травой, нет никакой тропинки и полно камней. Так что мне пришлось пробираться от трассы пешком. Ангар я увидел сразу – огромный железный ящик выделялся на горизонте, словно страшный памятник людям, не вернувшимся отсюда домой. За двадцать шагов до него я обнаружил и конкретное указание их имен. Они были высечены на деревянном щите, прибитом к столбу, что торчал в земле как маяк. Все двенадцать человек – имена, фамилии, близкие даты смерти. Мне стало не по себе, Том. Они все были моего возраста. Возраста Христа, как его называют. Как-будто все двенадцать в одночасье умерли как Иисус, за чужие грехи. Да и не менее страшной смертью. Я в тот миг с содроганием подумал, что эти несчастные, возможно, еще были живы, когда им выкалывали глаза и отрезали языки.
   Под списком была еще одна фраза…

10
   Да упокоятся с миром их души.
   Саймон вытащил из кармана початую пачку «Pall Mall», вынул сигарету, закурил. Взглянул на небо. Утром оно было еще чистым и спокойным, как океан во время штиля, теперь же мало-помалу начинало затягиваться серыми облаками. С горизонта надвигалась грозовая туча, темная и тяжелая. Словно седой старик собирал свое более молодое войско, затевая для земли неминуемую, войну.
   «Зачем я здесь? – подумал Саймон, еще раз взглянув на деревянное подобие надгробной плиты. – «Я никогда здесь не был, но какое-то странное ощущение дежа-вю, как-будто я все-таки приходил сюда, только было это в моей прошлой жизни.»
   Железные ворота ангара высились прямо перед ним, и он пошел вперед, шурша ботинками по сухой, разросшейся траве.
   «Возможно, скоро пойдет дождь и мне придется переждать его в этом месте. Вот только…»
   Саймон увидел, что ворота закрыты. Большой ржавый замок всем своим видом показывал, что много лет подряд он надежно охраняет свои владения от посторонних.
   И любопытных.
   «Кто я? Посторонний или любопытный? Нет, мое любопытство не настолько безумно, чтобы лезть туда, куда лезть не следует. В этих местах полегла дюжина человек, и я не хочу стать еще одним. По большому счету – да, я посторонний здесь, но тогда какого черта меня тянет зайти в этот гребаный ящик?»
   Саймон огляделся – нигде не было ничего, что могло бы помочь ему расправиться с замком. Он стал обходить ангар по его правой стороне и наткнулся на дохлого голубя, лежащего среди травы. Его трупик почти полностью разложился, смешав остатки пепельного оперенья с черным месивом застывшей гнили. Голова птицы была скошена вбок, как-будто ее вывернули ударом чего-то тяжелого.
   «Как-будто кто-то принял ее за бейсбольный мяч», – подумалось Саймону. Он посмотрел чуть в сторону – его взгляд привлек длинный черный предмет, скрытый зарослями полыни. Через секунду он убедился, что это как раз то, что ему нужно.
   Небольшой железный ломик размером с бейсбольную биту («Похоже на то, что этот предмет как раз и использовали в этом качестве, чтобы поиграть с птицей. И что за развлечения у этих подростков!»). Один конец ломика, как и полагается, был заострен, причем довольно неплохо. В этом Элиот убедился, размахнувшись им, как индеец копьем, и всадив в землю почти на треть.
   «Если что-нибудь случится, его вполне можно будет использовать для самообороны. Но для начала нужно попытаться взломать им замок».
   С ломом в руках Саймон вернулся к воротам и начал вставлять его в ободок замка. Ржавое железо заскрипело, словно возмущалось наглому вторжению извне. Только теперь Саймон заметил, как внезапно быстро потемнело. Небо полностью затянуло черными тучами, к тому же усилился ветер. Он просто бесился, будто раненый зверь в предсмертной агонии, пригибая к земле траву и вздымая длинные волосы мужчины, схватившегося двумя руками за один конец железного прута.
   В какое-то мгновенье Саймон ощутил легкие шаги ужаса, крадущегося к нему сзади. Это было что-то холодное, дышащее мертвенной влагой хвойного леса. Элиота передернуло, когда он понял, что знает этот запах. Запах из его детства.  Запах крон деревьев, окаймлявших Поляну Таинств в двух милях от дома, где он жил со своими родителями, место, где он проводил зачастую все свободное время, когда был двенадцатилетним пацаном.
   «Сейчас это что-то подойдет ко мне вплотную и сомкнет руки на моем горле. Или сначала собьет с ног, чтобы я не успел воспользоваться своим орудием, а потом перерубит мне топором грудную клетку».
   Саймон представил себе это чудовище. Свихнувшийся маньяк, рыщущий по полынному полю в поисках новой жертвы. В одной руке у него топор, или, может быть, меч, которым он отсекает человеческие органы вкуса и слуха, а в другой – бесподобный, не имеющий аналогов в мире, именной механический выдавливатель глазных яблок (с пометкой «Made in Hell» на рукояти).
   Одет он, как и все добропорядочные маньяки, в черный кожаный плащ (возможно, даже вероятно, из отделанной человеческой кожи), на голове – большая широкополая шляпа. Наверняка на шее у него красуется ожерелье, сделанное из фалангов человеческих пальцев. Если этому мастеру скорняжных дел понравится кожа Элиота (а у него она гладкая, почти безволосая, так что эпиляция шкурки не будет обременительной), то ему уготована участь одного из тех двенадцати, которого ободрали, как пойманного в силки зайца.
   Первый раскат грома заставил Саймона содрогнуться всем телом, уже готовым к неизбежной расправе. Но он все же обернулся. Обернулся, несмотря на то, что был уверен, что погибнет в ту же секунду.
   Ветер колыхал деревянный щит, создавая звук, похожий на шелест крыльев огромной птицы. Шевелящаяся трава дополняла звуковой мираж. Рассекающие рваными зигзагами небо молнии на короткие мгновения освещали поле, возвращая ему частичку поглощенного тьмой света. В одно из этих мгновений Саймон увидел, что рядом с ним больше никого нет.
   Нет никакого маньяка.
   «Черт возьми, – облегченно вздохнул он, вытирая выступивший на лбу пот. – Вот ведь гребаная фантазия, я же чуть не обделал новые джинсы! Надо прекращать думать, это не идет мне на пользу.»
   Саймон вновь вернулся к своему лому, схватив один конец руками и нажимая на него, как на рычаг. Замок треснул со звуком глухого выстрела, частично поглощенного громом, и грохнулся на землю. Ларец открылся, и теперь нужно было шагнуть в него, чтобы понять, для чего он был открыт. Саймон вдруг почувствовал волну необъяснимого возбуждения, начинающую обволакивать его тело. На лице мелькнула улыбка, окрасившаяся вспышкой молнии. Он раздвинул ворота ангара и вошел внутрь, жадно вдыхая приятный аромат хвои (терпкой и свежей) и утренней росы.

11
   Внутри ангара почти ничего не было, кроме остатков ржавой арматуры, сваленных у левой стены и пустых деревянных ящиков, громоздящихся своеобразной пирамидой у правой. Все это Саймон рассмотрел с яркими вспышками молний, беснующимися за пределами этого маленького мирка. Не проходило ощущение того, что это его мирок, особенно та часть, до которой не доходил свет. Его тянуло туда, в глубь (лесную глубь), к задней стене заброшенного склада, откуда шел этот едкий, дурманящий запах свежей хвои вперемешку с могильной сыростью.
   Он вспоминал. В его голове проносились яркие вспышки солнца, капельки липкой смолы, застывшие на кроне сосны. Ряд пустых бутылок из-под «Кока-колы». Рогатка с ручкой, обмотанной черной изолентой. И смех, издевающийся мальчишеский смех Билли Сомерса, вместе с которым Саймон в тот день прогуливал школу. Они приехали на Поляну Таинств на велосипедах, чтобы пострелять из рогаток по бутылкам…

12
   … Ставлю последний доллар, что ты промажешь, – язвительно хихикнул Билли, сидя на корточках рядом с кучкой маленьких камней, что они насобирали в канаве на той стороне поляны.
   Он выбирал подходящий камень, чтобы произвести свой (меткий, в отличие от этого придурка Элиота) выстрел.
   Саймон прицеливался в светящийся от лучей палящего солнца блик на стекле. Ему было насрать на то, что думает воображала Сомерс, эдакий мистер «я круче всех», отец которого – беспробудный пьяница, а мать – дешевая подстилка, которую перетрахало полквартала. Парень, любящий больше всего три вещи:
     1.еду из «Макдональдса»,
     2.покурить хорошую травку (на самом деле – полное дерьмо),
и наконец
     3. везде и во всем считать себя выше других (всех тех, кто не входил в его тупую компанию. А входило в нее еще пятеро малолетних отморозков, – «отпрысков свободы», которые были на год или два старше Билли, но тем не менее он говорил с ними на равных. Что придавало ему еще одну лишнюю долю заносчивости перед остальными).
   Это свое чувство превосходства над одноклассниками (да и не только над ними) Сомерс показывал при любом удобном случае, и хотя выражалось оно большей частью всего лишь в язвительных уколах и насмешках в их адрес (умело вылетаемых Сомерсом в любую, даже самую обычную нить разговора), все же жгло, как яд древней гадюки.
   По большому счету Билли смотрел на всех них, как на маленьких безмозглых мух, пойманных в стеклянную банку. Жужжажих и копошащихся, не могущих самостоятельно открыть ее, чтобы вылететь на волю. У каждой из мух были свои тараканы в голове, и при всем своем сволочизме Сомерс мог управлять ими, как дрессированными. Чтобы потом раздавить и лишний раз посмеяться над доверчивостью «твердолобиков».
   Похвальное умение управлять чужими мозгами, плести паутину. Достаточно лишь изредка улыбаться и бросать пошлые шуточки (большинство от них просто пищит), не забывая, однако, и об уколах. Обязательно. Чтобы чувствовать превосходство.
   Саймон просто прицеливался.
   Сомерс первым заговорил про Поляну таинств и намекнул о том, что неплохо было бы прокатиться туда пострелять, вместо того, чтобы сидеть в четырех стенах, слушая «эту старую дуру миссис Риглоу. Когда она поворачивается задницей, двумя глобусами в классе становится больше». Саймон согласился на это без колебаний, подумав про себя: «Пострлять, говоришь? Хорошо, говнюк. Посмотрим, что ты скажешь, когда я обыграю тебя по всем статьям. Позавчера я выбил восемь из восьми столькими же камнями». Он даже соврал, что сам собирался предложить Билли эту идею.
   Не собирался. Хотя мысль утереть нос воображале номер один была. Сомерс и тут смог оседлать чужого таракана. Но только в этот раз в паре «удав-кролик» Элиот не собирался быть последним.
   Он прицеливался, слыша правым ухом мерзкое дыхание Билли. Дыхание, наполненное осознанием своего превосходства над всем остальным миром, и прежде всего над ним, Саймоном. Оно было похоже на шипение ядовитой змеи, притаившейся в зарослях.   
   Все-таки удав?!
    Нет, черта с два, подумал Саймон, найдя нужное положение бархотки и собираясь разжать пальцы, сжимавшие в ней камень.
   «Ты херов кролик. Только прекрати дышать, так омерзительно дышать!»
   Это было удивительно, но Сомерс прекратил. На тот миг, когда Саймон разжал пальцы. Прекратил, чтобы разразиться гаденьким смехом:
   – Мазила! Ты не попал, не попал! Крайняя слева, она даже не шелохнулась! Что вы на это скажете, мистер?
   Камень пролетел над горлышком бутылки, не задев ее и скрылся в траве за канавой. Саймон от досады закусил губу, но сдержался, чтобы тут же не расплакаться. Это уже было бы победой Сомерса. Он смог повернуть голову в сторону Билли и натянуто улыбнуться:
   – Я дал тебе фору. Посмотрим, как промахнешься ты. Ставлю два доллара.
   – О’кей, Робин Гуд. Только ты зря на это надеешься, – Билли повертел перед ним камешком, который держал в руке. В другой руке у него была рогатка.
   Саймон отошел от огневой позиции, пропуская Сомерса. Он уже ненавидел его. В кучке маленьких камней, один из которых выбрал себе Билли, выделялся более крупный, размером с ядреный грецкий орех. Саймон склонился над кучкой и протянул к нему руку.
   Билли прицелился. Видимо, он метит в середину ряда, подумал Саймон. Только бы все получилось. Ему уже не было важно, попадет Сомерс или промажет. Хотя, если попадет, у него будет больше времени. У Саймона будет больше времени, чтобы сделать это. Потому что Саймон знал, как поведет себя Билли, если выстрел окажется удачным.
   Элиот был уверен в своем втором выстреле. Неизвестно откуда пришла вдруг эта уверенность, но она влилась в него, как холодное молоко в разогретый стакан. Злость на маленького Мистер Ублюдка куда-то делась, уступив место тонкому расчету. Затуманенным взглядом он видел как рука Сомерса отпустила жгут. В ушах прозвучало отдаленное эхо бьющегося стекла и радостные крики Билли. Они удалялись, потому что Сомерс побежал посмотреть на свою работу. Как он делал всегда, дабы убедиться в своем превосходстве. Это и была та особенность которую Саймон знал. Он радостно улыбался, глядя на удаляющееся колыхание желтой футболки и серых штанов. «Как отвратительно все это выглядит! Де он набрал этого дерьма? Ничего, новый оттенок придаст ему более подобающий вид. Для начала нужно переодеться, а потом только отправляться в путь».
   Камень был вставлен в бархотку, жгут был натянут. Все делалось спокойно, без ненужного дерганья. Как на конвеере. Билли в это время смотрел на солнце сквозь стеклышко, отколотое от разбитой им бутылки. На лице его играла улыбка. Он сделал этого Элиота, этого неудачника. Бедняжка, наверное, едва сдерживает слезы. А хотелось бы посмотреть на это. Билли даже мечтал о такой возможности.
   – Сомерс! – прозвучал голос Саймона у него за спиной. Странно, но он не обнаружил в нем и намека на досаду. Напротив, он был налит самоуверенностью, даже наглостью и каким-то больным торжеством.
   Билли обернулся.
   Камень врезался ему в левый глаз, проломив кость под скулой. Кровавая желеобразная мерзость брызнула и потекла по щеке, захватывая куски поврежденной кожи и мяса. То, что секунду назад было глазом Сомерса, теперь бесстыдно пачкало его желтую майку. Сам Билли, еще не до конца понимал, что же произошло, свалился на колени и теперь истошно орал, махая руками, словно он пытался отогнать от себя несуществующий рой диких пчел. Вся его левая часть лица была в крови, как и верхний уголок майки.
   Браво, Билли! В таком виде тебе самое время собираться в дорогу. Знаешь ли, теперь тебе не придется подыскивать подходящий костюмчик на следующий Хэллоуин. Он у тебя есть. И он тебе к лицу.
   Саймон неспеша подошел к корчившемуся на траве Сомерсу. Теперь нужно было довести дело до конца.
   Бездушные куклы достойны ненависти.
   Да, это так. Это так же верно, как то, что новорожденный младенец достоин любви своей матери.
   Булыжник возле канавы вполне подходил. Даже это место знает, где должен лежать реквизит для данной пьесы. Все продумано до мелочей. Продумано хорошим для этого мира режиссером.
   Саймон поднял булыжник, ощутив ладонью его тяжесть. В себе он ощущал прилив новых сил. В голове крутилась какая-то веселая песенка, что-то про черного кота, который любил поесть.
   Билли не видел его. Он склонил голову к земле и прерывисто дышал. Дыхание стало мертвым, в нем уже не было его глупой самоуверенности. Обрывки, оставшиеся от крика, как редкие взмахи крыльев, присевшей на цветок бабочки, становились все тише и тише.
   Резким ударом булыжника в темя Саймон прервал эту агонию. Из пробитой головы засочилась кровь. Сомерс повалился на траву. Он наконец-то прекратил дышать. Саймона взволновало это.
   Нет, это не было волнением за дальнейшие действия. У Саймона в мозгу уже был их четкий план, нарисованный рукой господина Режиссера. Не о чем было волноваться. Все было продумано за него, за маленького двенадцатилетнего пацана, который смотрел сейчас на небо и щурился от лучей жаркого солнца.
   Он улыбался. Похотливо улыбался, расстегивая молнию на джинсах. Рот жадно хватал горячий весенний воздух. Воздух поздней весны на Поляне Таинств, полный магического, возбуждающего аромата хвойного леса. Рука Саймона быстро заработала чуть ниже пупка. Он тихо постанывал, теперь глядя себе под ноги.
   Туда, где лежало скорченное тело Билли Сомерса.
   Теперь…

13
… Ты вспомнил, Элиот, – прозвучал голос за спиной Саймона. – Я знал, что ты вернешься в Безвременье. Это почти твой дом.
   Саймон вздрогнул всем телом. Он узнал голос, и его сознание помутнело. Но та его часть, которая вскрыла старую рану и возвратила его на двадцать лет назад, осталась висеть в голове, как игрушечный чертенок на веревочке. У него было ощущение, что тот кусок памяти, который отделился, словно обожженная кожа от тела, и который теперь обратно был вставлен в его мозг, был всего лишь отголоском кошмарного сна из его детства.
   Да, это было похоже на сон, но теперь, стоя здесь, в затемненном углу ангара, когда-то использовавшегося как склад для стройматериалов, Саймон понимал всем своим существом, что все то, что он вспомнил, было наяву. К тому же подтверждением был голос. Это не было галлюцинацией, голос Билли Сомерса прозвучал рядом с его ухом.
   Саймон обернулся. На этот раз никакой фантазии, бабника-весельчака не понадобилось. Сомерс был таким же, как в тот самый жаркий день, когда Саймон убил его. Серые ситцевые штаны, желтая, пожухлая футболка, измазанная кровью. Верхняя левая четверть лица превратилась в сплошную дыру в черепной коробке, был виден маленький шевелящийся кусочек функционирующего мозга, – он пульсировал, то разбухая, то вновь сжимаясь. Словно спящее, свернувшееся в калачик неизвестное существо.
 Саймон хотел закричать, но не смог. Вместо этого он просто смотрел на это чудовище и слушал, что оно ему говорит. Это был голос Билли, но без тени язвительности, что была у него при жизни.
   – Ты не должен меня бояться, я всего лишь забытая тобою тень. Которую ты уже вспомнил. Не так ли?
   Видимо, Сомерс ждал от Саймона ответа, или хотя бы утвердительного кивка головы. Но ни того, ни другого не последовало – все утонуло в раскрытых от ужаса глазах мужчины.
   – По выражению твоего лица я вижу, что это так. Ты еще не до конца все понял, дружище Элиот. Все эти места – и этот ангар, и то место, через которое ты отправил меня, в лесу – все это находится за пределами человеческого понимания. За пределами жизни и смерти. Вне сознания. Вне
времени.   
   Билли улыбнулся. Вряд ли это могло быть возможным, но это была совсем не ухмылка мистера Ублюдка Билли, Саймону показалось, что улыбка эта была пронизана добротой и искренностью. Как будто ему улыбался не призрак убитого им давным-давно мальчугана, а хороший товарищ.
   – Ты правильно мыслишь, – спокойно заметил Билли, как-будто только что проникший в его мозг и сумевший прочитать там нужную ему информацию.
   – Я не совсем то, что ты видишь. Оболочка того мальчика Билли была отправлена тобой туда, где ей и следовало находиться. И она уже использована, – Сомерс-призрак весело засмеялся. – Финчеру она пришлась по вкусу – ты хорошо сделал свое дело. И если ты думаешь, что я – это его душа, ты тоже ошибаешься. У мальчика Билли ее попросту не было. Зато у тебя она есть, Саймон…
Да, видимо, она была у него, потому что Саймон сам почувствовал. Как нечто внутри него поплыло по всему телу и упало в пятки. Сердце бешено кролотилось в груди, отбивая фразу:
Не было… не было… ее попросту не было… ее не было… есть… у тебя она есть… зато у тебя…
   Что было с ним, когда он зашел сюда? Он испытал какое-то странное чувство. Восторг? Воодушевление? Свободу? Или все это сразу, которое сплелось в неосознанное возбуждение? Да, это было подобно страсти, когда входишь в женщину. Но как он мог испытать такое, если рядом соседствуют кровь и агония?!  Маленький мирок, который тянул его, дурманя своими родными запахами, превратился в камеру пыток? Или еще не превратился? Что от него хочет это существо, назвавшее себя «Забытая тобою тень»?
   Вопросы были вспышками в воспаленном сознании. Или это лишь казалось Саймону, а вспышки эти на самом деле производили молнии, разрезавшие небо снаружи и пробивающиеся в темный уголок склада. Возможно, они и были вопросами, но вопросами наружного мира, более важными вопросами.
   Возможно, небо тоже переполнено ими. У него много вопросов к этой грешной земле. Удар грома. Небо говорит с нами. Это не лазерное шоу Великого и Ужасного Господа Бога, это его вопрошающий крик. Он недоволен теми, кого создал по образу и подобию своему. Он беснуется и терзается вопросами. То, что сделали в свое время Адам и Ева, кажется ему теперь невинной детской шалостью. Несмотря на то, что он должен все знать и все понимать, он все же не в силах понять, что же творится на земле.
   Это же безумие, то, что вы делаете!
   Возможно, это сквозит в каждом вопросе. Возможно, он уже перешагнул черту любви к людям и движется к тому, что не должен познать Бог. Ведь если он познает ее…
   Дождь. Небо плачет, не найдя ответа ни на один вопрос. Горькие слезы доброго неба.
   Не находит ответов и Саймон. Он просто смотрит, как призрак идет на него, опутывая его тело липкой паутиной воспоминаний. В его голове крутится старая кинопленка. Пленка, снятая любительской кинокамерой…
   Он берется за теплые ноги Билли Ублюдка и тащит его к лесу. Он тащит его через канаву, и голова Сомерса, его разбитая голова, глухо чиркает по камням и битому стеклу. Во время ее переправы через второй край канавы Саймону кажется, что вот-вот, и голова оторвется от шеи и скатится вниз, как попорченный сыростью кочан капусты. Но этого не происходит. Теперь тело волочится по мягкому хвойному ковру меж крон огромных сосен. Это продолжается некоторое время, пока Саймон не находит то место. Он наклоняется к земле и счищает с него слой перегноя, используя рогатку как скребок.
   Он видит, как в счищенных местах появляются древние символы, выбитые на железе. Вскоре крышка круглого люка открывается полностью, и мальчик с силой тянет за ручку-кольцо, расположенную у ее края. Люк открывается со злобным скрежетом (это напоминает Саймону скрежет замка на воротах ангара, напоминает на долю секунды), и на Саймона катится волна спертого холодного воздуха, как из вскрытой старой могилы.
   Это почти твой дом, Саймон.
   Он подтаскивает тело Билли к яме и бросает его туда. В ушах отдается грохот, как от несущегося по шахте лифта, у которого обрубили тросы.
   Внизу, как отдаленное эхо, слышится протяжный кошачий вопль. Или это что-то другое, но сильно похожее на голодный звериный крик.
   Отправка завершена. Благодарим за содействие.
   Саймон закрывает крышку люка и забрасывает ее тем же слоем земли, хвои и веток, все время думая о том, что так и не услышал звук упавшего тела. Он не знал раньше, что бывают ямы без дна.
   Но об этом думает только часть мозга Саймона Элиота. Лишь та маленькая часть, которая думала о том, чтобы подбросить дохлого таракана в портфель Хизер Гайон, сегодня утром, в туалете, когда Элиот справлял малую нужду. Часть мозга, забитая ненужным хламом. Весь же остальной мозг маленького мальчика неистово ликовал, ощущая весомость совершенного дела и причастность к месту, куда он когда-нибудь вернется. Обязательно вернется.


ГЛАВА 2
ТАРАКАНЫ В МУХАХ

1
   Энди Вачовски посмотрел на часы. Было четверть шестого, и он подумал, не без удовольствия, что ему осталось сидеть здесь еще не так много времени. В шесть должен был приехать его напарник, Фрэнк Зилнер, с которым они вместе вели этот «не проезжайте мимо нас» – бизнес, и тогда он сможет поехать домой. Принять ванну и выкурить свою любимую сигару «Сильвер Стар». Может быть, он даже выпьет упаковку пива, что лежит у него в холодильнике. Да, именно так он и поступит. Хорошее завершение трудового дня.
   От этих мыслей по телу Энди пробежала приятная истома.
   Он сидел в конторке, за стеклом своего магазинчика-ларька, являющегося одновременно и местом для расчета за бензин. В продаже у него был всякий «съедобный хлам», как называл его сам Энди, который всегда приходится по вкусу тем, кто заезжает на бензозаправку «Ви-Зи Стоп».
   Это всегда так – раз вы приехали сюда пополнить бензобак своего авто, то уж конечно не откажетесь и пополнить заодно свой желудок, тем более что в радиусе пяти-шести миль вам вряд ли встретится закусочная.
   В «Ви-Зи Стоп» же, пока ваша машина наполняется отличным бензином, маленький толстый итальянец с добрым лицом и залысинами на голове предложит вам горячий чизбургер и «Колу». Можно выпить и крепкого кофе, если вас тянет ко сну за рулем.
   Тут же вы найдете и то, что пригодится вам в дороге – печенье в пачках, чипсы, орехи, шоколад и минеральную воду. Вообщем, съедобный хлам. Сам Энди предпочел бы всему этому тарелку спагетти, пышущую паром и сдобренную горочкой кетчупа, но оставлял это на потом. Сейчас же он вполне мог обойтись и хот-догами, разогретыми в конторской микроволновке, будь они неладны. Главное то, что через сорок пять минут он закончит работу и отправится домой (а уж там мы обдумаем и идею насчет этих превосходных, длинных, истинно итальянских макарон).
   Эти сладкие раздумья пришлось прервать – Энди высунулся из окошечка и увидел «BMW» цвета металлик, выруливающего на площадку бензозаправки. Машина остановилась, и Энди подумал, что придется еще немного поработать. Он потянулся за блокнотом с записями, краем глаза наблюдая за высоким, плечистым парнем тридцати лет, вынырнувшим из своей тачки. Тот оглядел колонку с видом, будто спрашивающим, для чего здесь торчит эта хреновина, и направился к магазинчику. Парень был одет в джинсы темно-синего цвета и белую футболку с какой-то надписью, которую Энди не разобрал. Лишь когда этот тип подошел поближе, Энди смог прочитать фразу, написанную черным готическим шрифтом: «И ты познаешь ее».
   Парень был в темных очках, но улыбался. Энди несколько секунд оглядывал его, пытаясь понять, что более всего не подходит этому человеку – очки или улыбка. Он пришел к выводу, что для этого необходимо увидеть его глаза.
   – Что вам угодно, мистер? – спросил Энди, ответив незнакомцу своей, более сдержанной улыбкой. – Вы желаете заполнить бак?
   – Вряд ли мне это нужно, синьор Вачовски, – пропел мужчина приятным голосом, ошарашив Энди скорее своим тоном, нежели странным обращением. Однако это длилось не больше секунды.
   – Откуда вы знаете мою фамилию?
   – Видите ли, это не имеет никакого значения для вас, синьор. Я здесь, собственно, по личному поводу…
   – Подождите, – прервал его Энди. Мягкий голос человека с резкими чертами лица его явно смущал.
   – Если вы не желаете заправиться, значит хотите что-нибудь купить? Могу предложить вам сандвичи с курицей и паприкой. Есть кофе и…
   – Вы меня не правильно поняли, синьор Вачовски. Сандвичи с курицей – это, конечно, звучит более чем заманчиво, я бы даже сказал соблазнительно, но не думаю, что мне это пойдет на пользу. Я бы предложил вам самим заняться ими. А это придаст им особый аромат…
   Мужчина сделал жест ладонью, как фокусник, извлекающий из воздуха карту, и произвел на свет нечто черное и шевелящееся. Энди изумленно расширил глаза, когда он опустил это на пластмассовую тарелочку для денег рядом с окошком. Это был небольшой черный таракан, который, не долго думая, устремился внутрь ларька и пополз по стеклянной перегородке в нескольких дюймах от лица испуганного итальянца.
   – Что… что вы… какого черта? – закричал Энди, уставившись на незнакомца. Тот все еще улыбался, причем чуть ли ни во весь рот.
   – Успокойтесь, синьор. Это всего лишь божья тварь, такая же, как и вы. Только немного тупоголовая, но это не мешает ей рыться в чужих мозгах.
   – Это какое-то издевательство, – выдохнул Энди, ища глазами мерзкое насекомое. Оно, видимо, уже нашло себе какой-нибудь укромный уголок в его ларьке.
   – Нет, синьор Вачовски, это совсем не издевательство. Простите, если эта шутка не показалась вам забавной, – в голосе мужчины промелькнула нотка искреннего сожаления. – А это вам на десерт
   Из кармана джинсов незнакомец извлек бумажный пакет, довольно толстый, как конверт, набитый деньгами. Но Энди не приходилось надеяться на столь щедрое подношение. Однако он все же поинтересовался:
    – А это еще что? Упаковка гремучих змей или конвертик с сибирской язвой?
   Мужчина громко расхохотался, запрокинув голову и положил пакет перед Энди.
   – У вас хорошее чувства юмора, синьор. Но, думаю, вас немного огорчит то, что здесь. Я заранее прошу прощения за ваше душевное расстройство. – Мужчина вновь захохотал, как-будто слова «душевное расстройство» были сродни «тускнению надголовного нимба».   
   – Я все-таки хотел бы знать кто вы и что все это значит, – требовательно заявил итальянец, сверля глазами пакет.
   – Я всего лишь посыльный, синьор. Единственный в своем роде. А что все это значит, вам лучше спросить у своего напарника. Кажется, его зовут Зилнер?
   – Д…да, – у Энди заплелся язык.
   – Всего хорошего, синьор Вачовски, и не забудьте про ваши сандвичи.
   С этими словами странный тип повернулся и пошел к своему «BMW». Через минуту его и след простыл.
   Энди не знал, что ему и думать. Он перекидывал взгляд то на опустевшую заправку, то на бумажный пакет, до которого боялся дотронулся. В голове творилась какая-то котовасия.
   Это вам на десерт!
   Что-то это значит, должно же быть какое-то разумное объяснение всему этому?!
   Вам лучше спросить это у Зилнера.
   Да, хорошо. Энди именно так и поступит. У него же хватит мозгов не вскрывать (какое там «вскрывать, даже дотрагиваться не стоит) этот чертов пакет. Если там бомба, то взрывчик будет что надо – камня на камне не останется, это уж точно. И тогда Энди не сможет сегодня вечером поесть своих любимых спагетти. Нет, нужно дождаться Фрэнка и обо всем ему рассказать. Возможно, его развеселит история с тараканом, но вот эта штука…
   Может, позвонить в полицию? Энди посмотрел на старый дисковый телефонный аппарат, стоящий на столике рядом с микроволновкой. Возле нее же на тарелочке лежали два еще теплых сандвича с курицей.
   Не забудьте про ваши сандвичи.
   Только сейчас Энди понял, что действительно проголодался. Такие ситуации, вроде этой, всегда обостряли его чувство голода. Ситуации, в которых прежде всего нужно все обдумать, а уж потом принимать окончательное решение.
   «Я съем эти два сандвича, а потом налью себе чашечку крепкого кофе и закурю сигарету. Это поможет мне расслабиться и приведет в порядок мои мысли» – подумал Энди, глянув на часы.
   Половина шестого. Через полчаса прикатит Фрэнк и все выяснится.
   Так думал Энди, откусывая большой кусок жирного сандвича. Вкус показался ему немного странным, нижний слой паприки хрустнул на зубах с мерзким треском. Но он не обратил особого внимания на это обстоятельство, он просто жадно утолял свой итальянский голод. Расправившись с едой, Энди налил себе кофе из электрочайника и достал из ящика стола пачку «Camel». Прикурил, чиркнув спичкой, и глубоко затянулся сладким дымом. Мысли стали складываться в ряды, как фигурки в «Тетрисе».

Что все это значит, вам лучше спросить у Зилнера
Пум-м-м
Я всего лишь посыльный, единственный в своем роде
Пум-м-м
Открой пакет, и ты сразу все поймешь
Пум-м-м
Не стоит вызывать полицию, это глупо
Пум-м-м
Никакая это не бомба, это какой-то документ
Пум-м-м
Это важно для вас, синьор Вачовски
Пум-м-м
Это придаст особый аромат
Пум-м-м
Пип… пип… пип

Вы можете перейти на следующий уровень этой гребаной игры.

  Энди потянулся за пакетом. Его лицо прикрывала густая пелена голубоватого дыма от сигареты. Она торчала у него в зубах. Его движения были спокойными, сосредоточенными.
   Он легко вскрыл пакет, ничего такого страшного там не было. Никакой бомбы, смертельного порошка или ядовитой гадюки.
   Просто кипа цветных глянцевых фотографий. Обычные фотографии фирмы «Кодак», десять на пятнадцать. Около тридцати штук. Фотографии порнографического характера, как-будто стоп-кадры из горяченьких фильмов Тинто Брасса. Два действующих лица (и не только лица) на каждой из них. В различных позах и со всеми подробностями (отличный фото-набор онаниста).
   Кэтлин Вачовски и Фрэнк Зилнер…
   Это не бомба…

2
  Даже если это была бы бомба, сдетонировавшая в пальцах Энди, взрыв был бы не столь сильным. Взрыв в его лысеющей голове, накатывающийся ударами волн. Волны сменяли друг друга. Это были изумление, ощущение нереальности, торпедирующий шок, и наконец слепая ярость, разлетевшаяся в мозгу миллионами сияющих искр, словно незапланированный салют в кромешной темноте заснувшего города.
   Фотографии в руках Энди перекладывались одна за другой, и ярость становилась все сильнее, она росла, как снежный ком, летящий с горы.
   Его напарник Фрэнк с его женой Кэтлин. В его кровати. У него дома. Трахаются. Сладострастное лицо Кэтлин с раскрытым ртом и голая задница лежащего на ней Зилнера.
   Энди даже слышал ее, Кэтлин, голос, похотливый стон дикой сучки, когда Фрэнк входил в нее. Двигался в ней. Лапал ее грудь своими пропахшими бензином руками.
   На одной из фотографий Кэтлин с глазами голодной пантеры сосала его член. Длинный и толстый кожаный ствол этого ублюдка, в исступлении смотрящего в этот момент на потолок. Крупные планы. Как-будто эти вонючие кролики специально позировали перед фотокамерой. Но Энди не задумывался над этим, он кипел, как перегревшийся чайник, который забыли выключить из розетки. Руки его тряслись.
   Он был переполнен злостью? О, нет, это была не просто злость, это был сумасшедший коктейль из злости, ярости, ненависти ко всему на свете и возмущенного самолюбия.
   Его обвели вокруг пальца. Эти два голубка бесстыдно ворковали над его головой, не забывая изрядно гадить на нее. Может быть, они и сейчас заняты этим, а толстый итальянец ничегошеньки об этом не знает?
   Стоп. Кэтлин еще вчера вечером, при нем, уехала к сестре, в Корквуд. Сказала, что погостит там пару дней. Все это сопровождалось милой улыбкой и нежными поцелуями (как ни в чем не бывало, вот ведь сука!). Поэтому сейчас она должна быть там, а не с Зилнером.
   Вот черт! И почему в этом дурацком городишке все так сложно! Телефонная связь там работает только в черте города, и если ты находишься за его пределами, то тебя ни за что не соединят с абонентом, будь хоть десять аппаратов у него в доме. Если бы не это, Энди вполне мог позвонить сестре Кэтлин и поинтересоваться, как чувствует себя его благоверная супруга (гадливая стерва!).
   Энди решил, что он бы не удивился, если бы сестра тупой коровы, Саманта, с удивлением спросила его: «А что, разве Кэт должна была приехать?»
   Вполне возможно, что они сейчас в каком-нибудь дешевом мотеле, или где-нибудь еще, а Корквуд – удачное прикрытие, так как информацию о поездке к родственникам проверить не удастся. Но это уже и не столь важно, подумал Энди, сжимая свои волосатые руки в красные кулаки. Главное, что у него есть доказательства. Неопровержимые доказательства, которые принес ему странный человек с очень приятным голосом. Наверное, это один из тех, которых именуют доброжелателями. Это те люди, которые помогают вам раскрыть глаза, если вы сами безнадежно слепы. Которые посылают вам анонимные письма, в которых сообщают о важных вещах.
  Вещах, которые вы упустили по причине своей глупости, или даже тупости. И они ничего не требуют взамен этой действительно важной для вас информации, так как действовали от всего сердца, исходили исключительно из желания помочь вам.
   И Энди был благодарен этому парню. Несмотря на его первоначальную выходку с тараканом. Доброжелатель со странностями, ничего более.
   Энди снова закурил, пытаясь привести в порядок расшатанные нервы. Это немного помогло, но лишь чуть-чуть. Капля противоядия в стакане с ядом. Хорошо, что он не сглупил и не позвонил в полицию. Хорошо бы он выглядел перед копами, когда объяснял бы, кто изображен на фотографиях. Он будет ждать. Осталось немного, и этот сукин сын приедет сам. Сам побежит к нему в руки, и тогда… Энди знал, что он тогда сделает. Мечтательная улыбка освежила его потускневшее лицо.

3
   Сара сбавила скорость, Том, слегка задремавший в своем кресле, мгновенно проснулся:
   – Все в порядке? Я, кажется заснул. Мы уже приехали?
   – Не совсем, – голос Сары был немного взволнованным, – у нас на исходе бензин, и если мы не заправимся…
   – Что там за строение? – спросил Том, показывая Саре на правую сторону от дороги. Там горел свет.
   – Какого черта? – Том осмотрелся по сторонам. Внезапно быстро стемнело. Или время на самом деле близилось к ночи, а он слишком долго спал.
   – Гроза приближается, – прочитала его мысли Сара. – Вероятно, будет дождь. Хотя синоптики не предвещали ничего серьезного. Я думаю, это то, что нам нужно.
   Знак у обочины дороги, скорее смахивавший на транспарант:

                Бензоколонка-магазин «Ви-Зи-Стоп» не проезжайте мимо нас.

   Том взглянул на небо. Оно было черным, как сто чертей на именинах бабушки. Тучи не пропускали света.
   – Пресвятой Боже! Я думаю, просто легким дождичком дело не ограничится. Наверное, все синоптики по сходили с ума.
   –Похоже на то, – согласилась Сара, сворачивая на дорогу, ведущую к бензозаправке. – Здесь можно перекусить.
   С этими словами она посмотрела на опустевший полиэтиленовый пакет, брошенный рядом с сиденьем Тома. Он все-таки съел сандвичи, перед тем, как заснуть. Сара же вежливо отказалась. Сейчас было самое время пополнить запасы продовольствия, до Корквуда они еще успеют проголодаться. Сара уже чувствовала легкое недовольство собственного желудка.
   Припарковавшись на заправочной площадке, Сара вышла из машины. Ее примеру последовал и Том – ему было необходимо немного развеяться, чтобы отогнать остатки сна. Он предполагал, что ему снова что-то снилось, но только память отказывалась открывать эти недавно созданные файлы. Были лишь какие-то полу стертые отголоски, неясные звуки и размытые силуэты, которые не давали ясности картины.
   В освещенном окошке магазина показалось полное серое лицо мужчины под пятьдесят. Вроде бы он куда-то отлучался, или просто ползал на полу, потому что возник он совершенно внезапно, как кролик из шляпы фокусника. Том подумал, что мужчина похож на типичного итальянца, малость поистрепанного жизнью. Итальянцев всегда можно узнать по лицу – в нем всегда есть что-то забавное, характерное для этой нации. Даже в таком лице, как это, подумал Том. Мужчина за конторкой был явно чем-то сильно озабочен, хоть и попытался нарисовать на лице какое-то подобие улыбки, завидев новых клиентов.
   – Я слушаю вас, – проговорил он довольно скрипучим голосом, когда Том с Сарой оказались возле его окошка.
   – Здравствуйте, – улыбнулась Сара. – У нас кончился бензин, – она кивнула в сторону «Ситроена». – К тому же мы немного проголодались, правда, Том?
   – Что касается меня, то я бы с большим удовольствием чего-нибудь выпил, – ответил Том, оглядывая витрину за спиной толстяка. Тот лишь недовольно крякнул.
   – У нас нет в продаже алкогольных напитков, – проворчал он, доставая блокнот откуда-то из-под низа. – Могу предложить «Колу» и минеральную воду.
   – Это подойдет, – согласилась Сара, стрельнув в Тома колючим взглядом. Он понял этот взгляд и в ответ лишь пожал плечами.
   Хорошо, мисс. Как вам будет угодно. Я лишь хотел сказать, что алкоголь – лучший друг кошмаров «мистера Банановые Мозги». Видимо, им придется сменить в скором времени своего самого лучшего друга. На подружку «Колу», которая не столь весела и разговорчива, но зато с трезвыми мыслями. А это то, что сейчас нужно его кошмарам.
   Сара купила чизбургеры и «Колу», итальянец запаковал это все в два бумажных пакета и протянул ей в окошко. Затем он, наконец, поднялся со своего места и, открыв дверь с правого торца магазина, вылез наружу. Вряд ли он сам питается тем, что продает здесь, с усмешкой подумал Том, оглядывая его грузную фигуру. Пузо итальянца едва не вываливалось из натянутой на него бежевой майки. Походка его, однако, говорила о том, что он отнюдь не любитель все время сидеть на одном месте. Наоборот, двигался он довольно резво, даже спортивно – чувствовалось, что он не пренебрегает ежеутренней зарядкой, может быть даже считает ее одним из самых важных дел дня. Итальянец направился в сторону бензоколонки и припаркованной рядом машины Сары, ловким движением открыл бензобак, вставил в него бензозаправочный пистолет и стал производить манипуляции с кнопочками на колонке.
   Действовал он четко, как робот, запрограммированный на выполнение всех необходимых операций – было видно, что он спец в своем деле, прежде всего в «бензиновом бизнесе», а не только в подогревании остывших бутербродов и пичканьи их своим клиентам.
   Послышался негромкий гул – бак начал заполняться. Сара несла пакеты к машине, Том смотрел на небо со странным, смешанным чувством тревоги и восторга. Так выглядело небо перед какими-нибудь ужасными событиями (это частенько случалось в тех фильмах ужасов, к которым он так трепетно относился и за просмотром которых, в принципе, и прошло все его детство), так оно выглядело в затаенном уголке подсознания Тома. Оно являлось каким-то барьером, темным занавесом, скрывающим декорации на сцене заполненного зрителями театра. Оно было живым . Оно дышало влагой и страхом. Оно приводило в трепет каждую частичку его тела. Оно было добрым, но хитрым, слепым, но всевидящим. Но главное – оно было справедливым. И оно звало, манило к себе, как сильнодействующий магнит.
   Огромный экран, до которого невозможно дотянуться. Экран, который нельзя выключить.
   Итальянец смотрел на часы.

4
   Сара уже сидела в машине и потягивала «Колу» из банки, когда к магазину свернул черный блестящий «Форд». Он припарковался с другой стороны и заглушил мотор. Итальянец встрепенулся и не сводил теперь своих больших глаз с хозяина автомобиля, высокого, худощавого молодого парня, который, выйдя из своего «Форда», направился к нему.
   – Я, кажется, не опоздал, Энди? – спросил весело парень, на ходу оглядывая «Ситроен» с милой женщиной на борту и стоявшего поодаль в задумчивости мужчину.
   – Ты вовремя, Фрэнк, – зло бросил итальянец, вынимая бензозаправочный пистолет из бака «Ситроена». – Как всегда, вовремя. Я как раз обслужил эту милую пару, – он указал взглядом сперва на Сару, потом на Тома.
   – Ты видел это чертово небо, Энди? – Фрэнк запрокинул голову. – Сегодня мне явно не везет, моя смена – а тут, как назло…
   Он разочарованно мотнул головой.
   – Вы можете ехать, мистер, – обратился Энди к Тому, игнорировав слова своего напарника. Только теперь Том увидел, что бежевая майка на теле итальянца – это своего рода символическая «спец»-одежда с черными буквами «V» и «Z» в уголке, чуть повыше сердца. Точно такая же была и на Фрэнке.
   – Конечно, – согласился Том, слегка кивнув новому члену команды «Ви-Зи Стоп» и получив от него ответный кивок. – Только я бы сперва хотел расплатиться с вами за сигареты.
   – Какие сигареты? – свирепо спросил Энди, непонимающе глядя на Тома. – Ваша спутница купила четыре чизбургера и две банки «Колы». Она уже расплатилась, и за бензин тоже. Какие же еще сигареты?
   Последний вопрос был произнесен тоном человека, которому нагадили на коврик перед его домом, а потом постучали в двери и предложили возместить материально-моральный ущерб.
   – Не горячись, Энди, – успокаивающе пропел Фрэнк, широко улыбаясь и показывая свои искрометно белые зубы, даже немного осветившие полумрак бензозаправки. – парень просто хочет купить у нас сигареты. Ведь так?
   – Именно это я и имел в виду, – подтвердил Том чуть извиняющимся тоном, словно он был причиной внезапно появившейся свирепости у итальянца.
   – А ты заткнись, – бросил Энди Фрэнку, – тебя никто не просил умничать.
   – Энди, с тобой все в порядке? Похоже, погода портится вместе с твоим настроением. Или наоборот? – Фрэнк нахмурил брови и посмотрел на напарника как на старого пса, заподозренного в бешенстве.
   – Это не от погоды, – рявкнул Энди, растирая ладонью свой левый висок, как-будто у него болела голова. Глаза его сейчас смотрели на Фрэнка и просто пылали яростью. Том словил этот взгляд, и ему стало не по себе.
   – Наверное, ты устал. Езжай домой и отдохни хорошенько. Я закончу с этим парнем, – Фрэнк кивнул в сторону Тома.
   – У нас ведь не закончились сигареты?
   Вместо ответа итальянец бросил взгляд в сторону «Ситроена», где Сара искала что-то в своей сумочке, свесившись к задним сиденьям. Ее, казалось, больше занимало ее содержимое, нежели то, что происходило снаружи.
   – Пойдем, дружище, – обратился Фрэнк к Тому и похлопал его по плечу. – Я достану тебе все, что нужно.
   Свет от магазина упал на его вытянутое лицо, и Том заметил россыпь веснушек на носу и щеках Фрэнка. Сами же черты лица были ровными и красивыми, а эти маленькие солнечные точки, как подумалось Тому, совсем не портили их, даже напротив, придавали долю изящности.
   – Это твоя девушка, там, в машине? – поинтересовался Фрэнк, следуя вместе с Томом в направлении магазинчика. И не дождавшись ответа, будто сам заранее знал его, продолжал:
   – Завидую. По-хорошему завидую. Это почти мой идеал женской красоты. Вы направляетесь на север?
   – Да. В Корквуд, – ответил Том, улыбаясь. Что-то в этом парне его привлекало – его раскованность, искренность, добродушие, или все вместе взятое, но у Тома было ощущение, что он с ним уже давно знаком и смог бы проговорить с ним подряд несколько часов, причем обо всем на свете. И это не смотря на то, что всего пару минут назад он впервые увидел этого человека. Такие люди встречаются, они словно родственные души для тебя, которые раскрываются и тут же захватывают, как книга, от которой невозможно оторваться, прочитав только первую строчку. Ее хочется читать непрерывно, пока не дойдешь до слова «конец».
     – Корквуд? – удивленно переспросил Фрэнк. Его брови сначала поползли вверх, а затем резко опустились вниз, придав его глазам озабоченное выражение. – гиблое место, парень. Он почти прошептал последнюю фразу, и Том почему-то вздрогнул от этого.
   – Моя мать пропала там, двенадцать лет назад. Уехала погостить к подруге и не вернулась. Мне тогда было тринадцать, я не понимал, что же произошло. Отца у меня не было, из всей родни – одна тетка, с которой я и провел остаток моего детства.
   Том увидел, как глаза парня наливаются слезами. Он провел по ним ладонью, затем глубоко вздохнул. Было видно, что ему тяжело говорить. Однако он продолжил. Том слушал его заворожено, ощущая, как его собственное сердце бешено бьется в груди – оно было готово вырваться наружу. Он просто не верил своим ушам.
   – Мы обращались в полицию, но копы ничего не нашли. Ничего. Никаких следов. Дело в том, что я даже не знал, о какой подруге в этом чертовом городе идет речь. Не знал никто.
   Они уже стояли рядом с ларьком, освещенные огнями его внутренних и наружных ламп, по-прежнему лицом к нему – застывшие, как древнегреческие статуи. И у обоих колотилось сердце. Их стук словно слился в один и стал осязаем. Казалось, стекло витрины подрагивает под его натиском. Воздух наполнялся небом.
– Тетка наняла частного детектива, – продолжал Фрэнк, пялясь на пачки чипсов и шоколадные батончики, – и он несколько раз звонил ей оттуда, говоря, что находится в управлении местного шерифа. Он сказал, что больше в этом гребаном городке просто неоткуда позвонить. Тот шериф уже был в курсе этого дела, с ним до этого уже говорили «коллеги из Большого Города», как он их сам называет. Так вот, этот самый детектив, – Рик Чандерс, так его звали, – позвонил только три раза. Во время первого своего звонка он обнадежил нас, заявив, что кое-что разузнал. Во второй раз он позвонил и уже нес какую-то ахинею, сдабривая ее цитатами из Библии. Тетка после этого его звонка сказала: «Господи, да он помешался!» Был еще третий звонок Чандерса, в котором он пообещал нам прислать открытку.
   Фрэнк замолчал, взглянув на Тома из подлобья, словно спрашивая его: «Ты же не думаешь, что я сошел с ума, приятель?» и встретив лишь застывший ужас в его глазах.
   – Открытка действительно пришла через пару дней. На ней не было обратного адреса, но мы знали откуда она. То, что было нацарапано на ней корявым почерком, я не смогу забыть никогда.
   Голос Фрэнка задрожал, и эта дрожь отозвалась раскатами грома в голове Тома. Небо, казалось, начинало вторить им.
   – Там было написано: «Они поедают мой мозг я больше ничего не смогу сделать»
   Тома качнуло. Он услышал крик итальянца позади себя, обращенный к Фрэнку. Увидел поворот головы последнего. Прозвучал выстрел.

5
   Все произошло настолько внезапно, что Том, пребывавший в состоянии, близком к шоковому, от всего того, что сказал ему Фрэнк, не сразу сообразил, что же на самом деле случилось. Он услышал звук выстрела, но был уверен, что это лишь отголосок его собственного разума, который с громом прорезал воздух, взывая к небу поддержать его. Но дернувшаяся назад голова Фрэнка и крик Сары за его спиной вернули его к реальности. Он увидел парня, который только что сказал те страшные слова, его веснушчатое лицо и зияющую дырку во лбу, прямо посередине. Как ужасное клеймо, которым его наградили посмертно. Труп Фрэнка по инерции сделал два нерешительных шага к витрине магазина и свалился прямо на нее, проломив стекло. Осколочный град с пищащим звуком полетел на пол ларька и на самого Фрэнка, так же, как и пакеты с чипсами и упаковки печенья, которые он, падая, смел одной рукой со средней полки.
   Том пригнулся, одновременно оборачиваясь назад. Итальянец стоял в пяти шагах от него с вытянутой рукой, в которой сжимал пистолет. Не бензозаправочный, как полагалось по его работе, а настоящий короткоствольный «Питон». Выглядел Энди сейчас, как заправский бандит, пристреливший только что копа. Он улыбался, в глазах его блестел огонь ярости и дикого возбуждения.
   Сара скорчилась на полу «Ситроена» и вопила оттуда, словно ее кололи острым ножом.
  – О чем тебе говорил этот сукин сын? – проревел Энди, не обращая внимания на женские вопли и не опуская руки. Напротив, он теперь неспеша приближался к Тому с нескрываемым намерением пристрелить и его.
   – Вы сошли с ума? – спросил Том сдавленным голосом, не в силах сойти с места.
   – Зачем вы это сделали?
   – Затем, что он говнюк. Он рассказывал тебе о том, как лихо провел меня, да?
   – Я не понимаю вас… Лучше опустите пистолет, – Том показал ему жестом на землю. – Вы не в себе.
   Энди расхохотался, растирая свободной рукой висок.
   – Я уже чувствую себя намного лучше, приятель. Теперь я думаю представить тебе возможность дослушать историю этого подонка на небесах. Как ты на это смотришь?
   Тома обуял страх. Хозяин бензоколонки явно сошел с ума и теперь не отвечает за свои действия. Откуда он взял пистолет?
   – Не делайте глупостей. Просто уберите пистолет.
   – Они снимали мотель, да? – казалось, итальянец не слышал Тома, а по-прежнему думал о чем-то своем (если он вообще не потерял способность думать о чем бы то ни было). – Они там свили себе гнездышко? Там они совершали свои кроличьи игры?
   При каждом новом слове глаза Энди вспыхивали, как костры, питаемые новыми поленьями, а голос становился все более жестким и скрипучим. Тому казалось, что по его ушам скребут наждачной бумагой, надетой на деревянный брусок.
   – Они делали это каждый раз в мою смену, так? – продолжал Энди. Он уже был на расстоянии двух шагов от Тома.
   – Они делали это каждый раз, когда я впахивал тут, как последний дурак? Она брала у него в рот, он похвастался этим, правда? Этот сукин сын говорил тебе про это? Ведь все, что он тебе рассказал, возбудило тебя, не так ли? Ведь зверь требует, чтобы они возбуждались. Это придает ему силы. Чтобы образ зверя говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя…
   У Тома пробежал холодок по спине.
   Он нес какую-то ахинею, сдабривая ее цитатами из Библии. Тетка после этого его звонка сказала: «Господи, да он помешался!»
   Похоже, это было продолжением его, Тома, кошмара. Он этого не хотел, но вторая волна неизбежно накатывалась. Или уже третья, а второй волной был рассказ Фрэнка, оборванный вместе с его жизнью этим сумасшедшим? Этот рассказ вонзился иглой в его сердце, а потом и в мозг. Занавес слегка приоткрылся, не так ли? Да, он приоткрылся, но лишь чуть-чуть. И Том не хотел большего. Пока что достаточно и этих трех волн.
   Лора – Фрэнк – Энди.
   Безумная, нелепая связь. Но она существовала, как существовала и беспомощность в невозможности объяснить ее.
   Кто не будет поклоняться образу зверя…
   В небе послышался глухой разряд грома, как-будто где-то вдалеке.
   – Ты слышишь это, парень? – рычал Энди. Тому показалось, что его рука, в которой он держал пистолет, чуть ослабла.
   – Это он взывает к тебе, ты ведь знаешь это? Ты же знаешь, что там…
   В этот момент Энди запрокинул голову вверх, словно пьяный, потерявший ориентацию в пространстве. Этого момента Тому хватило. Он бросился вперед, чуть пригнувшись и, как таран, врезался в живот итальянца, сбив его с ног. Рука Энди дернулась – пистолет выпал из нее и отлетел в сторону. Голова же его со звуком треснувшего арбуза внеслась в асфальтовое покрытие. Брызнул мозг.
   «Я убил его, – пронеслось у Тома в голове – Он хотел убить меня, но я его опередил». Том поднялся на ноги и посмотрел на итальянца. Яростный взгляд мертвых зрачков теперь был устремлен в небо. Рот был слегка открыт, словно Энди еще секунду назад собирался что-то сказать. Но он не успел.
   «Оно помогло мне», – подумал почему-то Том, посмотрев наверх. Там, в черном далеке, зарождалась гроза.
   Подбежала  Сара, страшно крича. Все произошедшее за эти несколько минут, казалось, вернуло ей на некоторое время ее привычный голос. Она бросилась к Тому и обняла его, бормоча все время что-то невнятное. Том прижал ее к себе одной рукой. Вторая рука ныла от боли – он резко ударился ею об асфальт, когда упал вместе с Энди.
   – Все закончилось детка, он мертв, – прошептал Том, шевеля сухими губами.
   – Ты убил его…, – это был не вопрос, а утверждение, которое Сара произнесла с облегчением.
   – Похоже на то, – подтвердил Том. – Мне кажется, надо поскорее выбираться отсюда.
   – Да, нам надо спешить. Нужно ехать в Корквуд. Осталось немного…
   Том уже не был уверен, что хочет этого.
   Гиблое место, парень…
   Но нужно было выяснить, что же случилось с Лорой. Если с ней что-то случилось. Если это не какая-то сумасшедшая игра, ловушка с приманкой. С приманкой, на которую клюнули уже несколько человек. И Том думал, что по крайней мере двое из них – это родные ему люди.
   «Потому что Фрэнк напомнил мне одну жуткую вещь. Совпадения не могут быть просто совпадениями, если у них идентичны сразу несколько критериев».
   Они с Сарой шагали к машине, Том решил, что сможет вести ее – Сара не возражала и уступила ему водительское место. Заводя мотор, Том подумал: «Если это безумная игра, то, бесспорно, нужно аплодировать ее создателю. Действующие лица расставлены безупречно».
   «Ситроен» тронулся с места, выруливая на шоссе. Небо разрезала молния, начал накрапывать дождь.
   Капли падали и стекали по мертвому лицу Энди Вачовски, словно снова и снова ставя точку в его бензиново-продуктовом бизнесе. Молнии окрашивали его зрачки в красный цвет, который очень подходил теперешнему выражению его лица. Из полуприоткрытого рта итальянца высунулся черный таракан и посмотрел на небо, слегка оттопырив верхнюю губу Энди своим блестяще-слизистым тельцем. На него попала одна из капель, и таракан вновь спрятался в свое временное убежище.


ГЛАВА 3
МАНИПУЛЯТОР МОЗГОВ

1
   Он вернулся туда, но спустя двадцать один год. Саймон уже не был тем пацаном, к которому проникли в голову страшные мысли, перешедшие в действия. Но теперь, сидя здесь, в этой поистине чертовой камере пыток, он ощущал, что эти мысли вновь появляются. Они распускались, как бутон розы, как бабочка из кокона. Но его еще не покинули его трезвый ум и рассудок, которыми он пытался подавить эти мысли. Сопротивление им причиняло боль, сильную душевную боль, и она была выразительней, чем боль физическая.
   Саймон находился в огромном бетонном ящике – подвале, вернее, в одной из его половин. Подвал разделялся толстой железной решеткой прямо посередине. Это была своеобразная перегородка, отделявшая от Саймона сцену кровавого пиршества. Он был единственным зрителем этого Театра Кошмара, но ему думалось, что таких подвалов в Долине великое множество. И таких зрителей, как Саймон, соответственно тоже. Тех людей, которые все еще сопротивлялись своим страшным мыслям.
   Саймон не знал, показывают ли всем заключенным именно такие постановки, или у Господина Режиссера хватало фантазии для того, чтобы разнообразить репертуар. Во всяком случае, создатель постарался представить Саймону свою лучшую работу, в этом Эллиот не сомневался. Главную роль в этой «пьесе для Саймона» играл мерзкий черный кот, худой и покрытый плешью словно изъеденный молью коврик. У него были красные зрачки, что особенно ужасало Саймона в его облике. Но он старался не смотреть на кота, и на то, что ему приносили (в его половину подвала) другие действующие лица. Это были одни и те же люди в форме полисменов, – мужчина и женщина, – но Саймон знал, что это никакие ни полицейские, а всего лишь исполняющие свои роли актеры. Они часто приходили сюда, чуть ли не каждый день, принося еду для Финчера (так звали этого кота). Когда начинал скрипеть замок в железной двери, Саймон прислушивался, соображая, его ли это дверь или это дверь Финчера. Если это была дверь Финчера, Саймон закрывал глаза, чтобы не видеть. Он уже насмотрелся на это вдоволь, и каждый раз его рвало на бетонный пол. Он понимал, что не видеть этого мало, поэтому затыкал пальцами уши и мотал головой, стараясь отогнать все пытающиеся возникнуть там ассоциативные образы. И он хотел в такие моменты потерять сознание. Сам хотел этого. Своим сопротивляющимся умом. Но это у него не получалось, потому что бутон розы раскрывался время от времени, расширяя постепенно пространство для страшных мыслей. И этот бутон заставлял Саймона смотреть на ту сторону подвала. И последнее время бутон брал верх. 
   И тогда тридцатитрехлетний мужчина видел, как утоляет голод эта тварь. Она питалась мертвой плотью. Мертвой человеческой плотно. Обезображенными трупами людей, которых приносили «кормящие» в ее бетонную берлогу. Саймон знал, что эта тварь – не просто кот, скорее всего она и не была в сущности именно котом, а какое-то чудовище в образе кота. Оно ужасало самого Эллиота, и восхищало темную часть его сознания. Восхищало и возбуждало ее – этого возбуждения внутри себя и боялся больше всего Саймон. Но оно росло и крепло, усиливаясь день ото дня. Хотя, что касается времени, Эллиот не ощущал его. Времени как такового здесь просто не существовало – его стерли как ластиком, словно не нужный компонент с авангардной картины.
   Просто он считал эти дни по появлениям в камере еще одного лица. Лица великого господина Режиссера.

2
   Замок снова заскрипел, и Саймон прислушался к этому знакомому звуку, затаив дыхание. Скрип замка. Он всегда предварял вход в безвременье, как гром предвещает грозу. Саймон испытал это на себе – и тогда, в далеком детстве, и совсем недавно, в районе Голдфилда, штат Невада. Недавно или уже давно?
   Это не имеет значения теперь, решил Саймон. Самое главное значение имеет теперь только противостояние дьяволу, поскольку это еще возможно  Пока у него еще есть силы, он, Саймон Эллиот, будет бороться. Даже в этой камере пыток, в которую теперь на самом деле превратился его маленький мирок. Даже здесь, где из жизней и смертей человеческих готовят адский коктейль. Потому что даже здесь был Бог. Саймон окончательно убедился в этом, когда написал письмо Тому. Оно действительно отправилось, его захватили с собой два белых ангела – почтальона, воплотившиеся из воздуха. Сначала Саймон думал, что его преследуют галлюцинации, но потом понял, что это не так. Ведь нельзя же было считать галлюцинациями чистый конверт, два листа бумаги и огрызок карандаша, найденные им в своей камере после очередного пробуждения (когда он спал – ночью или днем, это тоже теперь не стало для него значимым). Ему дали надежду на спасение; это знание Саймон хранил в своем сердце, как драгоценный камень, и подпитывал им свои моральные силы.
   Скрипел замок в его двери, и Саймон приготовился ко встрече «съемочной группы». Это мог быть сам Режиссер в образе шерифа Корквуда, или «сержант местной полиции» Лора Ливейн, его правая рука. И вместе с тем родная сестра его друга Тома. Именно эта родственная связь хорошего парня и чудовища в образе юной девы приводила Эллиота в замешательство, граничащее с ужасом. Ведь его хотели превратить в такое же чудовище, в покорного и послушного «мистера Мясника». Марионетку «театра на крови».
   Это был он, человек, воздвигший филиал ада в маленьком городке. Предводитель, собирающий войско. Шериф Долины Безвременья, которого Саймон называл про себя Режиссером.
   Именно его Эллиот увидел первым, когда очнулся после встречи с призраком Билли Сомерса. Потеря сознания в старом ангаре была подобна погружению на глубину колодца. Саймон просто медленно летел вниз, чувствуя его бездонность (как той ямы в лесу, в которую он сбросил тело Билли) и видя наверху круглый осколок черного грозового неба. У Саймона было парадоксальное ощущение, что оно приближается, а не удаляется от него. Лицо Билли, его ужасное лицо с черной дырой глазной впадины на обнаженной части черепа, превратилось в неясное очертание на этом небе.
   После этого все поглотила тьма, а когда Саймон смог открыть слипшиеся веки, он увидел свет, спускающийся с лампы на потолке. А потом заскрипел замок, как и сейчас, и в его новое бетонное жилище зашел он.
   Высокий, стройный, плотного телосложения мужчина сорока пяти лет. С густыми черными волосами, спускающимися волнами до плеч, и красивым аристократическим лицом, чуть подернутым щетиной. Он был одет в темно-синюю полицейскую форму со сверкающей шестиконечной звездой шерифа на нагрудном кармане. Чуть повыше нее располагалась полоска-нашивка с его именем; выведенным готическими буквами:

                Хезус  Дан

   Какое странное имя, подумал тогда Саймон. Словно в подтверждение его мыслей на той стороне подвала заорал кот. Эллиот впервые приподнял голову с пола, на котором лежал, и оценил всю обстановку. Ему стало страшно.

3
   Режиссер вошел в зрительный зал с улыбкой чеширского кота из сказки «Алиса в Стране Чудес». Финчер издал свой привычный вопль, как всегда приветствуя хозяина и подбежал к решетке. Шериф просунул руку между прутьями – сам Финчер пролезть между ними не мог, хоть и был худым (несмотря на свою прожорливость) – и погладил кота по плешивой шерсти.
   – Ты проголодался, мой маленький ненасытный герой? – нежно спросил Хезус, теребя ухо Финчера. – Тебе придется подождать. Наши контейнеры пока не пополнялись. Большой город звенит монетой и игральными костями. Спит наяву, пребывая в неге. Ведь так обстоят дела, Саймон?
   Хезус обернулся к сидящему в своем углу темницы Элиоту. Улыбка шерифа сменилась звериным оскалом.
   – Вам лучше знать это, мистер Дан, – вежливо отозвался Саймон, уже привыкший ко всем этим тонкостям. Сердце в груди забилось чаще, предвидя очередное испытание.
   – Главное, чтобы ты это понял, – жестоко произнес Хезус, приближаясь к Саймону. – Ты должен уразуметь, что все это меркнет перед истинной человеческой ценностью. Ты же знаешь ее. Я хочу услышать это из твоих уст.
   Бутон розы зашевелился, распрямляя лепестки. Саймон сделал попытку остановить это движение.
   – Давай Саймон, ты можешь. Твои мысли – закопченное стекло, тебе это должно нравиться. Ты же знаешь, какие вещи на земле самые ценные, не так ли?
   Хезус расширил ухмылку. Это было больной язвой на здоровом лице.
   – Это вещи, на которые не отбиваются чеки. Загляни в свое сознание, и ты найдешь там ответ.
   Саймон заглянул, но в его светлую часть. Это ему пока удавалось.
   – Любовь, – наконец выдавил он из себя, вспомнив при этом, что написал Тому в последних строках своего письма.
   «И главное, Том. Передай Хизер, что я люблю ее. Может быть, это причинит ей боль, но я хочу, чтобы она знала. Я сижу здесь и думаю, прокручиваю свою жизнь назад – я был безмозглым дураком, обманывал сам себя, что люблю других. Это все не то. Это похоть, страсть, безумие, но не любовь. А с Хизер – это то истинное чувство, и я это знаю теперь. Я уверен. Наверное, это и есть мой Бог. Он во мне».
   В глазах Хезуса сверкнула искорка бешенства. Но он расхохотался, надменно и немного натянуто.
   – Это чувство такое же черное, как безлунная ночь. И такое же отвратительное, как стая голодных псов. И ты знаешь это…
   Это был приказ, посланный в виде удара в мозг Саймона. Но он встретил на своем пути стену, не пропустившую его. Стена была надежней железной решетки, разделявшей подвал. И поэтому Саймон не ощутил этого действия Манипулятора.
   Но он также знал об этом умении Режиссера манипулировать чужими мозгами. Ведь Лора не смогла устоять перед ним. Видимо, в ее голове не было такой же стены, как у Саймона, и Хезус легко осквернил ее мысли, сжав их невидимыми тисками.
   – Нет, – посмел он возразить шерифу. – Я этого не знаю, потому что это не правда. И я не хочу этого знать.
   – Ты слышал, Финчер? – Хезус обернулся к клетке. – Он не хочет этого знать. А как же насчет утверждения «возлюби ближнего своего»? Эта сентенция не кажется тебе бредовой? – Он снова повернулся к Саймону.
   – Скажи мне, как можно возлюбить своего ближнего, если тот настоящая скотина? Если это самая отпетая сволочь и дрянь? Ты ведь столкнулся с этим, когда был ребенком. Разве Билли Сомерс не был твоим ближним, которого, как утверждается в Писании, ты должен был возлюбить? Но ты поступил шедеврально, в соответствии со своим собственным Писанием, которое гласит: «Возненавидь ближнего своего, и ты испытаешь истинное наслаждение»! Ты ведь испытал это тогда, в лесу?
   Саймон задрожал всем телом, испепеляемый хитрым взглядом Хезуса. Темная половина его сознания забурлила, как вскипающий чайник. Он ощутил, как стена в голове дает трещины. Бутон розы распускался.
   – Ты ведь сам понял тогда, что бездушные куклы достойны ненависти?
   Да. Саймон это понял тогда. Он даже вспомнил, что именно так и подумал в тот момент, когда Сомерс истекал кровью возле канавы. Но было ли это его собственной мыслью, или за него думало это чудовище?
   «Ты сам так думал» – прошептало что-то в голове у Саймона, и он содрогнулся от ощущения, что это что-то обитало в его собственном разуме.
   – Вы заставили меня понять это, – выдавил он из себя, сам наполовину не веря собственным словам.
   – Я?! – изумленно воскликнул Хезус, подняв брови. – Кажется ты преувеличиваешь мои возможности, Эллиот. Я всего лишь лечащий врач твоего забитого хламом подсознания, если это можно так назвать.
   – Вы…
   – Я всего лишь помогаю тебе вспомнить настоящего Саймона Эллиота – человека, который мог раскрывать собственную душу, которой умел отличать пустую оболочку от наполненного сосуда.
   Голос Хезуса вдруг стал необычайно приятным, как дуновение теплого ветерка. Он стал добрым, и даже дружеским и к нему хотелось прислушиваться. Саймон в обход собственной воле и делал это сейчас.
   – Ведь душа – вот самое ценное, что есть в человеке – тоже имеет два компонента. Как жизнь и смерть, свет и тьма, сытость и голод. Один из них ты назвал, Саймон. Но это плохой компонент. Любовь возбуждает тело, тогда как ненависть возбуждает душу. Ты не задумывался над этим, Саймон? Тебе ли не знать этой истины? Поэтому любовь – плохой компонент. Он бесполезен, потому что затуманивает мозги, не принося ничего, кроме боли, слез и разочарования…
   «Именно ты и затуманиваешь мне мозги, ублюдок, – подумал Саймон, сумев частично восстановить свою волю. – И я не думаю, что ты воспылал ко мне искренней любовью. Хотя, если ты считаешь ее столь отвратительной, то возможно это и так. Просто этот «плохой компонент» во мне мешает тебе полностью завладеть моей душой, моим разумом. Поэтому ты хочешь избавиться от него. Но у тебя ничего не выйдет. Хизер… Хизер… Хизер… я должен думать о ней… Это мой Бог…»
   – Он, – продолжал Хезус, обернувшись к решетке и мотнув головой в сторону Финчера, отирающегося возле прутьев, – именно он способен исцелить чужие души. Очищать их от ненужных примесей. Ты еще нуждаешься в лечении, Саймон. И я прописываю тебе созерцание того, как он растет. Он набирается сил, Саймон, и это главное. Скоро ты сам поймешь, какое важное событие ты имел честь лицезреть. Финчер – это лекарство. Лекарство, которое, должен проглотить этот гребаный мир. Чтобы вырваться из власти кукол.
   – Из власти… кукол?   
   – Да, – победоносно улыбнулся шериф. – И мы тогда будем править им. Мы, избранные. Мы, люди с чистой, холодной и прекрасной душой. С бессмертной душой, Саймон. Ты понимаешь меня?
   Дрожа всем телом, Саман замотал головой.
   – Ты поймешь. Ты поймешь это, потому что ты тоже избранный. Главное – не сопротивляться своим собственным мыслям, ведь они твои. И тогда твоя душа тоже станет бессмертной.
   – Но… но если я не хочу? – застонал Саймон, забиваясь подальше в угол. – Я не хочу этого, слышите? Я совершил ошибку, и я не хочу больше ненавидеть. Я не буду ненавидеть по собственной воле. Я раскаиваюсь в том, что сделал тогда, в лесу, когда был мальчишкой. Я не понимал тогда, что делаю, и…
   Стон Саймона перешел в истерику. Он дрожал, захлебываясь собственными слезами. Но глаза его не могли оторваться от глаз Хезуса. Они гипнотизировали.
   – Ты прекрасно понимал, что ты делаешь, – возражал Хезус. – И это твое раскаяние – всего лишь попытка оправдаться перед самим собой. Тебе не в чем раскаиваться, Эллиот. Двадцать с лишним лет назад ты убил подонка. Земляного червя, которого нужно было убить. Потому что он был препятствием на пути к совершенному миру.
   – Совершенному миру? – Саймон сопротивлялся. – И в этом вашем совершенном мире будет править одна ненависть? Там будут жить люди с бессмертной душой, и они будут ненавидеть друг друга, когда вы уберете все препятствия? Ведь что же им останется делать, если вы отбираете у них умение любить?
   – Ты так ничего и не понял, Саймон. – Шериф положил ему на плечо свою большую волосатую руку, и Эллиот ощутил холод, как-будто на него положили неощипанную курицу, вынутую только что из морозилки.
   – Мир должен очиститься. Освободиться от грязи, как после всемирного потопа. Пойми, Долина Безвременья – это своего рода Ноев ковчег, куда собираются достойные новой жизни. Это будет новой точкой отсчета для них. А все, что было за последней чертой – все сотрется и перестанет быть значимым.
   – Все?
   – Все, – подтвердил Хезус, направляясь к двери. Он на секунду остановился возле нее и вновь обернулся к Саймону.
   – В тебе сейчас два Бога, Эллиот. И я советую тебе выбрать того, который способен на конкретные действия. Это единственный выход для тебя.

4
   Лора сидела у себя в кабинете, на втором этаже полицейского управления Корквуда, и заполняла бланки новых «вернувшихся» жителей Долины.
   Имена на бланках ни о чем ей не говорили, и она просто механически выполняла свою работу, как велел ей Хезус. Когда-то на лице молодой девушки еще играл свежий румянец, но теперь от него не осталось и следа – была лишь белая, холодная маска, съевшая все жизненные соки.
   Лора чувствовала приближение брата. Она знала, что он уже где-то совсем близко, и морально готовилась к этой встрече. Хезус сказал ей, что семья должна наконец воссоединиться, и Лора была согласна с ним. Семья действительно должна была снова срастись, но Лора понимала, что это воссоединение скорее всего не будет безболезненным. Она знала, что Хезус тоже понимает это.
   Лора выглянула в одно из двух окон, находящихся в кабинете, и посмотрела на небо, затянутое грозовыми тучами. Где-то вдалеке уже звучали первые, пока еще слабые раскаты грома.
   Это дает надежду на лучший исход для всех нас, подумала она, снова возвращаясь к работе. Палец левой руки заскользил по шершавой бумаге, передвигаясь от строчки к строчке, от имени к имени на большом листе Журнала Прибытия. Правая рука орудовала в это время ручкой, заполняющей бланки. Она пыталась воспроизвести готический шрифт, которым был заполнен Журнал, но это у нее слабо получалось.
   Хезус послал еще одного посыльного, но не к Новому Жителю Долины. На этот раз кукла должна была убрать другую куклу (такое тоже иногда случается). Это было оправданным действием – Хезус сказал, что это поможет вызвать из подсознания Тома его старого приятеля. Того, который в конечном итоге и прибудет в Долину. Лора тоже надеялась на это – она просто жаждала, чтобы настоящая семья теперь навсегда была вместе.
   Навсегда, а ни на те короткие отрезки, пока Том смотрит свои фильмы ужасов и пока идут титры на черном экране.
   «Это небо вызывает он, – с трепетом в душе подумала Лора. – Это его небо, небо Нортона. Нортон – хороший мальчик, с ним весело. С ним легко».
   И он сможет подпитывать энергию Хезуса. А значит, и энергию Финчера. И вообще, поддерживать силы Долины. Постоянно. Навсегда.
   Ведь это его дом.
   Она улыбнулась, но улыбка получилась мертвой, как у трупа, которому оттянули вверх уголки рта.
   Было все-таки легкое сомнение, что Нортону удастся вырваться на свободу. Том сейчас далеко от экрана телевизора, да и Сара рядом с ним.
   Сара Уилкс.
   По замыслу Хезуса, она должна была стать своеобразной козырной картой в его непревзойденной игре. Что он имел ввиду, говоря так? Лора этого не знала. Но она боялась, что Хезус в этом случае сам себе подкладывал свинью.
   Да, он мастер в манипулировании чужими мозгами, но даже его жучки не всегда срабатывают: может произойти сбой в системе, и тогда…
   А что тогда? Лоре было страшно даже задумываться над этим.
   Дело все в том, что Том любит Сару, а Сара – Тома.
   Эта мысль заставила Лору съежиться. Она ощутила, как мурашки пробежали по всей спине, отбивая на ней свою отвратительную чечетку.
   Мысль о любви, как о чувстве, которое Лора никогда не испытывала в своей жизни, была подобна для нее огромному черному слизняку, живущему под кроватью. Черной дряни, которая вылезает по ногам из своей берлоги, чтобы оплести ваше горло холодным, липким шарфом, живой удавкой.
   Эта дрянь и может задушить Нортона. Если он будет спать.
   – Он должен поскорее проснуться, – подбадривающе сказала сама себе Лора, поднимаясь из-за стола.
  Удар грома за окном, где-то уже совсем близко, утвердил ее в этой хорошей мысли.

5
   Лоре нужно было проверить новую, только что полученную партию корма для Финчера. Она шла по длинному коридору, устланному мягкий зеленым ковром. Этот ковер ассоциировался у нее с яркой лужайкой и играющими на ней котятами. Котят было двое – черный и белый. Черного Лора знала, потому что с ним была теперь связана вся ее нынешняя работа, да и вся ее жизнь. Вернее то, что было ее предзнаменованием.
   Лора думала сейчас, что все ее прошлое было для нее лишь такой вот длиной дорожкой к этой новой жизни. А теперь она уже стоит у ее порога (пока она еще не живет, пока она только зарабатывает право на это Новое и Вечное, приобретает билет на серебряный поезд далекой мечты), и готова к тому, чтобы эта дверь наконец открылась, нужно кормить его. Кормить постоянно, и только свежим мясом.
   Но перед этим Лора и двое ее помощников, Анна и Мик, которые сейчас покорно следовали за ней, должны были проверять состояние оболочек.
   Это было необходимой процедурой, так как Финчер не употреблял части кукол, в которых скапливалась негативная для него энергия. И трое полицейских тщательно осматривали все вновь поступающие трупы, убеждаясь, что отправители сделали все как надо.
   Когда-то давно и сама Лора была таким же отправителем (впрочем, как и Анна, как и Мик – как и большинство новых жителей Долины), и она добросовестно отделяла негативные части (когда она была еще девочкой, она, в основном, специализировалась по головам, а именно – по их удалению). Сама Лора не совсем понимала эти ритуальные штучки, но знала, что так нужно.
   Потому что Финчер сам говорил ей об этом в ее собственной голове. Ни Хезус, а именно Финчер. Его растянутый кошачий голосок она узнала бы из миллиона. Он приводил Лору в состояние благоговейного трепета, как малолетнюю школьницу, до которой во время концерта дотронулся ее кумир – рок-звезда.
   С каждым разом, когда Финчер приходил в ее мозг, Лора чувствовала, как его голос тяжелеет, будто наливаясь свинцом, и приобретает все более четкую человеческую интонацию. Это означало, что Финчер растет, что он набирается сил и скоро будет готов к тому, чтобы приобрести свою истинную, более совершенную форму.
   Вид самого кота Лору не впечатлял – он по-прежнему оставался каким-то худым и плешивым, но Хезус говорил, что это не имеет абсолютно никакого значения.
   – Главное то, каким ты его себе представляешь здесь, – сказал как-то шериф, тронув левый Лорин висок и слегка постучав по нему своим крупным пальцем. – У тебя же есть какое-то представление о нем настоящем?
   – Да, – ответила Лора с улыбкой на лице, полной дикой страсти. – он прекрасен…
   – Он говорит с тобой, Лора?
   – Да. Иногда. Но чаще всего он поет мне свою чудесную песенку.
   – Что же это за песенка, Лора?
   – Вам напеть ее, мистер Дан? Ой, боюсь, что у меня ничего не выйдет. Я не очень-то хорошо пою.
   – Ничего, Лора. Ты попробуй. Я хочу услышать это от тебя.
   – Хорошо. Я спою вам ее. Извините, если кое-где сфальшивлю…

Я маленький гений, маленький автор
Ад-ских-книг.
Скрываю под черною шерстью кошачьей
Я-свой-лик.
Под мрачные танцы плавятся пальцы
И-гла-за.
Все то, что ты видишь и ненавидишь
Лишь-гро-за.
Ты только найди мне миску побольше и
На-кор-ми.
Открой свои мысли и отдели моло
Ко-вкро-ви.
Ты хочешь увидеть, что я такое и
Где-я-сплю-
Я вся твоя правда, вся твоя воля,
Я-жи-ву.

   И сейчас эта самая песенка звучала у нее в голове, пока она шла вниз по ступенькам. Контейнеры находились в подвале, в отсеке, смежном с тюремной камерой, в которой находился Финчер. Но эта часть тюрьмы была сейчас для него чем-то вроде мягкого гнездышка в корзине, да и к тому же прекрасной кормушкой. А на другой стороне камеры томился друг Тома, Саймон Эллиот. Человек, который все еще сопротивлялся своим мыслям.
   Это ненадолго, подумала Лора, указывая анне и Мику на крышки контейнеров, выделяющиеся в бетонном полу, и глядя, как они хватаются за кольцеобразную ручку одной из них.
   Это ненадолго, потому что Хезус самолично взялся за настройку мозгов Эллота на нужную волну. А тех, с кем шериф проделывает подобные штуки, хватает ненадолго.
   – Хорошая партия, сержант Ливейн, – весело проговорил Мик, когда они с Анной открыли оба люка.
   – Да, котейка будет доволен, – подтвердила Анна, пропуская Лору поближе.
   Лора заглянула в одну из открывшихся ям и стала внимательно изучать ее содержимое, пока Мик с Анной проделывали тоже самое над второй ямой.
   – Хорошо, – наконец удовлетворенно произнесла она, слегка улыбнувшись своим помощникам. – Все в порядке.
   Она снова поднялась в свой кабинет, предоставив Мику с анной право самим выполнять одну из самых приятных частей их работы. Только она села за стол, собираясь продолжить бумажные дела, как в дверь вежливо постучали.
   Это был шериф. Он закрыл за собой дверь двумя поворотами внутреннего замка и подошел к Лоре.
   – Пришел корм для Финчера, Хезус. Я только что проверяла его вместе с Миком и Анной. Четыре свежих оболочки, все проделано замечательно. – Лора удовлетворенно закатила глаза. – Финчер уже изголодался…
   – Я тоже, – прошептал Хезус рядом с ее ухом. – Я просто чертовски голоден.
   Он обхватил ее подбородок и повернул ее голову к себе. Его подернутые слюной губы открылись, обнажив острые клиновидные зубы. Затем они приблизились к губам девушки и заключили их в свои жесткие, нетерпеливые объятия.

6
   Саймон утолял свой голод механически, почти не ощущая вкуса принесенной ему еды. Чернокожий парень – тюремщик открыл дверь его камеры и бросил на пол бумажный мешок, в котором Саймон обнаружил кусок мяса, сыр, пару луковиц и четверть буханки серого хлеба. Была еще маленькая пластиковая бутылочка воды, на которую Саймон набросился тут же. Уж чего-чего, а пить ему хотелось чудовищно. Губы мужчины изрядно потрескались, а слюновыделение практически прекратилось: его ротовая полость походила на стенки засохшего колодца.
   Жадно глотая воду, Эллиот старался не смотреть на прямоугольный брикет спрессованного мяса. Его мутило от одной мысли о нем. Если он когда-нибудь сможет вырваться из этого кошмара (а в этом Саймон сильно сомневался, он практически не верил в такую возможность в последнее время), то стопроцентно станет последователем идеи вегитарианства. Этого трудно избежать после всего того, что ему приходится испытывать здесь.
   Они снова кормили это чудовище, и Саймон снова на несколько мгновений задержал свой взгляд на этом действе. Он ничего не смог с собой поделать, этот страшный позыв внутри был сильнее его собственной воли. Они, все те же парень с девушкой, притащили ему в берлогу четыре искалеченных трупа. Трудно было понять, какого пола жертвы были при жизни, настолько ужасно они выглядели. Это были просто куски багровой плоти, натянутые на кости. Почти как этот кусок мяса, что лежал сейчас перед ним, Саймоном. Финчер жадно набросился на них, с урчанием разрывая на маленькие порции, время от времени искоса поглядывая на своего нынешнего «соседа по комнате» своими красными зрачками.
   Саймон смотрел на все это сквозь страх и боль, сквозь нервную дрожь и слезы бессилия, и пытался представить перед собой образ Хизер, чтобы заслонить им сцену безумного театра. В какой-то момент это ему удалось, и он в изнеможении рухнул на пол, словно оторвавшись от удерживающих его тело цепей. Сумев отползти в свой дальний угол, он провалился в спасительный обморок, не чувствуя уже ничего. Ему стало легче, когда он пришел в себя и смог немного поесть.
   Его механическую трапезу прервал Режиссер, внезапно появившийся в камере. В своем правом кулаке он сжимал что-то живое. Это был дрожащий комочек желтого пуха.
   – Почему ты не ешь мяса, Саймон? – зло спросил он, наклоняясь к нетронутому коричневому брикету. – Это плохо. Ты стал вегитарианцем?
   – Похоже на то, – отозвался Саймон. – Как я могу есть его, глядя на вашего зверя?
   – А вот это уже лучше. Значит ты начинаешь излечиваться. Тебе понравилось смотреть на Финчера?
   – Нет. Это отвратительное зрелище. Зачем вы заставляете меня делать это?
   – Я? – казалось, что Хезус действительно был удивлен. – Что ты. Ты сам себя заставляешь, и это приятно слышать. Я только хочу, чтобы ты ел все, что тебе приносят. Знаешь ли, наш бюджет не резиновый, мы можем позволить себе кормить заключенных только тем, на что его пока хватает. И нам не нравится, когда узники брезгуют даже этим, согласись, немалым пайком.
   – Вы хотите накормить меня тем же, что жрет ваш прожорливый кошак?
   Хезус рвано рассмеялся, посмотрев сквозь решетку на Финчера. Тот довольно орал, катая лапой по полу обглоданную кость.
   – Не беспокойся. Это всего лишь свинина. Вареное свиное мясо, ничего более.
   – Ешьте его сами, – уверенно произнес Саймон, чувствуя комок, застрявший в горле. Это был комок страха, не предвещающий ничего хорошего. Еще Саймон почувствовал легкое окоченение пальцев рук и жжение в висках. Это были первые симптомы действия манипулятора, направленного на его организм.
   – Не очень-то вежливо с твоей стороны, Эллиот. Ты должен быть благодарен мне. Хотя бы за то, что я не убил тебя сразу. Своим поведением ты только усугубляешь положение…
   «Снова этот спокойный, ровный тон, – подумал Саймон. – как будто он читает мне сказку на ночь. Убаюкивает, пытается усыпить. Усыпить мою волю… Хизер… Хизер… Хизер… Хизер…
   – Ты знаешь, мне даже приятно иметь с тобой дело. Ты единственный, кто может держаться так долго. Это пробуждает во мне азарт. Как думаешь, какой счет будет гореть на табло по окончании нашей с тобой игры? Я предполагаю, что он будет отнюдь не разгромный с моей стороны…
   «Хизер… Хизер… Хизер… Хизер-р-р-р…»
   – Однако, я должен проучить тебя кое за что. Раймонд, убиравший в твоей камере пока ты спал, нашел вот это.
   Хезус вынул из своего нагрудного кармана маленький, вдвое меньше его собственного мизинца, кусочек карандаша с серебристой поверхностью деревянной основы.
   – Ты знаешь, что это такое, Саймон?
   Саймон вздрогнул.
   «Похоже, это конец. Он все знает. Он понял, что у меня за спиной были свои козыри. Но теперь у него их больше. Намного больше. Он убьет меня… Хизер… Хизер…»
   – Это один из твоих плохих компонентов, Эллиот. И мне сдается, что в тебе их накопилось слишком много, – спокойный тон Хезуса сменился почти животным рыком. – Ну ничего. Сейчас я избавлю тебя от них. Не хочешь ли отведать свежего хрустящего цыпленка, Саймон? Раз ты так брезгуешь свининой, попробуй это. Это придаст твоим светлым мыслям особый, незабываемый аромат!
   «Хизер... Хизер… Хизер… Хезур… Хез… ус… Нет!»
   Рот Саймона раскрылся сам, как сломавшаяся дека в магнитофоне, у которой слетела пружинка. Сухие губы судорожно задергались, со лба начал капать пот. Нижняя челюсть мужчины вдруг быстро забегала из стороны в сторону, словно ее хотели свернуть невидимые руки.
   Голова дрожала, как барахлящий холодильник, мелкими, быстрыми терциями, оставаясь, однако, на прежнем месте.
   Это были оставшиеся, тщетные попытки погасить манипулятор.
   Саймон выл, как полоумный – это был тихий вой подыхающего пса, тратящего последние силы на бессмысленный предсмертный крик.
   Дергался и маленький желтый цыпленок, в отличие от Самана не понимавший, что с ним хотят сделать. Он был зажат в костлявой руке Хезуса и пищал, пищал, пищал. Этот писк сводил Саймона с ума, врезаясь в мозг цепкими когтями.
   Хезус поднес цыпленка ко рту Эллиота и протолкнул в створку губ. Заглушенный птичий писк слился с чавкающим человеческим хрипом. Зубы начали судорожно перемалывать перья, жилки, кости. Слюна, смешанная с цыплячьей кровью, струилась из уголков рта. Саймон тяжело глотнул, пропихивая в горло комки липкого, мохнатого пуха. И захрустел снова.
   Хрустящий цыпленок в собственном соку! Со стороны Эллиот походил сейчас на утоляющего голод своей очередной добычей пещерного человека, только с застывшим ужасом в глазах.
   Перья липли к окровавленным губам Саймона, остренькие лапки птенца цеплялись за язык и десны, легко режа тонкую кожу. Они все еще дергались, а Саймон грыз и глотал, грыз и глотал, словно заклинившая электромясорубка. Он видел перед собой улыбающееся лицо шерифа. Злая улыбка Хезуса переросла в громкий раскатистый смех, который, отражаясь от стен, сотрясал сырой воздух темницы.

7
То, что выходило из глаз Эллиота, было похоже на легкий призрачный туман, некое подобие облака. Оно как-будто бы было сплетено из микроскопических нитей какого-то неизвестного никому вещества, по своему состоянию являющегося чем-то средним между жидкостью и газом. Это вещество слегка светилось и пульсировало, поднимаясь вверх, к потолку со свисающей с него лампочкой.
   Облако немного покружилось вокруг нее, грациозно и плавно, словно это была одетая в белое кружевное платье светская дама, танцующая вальс на балу у короля, и на какое-то время повисла в воздухе.
   Казалось, что оно обладало неким своим разумом и сейчас наблюдало за тем, что творилось внизу. Пульсация вещества усиливалась с каждой секундой – теперь это было похоже на воздух внутри воздушного шарика, который то терял свой объем, когда из шарика выпускали некоторую его часть, то вновь приобретал его, когда шарик опять надували.
   Во время одной из таких пульсаций, когда облако чуть увеличилось, оно вдруг начало менять свою форму. Из неясных туманно-световых пятен стали образовываться более четкие линии. Они постепенно росли в воздухе.
   Можно было подумать, что призрак Сальвадора Дали вернулся в этот мир, чтобы нарисовать наконец то, до чего у него не доходили руки при жизни. Вместо холста он теперь использовал воздух, а вместо красок – неизвестную ему, но вполне подходящую для его работы субстанцию.
   Вот появилось лицо молодой девушки с красивым разрезом глаз и распущенными, длинными волосами. Ярких цветов эта призрачная краска не имела, поэтому художнику приходилось обходиться мутными пепельно-бежевыми тонами.
   Девушка улыбалась. Такая улыбка смогла бы растопить даже сердце Кая во время его мозаичных игр у трона Снежной королевы. Она была настолько теплой и нежной, что невольно вызвала бы у потенциальных посетителей Вневременной выставки слезы умиления.
   Маленькое живое солнышко в улыбке. Глаза (хоть было и непонятно, какого они цвета) выглядели как открытые окошечки с видом на цветущий сад. В них было что-то детское, немного наивное, но вместе с тем и женственно элегантное, с искоркой легкого кокетства. А самое главное – все это было таким заботливым, таким родным для каждого, кто заворожено смотрел бы в эти глаза.
   Но для Саймона Эллиота, человека, уже переступившего некую черту в своем сознании, оно оставалось лишь светлым миражом, трепетной мечтой и надеждой. Надеждой на лучшее.


ГЛАВА 4
ЧЕТВЕРТАЯ ВОЛНА

1
   Сознание же Томаса Ливейна трещало сейчас по всем швам. Шок от того, что произошло на бензозаправке «Ви-Зи Стоп» немного поутих (а произошло там ни много - ни мало – двойное нелепое убийство), но зато информация, которую Том почерпнул от Фрэнка Зилнера, не давала ему покоя. И сейчас он делился своими соображениями с Сарой, сидя за рулем ее автомобиля.
   Она слушала внимательно, иногда с тревогой ловя его не менее обеспокоенный взгляд.
   Итак, все сходилось в этом странном месте. В месте, куда они сейчас направлялись от которого, по всей видимости, не приходится ожидать торжественной встречи с оружейными залпами в воздух и разноцветными воздушными шарами на столбах.
   В месте, где пропадают люди.
   В месте, откуда приходят странные открытки и странные посылки. Без обратного адреса.
   Он не указывается, потому что это «без» говорит само за себя.
   Безвременье…
   То, что было написано на большой картонной коробке Лоры (или все-таки не картонной?), куда она сбрасывала своих растерзанных кукол. То, что является частью второго названия городка, где Лора сейчас находится.
   Это и есть Корквуд, в котором пропала мать Фрэнка, и в котором сошел с ума разыскивающий ее частный детектив Рик Чандерс.
   Двенадцать лет назад. Именно столько же прошло и с тех пор, как мать Тома и Лоры покинула их навсегда. Это Том хорошо помнил, но в тот момент, когда Фрэнк со слезами на глазах рассказывал ему свою, схожую до невероятности, историю, Том вспомнил нечто большее. Именно это и заставляло сейчас разум Тома балансировать на тонкой ниточке собственных страхов.
   Он уже боялся и Фрэнка, и Энди (хотя эти двое были уже мертвы), и Лоры, и даже самого себя – он ощущал в себе какое-то зарождение, словно изготовление звена в кузнице, которым должны были замкнуть круговую цепь.
   Это открывался занавес.
   – Понимаешь, – говорил он Саре, следя за дорогой сквозь работающие дворники, размазывающие капли дождя по стеклу, – Лора чувствовала что-то. Она даже каким-то непостижимым образом знала, что мама больше не вернется к нам. Она сказала мне об этом. Я не воспринял тогда всерьез ее слова, а потом уже и не вспоминал о них больше. Будто бы она ничего такого и не говорила. Может быть потому, что я воспринял это исчезновение как должное. Она никогда особо не заботилась о нас с Лорой, у нее была своя жизнь. А нас воспитывала бабушка Сьюзен…
   «… Бабушка Сьюзен. Да, да, Нортон. Она была твоей родной бабушкой. Зачем же ты ее так жестоко прикончил? Ты хотел узнать, что за истории она будет рассказывать тебе после своей смерти? И каково тебе их предисловие?»
   Снова этот голос в его голове. Он снова вернулся, как пролог к кошмарному сну. Что это за чертовщина?
   – Что случилось, Том? – спросила Сара, глядя на внезапно побелевшее лицо своего парня. – Тебе нездоровится?
   – Все в порядке, – мотнул головой Том. – Если, конечно, можно назвать все это порядком. Но я не уверен.
   – Что еще сказала тебе твоя сестра?
   Том задумался. Это было слишком страшно произнести, но он попытался.
   – Она сказала, что когда-нибудь семья снова соберется, и что я еще не готов.
   – Не готов к чему?
   – Этого я не знаю. Просто не готов, я сам понимал это. Не готов к какому-то очень важному событию во всей нашей жизни. Зато знала Лора, она выглядела так, будто была старше меня в тот момент. Но она стала беспокоить меня. Лора изменилась, и изменилась не в лучшую сторону.
   – В чем же это выражалось? – с интересом спросила Сара, доставая оставшийся в бумажном пакете чизбургер. Она была похожа сейчас на посетительницу кинотеатра, которая в предвкушении премьеры заблаговременно набирает еду в буфете.
   – Лора стала бредить во сне. Нести всякую чушь … – Том замолчал, будто раздумывая, стоит ли произносить следующую фразу.
   – И цитировать Библию.
   – Библию? – недоуменно воскликнула Сара, жуя чизбургер.
   – Да. Как этот итальянец на бензозаправке, который сошел с ума и пристрелил своего напарника. И как детектив, который уехал в Корквуд в поисках матери Фрэнка, а в результате нашел там уведомление о собственной съехавшей крыше.
   – Ты хочешь сказать, что твоя сестра тоже свихнулась?
   – Я боюсь даже предположить такое. Она ведь несколько раз приезжала ко мне из этого места, из этого Корквуда, будь он неладен, и выглядела абсолютно нормальной. И вела себя самым обычным образом, рассказывала, как хорошо устроилась там.
   – Ты ведь долгое время не знал, что с ней?
   – Да. Она покинула родительский дом, когда ей было семнадцать. Я ничего не знал о ней четыре года. Ты же знаешь – я учился, работал и…
   – И смотрел фильмы ужасов, – перебила его Сара, метнув в него резким взглядом.
   – Да, – согласно кивнул Том. – И это тоже. Это всегда было моим увлечением. И я не мог отказаться от него, ты знаешь.
   – И не можешь сейчас, – вздохнула Сара. – Ты просто зарываешься во все это дерьмо с головой, не замечая того, что творится у тебя под носом. Не понимая даже, почему вдруг исчезает твоя мать, у которой, как ты говоришь, была своя жизнь, а потом и сестра, которая готовилась к какому-то важному событию в ее жизни. В вашей жизни, Том.
   Это прозвучало как упрек, и Том проглотил его. Да, все это так. Он именно зарывался с головой во все это дерьмо. Он закрывался своим занавесом, отстраняясь от окружающего его реального мира. Он запоем смотрел подряд эти фильмы – фильмы, которыми кормили его мама, бабушка Сьюзен, Лора, дружище Саймон. А потом он уже не мог без этого жить – ему нужно было во что бы то ни стало вколоть себе очередную дозу этого экранного наркотика…
   Дружище Саймон?!
   Стоп. Саймон Эллиот.
   Внезапно мысли Тома перенеслись совершенно в другое место, а именно в окрестности города Голдфилда.
   Саймон ведь тоже пропал. Пропал в странном месте, где раньше убивали людей. Убивали, но не просто. У них отрезали части тела.
   «…сумасшедшая игра, ловушка с приманкой…»
   Гиблое место, парень…
   «…она больше никогда…

2
   …не вернется, – сообщила Лора с видом судьи, выносившего свой приговор обвиняемому в зале суда.
   Кристина подняла на нее глаза и удивленно уставилась на подружку, все еще держа в руках томик сказок Шарля Перро.
   – Кто никогда не вернется? – недоуменно спросила она, пытаясь понять, что за огонек сверкнул во взгляде Лоры. Огонек какой-то досады, но с примесью чего-то зловещего.
   – Мама, – ответила сухо Лора, отвернувшись к окну.
   – Что за глупости ты говоришь, Ло? Ваша мама часто отлучается по своим делам, вот и все. Она же ненадолго уехала…
   – Она не уехала, – отрезала Лора. – Ее увезли. Это разные вещи.
   – Я не понимаю тебя, Ло, – обиделась Кристина, закрывая книжку и рассматривая теперь пару пластмассовых шариков, валяющихся на ковре. – Ты странно ведешь себя в последнее время.
   – Да? – язвительно спросила Лора, поворачиваясь лицом к своей однокласснице и наблюдая, как та катает на ладони бывшие лизины глаза. – И в чем же, позволь узнать, выражается моя странность?
   – Ты нервничаешь, тебя все время что-то беспокоит. Это все из-за мамы?
   – Какое твое дело…
   – Ты сильно ее любишь, да?
   Кристине показалось, что этот ее вопрос привел Лору в некоторое замешательство. У девочки забегали глаза – они словно искали в дебрях головы правильный ответ.
   – Что ты имеешь в виду? – наконец произнесла Лора. Ее спрашивали, как решается логарифмическое уравнение, о существовании которого она не имела ни малейшего понятия.
   – Конечно же, ты ее очень любишь, – ответила за нее Кристина тревожным голоском. – Поэтому и беспокоишься. Тебе не хватает ее внимания, Ло. Вот моя мамочка постоянно сидит дома – ты же знаешь, это из-за Бака. Если бы ни этот маленький карапуз, мой капризный братец, она, наверное, тоже нашла себе занятие поинтереснее, чем постоянно менять ему пеленки.
   Слушая Кристину, Лора думала о чем-то своем. Трескотня подружки, которая полилась нескончаемым потоком глупых слов, начинала ей надоедать.
   «Вот ведь, дура! Забирай свою книжку и уходи, нечего тут рассиживаться. Любовь… О чем это она? Об этом грязном чувстве, о котором говорится в старых, глупых сказках? Все эти принцы, принцессы, кавалеры и мамзели – сборище безмозглых болванчиков, забивающих свои головы разным хламом. Я не собираюсь быть похожей на них. Куда лучше испытывать нечто совсем другое. Настоящее.
   Из всех тех сказок, что были в книжке Кристины, Лоре больше всего понравилась только одна – это была история о Синей Бороде. Правда, конец ее разочаровал; но само наличие в замке Синей Бороды потайной комнаты, где он прятал тела убиенных им женщин – бывших жен, приводило Лору в восторг. Ведь у нее тоже была своя «потайная комната», а ключ от нее находился у Лоры внутри. Он был в ее душе и отливал холодным серебром. И он тоже, как и тот ключик в сказке, уже не отмывался от темного пятнышка. Наоборот, это пятнышко все росло и превращалось в большое несмываемое пятно. И оно грело эту маленькую девочку, как разожженный камин в долгий зимний вечер. Лора знала, куда приведет ее эта дорога, на которую она уже ступила. Пока еще нерешительно, но все же. Теперь нужно сделать свой первый, твердый шаг. Шаг в новую и вечную жизнь.
   – … Бедненький. Он так кричал тогда, я просто не знала что мне делать, ведь эта штуковина упала прямо на его голову, – Кристина все еще продолжала свою трескотню. Видимо, Лора слышала сейчас обрывок ее истории о несчастном случаи с Баком.
   – Когда мама вернулась от миссис Альмойон, то ее чуть удар ни хватил. Она потом так на меня кричала, так кричала, что у меня слезы из глаз лились. Говорила, что мне ничего нельзя доверить, что требовалось всего лишь пять минут моего внимания, а я…, – Кристина всхлипнула, переводя дыхание. Она сама себя расстроила, вспомнив об этом происшествии со своим маленьким братом, которому на голову что-то приземлилось по его же собственной неаккуратности. – Я всего лишь вышла пописать, вот и все. Кто же мог знать, что Бак подкатит на своем манеже к полке и дернет за эту чертову веревку? Не я же в конце-концов подложила ее под шкатулку! Это была вовсе и не моя шкатулка, а как раз таки мамина. Но во всем, конечно, обвинили меня – мама сказала, что только я на такое способна…
   Кристина заревела навзрыд, растирая свои глаза кулачками. Она была похожа на попавшую под дождь маленькую зверушку, которая жалуется на свою несчастную судьбу ставшему для нее временным укрытием дереву.
   Лора подошла к ней вплотную:
   – Прекрати это.
   Кристина встрепенулась от достаточно жестко произнесенной фразы.
   – Тебе хорошо, у тебя нет младшего брата, за которым нужен глаз да глаз. Поверь мне, тебе еще повезло с мамой. Она умеет поровну разделить свою любовь между тобой и Томом, а вот моя мамочка…
   Опять это дурацкое слово.
   Лору начало колотить от бешенства. Она вспомнила тот момент, когда ее мама прихорашивалась у зеркала, собираясь снова уехать по совим делам. Лора просила ее тогда принести новую куклу, потому что Лиза оказалась дрянной девчонкой. Лора пыталась оживить Лизу, но у нее ничего не вышло. Силы были потрачены впустую. Как, впрочем, и во всех предыдущих случаях – все эти Лизы, Бетти, Синтии, Долорес оказывались в результате лишь мертвыми кусками пластмассы, из которых невозможно было выжать хоть малую толику драгоценного вещества. И сами куклы не желали принимать этой «донорской помощи» от Лоры. Хотя тогда она была готова помочь.
   Но в тот момент, когда мама наклонилась к ней, чтобы поцеловать в щечку, Лора вдруг все поняла. Она поняла, что может видеть. Это чувство было сродни удивлению, граничащему с шоком, когда человек вдруг ни с того ни с сего понимает, что приобрел удивительную способность видеть сквозь мягкие ткани, словно рентгеновский аппарат. Именно тогда Лора поняла, что мама больше не вернется домой. Потому что ее мамочка оказалась такой же Лизой, которую Лора уже отправила.
   Отправила туда, откуда не возвращаются. Но и туда, куда приходят. Приходят, чтобы стать одной семьей. Новой семьей, настоящей семьей. И в тот момент Лора была готова к этому.
   Но она поняла тогда и еще кое-что. И это «кое-что» было самым важным. Лоре не нужна была теперь новая пластмассовая игрушка. Она действительно играла все это время в неинтересную игру, как говорил ей Том. Он оказался прав, советуя придумать Лоре что-нибудь позабавнее. Теперь она знала, что это будет за игра.
   Игра, награда за которую была очень высокой…

3
   У Тома начинала болеть голова, и он попросил Сару сесть за руль. Она предложила ему прилечь на задних сиденьях и попытаться заснуть, и он подумал, что это, пожалуй, неплохая идея. Он сделал это, хотя нормальным положением для сна это было назвать нельзя – Том даже подумал, с легкой усмешкой, что было бы неплохо родиться карликом, у которых не бывает таких проблем. Но заснуть он, конечно же, не смог. Его мучила вовсе не головная боль – его мучили его страхи. А внутренние удары в черепной коробке были их попытками вырваться наружу и воплотиться в кровожадных монстров. Не менее реальных, чем пейзаж за окном.
   Но прежде чем сделать это, Страхи Томаса Ливейна хотели съесть его мозг. Мозг своего временного носителя.
   Том подумал, что неплохо было бы прямо сейчас посмотреть какой-нибудь хороший фильм ужасов, например из творений Майкла Крайтона или Дарио Ардженто. Хорроры совсем не страшили его: напротив, он получал заряд позитивной энергии и, что не менее важно, эстетическое удовольствие. Наверное, это было ему нужно сейчас, чтобы забыться. Чтобы не было этого состояния ломки, как у наркоманов (ведь он один из них, верно? Он признался в этом самому себе).
   Страхи в голове прогрессировали. Они как-будто шептались между собой, как призрачные тени. Том подумал, что они вовсе не хотят быть услышанными «мистером Банановые Мозги». Он и не хотел их слышать. Ему было достаточно того нечеловеческого голоса, который несколько раз уже прорывался в прямой эфир его мозгов. И каждый раз обращался к кому-то по имени Нортон.
   А во время последнего «включения» этот голос еще сказал что-то про бабушку Сьюзен…
   Да, Нортон. Она была твоей родной бабушкой. Зачем же ты ее так жестоко прикончил?
   Какая нелепость. Полная чушь. Бабушку Тома (а не какого ни Нортона) никто не «приканчивал». Она умерла своей старческой смертью в 1994-ом, в кресле-качалке в старом доме Ливейнов. А через два месяца после ее похорон уехала Лора, оставив Тому краткую записку на столе, в которой написала:

Я уехала туда, где наша семья снова соберется.  Я вернусь, чтобы проверить, готов ли ты к этому.
              Я вижу тебя.
                ЛОРА.

   Том к тому моменту уже привык к странным выходкам своей сестры, тем более, что эти слова, она твердила ему чуть ли не постоянно (после исчезновения мамы и после смерти бабушки Сьюзен эти Лорины приступы бессвязного бреда проявлялись с еще большей силой), но все же фраза «Я вижу тебя» выбила его из колеи на несколько суток. Она была написана отдельной строкой, и как-будто бы должна была нести в себе здравый смысл. Здравый смысл был бы, если бы вместо слова «вижу» было написано «люблю». Во всяком случае, Том надеялся, что Лора вкладывала в него именно этот смысл. Но подспудно он чувствовал, что Лора намеренно выбрала именно такую формулировку. Он впервые осознал тогда, что ни разу не слышал от сестры того слова, которое она заменила нелепым другим даже в своей прощальной записке.
   Лора не любила его Сестра не испытывала этого родственного чувства к своему брату? Нет, Том так не считал. Он просто думал, что у Лоры было какое-то свое, другое понимание того, что люди, живущие на этой земле, называют словом «любовь». Изначально другое – какое-то деформированное, уродливое или, скорее, недоразвитое. В свои семнадцать лет у нее не было никаких увлечений, связанных с мужским полом. Если бы они были, Том наверняка бы узнал об этом – он бы это почувствовал.
   Теперь, полулежа на задних сиденьях «Ситроена», Том ощущал и долю своей вины за этот факт. Ему нужно было поговорить об этом с Лорой, если уж их мать не имела такой возможности (или желания), если уж Лора оказалась тем ребенком, которого с рождения засунули в винную бочку и открыли ее лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Физиологические и психические процессы маленького человечка пошли по другому пути, обнаружив, что главный выход на свободу завален огромными камнями.
   Но нет, Том «зарывался в свое дерьмо с головой». У него был свой мир, который он не хотел разрушать. Быть может, у него тоже что-то деформировалось внутри, а он пока еще не до конца понял это?
   Ты еще не готов, Том…
   Что имела в виду Лора, говоря это? Или она действительно стала сумасшедшей и ее слова не стоит сейчас переосмысливать и давать им какое-то объяснение?
   Нет.
   Лора не была сумасшедшей. Ни сейчас, ни тогда. Том сам понимал тогда, что он не готов к чему-то. И глядя на черное дождливое небо через боковое стекло машины, Том с ужасом начал догадываться, что он уже близок к тому, чтобы стать готовым.
   Ему почему-то вспомнился тот день, когда он сидел у себя в комнате и смотрел один из своих фильмов, – это было через неделю после того, как Мэри Ливейн в последний раз перешагнула за порог своего дома, окрыленная мыслями о сексе с Марком Денвером и о предстоящей вечеринке у Саманты Хьюз – что-то из цикла вечных историй о Джеке-Потрошителе. Бабушка Сьюзен отлучилась к соседке, а Лора со своей подружкой Кристиной играли в комнате сестры, на том же втором этаже, где располагалась и комната Тома.
   Он был полностью захвачен действом на экране своего небольшого телевизора «Sony», что бабушка Сьюзен купила специально для него, когда Том еще ходил во второй класс. В этот момент для него уже ничего не существовало, мир сомкнулся до размеров, разделяющихся мелькающим экраном и остекленелыми глазами маленького тринадцатилетнего мальчика.
   Двадцатипятилетний Томас Ливейн внезапно вздрогнул, словно через его тело прошел сильнейший разряд тока.
   Шепот в его голове перерос в громыхающий гул. То, что было внутри, готово было выпрыгнуть наружу. Осколки непонятных криков бурлили и перекатывались, как галька в горной речке.
   Том почти зрительно увидел, как сомкнувшийся мир расширяется вновь.
   Занавес открывался…

4
   Том шагал сквозь экран, сквозь небо, которое сузилось сейчас до его размеров.
   Сквозь свое небо, которое он сам создал. Оно превратилось в длинный узкий коридор, чьи стены дышали мертвенной влагой и сияли отблесками зарождающихся молний. Они были неосязаемы, но накатывались на тело Тома гигантскими волнами черного тумана.
   Они пробуждали его.
   Его ступни ощущали под собой мягкую ворсистую дорожку – это было именно физическое ощущение его кожи, хотя ноги Тома были обуты в коричневые кожаные туфли. Но Том не задумывался над этим, он просто знал, что внизу проложена тропинка из зеленого коврового материала. Тропинка, которую он тоже создал сам, для того, чтобы было удобней идти в свое потайное место.
   Это место открылось перед ним чудесным оазисом ночного летнего пейзажа, поляной, окруженной высокими кронами деревьев. Можно было бы сказать, что эти деревья стоят здесь уже много веков подряд, если бы время в этом месте играло какое-либо значение.
   Черная завесь неба и тут укутывала все и вся своими огромными неземными ладонями, не пропуская к стволам ни капли света.
   Где-то впереди Том увидел дверь – она выделялась из общей природной картины этого мира и казалась какой-то нелепой на ее фоне. Она словно повисла в воздухе, как паук на невидимой нити паутины, или как одно из загадочных приспособлений великого фокусника (нет-нет, скорее мага и волшебника).
   Том подошел к ней вплотную и уверенным движением протолкнул вовнутрь…

5
   …Кристина все еще щебетала. Она уже вытерла слезы с лица, но было заметно, что их новая порция вот-вот снова проступит из-под покрасневших век. Теперь она рассказывала Лоре другую историю, которая опять же касалась ее глупой мамаши и не менее глупого братца Бака. Но Лора не очень то вслушивалась в эту новую Кристинину болтовню. Ей было глубоко наплевать на размышления о том, что малолетнему Баку все, как всегда, сходило с рук по причине его несформировавшегося детского ума, но тем не менее доставалось больше материнской любви. Больше, чем бедняжке Кристине, которой доставались в результате одни понукания. Кристина даже пыталась разыграть перед Лорой пьесу в лицах, поднявшись с коврика и воодушевленно принимая различные позы и жестикулируя худенькими ручонками вокруг себя. Рожица корчила смешные гримасы (хотя Кристине было явно не до смеха), принимая то озабоченное, то откровенно злое выражение.
   Лору больше занимала сейчас металлическая подставка для книг, бессмысленно стоящая на полке. Это был своего рода держатель в виде двух фигурных планок, соединенных внизу третьей, обычной. Фигурные планки изображали двух зайцев с торчащими кверху ушами, заостренными по краям. Эта милая штучка-сувенир была приобретена Мэри Ливейн уже давно, еще при жизни мужа Кристофера, отца Тома и Лоры вместе с четырмя томиками сочинений Уильяма Шекспира, для которых и предназначалась. Но великому английскому писателю не долго пришлось соседствовать с симпатичными зайчиками – они сменили местожительство и перекочевали из комнаты миссис Ливейн в комнату ее дочери Лоры, оставив Шекспира пребывать в одиночестве на прежнем месте.
   Лора достала подставку и теперь держала ее в руках, внимательно рассматривая, словно видела ее в первый раз. Действительно, она ей никогда и не пользовалась и даже сама толком не могла понять, для чего ей понадобилось тогда украдкой перетаскивать эту вещь к себе в комнату. Мама так и не заметила пропажи, а может ей просто было безразлично – она имела особенность не забивать свою голову вещами, которые ее мало интересовали.
   Теперь же, держа вещицу в своих руках, Лора ощущала приятный холод ее гладкой поверхности и с удивлением обнаружила для себя, что подставка вовсе не кажется ей тяжелой, вопреки ее громоздкому виду. Лора даже подумала, что она не тяжелее ножниц, которыми Лора выскребла глаза своей последней куклы Лизы.
   Последней куклы, уверенно сказала сама себе Лора, вымеряя глазами расстояние до своей цели.
   Последней, у которой еще была возможность проснуться, но не было такового желания. Последняя капля жалости превратилась в первую каплю знания.
   Лора теперь могла видеть.
  Все-таки человеческая природа странна до необычайности. Люди сами создают себе свои маленькие проблемы, хотя вначале планировали решать их. Они бегают, словно муравьи, обустраивающие свой муравейник. Тащат к себе домой всякую дрянь, от которой сами же впоследствии хватаются за голову. Для них эти вещи, вероятно, сродни ржавому гвоздю, торчащему в стене над изголовьем кровати. Он, конечно, немного портит картину всей комнаты, но зато ее хозяин время от времени вешает на него свой носовой платок. Когда же его малолетний сынишка случайно напорется на него, пробив насквозь ладошку, родитель недоуменно будет чесать башку, не понимая, как могла случиться такая неприятность.
   Удар получился неровным, но сильным, сбив с ног начинающую актрису.
   Кристина в этот момент пыталась продемонстрировать проголодавшегося Бака, округлив губки и показывая на них пальчиком, как он всегда делал, требуя от матери новой порции теплого молока в свою бутылочку. Рука Кристины дернулась в сторону, даже не ощутив боли от задевшего ее угловатого предмета. Глупое выражение лица застыло, как смешная карнавальная маска. Только глаза резко расширились, словно по их внутренней поверхности произвели внезапный щелчок.
   Кристина свалилась на колени, качнув головой, будто собираясь опорожнить свой желудок от накопившейся в нем блевотины. Глаза тупо заморгали, уставившись на подружку. Лора увидела, что попала туда, куда нужно, в горло.
   Косая рана получилась глубокой – металл хорошо врезался в шею.
   «Как горячий нож в масло», – удовлетворенно подумала Лора.
   Другая рана, параллельная первой (уши второго зайца) была менее глубока (можно сравнить ее с легким порезом, решила Лора) и оказалась на груди жертвы. Своеобразное лезвие чудо-незакрывающихся ножниц прошлось по ребрам чуть ниже сосков, раскроив белую блузку девочки.
   – За-а-а-а-о-о-ач… – это все, что смогла прохрипеть Кристина перед своей смертью, подкараулившей ее в том месте, где она меньше всего ожидала ее встретить. Она даже не произнесла на прощанье сакраментальное «мне больно», которое так надеялась услышать Лора.
   Игра началась…
   Девочка опустила на пол свое оружие (наточены, наточены, как-будто так и надо. Наточены, словно изначально предназначались для первого тура!) и теперь заворожено наблюдала, как пузырится кровь на краях поврежденных дыхательных путей куклы и с хлюпаньем вытекает из ее горла, распоротого подставкой (наточены искусно, мастером-ювелиром… Наточены же, черт возьми!)
   Хлюп… хлюп-хлюп-хлюп-хлюп-хлюп
   Хлюп… хлюп-хлюп-хлюп-хлюп-хлюп
   Глаза куклы, как у деревянного болванчика, почти вывалились наружу, ресницы судорожно дергались.
   Все реже. Все тише.
   «Она ведь умерла», – удивленно подумала Лора, подходя к телу.
   «Она не должна себя так вести».
   Лора присела на корточки, протянула руку к ране и обмакнула пальчик в чавкающее месиво. Кровь почти обожгла кожу. Горячая, приятно липкая, густая.
   Как расплавленная карамель. Или печеный джем…
  Да, как джем, малиновый джем из свежего, еще дымящегося пирога.
   Теперь Лоре нравилась его начинка.
   Новая, обволакивающая горло. Сладкий ягодный сироп с возбуждающим металлическим привкусом.

6
   Лора обернулась к двери и увидела вошедшего Нортона. Это был действительно он, ее настоящий брат, которого видела Лора. Кристально чистая душа, без всяких посторонних соединений, сияла в искусно созданной оболочке, ничем не отличающейся от тела Тома.
   Но на самом деле Лора знала, что это только часть души ее брата – ее, бесспорно, лучшая часть и, также несомненно, более сильная. Может быть, даже наверняка, она сильнее целой души Лоры. Да, это так.
   Все верно, это сильнейший энергетический кусок, который смог отделиться от своего слабого конкурента и, пройдя по коридору собственного Безвременья, воплотился в реальную жизненную форму, открывшую эту дверь.
   Лора предполагала, что эти свои «вылазки на охоту» Нортон делает всякий раз, когда противник – Том смотрит свои фильмы ужасов, погружаясь на это время в некое состояние транса. Пока «Том» спит, «Нортон» бодрствует.
   И наоборот.
   Да, именно в этом-то и была главная загвоздка. Кино заканчивалось, Том просыпался, и Нортон был вынужден возвращаться в исходную оболочку, воссоединяясь с дурными примесями. Он продолжал жить внутри Тома, как крыса, которая прячется в темную конуру чулана, когда вошедшие хозяева зажигают в нем свет. Нортон тоже прятался. Прятался в своей конуре подсознания Тома, иногда высовывая свою маленькую мордочку наружу и принюхиваясь к окружающей обстановке.
   Он начинал действовать только тогда, когда чувствовал движение холодных масс воздуха, как бывает перед наступлением грозы. Это было сигналом для него, это позволяло ему почувствовать рост. И он начинал свой путь из лабиринта.
   Лора понимала, что этих вылазок Нортона недостаточно – сейчас она наблюдала лишь вторую из тех, которые ей удалось увидеть собственными глазами (первая была еще задолго до исчезновения мамы). Конечно же, на самом деле их было намного больше, так как Лора была уверена, что прогулки малыша-Нортона не ограничиваются стенами их дома… но все же. Им всем (их новой семье) было необходимо, чтобы Нортон перестал зависеть от Тома. Чтобы он попытался выбраться на свободу в тот момент, когда плохая часть души бодрствует. Чтобы он создал некий внешний, реальный фактор, действующий точно так же, как экран телевизора действует на Тома.
   И тогда, если это удастся, Том потеряет контроль над собственным разумом.
   Он уснет навсегда.
   Это было трудно, и на это требовалось время. Время, которое, как ни крути, определяло все процессы в этом гребаном мире.
   «Которое пока невозможно стереть», – подумала Лора. – «Которое еще должно послужить своему поглотителю-сменщику».
   – Ты наконец-то сделала это, малышка, – проскрипел Нортон, подходя к тому, что еще несколько минут назад было Кристиной Дюран, и наблюдая за руками Лоры.
   – Да, – торжествующе ответила сестра и указала взглядом на двух металлических зайцев-близнецов. – Как тебе это нравится?
   – Неплохо, – согласился Нортон. – Ты хорошо усваиваешь уроки, детка. Мне интересно одно: ты сама додумалась до такого?
   Лора немного замялась, но затем все же ответила, ни без доли благодарности:
   – Думаю, что да. Хотя, возможно, здесь присутствовала и твоя помощь… Я права?
   – Ты же знаешь, между на ми всегда существовала эта связь, сестренка.
   Нортон подошел к лежащей на полу подставке для книг и нежно провел по ее острому краю тыльной стороной своей ладони.
   – Я хорошо понимаю, что ты сейчас ощущаешь… тоже, что и в первый раз, верно?
   Лора увидела, что Нортон не испытал боли – ни одна частичка не дрогнула на его величественном, благородном лице. И из руки не засочилась кровь.
   «Искусственная оболочка», – подумала Лора. – «Но ничего. Скоро на ее месте будет настоящая». У нее даже была уверенность в этом.
   – Да, – прошептала она, закатывая глаза.
   – Это невероятное чувство, Нортон. Я никогда еще не испытывала такого в своей жизни. Тот первый раз был замечателен, но сейчас…
   – Когда ты сделала это сама, практически без моей помощи, – продолжил за нее Нортон, дико улыбаясь.
   – Да, – кивнула Лора, – это ощущение намного усилилось. Словно в меня влили изрядную порцию кислородного коктейля, который увеличил мощность работы каких-то механизмов внутри меня.
   Нортон кивнул, подходя к кровати и берясь за ее спинку:
   – Ты цельная, Лора, и это главное. Ты видишь двумя глазами… я же пока только одним. И поэтому я еще не готов…
   – Ты готов, Нортон, – с воодушевлением возразила Лора, снова потянувшись за подставкой. – Не готов тот, другой.
   – Этот другой – Том - пай-мальчик, сестричка. Он все еще часть меня, как бы мы ни хотели от него избавиться. Или я – часть его, как тебе больше нравится. Пока он еще сопротивляется, но, думаю, я пришлю ему предложение о сотрудничестве через свой почтовый канал, который скоро откроется. Ты понимаешь меня?
   Лора понимала. Речь шла о связях с семьей, которую Нортон подпитывал своей энергией через коридор.
   – Хорошо иметь дело с теми, кто тебя понимает, – подмигнул ей Нортон. Он отодвигал кровать Лоры в сторону – из-под нее появилась железная крышка квадратного люка с ручкой-кольцом на одном из ее краев.
   – видишь, теперь я помогаю тебе. Думаю, что с ней, – Нортон махнул головой в сторону тела Кристины, – у нас не возникнет проблем. Молодое тело намного проворнее старого, даже после смерти.
   Он захохотал клокочущим смехом, и Лора тоже засмеялась. Это была хорошая шутка.
   – И к тому же не требует столь радикальной коррекции, – добавила она, начав орудовать подставкой, отсекая голову от туловища. Это уже развеселило Нортона – он едва сдерживался, чтобы не начать кувыркаться по полу.
   Лора вспомнила ту бесформенную мясную тушу, которую отправляла с Нортоном в свой первый раз. Кисти рук и ног были отрублены, вся же остальная поверхность тела была полностью освобождена от кожи, как апельсин от кожуры. Если бы ни принадлежность этого тела к той комнате, из которой они с Нортоном его волокли, то Лора ни за что не признала бы в нем милой старушки Сьюзен Ливейн.
   Она еще не имела в себе способность видеть, и Нортон сообщил Лоре, что к чему. Их бабушка оказалась изнутри такой же пустой, как кукла Бэтти (Лорина пластмассовая дочка на тот момент, которая уже достигала последней стадии своего непослушания), и ей следовало прекратить свое бессмысленное существование, как и всем бездушным созданиям.
   Это было первым, по-настоящему решающим уроком для Лоры, которая начинала постигать правила новой для нее игры. Вначале ей предстояло стать пешкой на шахматной доске, чтобы потом, набравшись опыта, водрузить на свою голову корону королевы.
   Нортон с силой потянул на себя ручку крышки люка, которая протяжно заскрипела, но отказывалась поддаваться.
   – Открывай же, открывай его? – сорвалась на крик Лора, уже доделавшая свою часть работы.
   Нортон поднажал, натужно улыбаясь:
   – В тебе просыпается азарт, крошка. Это здорово. Мы ведь с тобой сейчас заодно, словно Бонни с Клайдом… Как думаешь, наши списки окажутся длиннее?
   Нортон еще поднажал, и крышка тяжело поднялась со своего места, обнажив черное жерло бездонного колодца. В комнату пахнуло смрадным воздухом вскрытой старой могилы.
   – Отправь ее, – возбужденно взвизгнула Лора. – Отправь эту бездушную дуру к нему!
   Нортон обернулся. Лора держала отрубленную голову Кристины Дюран за волосы, на пол капали темные сгустки крови.
   – Конечно, сестричка. Мы же партнеры…

7
   Том схватился за голову. Новый приступ невыносимой боли в ее лабиринтах был подобен инфаркту у сердечника. Несколько секунд глаза его глупо мигали, словно вытащенные на свет, которого до этого момента никогда не видели.
   Было ощущение, что Том только что выполз из иной реальности, куда его заманило собственное подсознание.
   Он с ужасом сообразил, что секунду назад видел себя со стороны, как если бы его душа отделилась от  тела и начала жить своей, вполне самостоятельной жизнью.
   Эта душа, которая на самом деле звалась Нортоном (вот она, кошмарная разгадка этого имени!), действительно вышла из Тома сейчас, для того, чтобы напомнить ему о том дне далекого детства.
   Она нашла выход из лабиринта Тома и перенеслась в другое место. Свое место. То, которое начиналось экраном его телевизора и заканчивалось дверью в комнату Лоры (заканчивалось ли? Том не был в этом уверен).
   «Нет, это невозможно», – Подумал с содроганием Том. – Я не мог быть там тогда и не мог видеть всего этого. Я не мог участвовать в этом!»
   Но он мог, и теперь он знал, что все это было правдой. Ни каким не сном, а самой настоящей, убийственной правдой. Его заставили ее вспомнить эти голоса в голове, которые, наверное, и указали ему дорогу. Дорогу к заколоченному домику маленького палача.
   Том думал, что теперь знает, кому они принадлежат. Внутри него проявляли истраченную фотопленку. Но он боялся роста этого знания. Боялся, что оно примет размеры, после которых уже будет трудно выплыть на поверхность поглотившей его пучины безумия.
   Том чувствовал в себе раздвоение. Это было подобно расколу грецкого ореха, когда ты замечаешь, что одна из его половинок внутри гнилая и полностью изъедена мелкими червями.
  То, что звалось Нортоном, говорило теперь с Томом на равных. Это существо, засевшее у него в мозгах и подавшее из своей берлоги свой отвратительный голос, начинало доминировать с невероятной быстротой, решительно кинувшись в атаку со всех флангов.
  Оно развивалось подобно злокачественной опухоли, усиливая свой мерзкий шепот. Шепот своих мыслей, на ходу стирая собственные мысли Тома.
   Это была четвертая волна, набиравшая силу. Волна, несущая маленький бумажный кораблик в свою бетонную гавань. В место, где не было времени.

8
   Этот диалог между Нортоном и Томом происходил в голове последнего. Две части его сущности выбрали подходящее местечко для своих переговоров, которые больше смахивали на ожесточенный бой непримиримых противников в центре ринга. Разница была в том, что Том являлся новичком в этом деле. Он походил на зрителя, которого рефери выбрал наобум из тысячи других и свел на площадке с чемпионом мира в тяжелом весе на потеху остальной публики. И хотя шансы были слишком неравны, Том пытался держать удары.
   Нортон: Как хорошо, дружище Нортон, что ты был столь любезен, что позволил мне выбраться из этой дыры! Ты не представляешь себе, насколько здесь душно. Но я уже чувствую себя намного лучше. Пространство расширилось и… я теперь не прячусь, как раньше. Знаешь, Нортон…
   Том: Не называй меня так! Я никакой ни Нортон. Мое имя Томас Ливейн, запомни это. Я не знаю, кто ты такой и что тебе, сукину сыну, понадобилось в моей башке, но хочу сказать тебе одно: выметайся!
   Нортон: Ты грубишь самому себе, приятель. Ты же прекрасно знаешь, что мы с тобой – одно целое. Или ты хочешь разрубить свои мозги пополам? Не думаю, что это решение нашей проблемы…
   Том: Ты…
   Нортон: У нас с тобой теперь одна головная боль. Нелепо звучит, правда? Но все же… у нас с тобой много общего. И проблема – одна на двоих. Сказать какая?
   Том: Да пошел ты к дьяволу, му…
   Нортон: Но-но. Попрошу без оскорблений. Я обдумаю твое заманчивое предложение насчет «пойти к дьяволу». Правда, мне оно нравится. Не могу сказать, что оно мне по душе, так как пока не обладаю ей целиком, но в нем определенно что-то есть. Так вот, о нашем с тобой проблеме. Как нам разделить эту прекрасную оболочку, не поссорившись при этом?
   Том: О чем ты? О какой оболочке идет речь?
   Нортон: О той, которая развалилась на задних сиденьях этого катафалка. О той, в которой идет наш с тобой задушевный разговор, мой милый друг. Ты же понимаешь меня, Нортон? Будь умницей, ты ведь хороший мальчик. Я предлагаю тебе гениальное решение нашей проблемы: слиться в одно, очень хорошее вещество. Я погорячился, сказав, что мы – одно целое. Пока еще нет. Пока мы еще дискутируем. Я предлагаю тебе прекратить этот спор, и слиться со мной в дружеских объятиях. Как ты на это смотришь?
   Том: Я не намерен выслушивать это дерьмо. Прекращай это немедленно! Вылезай из моей головы! Я не собираюсь ничего делить с тобой, тварь…
   Нортон: В самом деле? Я так не думаю. Мы же уже неплохо сотрудничали с тобой пару раз, помнишь? Этот итальяшка на бензозаправке действительно был изрядной сволочью, так что… здорово, что ты убил его, Нортон. Нет, правда. Я в тот момент почувствовал себя лучше – не думал, что ты так легко откроешься…
   Том: что за ерунду ты несешь? Это было самообороной, если бы я не сделал этого, то…
   Нортон: То он бы убил тебя, а вернее нас. Все правильно, дружище. Это был превосходный порыв с твоей стороны. Я в восторге. Чем больше визуальный экран, тем легче нам с тобой находить общий язык. Ты же знаешь, что послужило в тот момент таким экраном? Что им служит сейчас? Ты не находишь, что я гениален, даже находясь в таком ополовиненном качестве?
   Том: Ты свинья, самая натуральная свинья. Вот что я думаю…
   Нортон: Спасибо за теплые слова, Нортон. В самом деле, ты так любезен. Тебе больше нечего сказать мне? Тогда разреши, я продолжу. Ты не будешь возражать против небольшой лекции о психологической уязвляемости людей перед увеличенными зрительными образами? Хорошо. Если у вас дома весит небольшая картина, вписывающаяся в домашний интерьер столь хорошо, что все сразу становится по своим местам, то вы вряд ли будете вглядываться в то, что изобразил на ней художник. Даже если это является прекрасным пейзажем или авангардной фантазией. Нет, вы конечно рассмотрите ее вначале, может быть даже улыбнетесь или скукситесь, в зависимости от первого впечатления, но через минуту позабудете о ней, занявшись своими привычными делами. Допустим, что через какое-то время вы решите посетить картинную галерею, скажем, где-нибудь в Европе, и, обходя экспозицию, увидите огромное полотно, занимающее своей площадью целую стену. Вы вдруг останавливаетесь и несколько минут заворожено смотрите на это чудо, любуясь гармоничностью выбранных красок и тонов, необычностью линий и образов. Вам и в голову не приходит, что это та же самая картина, что висит у вас в прихожей. Потому что увеличился визуальный фактор, он стал больше и истинней, ярче, и вместе с тем загадочнее. И у вас возникает магическое желание прикоснуться к нему с той стороны, войти в его глубину и ощутить, как нечто свежее и необъяснимо живое обволакивает ваше тело. Нортон, ты понимаешь, о чем я?
   Том: Нет… я не… не думаю, что… это…
   Нортон: Это уже лучше, приятель. Ты чувствуешь, сколько новых эмоций? У тебя даже нет слов, чтобы выразить их…
   Ха-ха-ха-ха…
   Ты уже на пути к тому, чтобы вспомнить нашу чудесную прогулку во время сеанса в кинотеатре. Помнишь, ты отправился туда со своими друзьями вчера вечером? Неплохая была премьера, правда? Особенно тот момент, когда Кейси Коннор превратился в жуткое чудовище на глазах своей девушки? И правда, эти ребята из Голливуда знают свое дело – сколько фантазии, сколько шарма, сколько непревзойденной изысканности! Вот до чего доводит научно-технический прогресс со своей компьютерной графикой и спецэффектами. Это кажется еще более грандиозным, когда ты можешь пройти через весь процесс. Но ведь и пройти через результат не столь уж дурно, а Нортон? Тебе ли не знать этого? Правда ведь, у тебя была масса впечатлений от увиденного?
   Том: Что ты хочешь вдолбить мне в мозги, мразь? Да, я хорошо помню эту премьеру, я ждал ее целую неделю, чтобы насладиться широкоформатной версией, но… никакой совместной прогулки у нас с тобой не было, и не могло быть! Слышишь, не могло!
   Нортон: Могло, дружище Нортон. Еще как могло. Ты говоришь, что ждал этой херовой премьеры неделю, но ты не представляешь, сколько ждал я. Сколько долгих лет мне пришлось просидеть в этой темной берлоге, пытаясь понять, какой толчок тебе нужен для того, чтобы ты дал мне наконец возможность развернуться, чтобы ты дал мне глотнуть свободы – настоящей реальной. Чтобы я смог завладеть всецело нашей (пока еще) общей оболочкой – живой, из натуральной плоти и крови, а не довольствоваться искусственными материалами Безвременья, как твоя мнимая бабушка…
   Том: Что ты мелешь? Ты снова хочешь впарить мне эту ерунду про убийство бабушки Сьюзен? У тебя ничего не выйдет, я могу показать тебе ее могилу с датой смерти и заключение экспертов об остановке сердца вследствие инфаркта. Стоит лишь попросить Сару развернуть машину и ехать обратно, и я дождусь того момента, когда смогу засунуть этот документ в твою паршивую задницу!
   Нортон: Ты не представляешь, насколько я буду счастлив, если эта задница действительно вскоре окажется моей. Я даже не буду возражать против этой процедуры с заключением врачей. Вот только не стоит сейчас ни о чем просить это милое создание, которое сидит за баранкой и не вмешивается в нашу беседу. Ты действительно можешь мне все это доказать, я даже не спорю. Более того, я даже склонен предположить, что тело старушки на самом деле покоится на кладбище. В его состоянии, правда, не уверен, но, думаю, что оно все-таки несколько лучше, чем у настоящего. Все дело в том, что то, что ты считаешь правдой, было лишь иллюзией для тебя. А настоящая правда состоит в том, что мне был необходим помощник, который бы вел себя более благоразумно, чем старая дура. Который направлял бы твои мысли и мысли твоей более понятливой сестренки в правильное русло. Таким помощником оказалась «бабушка Сьюзен номер два», один из членов нашей настоящей семьи – чистое, как слеза младенца, вещество, которому на время пришлось сменить свой костюмчик. Оно неплохо поработало – Лора с его помощью достигла наивысшего пика своего внутреннего развития. Но ты… ты меня разочаровал, Нортон. Ты оставался упрямым бараном, не желая принять помощи. Твоя способность впитывать, как губка, проявлялась лишь по отношению к экрану телевизора, на котором проливалась кровь. Эту способность я и использовал во время своих вылазок. Но теперь ты понимаешь – мне этого было недостаточно. Я стал искать новый ключ к твоему все еще сопротивляющемуся разуму и… Я нашел его, Нортон. Это было не легко, но я действительно это сделал. Это был всего лишь одноразовый ключ, ключ на те два часа, что продолжался фильм в кинотеатре, но этого времени мне хватило. И я наконец-то испытал всю прелесть контроля над настоящей оболочкой!
   Том: Ты хочешь сказать, что тебе удалось использовать мое тело для своих грязных делишек? Это невозможно…
  Нортон: Не называй это так, приятель. Это вовсе не «грязные делишки», это необходимые дела. Наоборот, они имеют очищающий характер. Я хотел лишь помочь тебе, вытравить из тебя всю ненужную гадость. Я твой санитар, называй это так. И я предполагал, что ты не поверишь мне. Поэтому я и оставил свой росчерк на твоем теле. Ой, извини, на нашем теле… которое уже почти стало моим.
   Том: Что ты имеешь в виду, говоря о росчерке, что это еще за дерьмо?
   Нортон: Если не помнишь, то найди зеркало и посмотри на свое лицо. Я думаю, в сумочке Сары, что лежит рядом с тобой, зеркало найдется. А заодно подумай еще кое о чем, связанном с твоей девушкой. Я помогу тебе в этом, будь уверен. Ты уже почти готов, и мы уже приближаемся к Долине…
 
9
  Том поднялся со своеобразной лежанки из двух сидений и схватил сумочку Сары. Резко открыл замок и стал рыться внутри, пытаясь отыскать нужную ему вещь. В полумраке салона все эти женские предметики выглядели как непонятные приспособления, изготовленные внеземной цивилизацией. Снаружи все бесилось – дождь, гром и молнии смешались в единый вихрь торжествующего шествия природы.
   Небо Нортона разыгрывало свою собственную постановку, кружа мысли в безумном, чудовищном вальсе, открыв им широкое пространство для движений. Оно открыло коридор, по которому несся сейчас серый «Ситроен» с мужчиной и женщиной на борту. По их взглядам невозможно было в точности определить, кто из них на самом деле безумен.
   Круглый предмет блеснул в отсвете молнии, и Том схватил его двумя руками, приблизив к лицу.
   Все, что он уже видел сегодня утром в зеркале своей ванной, снова предстало перед его ошалелым взором.
   Опухшее и осунувшееся лицо с мешками под глазами, уже более чем пятидневная на вид щетина и…
   Длинный, едва затянувшийся шрам, бороздящий его правую щеку от виска до подбородка.
   Роспись Нортона. Его роспись.
   Подумай еще кое о чем, связанном с твоей девушкой…
   Том взглянул на Сару. Она просто вела машину, полностью сконцентрировавшись на дороге. Ее, казалось, не интересовал Том, который только что рылся в ее сумочке, не спросив разрешения. Корпус девушки не шелохнулся – можно было подумать, что «Ситроеном» управляет робот, а не живое человеческое существо.
   Я помогу тебе в этом, будь уверен. Ты уже почти готов и…
   Странное поведение. Сара странно вела себя все это время, да и сейчас с ней что-то не то…
   Ее голос… ее глаза… с новым, колючим оттенком, ее отстраненность от всего, что творилось с Томом…
   Ее непонятная радость, когда она услышала, что Том собирается ехать в Корквуд, и предложение воспользоваться своей машиной. Хотя Том подъехал к дому Хизер Гайон  на своем «Плимуте»… Хизер. Почему не она открыла Тому дверь, когда он позвонил? Это сделала Сара. У них с Хизер была «маленькая встреча», видимо связанная со статьей о Саймоне. Где была в тот момент Хизер, когда Том разговаривал с Сарой у порога ее дома? Она даже не вышла, чтобы поздороваться с ним, как делала всегда, не смотря на свое состояние…
   Бензозаправка. Сара закричала, когда Энди выстрелил в Фрэнка. Закричала, когда выстрел был уже произведен… но…
   Но она же должна была что-то видеть, должна была заметить, откуда у итальянца взялся пистолет, должен был быть предупредительный крик с ее стороны?! Но его не было. Она что-то искала у себя в сумочке, в этой же сумочке, перед тем как Том с Фрэнком направились к ларьку…
   Когда все это закончилось, когда и Фрэнк, и Энди были уже мертвы, Сара подбежала к Тому и кинулась ему на шею. Он обнял ее, услышав шепот ее голоса возле своего уха. Она что-то бормотала, что-то невнятное. Слова смешивались с ударами на небе, которое было готово пролиться на землю дождем.
   Их невозможно было разобрать Тому, за секунду до этого вновь взявшему контроль над своими телом и разумом.
   Но их сейчас слышал Нортон, каждое слово отражалось эхом в его (и только его!) голове, как от ударов африканского барабана:
   Ты уже просыпаешься просыпайся скорее это действует теперь ты знаешь осталось немного Долина близка ты сможешь Нортон сделать то, что положено будет начертание на правую руку их или на чело их мы уже приближаемся к Долине…

10
   Это снова был коридор, но теперь он стал реален, его уже не удерживали рамки или границы какого бы то ни было экрана.
   Теперь небо было повсюду, и Нортон знал, что теперь так будет всегда.
   Том, плохая часть души; которая наконец сдалась, теперь довольствовалась лишь той берлогой, где раньше прятался Нортон. Том уже не ощущал себя сгустком каких-либо мыслей, еще могущим предпринять что-нибудь против Нортона. Он уже вообще никак себя не ощущал – он стал маленьким слепым щенком, которого оставили умирать в наглухо забитой конуре. И Нортон не боялся, что Том каким-то непостижимым образом попытается вырваться на свободу.
   Потому что Долина была уже рядом. Потому что его дом был уже рядом.
   А значит, все было кончено для неплохого, в принципе, парня Томаса Ливейна, который имел только один существенный недостаток – слишком долго сопротивлялся одной из частей своей же собственной души и не хотел выдавать ей билет на право распоряжения своими мозгами.

11
   Нортон взглянул на дорогу – она походила сейчас на мокрый шлейф, по обеим сторонам от обочины росли редкие деревья, переходящие впереди в высокие заборы, чем-то напоминающие Великую Китайскую стену. Вот показался дорожный знак со стрелкой, указывающей на небо, и гласящий, что до Корквуда осталось две добрых мили.
   Как точно подмечено, с улыбкой подумал Нортон, вглядываясь в сияющие зигзаги на горизонте.
   Оставалось немного до этого момента, когда он снова увидит свою семью. Это радовало Нортона. Он откинулся на спинку сидений и мечтательно закрыл глаза. Как было приятно вновь ощущать свое собственное тело! Ощущать его полностью, каждую клеточку кожи и внутренних органов! Он чувствовал подрагивание вен на запястьях и слышал биение сердца в груди. Пошевелил языком, пройдясь им по небу и заметив начало работы слюновыделительной железы. Все его мышцы сейчас обволакивала приятная истома, и Нортон сладко поежился, распрямляя плечи.
   Неплохо было бы закурить, подумал он, открывая глаза и метнув взгляд на сумочку Сары. Вот ведь паршивка, у нее были сигареты и она все это время молчала! А ведь Тому так и не удалось тогда купить себе хотя бы пачку. Он не успел, а легко взять из разбитой витрины несколько цветных коробок просто не догадался. Все-таки жаль, что Нортон не сумел проконтролировать разум этого идиота чуточку дольше, чем требовалось на тот момент.
   Нортон вытащил из открытой сумочки белую пачку «Chesterfield», выбил из нее одну сигарету и сунул ее в рот. Рука принялась искать зажигалку или спички, швыряя на пол не интересующие его дамские штучки.
   Должно же тут быть хоть какое-нибудь огниво, которым прикуривала эта дура!
   Но ничего подобного в сумочке не было, и Нортон посетил досадливый гнев. У него возникло странное ощущение дежа-вю, неосознанное чувство повторяемости событий.
   «Какая-то нелепость», – решил он, выплевывая сигарету. – «А спрашивать ее не имеет смысла – разговор с мешком набитым ватой, вряд ли развлечет меня».
   Нортон посмотрел сперва на шею девушки, а потом на свои ладони, которые медленно раскрылись словно лепестки лотоса. Теперь они слушались его и были настоящими, как и все остальное.
   Он внимательно разглядывал сетку линий, расчерчивающую чуть вогнутую поверхность каждой из них.
   Он выжидал.


ГЛАВА 5
ПЛОХОЙ КОМПОНЕНТ

1
   Все они собрались в кабинете у Хезуса – сидели в креслах, расставленных по обе стороны длинного дубового стола, и вполголоса разговаривали между собой, ожидая его возвращения. Это была лишь часть действующего подразделения полиции городка Корквуд. Все ее члены, как и полагалось, носили темно-синюю форму с нашивкой на нагрудном кармане пиджака. Их, имена, вытканные готическими буквами (черными на белом фоне), оставались их собственными именами, данными этим людям при их появлении на свет. И хотя многие подробности своего прошлого, которое в конце-концов привело их в это сумрачное место, открытое ключом подсознания, они все же считали его каким-то пройденным этапом, другой жизнью и не имеющим значения фактором. Для них теперь имело значение только то, что должно было вскоре открыться им – некое ощущение перехода в совершенно иное состояние. Это означало бы, что начиналась новая эра развития человечества, новая жизнь, о которой говорил им Хезус. А тот, кто поведет их к этой новой жизни, должен был вот-вот возродиться, воплотившись в реальную форму.
   Все знали, о ком идет речь. Это был маленький черный зверек, живущий в подвале. Зверек, которого они все кормили. Естество которого на самом деле было совсем иным. Но они знали и другое – Финчеру было недостаточно просто утолять свой голод, набивая кошачий желудок кровавой плотью пустых оболочек. Ему нужно было нечто большее, а именно – энергия. Энергия неба Долины, которую мог собирать только один человек. Так говорил им Хезус, и все они верили ему, как отцу.
   Сегодня, на небольшом сборе, который устроил шериф, должна была приоткрыться завеса тайны, которая не давала покоя многим из его подчиненных. И сейчас они, подмигивая друг другу, перешептывались, высказывая мнения о том, что за сюрприз лежит в черном ящичке мистера Дана.
   Шептались Анна и Мик, сидящие рядом с Лорой. О чем-то спорили молодой Марк Денвер и уже седовласый Гарри Зноуб. Рик Чандерс внимательно слушал ту ерунду, которую втолковывал ему Кен Маккелрой, недавно включенный в штат. И еще трое полисменов, явно сторожил, судя по их дряхловатому виду, тоже разговаривали с загадочными выражениями на лицах.
   Молчала только Лора, потому что ей было не о чем рассуждать со своими соратниками. Она уже все знала от Хезуса, хотя некоторые моменты ей открылись сами. Она почувствовала их, так как связь с братом была незыблема.
   Нортон смог вырваться. Он смог избавиться от Тома и теперь приближался к Долине с удвоенной скоростью. Лора внутренне аплодировала Хезусу, так удачно разыгравшему свою карту. Сара Уилкс не оказалась той помехой, какой могла бы быть – наоборот, она только помогла Нортону в его освобождении. Теперь его небо просто было переполнено необходимой энергией для Финчера. Об этом и сказал ей Хезус.
   – Он уже начинает изменяться, – говорил он Лоре, расстегивая молнию на ее юбке. Они находились здесь, в его кабинете, и собирались использовать гладкую поверхность дубового стола отнюдь не по ее прямому назначению. – У него появились первые симптомы второй ступени развития. Шерсть приобретает оранжевый оттенок, и начался процесс высвобождения тканей.
   – Что это значит? – не поняла Лора.
   – Это значит, что все мы неплохо поработали, детка. Первая стадия корма практически завершена. Я думаю, что твой братец привезет еще парочку новых оболочек, но это уже не столь важно сейчас. Я хочу сказать, что Нортон действительно очень силен – его душа теперь целостна, и это энергетическое роле, которое он создал, дало толчок для роста нашего питомца. И не просто для роста, а для приобретения новой сущности.
   – Когда это произойдет?
   – Уже скоро, Лора. Ты что-нибудь чувствуешь?
   – Да, – ответила она, с вожделением глядя на Хезуса. – Нечто большее, чем просто возбуждение. Моя душа, кажется, готова вырваться наружу.
   – Потерпи еще немного, и это случится, – сказал Хезус, грубо входя в женщину. Они задвигались вместе, охваченные единым порывом взбесившейся страсти. Шальной ветер и все усиливающийся дождь за окнами сплелся в один клубок с криками, стоном и учащенным дыханием обоих. Во мраке кабинета тела их вспыхивали и снова гасли, словно были неотъемлемой частью этого колдовского светопредставления.
   – Тебе нужно зайти к Элиоту, – сказал Хезус голосом, не терпящим никаких возражений, через пять минут после того, как они закончили. – Мне кажется, что пришло время тебе с ним побеседовать вновь. Открой ему глаза, Лора, и если он по-прежнему будет упрямиться, придется прекращать эту возню.
   – Ты разве не смог вразумить его? – Лора в растерянности, посмотрела на шерифа, уже полностью одевшись.
   – Я умею манипулировать человеческими мозгами, но не человеческими душами, – бросил Хезус. – У Саймона она столь же сильна, как и у твоего брата, вот только в иной эпостаси. В ней доминирует то, что я называю плохим компонентом. Понимаешь меня?
   Лора кивнула.

2
   Нортон выжимал газ, направляя машину по одной из многочисленных пересекающихся улиц, находящихся в центре этого небольшого городка. Его даже можно было посчитать поселком из-за маленьких невзрачных домиков, облепивших обе стороны дороги. Узкие полоски тротуаров являли собой печальное зрелище – асфальт был старым и растрескавшимся, как слой давно высохшей бесплодной почвы. И даже дождь, который хлестал сейчас по нему, образовывая нескончаемые, пузырящиеся водяные потоки, не мог скрыть от глаз его удрученное состояние. Вдоль улиц высились деревья, главным образом сосны, на фоне которых дома казались еще более ничтожными. Среди этих ветхих деревянных строений немного выделялись своим видом бар-ресторан «Легкое помешательство», уже одной своей вывеской занимавший большую половину стены, хозяйственный магазин «Лессней», который напоминал увеличенную копию хлебницы, и парикмахерский салон «Руки-ножницы» с огромным плакатом в витрине, изображающим миловидную девицу с блестяще-лысым черепом. Казалось, все эти заведения были сейчас закрыты, что было неудивительно в связи с не на шутку разыгравшейся погодой.
   На улицах было безлюдно, но это не означало, что городок вымер – кое-где из окон торчали мужские, женские и даже детские лица, своим видом выражающие все сразу: любопытство, восторг, недоумение и ожидание чего-то неизбежного.
  Чем дальше вглубь города продвигался Нортон, тем ощутимее чувствовались перемены. Корквуд словно был разделен на две совершенно разные половины – и его центральной части досталась вовсе не самая лучшая из них, хотя, возможно, она как раз и являлась некой границей на стыке этих двух районов.
   Проехав мимо каменной изгороди, обвитой плющом, Нортон свернул направо и оказался на дороге, ведущей к окраине города. Уже здесь все было по-другому – красивые кирпичные дома с черепичными крышами располагались на приличном расстоянии друг от друга, составляя конкуренцию все тем же хвойным гигантам. В основном это были двухэтажные дома, но встречались и замысловатые архитектурные композиции в древнеримском стиле, которые вполне смогли бы претендовать на звание замка. Ровно подстриженные газоны и клумбы с цветами дополняли эту картину внезапно возникшей идиллии.
   И все же она могла быть несколько иной, если бы ни мрак, окутавший город темной вуалью и скрывший от глаз ее настоящие краски. Если бы ни дождь, словно кричащий вам в лицо: «Это все мираж, мистер. Вы просто слишком много выпили сегодня!»
   Но Нортону этот пейзаж был по душе, потому что он наконец-то вернулся в свой дом.

3
   Когда Лора вошла в подвал, Саймон по-прежнему лежал в углу своей половины, скорчившись всем телом, словно брошенный на произвол судьбы бродяга, нашедший единственный приют в грязной подворотне. Он лишь окинул ее беглым взглядом, вновь вернувшись в состояние полузабытья. Можно было подумать, что этот мужчина уже полностью потерял рассудок и не осознает, где находится.
   Лора подошла, склонившись над ним и заслонив единственный пучок света, пробивающийся в этот уголок камеры. Саймон встрепенулся и тихо застонал, словно ощутив резкую боль от этого ее действия.
   – Что тебе нужно? – наконец смог исторгнуть из себя он, поворачиваясь к Лоре опухшим и исцарапанным лицом. Его голос прозвучал хрипло и тихо, будто из последних сил.
   – Хочу поговорить с тобой, – спокойно ответила Лора. – Если ты, конечно не возражаешь.
   – Вам разве не все равно, возражаю я или нет… или вы хотите услышать от меня «да, возражаю», для того чтобы начать свои новые истязания?
   – Никто не хочет причинять тебе боли, Саймон. Ты сам ставишь себя в такое положение. – Лора замолчала, чтобы продолжить, но уже более холодным тоном: – Неужели ты еще не понял, что разумнее всего для тебя было бы прекратить это ненужное брыкание лапками и подчиниться нам?
   – Вам?! Вам, Лора?! – это был уже почти что крик, последний обрывок которого застрял в горле Саймона приступом глухого кашля. Он все же смог продолжить:
   – Кому это – вам? Тебе, Хезусу и этой твари, с которой вы меня поселили? Ты считаешь себя таким же монстром, как и они? Ожжет быть, ты тоже умеешь вытворять какие-нибудь фокусы с чужими мозгами – так давай, покажи мне это… Испытай свое искусство, которому тебя научили, на мне! Давай! Или я не единственный подопытный кролик вашего кровавого королевства?
   – Слишком много пустой болтовни, Саймон, – резко бросила Лора, чуть отступив назад. Полицейская униформа только подчеркивала стройность ее фигуры, а собранные в аккуратный пучок волосы с золотым отливом придавали ее лицу изящно-грозное выражение. Эллиот еще раз ужаснулся, глядя на эту холодную, статуеподобную красоту, скрывающую в своих чертогах камень вместо сердца.
   – Может быть ты и прав, и я действительно чудовище. Но ты не представляешь себе, как приятно, черт возьми, это ощущать!
   – Перестань, Лора. Он уже взял у тебя все то, что собирался. Он уже подвесил тебя за ниточки, и ты рада этому? Неужели ты не понимаешь, с кем ты связалась? Это же дьявол, Лора, дьявол! Хезус – сатана в человеческом обличии, а этот кот – чемодан, в который он собирает черные души таких, как ты…
   – У меня не черная душа! – гневно оборвала его Лора, сверкнув глазами. – У меня душа, не знающая боли и страданий. У меня душа, никогда не преклоняющаяся перед глупостью, наглостью и ничтожностью человека. У меня душа, стирающая стыд и униженность, трусость и слабость. Это сверкающий кристалл, Эллиот. С чистой, не замутненной ни чем структурой.
   – Ты считаешь этой мутью любовь, Лора?
   Она замолчала, и было видно, как напрягаются мышцы ее лица.
   – Значит Хезус был прав. И в тебе слишком много этой дряни…
   – Нет, это не дрянь, Лора, – сурово перебил ее Саймон. – Прислушайся к себе получше. Может быть, в тебе еще не умер настоящий человек. Попытайся разжечь тлеющую свечу, вспомни хоть что-нибудь… не думай о том, что окружает тебя, загляни внутрь. Все, что ты перечислила, не имеет никакого отношения к любви…
   – Ты читаешь мне проповедь, Эллиот? – взбесилась Лора, в исступлении махая головой.
   – Я не собираюсь пользоваться твоими дерьмовыми советами. Это тебе нужно заглянуть внутрь себя и найти там хоть что-нибудь стоящее. Откопать в навозной куче хотя бы маленький бриллиантик!
   – Это нужно Хезусу, но не нужно мне. Для вас ценным является одно, для меня же – совсем другое. И это спасает меня, Лора.
   – Ты действительно веришь в это? – усмехнулась она.
   – Я верю…, – произнес полушепотом Саймон, словно пытаясь внушить эту мысль самому себе.
   – Да, я верю, – сказал он уже более уверенно. – И еще я верю в то, что в этом проклятом месте каким-то странным образом обостряются чувства. Я говорю сейчас не о физиологии… Все самое отвратительное, что когда-либо было в тебе, проявляется здесь вновь, разбухая, как зерна поп-корна в закрытой сковородке…
   Лора слушала с заинтересованным видом, однако, не снимая с лица язвительной ухмылки.
   – … Но я также верю и в то, – продолжал с жаром Саймон, – что в этой вашей Долине Безвременья могут происходить и обратные процессы. И я думаю, что Хезус не знал этого обстоятельства. И он тоже – Эллиот махнул головой в сторону клетки. Лора обернулась и только теперь увидела Финчера. Ее глаза округлились от тех поразительных трансформаций, которые были налицо. Она подумала, что Саймон еще не заметил их, но решила пока не заострять его внимание на этом. Он все еще трезвонил о своей ерунде.
   – А между тем они происходили во мне, даже Хезус не смог повернуть их вспять. Почему-то именно здесь я понял то, в чем на свободе не смог признаться даже самому себе…
   – Ты дурак, Эллиот, если считаешь, что это тебе поможет, – огрызнулась Лора.
   – Мне? Мне, как человеку, Саймону Эллиоту – биологическому организму, состоящему из скелета и мягких тканей, – наверное, нет. Но тому, что находится где-то в области сердца – поможет. Я в этом уверен.
   И похоже, эта его уверенность, проскользнувшая и в окрепшем голосе, и в пронизывающем взгляде – у Лоры от него даже пробежал холодок по спине – явилась какой-то силой, которая на долю секунды смогла сотворить что-то совершенно невообразимое.
   Это в один миг поняли и Лора, и сам Саймон. Но больше всех понял Финчер, испытавший силу на своей шкуре. Зверек вдруг взвыл от дикой боли, как-будто что-то острое было всажено ему в бок.
   И Саймон действительно впервые увидел произошедшие с котом ужасающие изменения. Он даже вначале не поверил своим глазам, но, словив взгляд Лоры, понял, что она видит то же самое.
   Существо, которое находилось по ту сторону решетки, кажется, было приведено в замешательство от той невидимой силы, что создала ему секундный дискомфорт. Его тело извивалось и подрагивало, как у кота, решившего поиграть с собственным хвостом. Но это уже был не кот, а скорее нечто среднее между гиеной и древней рептилией.
   Финчер стал крупнее, его морда вытянулась, а шерсть стала темно-рыжей, как спекшаяся на солнце глина. Из тех мест, где раньше были плешивины, теперь торчали бугрообразные наросты, вылезшие из лопнувшей кожи. Хвост теперь больше походил на крысиный, а не на кошачий – это был какой-то лысый, чешуйчатый на вид, отросток, заостренный на конце.
   И только все те же сверкающие злобой красные зрачки смотрели все так же пристально из-под новой морды этого демоноподобного зверя.
   У Саймона подступил комок к горлу. Лора заметила его испуг и слегка улыбнулась:
   – Ты видишь это, Эллиот? Он рождается на твоих глазах. Разве его новый вид не приводит твою душу в радостный трепет?
   – Скорее он приводит ее в ужас, – Саймон отвернулся от клетки. – Я не хочу этого видеть.
   – Это значит, что ты сам  себя уничтожил, – рассмеялась Лора. – Подписал себе смертный приговор.
   – А ты, видишь, надеешься на бессмертие, обещанное Хезусом? Это миф, Лора. И ты это знаешь. Ненависть, утоляющая свой голод, утоляет его до конца. Хезус говорил мне, что бездушные куклы достойны ненависти. Теперь я думаю, что в этом он был прав… Я ненавижу тебя, Лора!
   – Конечно, – спокойно согласилась Лора, открывая дверь темницы. – Но это только потому, что ты потерял свою способность. Способность видеть.

4
   Нортон подъехал к зданию Департамента полиции и припарковался на обширной площадке, где уже стояли несколько гражданских и полицейских автомобилей.
   Здание представляло собой широкий трехэтажный особняк из белого кирпича, словно сошедший с картины художника эпохи ренессанса. Крыша, имеющая несколько разносторонних скатов, посередине заканчивалась шпилем, который возвышался над круглым проемом слухового окна. К главным дверям на фасаде тянулась многоступенчатая мраморная лестница, оснащенная перилами из узорчатого железа, окантованного деревом. Возможно, при свете яркого солнца, вы бы еще могли, хотя и с трудом, поверить, что все это великолепие – всего лишь управление местных служителей закона. Но сейчас, когда вокруг бушевала стихия и все было практически поглощено тьмой (горели лишь четыре окна подряд на третьем этаже здания), вы бы без раздумий приняли его за старинный английский замок, напичканный привидениями.
   Возможно, вы оказались бы правы кое в чем. Может быть, начав свой подъем по этим ступенькам, вы бы услышали какие-то звуки, напомнившие вам о прошлом. Это могли быть крики младенца, пытающаяся вырваться на свет из утробы матери, и звон металлических инструментов в чьих-то руках. Это мог быть шепот молодой девушки, в издыхании просящей пощадить ее. Это мог быть шуршащий хохот дряхлой старушки, выжившей из ума перед своей кончиной. Это могли быть веселые улюлюканья детей, играющих в мяч возле проезжей части. Но вы были бы удивлены, услышав голос, неизменно примешивающийся во всю эту призрачную кутерьму затаенных мыслей. Голос далекий, странный и не похожий ни на что. Как примесь чего-то инородного и безжизненного, претендующего на право стать частью ваших воспоминаний.
   И у вас было бы два выбора – продолжить подъем и постучать в двери, или повернуть назад и стремглав броситься из этого странного места в надежде найти свое спасение.
   Нортон поднимался по ступенькам и уже видел темную фигуру мужчины, который, открыв дверь, ожидал его на пороге. Это был лишь высокий черный силуэт на слабо освещенном фоне мерцающего холла. Нортон не видел его лица, но внутренне чувствовал, что этот мужчина улыбается сейчас доброй и искренней улыбкой, а глаза его сияют отеческой теплотой и безразмерной заботой.
   – Рад тебя видеть, Нортон, – произнес он мягким голосом, чуть подавшись вперед.
   – Здравствуй, Хезус. Я все-таки вернулся, хоть это было и нелегко.
   – Я знаю, парень. Поэтому и попытался тебе помочь в некоторых трудностях. Надеюсь, моя помощь не была излишне навязчивой?
   – Нет, – ответил Нортон, приближаясь. Теперь мужчины стояли совсем близко друг к другу и смогли обняться. – Меня она даже развлекла, – шепотом добавил он.
   – Ты немного промок, – оглядел его Хезус. – Тебе нужно переодеться, прежде чем увидеть свою семью. Ты ведь жаждешь этого, ни правда ли?
   – Конечно. Столь лет, проведенных в заточении, сыграли свою роль…
   – Теперь время не властно над нами, – торжественно произнес шериф, запрокинув голову и глядя на небо. – Нет ничего, кроме его власти и воли. Отныне и навсегда.
   Нортон последовал за Хезусом – они пересекли пустой и мертвый холл и стали подниматься на второй этаж. Коридоры здесь едва освещались небольшими факелообразными лампами, выделяющимися из стен своими удлиненными корпусами. Они были похожи на окоченевшие лапки каких-то больших, вряд ли встречающихся в природе, птиц, и слегка пульсировали изнутри своим мутным, ископаемым светом. Два ряда дверей, расположенных по обе стороны коридоров, казались в этой атмосфере полумрака некими стражниками, надежно охраняющими покой обитателей этого дома. Не было ни единого шороха, звука, нарушающего гробовую тишину лабиринтов здания – они словно готовились испытать на себе прибытие какой-то потусторонней силы, получившей в наследство от умершего земного дедушки это царственное недвижимое имущество.
   Хезус остановился возле одной из дверей и, вынув из кармана брюк связку ключей, начал открывать замок. Когда дверь открылась, они с Нортоном вошли в темную комнату. Мгновение – и зажегся яркий верхний свет от щелчка выключателя.
   – Несколько нехитрых приспособлений, и электричество становится послушным дрессированным зверьком, – засмеялся Дан, хитро подмигивая Нортону.
   Тот усмехнулся, оглядывая обстановку кабинета. Вся мебель из красного дерева – шкаф, стол, пара стульев и полка на стене, противоположной окну, с черными папками каких-то документов. На столе – телефонный аппарат из коричневого пластика, с допотопным дисковым набором цифр, и кипа исписанных бумаг, разбросанных в беспорядке по его поверхности. Еще – меленький журнальный столик, незаметно притаившийся в углу комнаты, с круглой хрустальной пепельницей на нем, совершенно пустой.
   Нортон остановил свой взгляд на последнем предмете. Монотонный голос Хезуса сообщал ему о деталях:
   – Я собрал часть семьи наверху, в своем кабинете. Это наиболее достойные люди, которые несколько лет верно служили Долине. Там же находится и твоя сестра, Нортон. Она тоже заслужила это право быть одной из первых, кто перейдет в вечную жизнь. Я немного сомневался насчет нашего новенького, Маккелроя, но, знаешь ли, этот малый оказался настолько чистым веществом, что я тут же включил его в список. Я даже подумал, что он мог бы дать фору старине Гитлеру – родители парня держали ферму в Нью-Гэмпшире и заведовали мясной лавкой, так этот малый еще с рождения умел обходиться топориком для разделки коровьих туш. Сам понимаешь, он нашел ему более правильное применение, – шериф разбавил свой рассказ приглушенным смехом. – С другой стороны, ты ведь тоже впервые примеришь костюмчик копа, ведь так? Но в тебе я не сомневался никогда, ты же единственный в своем роде, кто имеет такую силу. Можно сказать, что все это происходит благодаря тебе…
   – Я могу…
   – Ты можешь приодеться прямо здесь – в шкафу есть все необходимое. Мы будем ждать тебя наверху, где я уже сказал. Ты ведь сможешь найти мой кабинет, Нортон?
   – Думаю, что мне это не составит труда, – уверенно произнес Нортон и добавил, вспомнив:
   – В машине, на которой я приехал, две новые оболочки. Одна в багажнике, а другая на полу салона, рядом с задними сиденьями. Это две женщины. Думаю, что Финчеру они приглянутся.
   – Хорошо, что ты напомнил мне, – спохватился Хезус, снимая телефонную трубку и набирая номер на диске. – Я уверен, что приглянутся. Это будет отменным ужином, предшествующим долгожданному десерту. Шериф дал короткие указания снявшему трубку на том конце провода полисмену (судя по обращению, это был Мик) и вновь обернулся к Нортону:
   – Они резвые ребята, думаю, что управятся быстро. Я же пока не буду тебе мешать. Хезус исчез из комнаты так внезапно, что Нортон не успел даже рта раскрыть. А между тем его интересовал лишь один вопрос – где шериф хранит спички. Вид пепельницы напомнил ему о так и не осуществленном желании пропустить в свои легкие небольшую дозу никотина. А в кармане рубашки по-прежнему лежала почти целая пачка сигарет, найденная Нортоном в сумочке Сары.
   Куколка даже не оказала никакого сопротивления, с удовольствием подумал он, расстегивая пуговицы на рубашке и подходя к шкафу. Внутри он обнаружил комплект полицейской униформы, который имел даже нашивку с его именем.
   Хотя оно таковым и не являлось:

                Томас Ливейн

   Такого Нортон не ожидал.
   Может быть они думали, что слияние с Томом – пай-мальчиком пройдет успешно, и тогда Нортон сможет носить это реальное, задокументированное имя этой дурной примеси? Но Том ведь не захотел слиться с Нортоном воедино, он просто заснул в глубинах подсознания, вот и все. Но дело даже не в этом. Нортон – субстанция стала теперь Нортоном – человеком. Настоящим, реальным. И он теперь имел полное право называться своим истинным именем.
   Но, видимо, у него не было выбора в этот момент, и Нортон стал примерять свое новое одеяние, уверенно решив про себя, что обязательно отпорет от пиджака эту нелепую полоску ткани.

5
   Анна и Мик спустились вниз и под проливным дождем стали обследовать содержимое серого «Ситроена». Они обнаружили тела двух девушек в тех местах, которые назвал шериф Хезус – одно тело внутри салона, с явными признаками удушения, и второе, без каких-либо визуальных повреждений, в багажнике автомобиля.
   – Что с этой, второй? – спросила Анна, беря на руки тело задушенной женщины. – У мисс «я-еду-только-с комфортом» к тому же выдавлены оба глаза. Святое дерьмо, Мик, это просто как разбитые скорлупы яиц с вытекшим содержимым!
   – Не знаю, – сухо отозвался Мик, вытаскивая тело из багажника и так же усаживая его на свои напрягшиеся руки. – Я ничего не замечаю. Может быть с ней все о`кей? Во всяком случае шериф приказал сразу же тащить их к Финчеру.
   – Тогда не будем ломать себе голову над этим, – согласилась Анна, – хотя мне и не приходилось раньше сталкиваться с такими случаями.
   – Мне тоже, – Мик, неся тело, уже поднимался по ступенькам. Анна последовала за ним.
   Они прошли холл, затем завернули в левый коридор и, пройдя его, остановились у небольшой железной двери, ведущей в подвал.
   – Знаешь, что я сейчас подумала? – спросила Анна, пока Мик, временно устроив «свой» труп на полу, возился с замком. – Нам никогда еще не приходилось делать это таким образом. Я хочу сказать, что мы ни разу не приносили оболочки снаружи. Мы имели дело только с тонеллем – с его многочисленными входами и с единственным выходом.
   – Вернее с двумя, – поправил ее Мик. – Все это так. Возможно теперь разрабатывается прямой способ отправки, хотя… я не вижу тут никакого противоречия. Если подумать, ведь сама Долина – это своеобразный выход…
   – Или вход, – хихикнула Анна.
   – Или и то, и другое сразу, – согласился Мик. – Место, где все это собирается. А все эти точки вне Корквуда – всего лишь почтовые ящики, работающие независимо от времени суток. Независимо от всего. Ты просто знаешь, где находится твой собственный ящик, и вправе воспользоваться им в любой момент.
   – Тот человек, который привез их, – Мик указал взглядом на оба трупа, – видимо, новый вернувшийся. И мне кажется, что это тот самый вернувшийся, Анна. То недостающее звено, о котором твердил нам шериф Дан.
   – Ты хочешь сказать, что это, – Анна подняла вверх свой указательный палец, – дело его рук?
   – Да. Я хочу сказать, что он привез в Долину не только эти две оболочки. Он привез в Долину новое небо безвременья.
   – А это значит…
   – Это значит, – взахлеб продолжал Мик, – что Финчер уже готов повести нас. Ты уже ощущаешь что-нибудь?
   Анна замерла, будто прислушиваясь к чему-то. Затем ее лицо дрогнуло, как если бы через него пропустили слабый разряд тока.
   И вдруг она запела. Запела высоким, протяжным голосом, напоминая оперную диву на затемненной сцене:
   – Ты хочешь увидеть, что я такое и где-я-сплю.
   Мик в удивлении раскрыл рот, но тут же, поддавшись внезапно хлынувшему внутреннему порыву, подхватил эту песню. Теперь их голоса зазвучали в унисон:
   – Я – вся твоя правда, вся твоя воля, я-жи-ву
   Анна улыбнулась, глаза ее просто сверкали от счастья – она была готова расплакаться.
   – Это началось, – восторженно прошептал Мик.

6
   Это случилось, когда Нортон уже одел на себя полицейский костюм и собирался привести в исполнение свою мысль об избавлении от последнего упоминания о своем умершем сопернике. Внезапно в комнате, в которой он находился, погас свет.
   Нортон, сам не зная от чего, ощутил волну охватившего его ужаса. Слова Хезуса о том, как с помощью нехитрых приспособлений можно приручать электричество, теперь прошлись по его охладевшей спине, как кусок пенопласта по стеклу – с мерзким, коробящим писком. Снова возникло чувство, что нечто подобное уже было с ним, что Нортон уже испытывал такое физически, хотя этого просто не могло быть. Он хорошо помнил те два раза, что ему удавалось захватывать тело Тома, пока еще его плохая сущность имела над ним какой-то контроль – ни в первом, ни во втором случае Нортон не испытывал ничего похожего.
   В первый раз, когда Том упивался триллером в кинотеатре, Нортон совершал прогулку в его окраинах. Зашел в бар, немного порезвился там, уложив двух здоровых лбов, которые сочли себя крутыми рэмбо, и позаимствовал у одного из них небольшой складной ножик с прекрасно заточенным лезвием. Затем он немного выпил и разговорился с какой-то дамочкой, явно пребывающей в неплохом расположении духа. Ее идиотский смех походил на кудахтанье старой курицы-шизофренички. Дамочка присела за его столик и принялась разглагольствовать о том, как лихо ей удается нырять в кровати своих более молодых любовников и пудрить их неопытные мозги. Оказалось, что у нее были когда-то муж и двое годовалых детишек, от которых она не преминула избавиться – супруга довела до самоубийства, а отпрысков подкинула в детский приют. После этого, по ее словам, она наконец-то ощутила настоящую свободу. Слушая ее пьяные откровения, Нортон понял, какую именно свободу ей следовало бы подарить. И он сделал это, наградив женщину еще одной, более идиотской улыбкой, чуть ниже, чем ее собственная, проведя лезвием по горлу этой курицы в тот момент когда нимфа «припудривала свой носик» в уборной.
   После этого он еще немного побродил по улице, где ему и пришла мысль о том, что неплохо было бы оставить на теле Тома Ливейна небольшую отметину на память. Нортон выбрал лицо – такой «сюрприз» Том не сможет ни заметить. Проведя ножом по щеке, Нортон впервые ощутил на себе настоящую физическую боль – и он был рад наконец испытать ее. Правда, ему пришлось немедленно зайти в ближайшую аптеку, где молоденькая продавщица оказалась столь мила, что помогла ему обработать рану быстрозаживляющим средством, остановив кровотечение.
   Время, отведенное Нортону на все эти приключения, подходило к концу, и он поспешил вернуться в исходную позицию.
   Вот и все – в этот первый раз все было в полном порядке, без каких-либо игр с электричеством. Вторая вылазка Нортона происходила на бензозаправке, но она продолжала всего несколько секунд – от момента замешательства Энди до его приземления на твердый асфальт, ознаменованного фейерверком из кусочков серого вещества.
  Нортон все это отлично помнил, но сейчас, стоя в полной темноте, он отказывался верить в ту начинающуюся карусель в своей голове. В нее как-будто запустили лопасти работающего миксера, собираясь приготовить неожиданный гоголь-моголь.
   «… Ты ослеп, старина Том? Можно мне так тебя называть, ты же называл меня Нортоном? Тебе не кажется, что мы уже встречались с тобой при слегка схожих обстоятельствах? Вот только тогда ты находился здесь, а я – там…»
   Нортон дернуло вперед, и он едва смог удержаться на ногах, чтобы не упасть. Он почувствовал, как его барабанные перепонки заливаются густым киселем, и не мог ничего поделать с этим. В голове сейчас крутилась лишь одна его собственная мысль: «Он не мог выбраться, это невозможно, он же сам ослеп там». Но голос его заклятого врага все же звучал в мозге, каким-то неимоверным образом нашедший эту дорогу из пещеры подсознания. Он был немного ослабленным, но Нортон узнал его, потому что это был в какой-то степени и его собственный голос.
   «… Давай продолжим нашу игру, Том. Только чур, теперь я буду дергать за ниточки. Как тебе эта идея… Вижу, что ты в восторге. Ты, кажется, хотел закурить – похвально. Знаешь, мне думается, что стоит предложить Минздраву использовать еще один лозунг для таких, как ты: «зависимость от табака может привести к зависимости от вашего второго «я». Неплохо, верно? Это от меня тебе досталось такое нестандартное наследство. И сейчас мне хочется помочь тебе в том, в чем ты мне препятствовал последнее время. Неосознанно, но все же. Не думаю, что это был инстинкт самосохранения – скорее всего это был какой-то посторонний, привитый тебе инстинкт. Просто тогда было еще немного рано…»
   Нортон на ощупь бросился к столу и резко принялся выдвигать его ящики – он просто выдергивал их один за другим (всего их оказалось три), словно от этого теперь зависела вся его жизнь. Сигарета, которую он засунул в рот за секунду до полной темноты, наступившей столь внезапно и оказавшейся лишь предвестником этого сумасшествия, задрожала в его сухих, напряженных губах, в то время как рука начала лихорадочно шелестеть по кипе выпавших на пол предметов.
   Нортон не мог сообразить, что все это могло означать – был это просто невообразимый кошмар, который до сих пор являлся его собственным орудием, теперь вдруг взбунтовавшийся против своего хозяина, или все это происходило ни здесь, ни сейчас и ни с ним. Он все еще не мог поверить в то, что Том говорил с ним – не мог поверить, что Том же заставил сейчас свое бывшее тело вновь подчиняться ему. Этого не могло быть в принципе, потому что Нортон абсолютно четко осознавал, что он делает.
   Он хочет в конце-концов найти эти проклятые спички, чтобы наконец-то зажечь эту долбанную сигарету!.. Просто потому что Финчеру остается еще какая-то смешная пара-тройка надрезов на шкуре, чтобы выбраться наружу… Просто потому что геенна огненная жаждет утоления голода… Просто потому что первая фаза кормления завершена…
   Этим был усеян весь пол – здесь не было ничего, кроме этих маленьких прямоугольных коробочек со спичками.
   Все три ящика стола оказались просто доверху набиты ими, словно хозяин кабинета собирался в скором времени заняться изготовлением спичечной копии Эйфелевой башни в натуральную величину.
   Трясущимися руками Нортон поднял один из коробочков, вынул из него спичку и услышал, как ее головка чиркает по шершавой стороне картонной упаковки.
   «… Ты был прав, говоря о прелести прохождения через весь процесс…»
   Продолжения не было – все заглушила в миг выросшая стена всепоглощающего пламени.

7
   Саймон только слышал, смутно и обрывочно, как эти двое вновь зашли в подвал, в половину Финчера. По их удивленным возгласам и по другим, вполне говорящим за себя звукам, он понял, что копы притащили очередную порцию еды для звероподобной твари и судя по всему, были поражены ее преобразовавшимся видом. Еще он услышал нечто такое, отчего по телу его пробежали мурашки – это был новый стон изголодавшегося чудовища, похожий на звук, издаваемый бормашиной дантиста, врезающейся со всего размаху в дупло коренного зуба.
   Саймон представил себе, как острые клыки Финчера со скрежетом вонзаются в человеческую плоть, с легкостью дробя на своем пути твердую костную ткань.
   Он не хотел этого представлять, но представил.
   Лежа в своем привычном углу, спиной к решетке, Саймон медленно открыл глаза и зашевелил непослушными губами. Он шептал молитву, которую достал из захламленного чердака собственной памяти.
   Он делал это, потому что предчувствовал что-то страшное. Более страшное, чем то, что уже смог пережить каким-то чудом. Это должно было произойти, и Саймон знал, что произойдет это с секунды на секунду. Воздух был просто начинен этим тяжелым, эфирным запахом приближающейся беды.
   Мужчина и женщина все еще оставались на противоположной Саймону стороне подвала, разговаривая друг с другом. Слов он не разбирал, потому что находился сейчас практически на грани между шаткой реальностью и ощущением падения в черную пасть глубокой пропасти.
   Он видел сон наяву. Видел Тома, который стоял рядом с ним, освещаемого неизвестным источником яркого света. Друг приветливо улыбался и благодарил его за письмо:
   – Оно очень помогло мне, Саймон. Я понял, кто я есть на самом деле и понял, что ты значишь в моей горькой жизни. Спасибо тебе, старина. Мы обязательно встретимся с тобой в очень хорошем месте, ты веришь мне? Знаю, что веришь. Ведь мертвые – тоже люди, надеюсь, ты не забыл? Что касается Хизер, то я думаю, ты сам сможешь сказать ей все это. Уверен, она обрадуется и вы снова будете счастливы. Счастливы, как и раньше. Извини, я должен идти сейчас. У меня еще осталось одно незаконченное дело, оно очень важно для меня… До встречи. До скорой встречи, друг.

8
   Все повскакивали со своих кресел, когда в зал вошел Хезус. Шериф медленно окинул взглядом каждого из собравшихся и прошел к своему месту во главе стола.
   – Можете садиться, – сказал он повелительным тоном, посмотрев на Лору и обнаружив некоторое беспокойство на ее лице.
   – Я уже говорил каждому из вас, что грядет тот момент, когда все мы, наконец, сможем пожать плоды своих титанических трудов… Трудов, которые мы положили на алтарь великого и всемогущего творца новой жизни. И вот.., – Хезус сделал многозначительную паузу, удостоверившись в том, что все присутствующие чуть ли не заглядывают ему в рот, – этот момент наступил. Последний из достойных обрести вечность братьев вернулся в Долину. Этот человек, душа которого оказалась столь чиста, что смогла приблизить этот радостный для всех нас час, является родным братом сержанта Ливейн.
   В воздухе повисла пугающая тишина, нарушаемая лишь звуком барабанящего по окнам дождя, который словно хотел во что бы то ни стало прорваться внутрь, чтобы стать еще одним участником этой интригующей пьесы. Но молчание продолжалось недолго – кабинет шерифа вскоре наполнился восторженными возгласами и аплодисментами. Все теперь смотрели на Лору.
   Она поднялась со своего места и благодарно посмотрела в сторону Хезуса.
   – Я рада, что это наконец-то случилось, – произнесла она чуть дрожащим от волнения голосом. – Я знала, что Нортон приедет сюда. Он мечтал о возвращении, мечтал увидеть всех вас. Мечтал обрести свою настоящую семью… Мы все – одно целое!
   – Мы едины, – согласно кивнул длинноволосый Марк Денвер, тридцатиоднолетний хиппи, одетый в полицейскую форму, изрядно потертую во всех местах и имеющую нашивку пацифистского содержания на рукаве пиджака. Ряд колец, украшающих левое ухо Марка, слегка качнулся вперед при движении его головы. По лицу мужчины было заметно, что его юношеские годы прошли в режиме нон-стоп (здесь было написано все: беспрерывные попойки, марихуана, регулярное посещение металлических концертов и яркая половая жизнь, начатая на школьной скамье). И конечно же, Денвер, прозванный сослуживцами «динозавром» в честь небезызвестного мультяшного героя, любил привносить в них изрядную долю смертоносности.
   – Общей верой, – продолжал Рик Чандерс, бывший детектив – частный сыскарь с улыбкой подпольного маньяка и остекленелым взглядом. Чандерс помнил свое далекое прошлое лишь частично, но зато легко вошел в новую роль своего темного настоящего.
   – Общей волей, – знающе произнес старикан Зноуб, деяния которого, опиши он их все на бумаге, могли бы занять большую половину университетской библиотеки, в которой Гарри раньше работал.
   – Общей правдой, – резво выкрикнул Маккелрой, шмыгнув прыщавым носом. То был двадцатилетний парень, оказавшийся единственной причиной серии странных исчезновений детей, которая имела место быть в нескольких разноудаленных друг от друга городах северо-восточной части Соединенных Штатов.
   – Мы хотим увидеть его, – проговорили в один голос трое стариков-сторожил. У всех троих нетерпеливо горели глаза.
   – Где он, Хезус? – обернулась к шерифу Лора.
   – Он говорит со своим небом, – ответил тот, ехидно ухмыляясь. – Говорите и вы…
   Это был чей-то топот, перемешанный с нечеловеческим криком ужаса и боли, который услышали все. Он доносился со второго этажа и продолжился где-то ниже – человек, с которым случилось что-то неимоверное, бежал по коридорам здания с намерением добраться до улицы.
   – Что происходит? – в страхе прошептала Лора, бросившись к двери.
   Ее примеру последовали все остальные, как по команде ринувшиеся из зала. Они были похожи на крыс, спасающихся бегством с тонущего корабля. Хезус стоял на своем месте, насмешливо глядя им вслед.
   – Общим адом, – добавил он, когда его большой кабинет опустел.
   Криков становилось все больше – два, три, пять, восемь. Все они сплетались в один страшный рев, вырвавшийся навстречу беснующемуся снаружи небу. Хезус подошел к окну – его взору предстала картина паники, страха и агонии человеческих душ.
   Второй после Нортона вспыхнула Лора. Она в исступлении подбежала к горящему, но все еще держащемуся на ногах брату и замахала руками вокруг него, словно хотела таким образом затушить пламя.
   Огонь тут же перекинулся на нее, сразу же распространившись по всему телу, как-будто Лора была пропитана насквозь легковоспламеняющейся горючей жидкостью.
   Кен Маккелрой был неподалеку, и его хватила та же участь. Парень повалился на землю и принялся кататься по ней, изображая горе-пиротехника, которого постигло несчастье оказаться невольной жертвой собственной оплошности.
   Остальные полицейские разбегались теперь в разные стороны, как тараканы, очутившись в эпицентре действия мощного ядохимиката. Но не всем удалось отбежать слишком далеко – Марк Денвер напоролся на танцующую дикий огненный танец Лору, и ему пришлось стать ее ошарашенным партнером.
   Дождь, который, казалось, должен был способствовать остановке этого живого, бегающего пожарища, напротив, помогал ему разгораться с еще большей силой.
  Чандерс, Зноуб и трое сторожил-дряхликов в изумлении и ужасе смотрели на это невероятное сотрудничество огня и воды, не веря собственным глазам. Их зрачки расширились еще больше, когда они увидели, что это сотрудничество начало перерастать в жаркие объятия земли и неба.
   Дождь стал своеобразным проводником, связавшим воедино две параллельные стихии. Огонь начал подниматься вверх по этим длинным льющим фитилям, спущенным на землю эфимерными обитателями заоблачных вершин. Четыре столба бушующего пламени росли и расширялись с поразительной быстротой, превращая все окружающее в сплошную стену рвущегося к небу огня.
   Рик Чандерс несся по дороге по волнообразной траектории, бросаясь то вправо, то влево, как потерявший рассудок ночной мотылек на фоне костра. В спину ему дышал горячий, ревущий поток желто-оранжево-красных извивающихся языков. Рик боялся обернуться, зная, что может произойти с ним в ту же секунду. Он просто очень быстро работал ногами, сам поражаясь невесть откуда взявшийся мальчишеской прыти. Жар все наступал, и Чандерс уже чувствовал, как опаляются кончики волос на его затылке. Еще он ощущал какое-то странное бурление у себя внутри. Там что-то шипело и клокотало, стремясь выбраться через глаза.
   Рик подумал, что, может быть, это всего лишь растаявшие эмоции, которые до сего момента пребывали в замороженном состоянии – мужчина, на многие годы забывший такие человеческие понятия, как «слезы» и «плакать», теперь готов был выплеснуть наружу всю накопившуюся в нем горечь.
   Хотя, скорее всего, это был страх. Страх перед неотвратимостью огненной казни.
   Чандерс вдруг понял, что необходимо избавиться от него. Избавиться как можно быстрее – он вдруг почувствовал, что сможет сделать это, что это наполнение, жгучее наполнении его тела – всего лишь его внутренний домашний питомец, легко выполняющий команды головного мозга.
   (Мозга, в котором уже изрядно покопались чьи-то коварные руки. Вымесив, как тесто слепив из составляющих его частей новый аппарат, работающий по принципу «отрезать – отсечь – привести в подобающий вид»).
   Рик резко остановился, посылая этот импульсный приказ внутрь себя. Какой-то миг он просто стоял, обступаемый со всех сторон огромными волнами ревущего огненного океана.
   Он освобождался. Он переходил в вечную жизнь.

9
   Анна и Мик увидели это воочию.
   Красно-коричневая шерсть Финчера трескалась в тех местах, откуда торчали эти уплотнения, похожие на грибы-поразиты, что обживают кору старых деревьев. Они росли и увеличивались, пробиваясь изнутри. Сама же шерсть начала вдруг отслаиваться от кожи, сворачиваясь подобно сухим осенним листьям, и ошметками падать на пол подвала.
   Зверь, относящийся к неизвестному виду животных, некий бредовый гибрид ящерицы и гиены, превращался теперь в огромного лысого монстра, не похожего ни на что ранее известное на планете Земля.
   Лучшие умы биологии, окажись они здесь, скорее всего подумали бы, что видят перед собой затянутого искусственным покрытием робота, мастерски сделанного для очередной фантастической кино-эпопеи типа «Звездных войн». Мутацию, происходящую на их глазах, они, возможно, назвали бы новой технической разработкой гениев-инженеров по спецэффектам. Но они ни за что не поверили бы в то, что это чудовище реально.
   Не могли в это поверить и Анна с Миком, смотрящие во все глаза на то, как постепенно атрофируются передние лапы зверя. Задние же – наоборот, становились все длиннее и массивнее.
   В какой-то момент Финчер был похож на кенгуру, перенесшую на себе серию ужасных генетических экспериментов сумасшедшего ученого. Но начавшие пробиваться на его спине грубые жилистые образования говорили о том, что бывший кот скорее приобретал образ гигантской летучей мыши.
   Вдруг Финчер захохотал – это был почти человеческий хохот, как если бы кто-то смеялся с набитым едой ртом. С телом одной из женщин (той, которую задушили и у которой выкололи глаза) зверь уже расправился, растерзав его на глазах у полицейских. Анна и Мик собирались продолжить свое наблюдение, все же встав в некотором отдалении от Финчера научившегося смеяться. Маленькие проблески едва закравшегося в их души страха были сметены волной любопытства и какого-то дикого восторга. Они были его кормящими, и им была незачем проявлять осторожность.
   Финчер должен был повести их в новую жизнь, открыть ворота неизведанного и подарить бессмертие – и он воплощался теперь, готовясь сделать то, о чем говорил Хезус. И они удостоились чести видеть это!
   Однако, у Финчера было свое мнение на этот счет. Глаза его, как два горящих угля, метнулись в сторону стоящих возле двери мужчины и женщины. Двумя быстрыми прыжками он достиг своих покровителей и ухватился клыками за ногу одного из них. Им оказался Мик, тут же взвывшим от страшной боли. Анна ошарашено моргала глазами, слыша вопли своего напарника:
   Не трогай меня-а-а-а! Я же свой, ты, тварь! Отпусти меня… Анна, Анна, Анна,  
   Следующей целью атаки стало горло Мика. Финчер прокусил его так мгновенно, словно это был кусок детского пластилина. Кровавый фонтан брызнул на Анну, пытающуюся отпереть дверь. Но у нее ничего не получалось, и она впервые за все это время пожалела о том, что они с Миком послушно выполняли эту обязательную процедуру закрывания замка, даже если находились в берлоге у Финчера не больше минуты. Так приказал им Хезус, и они не смели ослушаться его.
   И теперь, в самый ответственный момент, замок заклинило. Может быть, причиной тому были трясущиеся руки Анны, а может быть – ключ, ставший каким-то слишком скользким и непослушным в этих руках.
   Женщина издала лишь слабый булькающий звук, так и не поняв, что с ней произошло. Изо рта побежала тоненькая красная струйка. Ключ был отпущен – он остался торчать в замочной скважине, как железный указующий перст…
                ***
   Финчер огляделся. Перед ним лежали три трупа, один из которых не внушал ему доверия – что-то с ним было не так. Вообще-то этот кусок мяса интересовал монстра постольку-поскольку, хотя еда никогда не бывает лишней. Но то была просто еда.
   Сейчас его больше занимали двое только что убитых им копов, а вернее то, что сочилось у них из глаз.
   Финчер уткнулся горячей мордой в лицо одного из них (мистера-крикуна) и принялся жадно всасывать острую субстанцию.

10
   Сквозь свой полу-сон, наполненный туманными образами и какими-то далекими криками, Саймон услышал еще один голос. Этот голос был тонким и тихим, как последнее журчание высыхающего ручейка, но несмотря на это казался более сильным и более знакомым, чем голос его друга Тома, посетившего Саймона во время его провального обморока.
  Постепенно прейдя в себя, Саймон понял, что этот слабый стонущий шепот относился к этой реальности и доносился из той половины подвала, где обитала дьявольская тварь. Он поднялся на ноги, едва не упав снова, и неуверенно зашагал к решетке, отгоняя от своих глаз остаточные галлюцинационные эффекты.
   Саймон решил, что это один из них – за железными прутьями, среди полу истерзанных тел людей в темно-синей форме, обрывков человеческой плоти и обглоданных костей, лежала молодая девушка с голубыми, как утренний лед, глазами; они были сколь детскими и наивными, как два только что распустившихся весенних цветка.
   Саймон подошел ближе – нет, это не продолжение обморочного сна…
   Это тихая, подкравшаяся незаметно, родная и милая, но кошмарная и обрывающая все нити в сердце жизнь. Угасающая на его глазах. Неверящая в свои собственные. Пытающаяся произнести что-то. Не могущая этого сделать.
   Он увидел, что у нее нет правой руки – она была оторвана, и бетонный пол впитывал теперь хлюпающий багровый поток из заменившего ее косого обрубка. Если то, что валялось рядом, и было бывшей рукой девушки, сейчас являлось лишь ее отдаленным напоминанием.
   Это был кусок кости, острый на одном конце и слегка надломленный на другом. Можно было понять, что этот другой конец был когда-то частью локтевого сустава.
   Финчер бесцельно копошился в углу своей половины пробивающимися и еще не сформировавшимися крыльями, небольшими отростками, торчащими из его лопаток. Он дергал своей окровавленной мордой и исходил безобразной желто-зеленой слюной. Что-то весьма нехорошее творилось в его безразмерном зверином желудке.
   Его общий рост прекратился, но Финчер искренне надеялся на следующую фазу кормления (это обязательно будет, ведь он только начал расти!). Она наверняка окажется не менее вкусной, чем предыдущая.
   У Саймона перехватило дыхание – он не мог ничего произнести, не мог ничего сделать. Причиной этого было не только постепенное отключение всех функций организма, происходящее в нем сейчас – главным было то, что он понимал свою полную и столь роковую в данный момент беспомощность в этой ситуации.
   Закрытая бетонная коробка. Железные неприступные двери. Истекающая кровью она, уже совсем недалеко от смерти. Решетка, отделяющая ее, подарившая ей соседство со своим убийцей – чудовищем из ада, воплощением самых далеких страхов, самых кошмарных снов.
   Невозможность помощи.
   Невозможность спасения.
   Невозможность надежды.
   Саймон прислонился к прутьям решетки, подался вперед и протянул руку на ту сторону. Протянул, насколько позволяла ему ее длина. Но даже так он смог лишь едва коснуться нежной кожи ее лица, только ощутить подушечками своих пальцев ее молодость и тепло.
   Она все еще жила. Жила неуверенно и робко, тихо и сладко. Ее губы почти улыбались, все еще пытаясь прошептать что-то Саймону. Он провел по ним, ощутив их угасающее дыхание. Слезы вдруг вырвались из его глаз и полились бесконечно, бесконечно, бесконечно…
   Ее дыхание внезапно остановилось, но два слова, вырвавшиеся из мертвенной тишины взмахами крыльев призрачной бабочки, Саймон уловил уже на пределе собственных слуховых ощущений.
   – Я… те… бя…
   Она так и не смогла закончить свою шатко построенную фразу – рот остался слегка приоткрыт, как маленькая, едва заметная щелочка меж розовых лепестков.
   Саймон зарыдал громко, нервно и каким-то не своим голосом. Даже Финчер настороженно уставился на этого мужчину, к интонации которого уже успел привыкнуть. Зверь наблюдал, как мужчина, сделав движение ладонью, из последних сил закрыл девушке веки. Потом рука его, дрожащая и бледная, остановившись в воздухе на несколько секунд, нерешительно потянулась за обломком человеческой кости.
   Саймон схватил его и вытащил на свою половину камеры. Его глаза смотрели на острый, словно заточенный край этого кажущегося нереальным предмета. Мужчина сжал свою левую ладонь в кулаке, наблюдая, как под кожей напрягаются голубоватые вены.
   Что касается Хизер, то я думаю, ты сам сможешь сказать ей все это…
   Вы снова будете счастливы…
   Как и раньше…
   В очень хорошем месте…
   Саймон тоже хотел в это верить.





ЭПИЛОГ

   – Посмотри-ка на это, Стив, – сказал доктор Ломбардт, обращаясь к своему молодому коллеге и указывая на один из мониторов наблюдательской, в которой они сидели.
   Камера, установленная под потолком, передавала на монитор изображение маленькой белой комнаты со стенами, обшитыми специальным амортизирующим материалом, обладающим к тому же хорошей звукоизолирующей способностью.
   В комнате находилась женщина, на вид ей можно было дать не меньше сорока лет. Она обладала короткими светлыми волосами и бледным лицом. Сидя в уголке своей палаты она нервно мотала головой из стороны в сторону, как-будто все еще не могла сообразить, где находится.
   – Кто она? – поинтересовался Стив, молодой парень в белом халате, по лицу которого нетрудно было догадаться, что это только начинающий врач, постигающий азы своей профессии.
   – Это, на первый взгляд, один из типичных случаев в нашей практике, – деловито пояснил Ломбардт. – Параноидальная шизофрения, как мы ее называем. Эта пациентка с семилетним стажем очевидно развивающегося сумасшествия. Знаешь, она постоянно твердит о каких-то неотправленных оболочках и о месте, где они якобы собираются… Вполне стандартные симптомы, на первый взгляд.
   – Что вы имеете в виду, говоря «на первый взгляд»? – уточнил Стив, не отрывая взгляда от женщины на мониторе.
   – Дело в том, что ее бред каким-то страшным образом перемешивается с реально происходившими событиями, – Ломбардт запрокинул голову и в задумчивости стал разглядывать потолок, словно пытаясь обнаружить на нем что-либо достойное своего внимания. – Это единственная связь с реальностью, в остальном же ее слова лишены всякого смысла. Но достаточно и одного интересного факта.
   Ломбардт замолчал, как бы выдерживая необходимую для заострения внимания паузу, и продолжил, с некоторой тревогой в голосе:
   –  Ты ведь слышал о деле, названном «Мясорубкой в Неваде»?
   –  Это тот случай со строителями церкви? – вспомнил Стив.
   – Точно, парень. Тогда полегло двенадцать человек – странные, необъяснимые смерти. Да и пропало немало. Об этом писали все газеты, смакуя подробности и выстраивая нелепые предположения. Но важно даже не это. В том месте до сих пор пропадают люди, и последний случай произошел всего пару месяцев назад.
   – Я не знал об этом, – тихо произнес Стив.
   – Просто я слежу за продолжением всей этой истории, – горько усмехнулся Ломбардт. – Ее будто бы специально растянули на несколько серий, словно комиксы о Дракуле, и продают публике, как горячие пирожки…
   – А каким образом все это связано с ней? – Стив кивнул в сторону монитора и недоуменно уставился на пожилого доктора.
   – Она называет имена, – пояснил тот. И тех двенадцати строителей, которые погибли, и тех пропавших в разное время людей, включая этого последнего. Его звали Майкл Рамси.
   Стив изумленно посмотрел на Ломбардта:
   –  Но… это же невозможно!
   – Я тоже так думаю. Но факт остается фактом, и с этим ничего не поделаешь.
   – А что это за место, о котором она говорит? – спросил Стив после продолжительного молчания обоих врачей.
   – Городок Корквуд, которого на самом деле не существует в природе. Она еще называет его Долиной Безвременья.