Глава 11. Мичман не улыбается

    Мичман Ящиц пришёл в 22.17. («Идёт... злой-презлой!..» — шепнула Хельга, и я сразу посмотрел на часы).
    В дверь постучали — я бы не сказал, что зло, скорее, решительно, — и я пошёл открывать, а Хельга поспешно пересела в уголок кровати. Наверное, чтобы не мешать нам.
    Мичман не улыбался — он был уже сильно на взводе, глаза его штормили, одной рукой он держался за косяк двери. Войдя, он оглядел комнату с каким-то недобрым интересом, покачнулся и щёлкнул каблуками.
    — Пр-рошу извинить за опоздание, господин капитан! — Хельгу он не заметил. — Р-разрешите сесть?
    — Конечно, Яков Тимурович, — вздохнул я. — Садитесь.
    Он прошёлся «палубной» походочкой к столу, сел и сразу, по-хозяйски, ухватился за кувшин с водкой.
    — Может быть, сначала... — начал я, тоже садясь напротив.
    — Вопр-росы потом, господин капитан! Отвечу — на все!
    Я понял, что он хочет казаться пьянее, чем есть, — то ли боится чего-то, то ли действительно зол-презол. Значки!
    — Ладно. — Я усмехнулся и подвинул ему две кружки. — Вопросы потом, если возникнут. Начнём.
    Я был настроен благодушно.
    Мичман налил в свою кружку. Потом, подумав, налил в мою тоже. Достал из кармана пузырёк (наверное, с йодом), скрутил пробку и капнул — себе. Судя по точности движений, он был не так уж и пьян. Пузырёк он аккуратно поставил на стол, а водку перемешал, раскрутив, и выпил, как воду, не дожидаясь меня. Взял трубочку брынзы с галеты, подумал, подцепил колечко лука.
    — На рыбу смотреть не могу, господин капитан. Извините.
    — Закусывайте, мичман, закусывайте, — терпеливо сказал я и отставил свою кружку. Полную. — Закусывайте и выкладывайте. Всё, с чем пришли. А потом я вам выложу, и мы сравним.
    — Р-разумеется...
    Закусив, он упёрся локтями в стол, уставив на меня свои голубые шторма — баллов по восемь в каждом.
    — Так вот, капитан. Я почему-то предполагал, что вы хотите спросить о ком-то из девятнадцати... Это неважно, что я там предполагал. Важно, что я решил связаться с капитан-лейтенантом Антухом. В том рейсе он был первым помощником капитана на «Тихой Сапе». И он мог бы рассказать вам больше, чем я. Вот я и решил с ним связаться.
    Он явно ждал от меня какой-то реакции на свои слова.
    — Продолжайте, мичман, — сказал я, уже догадываясь, что я сейчас услышу.
    — Капитан-лейтенант Антух оказался в «Ключах», — сообщил мичман. — У капитан-лейтенанта Антуха пошатнулось здоровье, и его направили туда подлечиться.
    — Так, — сказал я. — Давно?
    — Месяц назад.
    «Как моего Помазанника», — подумал я.
    — В том рейсе, — продолжал мичман, — кроме Антуха и меня, было ещё пятеро томичей. С ними я тоже попытался связаться — и оказалось, что все они либо в «Ключах»... — он замолчал.
    — Либо? — спросил я.
    — Либо сменили место работы. Скажем так.
    — И где они теперь работают?
    — Делопроизводителем в Консилиуме — один. Все остальные в «Ключах». Лечатся... — Мичман нехорошо усмехнулся и ещё раз оглядел комнату, слишком явно не замечая Хельгу.
    — Хорошо, что вы всё это узнали, — сказал я. — Это сильно облегчает мою задачу — а то я, право, не знал, как начать...
    — Начните издалека, — посоветовал мичман. — Справьтесь о моём здоровье. Спросите, не мучают ли меня кошмары, не выходят ли мои личные сны из-под моего контроля. Потом осторожно попытайтесь меня завербовать. Если я вас не пойму, предложите прямо. А когда наконец откажусь, направьте в «Ключи».
    Я ошеломлённо молчал.
    — Ведь вы ОТТУДА, капитан? А это, — он опять оглядел комнату, — ВАША явочная квартира? О, привет, хозяюшка! — наконец «заметил» он Хельгу. — Вам платят — или вы за так, из чувства долга?
    Я встал и ударил его по лицу.
    — Виктор!.. — крикнула Хельга.
    Мичман по частям подобрал себя с пола, постоял напротив меня (шатаясь, вытирая тыльной стороной ладони кровь с губ и глядя вниз) — и вдруг провёл быстрый и неожиданно мощный для него свинг справа. Попытался провести... Я усадил его на табуретку и некоторое время подержал, помня про печень и делая больно не там, а в других точках.
    Когда он перестал дёргаться, я налил ему водки, капнул в кружку из его пузырька и сказал:
    — Пейте и слушайте.
    Сначала я выложил ему всё, что узнал в кабинете № 18 от болтушки Зины, а потом рассказал (в общих чертах) о том, как я стал дезертиром.
    — Теперь вам ясно? — спросил я.
    — Извини, капитан... — он протянул мне руку, и я пожал. — И ты, девочка, извини, — сказал он Хельге.
    Хельга вместо ответа улыбнулась (довольно жалко) и пересела к столу.
    Взгляд мичмана был уже спокоен, без никаких штормов, но и улыбочки, от которой «мороз по коже», тоже не было.
    — Дерёшься хорошо, — сказал он мне.
    — Обучен.
    — А делать что будем?
    Об этом я ещё не думал, и этот вопрос застал меня врасплох. Не излагать же ему про камешек, летевший в ледяной пустоте...
    — Собственно, я сначала хотел предупредить, — сказал я, — хотя бы тех, о которых узнал.
    — Предупредил. Дальше что? Разоружаем жандармский участок и — вперёд, на «Ключи»? С «першами» против полевых РТ? А поливать из них нас будут сами же пациенты — ради спокойного сна сограждан. Не все, конечно, а только те, что в блоке выздоравливающих.
    — Я не стратег, мичман, — сказал я, помолчав. — Я тактик. И такую задачу, если она будет передо мной поставлена, либо выполню, либо лягу.
    — Ляжешь, — пообещал мичман.
    Я не возражал — я знал, что такое полевой РТ. 512 импульсов, и можно разряжать все четыре барабана одновременно...
    — Мне, капитан, «Ключей» никак не миновать, — сообщил мичман. — Либо «Ключи», либо... в общем, я надеялся не дожить.
    — Сны? — спросил я.
    Мичман кивнул.
    — После Парамушира?
    — Не только.
    — Кстати, как вас туда занесло? Я что-то не припомню ни одной операции с участием Отдельного Парусного. Блокада?
    — Совсем некстати нас туда занесло. И даже не заносило: мимо шли, имея предписание пройти мимо и ни во что не вмешиваться. Но люди за бортом — это люди за бортом...
    — И они оказались не люди, — понимающе кивнул я.
    — Дурак ты, капитан, — спокойно сказал мичман. — Дерёшься хорошо, а дурак. Люди — всегда люди. Особенно за бортом.
    Я не стал спорить: на Парамушире мичман всё-таки не был.
    — Расскажи, Яков, — попросила Хельга. — Ты ведь хотел нам рассказать. Расскажи, может быть, он услышит... И разденься, тут жарко.
    — «Яков», — повторил мичман, снимая куртку и расстёгивая жилет. — Неплохо звучит. Обычно меня зовут Яшей, а если Яков, то почему-то обязательно с отчеством. На борту я был «Ящик». Или «Длинный Ящик», в просторечии — «Гроб»...
    — Хельга, — сказала Хельга.
    — Виктор, — представился я.
    — Договорились, — резюмировал Яков, садясь и наливая себе. — Догонишь, Виктор, или начнём с нуля?
    — С нуля. — Я поднял кружку. — Хельга не будет.
    — Вижу, — кивнул Яков. Капнул, размешал, и мы наконец-то выпили.
    ...На Парамушире Яков не был. И в ситуации, видимо, так и не разобрался. Для него все девятнадцать мокрых пацанов до сих пор оставались людьми, и то, что произошло на берегу, он до сих пор воспринимал не как жестокую необходимость, а как бессмысленную жестокость. Он полагал себя причастным к преступлению. Он сравнивал это с «расстрелом за двойку по теологии, вместо обычных розог, которые, кстати, тоже запрещены». Он считал этих пацанов просто-напросто дезертирами — но всё-таки людьми. Он не был на Парамушире.
    А дело было ясное. Три года назад (через год после моего дембеля) томские и екатеринбуржские десанты сдали остров с рук на руки иркутянам и красноярцам. Северная половина острова была дезактивирована, очищена от нежити и подготовлена к планомерному заселению. Нежить была локализована на юге, в районе всё ещё действующих вулканов. Поперёк острова был насыпан вал, а на всех ключевых высотках вдоль него стояли полевые РТ (они же ПРТ-512), которые время от времени поливали гребень вала, выжигая всё, что лезло с юга. Жить было можно.
    Тогда, три года назад, ещё никому не приходило в голову связать активность квазибиотики с вулканической активностью. Когда нежить попёрла через вал уже не отдельными «волокнами» и «обручами», а целыми эскадрами «парусов», иркутяне не придумали ничего умнее, кроме как забросить парочку «деток» южнее вала. Винить их не в чём: я на их месте тоже не придумал бы ничего умнее, я тоже попытался бы создать в тылу у нежити очаг радиоактивности, чтобы хоть на время отманить её назад. Но эффект получился противоположный.
    «Детки» растолкали два дремавших вулкана и расковыряли третий, до той поры считавшийся обычной сопкой, — и Парамушир опять стал адом. В течение полугода иркутяне планомерно отступали по почти очеловеченной земле, пока не упёрлись в пригород Касивобары, откуда начинали мы. Здесь они были смяты и сожраны, и перестали быть. Красноярцы, составлявшие гарнизон города и порта, вообще не имели никакого опыта столкновений с нежитью. Почти все они, за исключением офицеров, были первосрочники, плохо вызубрившие устав и вряд ли добравшиеся до спецнаставлений. Офицеров прогоняют через четырнадцатые кабинеты, офицеры хоть какой-то навык, пусть не закреплённый в деле, имеют. Пацаны и этого не знали. Нежить у них на глазах пожирала людей, и пацаны не понимали, что происходит. Внешне не происходило ничего — целую неделю, а то и больше, человек оставался вроде бы человеком, лишь незначительно замедлялись физиологические реакции, да на третьи сутки наступала полная глухота и менялось цветоощущение.
    А спустя неделю пацаны перестреляли командиров (которые пытались делать то, что надо) и сыпанули из Касивобары, как тараканы из горящего дома. Причём, сыпанули все: и те, у кого был иммунитет, и те, кто был уже сожран, да пока что не знал этого...
    И вот тут выплывает под свет юпитеров баркентина «Тихая Сапа» с боцманом Ящицем на борту. Марсовый на баркентине был зорок до чрезвычайности, капитан (вопреки предписанию) милосерден, а боцман энергичен и деятелен. Девятнадцать красноярцев-первосрочников были выловлены из воды, подняты на борт, обсушены и накормлены макаронами с маргарином (семеро из них наверняка не стали есть!), и спустя четыре часа доставлены в Кихчик — базовый порт десанта. Там, прямо на берегу произошло неизбежное — именно то, что боцман счёл и продолжает считать «бессмысленной жестокостью»: людей отделили от не людей и не людей сожгли. А «Тихая Сапа» в течение пятнадцати суток стояла на якоре в трёх кабельтовых от берега, под прицелом береговых РТ порта. Когда карантин был наконец-то снят, баркентина развернула паруса и, выполняя новое предписание, легла на курс запад-тень-юг. Спустя неполные сутки она усилила собой блокаду Катангли, который не то вознамерился отделиться от Сахалинской Демократии и объявил себя вольным городом, не то просто отказался платить какой-то налог...
    Вот, собственно, и всё, что связывало мичмана с Парамуширом. И этого оказалось достаточно, чтобы личное дело Ящица заинтересовало ИХ?.. Я не понимал, почему. И дал себе слово: попытаться найти поручика Титова и послушать его. Полковника Тишину искать было незачем — о нём я знал всё. Ну, во всяком случае, достаточно, чтобы не желать его видеть.
    Слушая мичмана, я, разумеется, дополнял его рассказ фактами, известными мне. Мысленно — ни в коем случае не вслух. Ему нужно было выговориться, и я дал ему возможность выговориться... У него до сих пор перед глазами закипает и светится красным гранит на том месте, где только что стояли семеро из девятнадцати. Он всё ещё помнит, как до самого вечера над этим местом дрожал и струился нагретый воздух... Да, помнить такое тяжело. В особенности, если не знаешь, в чём тут дело, а самого себя считаешь соучастником. Необходимо выговориться и выплеснуть вон эмоции, прежде чем обретёшь способность мыслить логически и сумеешь увидеть картину пережитого во всей её полноте. Очень странно, что Якову до сих пор никто ничего не объяснил. Неужели я — первый парамуширец, которому он всё это рассказывает?
    Едва я успел об этом подумать, как выяснилось, что нет, не первый. Яков знает, что такое нежить — со слов. Знает, но продолжает считать тех семерых людьми.
    — У вас на борту во время карантина проводились медицинские тесты? — спросил я. — Слух, зрение, скорость реакции... Нет? Значит, за вами просто наблюдали с берега — и сожгли бы немедленно, если б над палубой взвилось хоть одно «волокно»! Потому что только на материке нам не хватало этой заразы!
    — И это — по-людски? — спросил Яков.
    — А как по-людски?
    — Высадить их обратно на остров, и пусть бы дожили. Три дня, ну два, ну день, сколько им там оставалось...
    — А если бы через пару часов те семеро вошли в активную фазу? Не меньше двух третей экипажа были бы уже не люди!.. В десанте иммунитет — у двадцати девяти процентов личного состава, и заранее нельзя сказать: есть он у человека или нет.
    — Ладно, Виктор... — Яков махнул рукой и налил. — Всё это я слышал и знаю. А пацанов жаль.
    — Ты не парамуширец, — вздохнул я и поднял кружку.
    — Да, — сказал он, капая в свою. — Я не парамуширец.